Текст книги "Курсант. Назад в СССР 6"

– Знаю, – я деловито кивнул и небрежно добавил. – Только хочу, чтобы ты сам все рассказал, Спицын.

– Я же в Новоульяновске новую жизнь начал. Отсидел свое по полной. Как освободился, переехать из родного города пришлось. В Челябинске мне бы житья не дали за такие огрехи. Но только она сама виновата. Случилось все у нас по обоюдному согласию. Полюбовно, так сказать. А то, что ей лет оказалось меньше, чем законом предусмотрено, так это у нее на сиськах не написано было, и дочкой шишки из исполкома она оказалась. Забрюхатела от меня деваха, но, чтоб позором не светить, семейка ее быстренько все обстряпала, что, мол, снасильничал я. А она жертва, стало быть. Вот и загребли меня по полной за преступление постыдное половой направленности. Некуда мне было деваться, некуда. Мне и так на зоне несладко пришлось, еще и знакомые все отвернулись. А тут я заново жить начал, женился. На отметки к участковому только ходил, но никто не знал про статью мою. И мужики, – Венька кивнул на дверь гаража. – Не знают. И слава богу. А тот паскуда заперся и давай стращать. Мол, просьбу мою не выполнишь, вся округа узнает, как ты малолетку изнасиловал. Что извращенец, мол. Испугался я и согласился. Он еще мне даже сотку как вознаграждение выдал. Ну я и подумал. А что такого? Скажу, что к Ваське дядя таинственный приходил. Что это меняет? Не преступление же я совершил, гражданин начальник? Не оговорил никого… Да и деваться-то ведь мне некуда.

– Не оговорил, но следствие чуть по ложному следу не повел.

– Да кто же знал-то? Говорю же, испугался. Вот теперь, что делать? Придет тот мужик опять или нет? Расскажет про меня?

– Ты ему больше не нужен.

– Думаете, он убил Ваську? – Спицын испуганно вытаращился на меня. – И меня теперь заодно на тот свет отправит?

Я едва справился с волной глухого раздражения и только махнул на него рукой.

– Ничего я не думаю, разберемся. А ты больше языком лишнего не болтай. Лучше расскажи, как выглядел этот шантажист.

– Известно как. Плащ да шляпа. Морда, будто кирпича просит, но глаза умные, не разрядом заводским обремененные, явно интеллигент, только злой какой-то для работника мозговой деятельности.

– Ясно, а приметы? Высокий, худой? Белый, лысый, толстый, рябой?

– Я ж его не разглядывал, с похмелья был жуткого, давеча у Анатолича внук родился, два дня обмывали, а потом еще и жена моя к матери погостить уехала. Дорвался я до свободы, как песик дворовый, что цепочку оборвал. А он с пенным ко мне. Хоть убей, начальник, не помню я эту рожу мерзкую совсем. Мужик да мужик. Ни толстый, ни худой, ни старый, ни молодой. Никак не назвался, про себя ничего не говорил.

– Опознать сможешь?

– Нет, конечно… Видел его раз подшофе, как же я его опознаю-то? Нет, нет, не смогу.

– Что он еще говорил? Сказал, откуда знает про твое прошлое?

– Откуда узнал, не знаю. Я подумал, что он из челябинских, но теперь понимаю, что времени-то много прошло. Нужен я кому разве в этом Челябинске? Значит, специально про меня узнавал, чем зацепить. Но не такая я птица важная, чтоб про меня узнавать… Что делать-то мне теперь, начальник?

– Да ничего. Живи как жил. А при удобном случае, за кружкой пива, расскажи мужикам про свою отсидку. Все как было. Уверен, что не осудят тебя.

– Думаете? Вот спасибо за совет. А то надоело себя контрой чувствовать. Вроде ничего такого не сделал, а будто Родину продал и крысой притаился.

– О нашем разговоре пока никому ни слова, даже милиции. Если надо будет, повторишь все это потом официально под протокол. Понял?

– Если надо – скажу, – закивал Венька. – Не хочу грех на душу брать. Васька хороший мужик был. Хоть и пьющий, а руки золотые.

– Да у нас в стране каждый третий с такой бедой.

