Текст книги "Физрук 8: Назад в СССР"

– Разумный подход, – сказал майор, от которого не укрылось раздражение в моем голосе. – И нам он более чем на руку.

– Если вы копаете под моего братца, которого я, да, недолюбливаю, то вам я ничем помочь не могу. Родная кровь не водица, какие бы внутри семьи ни возникали разногласия.

– Нет-нет, к вашему брату мое предложение отношения не имеет. Говоря о том, что факт его проживания в Литейске нам на руку, я имел в виду совсем иное.

– Что же?