Бух! Бух! Дверь гаража вздрогнула, будто под ударами молота Тора. Хотя откуда взяться здесь богу грома, но звук уж очень похож, аж стены затряслись, а стальная воротина, казалось, прогнулась, жалобно заскрежетав.

– Спицын! Открывай, зараза!

– Это Рая, – Веня вжался в стену, аж удочки головой с полки зацепил, бамбук посыпался на бетонный пол, гремя катушками. – Скажите, что вы из милиции и меня допрашиваете…

– Зачем?

– Надо так!

– Ладно, – я подошел к двери и отщелкнул массивный замок.

Дверь распахнулась, и в проеме, загородив весь дневной свет, выросла супружница Вени. Та самая Раиса с фигурой шпалоукладчицы и статью штангистки. За ее спиной переминались мужички-соседи. Видно, сердобольные сотоварищи, завидев, как я бессовестным образом извалял их собрата в крапиве и затащил в гараж на разборки, позвали подмогу в лице могучего существа в ситцевом халате и платке с галошами.

– Опять пьешь, скотина? – Раиса прошла будто сквозь меня, я еле успел отскочить в сторону.

– Да не пью я, – взмолился Венька. – Это товарищ из милиции пришел.

– Спокойно, гражданочка, я из органов, мы с вашим мужем беседовали по служебным надобностям.

– Знаю я ваши служебные надобности! Голова вон как у забулдыги замотана, – пробасила Раиса. – Из милиции он! Ничего придумать лучше не смогли? Самогон где?

Хрясь! Женщина сходу залепила оплеуху мужу, а тот запутавшись в удочках, блеснах и леске, с жалобным стоном повалился на пол.

– Прекратить домашнее насилие! – гаркнул я и выудил из кармана удостоверение.

Не думал, что оно понадобится второй раз на дню, обычно женщины на слово верят сотрудникам. Хотя, как верно заметила Рая, видок у меня немного потертый из-за злополучной повязки на голове.

Ткнув в раскрасневшуюся физиономию ксивой, я добавил:

– Никто здесь ничего не употребляет. Так что, гражданочка, Спицына не троньте, а то мне вас задержать придется.

Сказал я, а про себя подумал, как же я ее задерживать, если что, буду? Добровольно она явно не сдастся, а женщин бить я не обучен. Придется бобик с ППС-никами вызывать. Вот уж не хочется шум поднимать.

Но Раиса, завидев книжицу с красной обложкой и фотокарточкой моей не забинтованной, вдруг все осознала и смягчилась:

– Что же вы, товарищ милиционер, сразу не сказали, я ж Веньку чуть не зашибла. Вышло б ни за что.

– Сначала бьешь, – плаксиво прогундел Спицын, потирая вспухшее до чебурашкиных размеров ухо, – а потом разбираешься!

– Ну прости, поросеночек, – сквасила губы бантиком супружница. – Ошибочка вышла…

– Прости в карман не положишь, – оживился Веня. – Завтра с мужиками в баню меня отпустишь. С воблой пойду и пивом!

Глава 9

С Погодиным встретились в «Гангрене». Местные так окрестили старый и занюханный, но популярный и гостеприимный пивбар в центре города. Злачное место, где вместо салфеток нарезка из серой бумаги, а хамоватые продавщицы пиво не доливают, всегда было переполнено страждущими. А в этом году к бару пристроили еще и веранду со столиками. Мы решили там обсудить дела, но поднявшийся ветер с пылью и редкими холодными каплями загнал нас внутрь самой пивнушки.

Вечер пятницы в самом разгаре. Раскрасневшиеся рожи мужиков отсвечивали сквозь завесу табачного дыма счастливыми улыбками за душевными разговорами. Посетители облепили «стоячие» столики пивного зала, словно виноградины лозу, ну или мухи кое-что.

– Ни хрена себе тут народу, – присвистнул Погодин, брезгливо морщась. – Чувствуешь, чем-то воняет?

– Это же не ресторан, Федя, – улыбнулся я. – Сюда в костюмах не ходят. А пахнет рыбой, перегаром, потом и слесарной спецовкой.

Мы постояли у входа, выждав счастливый момент, когда один из столиков вдруг освободился. Его «постояльцы» – двое очень тепленьких мужичков, судя по пустой таре, приговорили не одну пару кружек и с чистой совестью сползли под стол, пытаясь прикорнуть на затертом до земляного цвета кафеле.

Сердобольные собратья-посетители выволокли мужичков на воздух, привели в чувство похлопываниями по спине и потрясываниями за челюсть и отправили на автопилоте по известному маршруту «пивбар-дом». Такой маршрут заложен у каждого советского мужика генетически, почти что с рождения. И если ноги не будут слишком мешать идти и предательски заплетаться, то тело рано или поздно доберется из пункта «А» в пункта «Б». Если, конечно, по пути не повстречается патруль ППС, «воронок» которого курсирует лишь в пункт «В» – вытрезвитель.

Мы поспешили занять освободившийся столик. Столешница цвета прошлогоднего кизяка исцарапана, словно старая разделочная доска. К нам подошла хмурая тетя в грязно-белом переднике и смахнула дурно пахнущей тряпкой со столика чешую и подсохшие пивные разводы.

Я смотрел на Погодина. Он продолжал кривиться, будто зажевал целый лимон и головку лука впридачу. Брезгует. Быков в этом плане не такой привередливый. А за моими плечами так вообще сотня пивнушек, не меньше. Я вообще брезгливость еще в девяностых потерял. Во времена, когда даже приличные рестораны превратились в смрадные гадюшники. А тут не так уж и плохо. Все как и положено пивбару: дым коромыслом, чешуя пощелкивает и падает на пол словно конфетти, кругом простые работяги вперемешку с алкашами. Между собой они очень похожи, но последних от первых можно было легко отличить по более приветливым и счастливым лицам, не обремененным ежедневной работой. Жизнь прекрасна, если рядом кружка пива, папироса и такой же беззаботный друг. И еще их можно было отличить по зубам. А вернее, по их частому отсутствию у алкашной братии.

Да и вообще, как-то не принято было в СССР взращивать культ голливудской улыбки. Дорого это, да и стоматология долгое время оставалась на уровне довоенных времен. А одним из самых страшных воспоминаний для рожденных в СССР был и остается звук бормашины. Сидишь под кабинетом стоматолога и слышишь, как она работает с кем-то другим, а ноги уже подкашиваются у тебя. Удивительно, но в индустриально развитой стране, запустившей человека в космос и регулярно выполнявшей и перевыполнявшей «пятилетки», так и не смогли усовершенствовать такой простой процесс, как сверление зубов. Конструкция бормашины с 20-х годов оставалась практически неизменной. Зубной сервис оставлял желать лучшего. Поэтому даже звезды советского кино часто «портили» кадр неприглядными улыбками, не говоря уже о завсегдатаях «Гангрены».

Мы взяли сразу по две кружки «Жигулевского» и местный деликатес – копченые свиные ножки.

Несмотря на неприглядный антураж советского минимализма, пивнушка славилась неразбавленным и всегда свежим пивом (пусть и с некоторым недоливом).

– Что там нового у вас? – спросил я, отхлебывая пенную жидкость, пахнущую хлебом и солодом.

Федя ответил не сразу. Сначала жадно выдул залпом полкружки, крякнул и шумно выдохнул, смакуя послевкусие:

– Гоша поправляется, но молчит, как кубинский партизан. Пока в больнице еще долго будет. Парни из угро жалуются, что теперь их припрягают в конвой на его охрану в хирургию ходить, по два человека в сутки. Сетуют, что всем было бы проще, если бы Гоша загнулся. Мол, Горохов на него и так дело сошьет.

– Ну уж нет… Гоша будет жить… Тем более, он, скорее всего, вообще не при делах.

– Как это? – Погодин отставил кружку и даже свиную ножку жевать перестал. – Ты же сам говорил, что всё против него.

– Говорил, каждый может ошибаться. И даже Горохов. Все мы люди-человеки.

– И что ты собираешься делать?

– Единственный шанс спасти Гошу – это найти того, кто на самом деле пришил Дубова. Вот и буду работать в этом направлении.

– Но ты же на больничном, – Федя ткнул на повязку на моей голове.

– Оно и лучше. Поработаю пока один. Без надзора Никиты Егоровича. А ты мне поможешь.

– А если Горохов узнает? – Погодин стал переминаться с ноги на ногу и чуть втянул голову в плечи.

Кажется, он начал прозревать, почему вдруг я его позвал на пиво.

– Ну мы ж за правду, Федя. Если узнает, то, думаю, поймет нас. Никита Егорович не дурак. Хотя иногда слишком прямолинейно мыслит.

– А я-то чем могу помочь? Я же все время на работе.

– Это как раз и хорошо. Будешь мне рассказывать все новости по делу, и сводку штудируй. Все, что интересное в городе происходит в плане криминала, мне пересказывать будешь.

– Да вроде пока ничего не происходит. Фарцовщика только пару дней назад убили. Ножом пырнули. Я думаю, свои же. Не поделили что-то, скорее всего.

– И ты молчал?

Федя повел плечами и снова потянулся к кружке. Постепенно здешняя обстановка перестала его так уж сильно напрягать.

– Да я думал, это не важно… Город у нас немаленький. Убийства частенько происходят.

– Давай, рассказывай уже. Кто, когда, где…

– Да непонятно. Темнуха. Нашли его поздно вечером с дыркой в животе в подворотне недалеко от дома. Гребешков Демьян, тридцать лет, женат. Детей нет. Судим за спекуляцию. Я же говорю, ничего интересного…

– Ранение колото-резаное?

– Ага.

– Одно?

– Ну да…

– Странно…

– Почему?

– Ну сам посуди, если шпана или свои пришили, то дырок больше должно быть. Сам вспомни хоть один труп с одним ножевым?

Погодин долго не раздумывал, сразу согласился.

– Ну да… Всегда как минимум пять, а то и больше.

– Все правильно, потому что человек существо живучее, и никак умирать не хочет от порезов. Особенно если они жизненно важные органы не затрагивают. Бывают у нас бытовухи с одним ножевым, но это когда жена мужа-алкаша в сердцах пырнет кухонным ножом, за побои и оскорбления. А в подворотне с одним ножевым трупы не находят.

– Вспомнил! Печенкина же тоже убили с одного удара. В печень.

– Печенкина в печень, – кивнул я. – Какая мрачная игра слов. А Гребешкова куда ткнули?

– Слушай, Андрюх, я даже не вникал. Так, пробежал глазами сводку, выучил только имя и фамилию, потому что подумал, что спросить меня можешь…

– Не зря подумал. В таких случаях, Федя, каждая мелочь важна. Завтра же узнай все подробно, и адрес места жительства убитого мне сообщишь.

Мой товарищ только фыркнул от возмущения.

– Зачем тебе?

– С женой его хочу побеседовать. Странно все это…

– Но завтра же суббота… Это мне на работу придется в выходной день тащиться?

– Ничего, друг. Наша служба и опасна и трудна.

– Лан… Сделаю, – вздохнул Федя. – И что ты так за спекулянта этого зацепился? Паразит на теле советского государства. Туда ему и дорога.

– Придет время, Федя, и спекуляция не будет считаться преступлением, а сами спекулянты станут уважаемыми людьми.

– Ну и шутки у тебя! Еще скажи, что Советский Союз исчезнет.

Он поводил пальцами в воздухе, как бы изображая клубы дыма.

– А ты откуда знаешь?

– Тьфу, ты! – Федя постучал по деревяшке стола. – Да я так, ляпнул небылицу, а ты все шутишь.

На Федин стук обернулся пижон в джинсовой ветровке и вельветовых штанах. Судя по его кудрявым патлам, золотым часам и модным кроссовкам, он был явно не советского пошиба. Иностранец. Как его сюда занесло? Смотрелся здесь, как белая ворона на куче навоза. Рядом с ним были мужички попроще, но тоже с интеллигентным уклоном и мордами не обветренными – в широких галстуках в ромбик и с фотокамерами наперевес. Все ясно – журналисты привели в пивбар иностранного коллегу. Тот находился в легком шоке от условий советской культуры пития. Еще и Федя его удивил, что постучал по столу и поплевал через левое плечо. С таким ритуалом он явно отродясь не встречался. Это он еще не видел, как сидят на дорожку, а так бы вообще глаз выпал. Хотя глаза у него и так на лоб полезли, после того, как его сотоварищи достали из потертого портфеля промасленный, сверкающий чернотой типографского шрифта сверток из советской газеты. Журналисты торжественно водрузили его на стол.

– Это штьо? – спросил буржуй на ломанном русском.

– Закуска, – похлопал его по плечу один из компаньонов.

Да так похлопал, что патлатый чуть не подавился воздухом. Не ожидал он такого широкого жеста физического контакта. Не хлопают у них мужики по спине друг друга, не братаются и не клянутся в верности братской под парами алкогольными. Скучно живут.

Один из журналистов достал еще и чекушку, пытаясь объяснить недоумевающему гостю, что свое здесь втихушку проносить – это вполне себе нормально, тем более что без чекушки – деньги на ветер, а леща лучше «ершом» запивать. Иностранец еще больше удивился, когда газетный сверток раскрыли, и там оказался вяленый пучеглазый лещ. Он смотрел на буржуя немигающим насмешливым взглядом, а тот хлопал своими зенками в ответ, не понимая, как можно есть такую вонючую рыбу, да еще и в чешуе, да еще и на газете. Видно, первый день он в Союзе. Ничего. Вечер удивлений еще впереди. Он еще в туалет не ходил после пива. Только нет здесь туалета. Вот удивится, когда его коллеги поведут углы соседних домов обсыкать. Романтика, блин. На всю жизнь запомнит командировку в СССР. Знай наших…

* * *

Погодин выполнил обещание и раздобыл для меня адрес убитого Гребешкова. Приперся с утра пораньше ко мне в общагу. Разбудил нас с Соней, не дав насладиться утром в объятиях друг друга. Посчитал, наверное, что раз я его заставил на работу идти, и он мне обязан чуточку подгадить. Не фиг спать, если служба не ждет.

Пока Соня накидывала халатик, я держал гостя в коридоре. Потом только пригласил внутрь:

– Чай будешь с булочками?

– Это можно, – довольно прокряхтел Федя.

– Тогда держи рубль, сгоняй в булочную. Нам возьми с маком, а себе, какую присмотришь.

– Э-э, Андрюх. Я могу и без булочек обойтись.

– Жаль, тогда бутерброды с маслом опять на завтрак.

– Что ты гостя гоняешь с утра пораньше? – возмутилась Соня. – Сейчас я омлет сделаю, с колбаской обжарю. Будешь, Федя, с нами завтракать?

– А за яйцами не надо идти? – опасливо переспросил тот.

– Нет.

– Тогда буду.

– Как там у вас на работе? – Соня хитро прищурилась. – Слава Богу, мой теперь дома чаще бывает, благодаря больничному. Нет худа без добра…

– Да нормально все, – отмахнулся Погодин. – Работаем.

– А психованная тоже работает, или она для антуража у вас?

– Какая психованная? – не понял Федя.

– Не психованная, – поспешил поправить я. – А психологиня. Это мы Светлану Валерьевну так называем.

– Я так почти и сказала, – глаза Сони сузились, и взгляд впился в меня.

– Ну, не-е… Ожегова молодец, – вступился Федя за Свету по незнанию. – Умная, и подход к мужикам умеет найти.

– К мужикам? – фыркнула Соня.

– Ну да, мужики же, в основном, преступления совершают. Вот она с ними и беседует…

– А как же муж ее относится к такой работе?

– Так она не замужем! – сдуру выпалил Федя. – Нет у нее никого!

Уши Сони окрасились в цвет запрещающего сигнала светофора.

Она сжала кулачки и прикусила губу, а я притворился табуреткой и пялился в окошко на взъерошенного воробья на тополе. Ничего не слышу, ничего не вижу.

– Хотя нет, – продолжал сливать инфу Погодин. – Тут в УВД ухажер у нее объявился. Цветы дарит.

– Это тот букет из гвоздик? – оторвался я от птицы.

– Да нет, уже второй подарил. На этот раз розы.

– Когда? – спросил я.

– А тебе какая разница, Петров? – зыркнула на меня Соня.

– Да просто любопытно. Коллега все-таки.

– Смотри. Как бы я тебе больничный не продлила, – Соня схватилась за чугунную сковородку, с которой собиралась идти на общую кухню, но при этом как-то угрожающе ей покачала.

* * *

Я надавил на кнопку дверного звонка, что была приляпана небрежно на стену слоями заскорузлой краски, больше напоминавшей застывшую лаву. Дверь, обитая красным дерматином (роскошь, однако), никак не реагировала на пронзительные бзыканья.

– Дома никого нет, – уверенно заключил Федя.

Он решил отправиться к жилищу Гребешкова вместе со мной.

– Нет. В квартире кто-то есть, – я ткнул на стену, где висели электросчетчики.

Черные выпуклости с пожелтевшими циферблатами вросли в стену. На одном из них, с циферкой «7», выведенной чуть сверху на стене через трафарет, неспешно крутился диск.

– Видишь, счетчик мотает? Советский человек не будет так разбазаривать электричество. Значит, внутри кто-то точно есть.

Я не ошибся. После еще пары нажатий на кнопку за дверью, наконец, раздались шлепающие шаги (похоже на тапки).

– Кто? – спросила дверь несмелым женским голосом. Чуть глухим и неуверенным.

– Милиция, откройте, – сказал я.

Лязгнула задвижка замка, в образовавшуюся щель высунулась встревоженная курносая мордочка с распущенными волосами и голыми плечами. Остальное в узкую щель не разглядеть.

– Вы по поводу мужа? Меня уже опрашивали. Два раза…

– Есть еще пара вопросов, – строго заметил я.

– Сейчас, я не одета, подождите минуту.

Дверь захлопнулась, тапочки прошлепали вглубь квартиры.

Прошла минута, вторая. Наконец дверь снова распахнулась (на этот раз широко). На пороге стояла девушка в легком голубом халатике из буржуйского шелка. Тонкая ткань не могла скрыть выпирающие прелести. Девушка все куталась в кружева и оттягивала халатик вниз, будто хотела его растянуть, чтобы скрыть бедра до самых колен.

Погодин застыл в пороге, уставившись на хозяйку, чуть отвесив челюсть.

– Проходите, – попятилась девушка.

Мы разулись и прошли в зал. Уселись на предложенный диван. В квартире, по советским меркам – недурно. Даже богато. Сервант в статуэтках. Как и положено, хрусталь и гжель продавливает полки за стеклом румынской «стенки». Обои в прихожей в модный «кирпичик», в зале – в безвкусную, но дорогую полоску.

К дивану приблизился черный лоснящийся кот. Он злобно глянул на нас, дескать, место его заняли, и чинно удалился в спальню, распушив хвост.

– Ксения Александровна, – начал я. – У вашего мужа были недоброжелатели? Кто-нибудь ему угрожал?

– Я уже все сказала товарищам из милиции, – всплеснула она руками, будто оправдывалась.

Странно. У нее супруга убили, а она, такое ощущение, что нас опасается.

– Если несложно, повторите и нам. Мы из другого отдела. Хотим услышать все из первых уст, так сказать.

– Не было у него врагов, – зашмыгала носом девушка. – Разве что ваши коллеги, бывало, задерживали его.

– Кто?

– Не знаю. Демьян не говорил. Но частенько дома не ночевал, говорил, мол, во время рейда его сцапали и он ночь в КПЗ провел.

– За фарцу срок предусмотрен, – я постучал ногтями по подлокотнику дивана, отделанному под красное дерево. – Как же ваш муж после задержаний отделывался лишь ночкой в КПЗ?

– Не знаю, – растерянно развела руками женщина. – Демьян ничего не рассказывал о своих делах. Только сетовал иногда, что платить теперь надо больше.

– Кому платить? – насторожился я.

– Ой, я, наверное, лишнего сболтнула, – Гребешкова зажала рот рукой, будто это могло вернуть ее слова. Но, как известно – не воробей.

– Нас не интересуют махинации вашего супруга. Это все в прошлом. Убийство – более тяжкое преступление. Кому и за что платил ваш муж?

– Так вам же и платил.

– Как – нам? – поперхнулся Погодин.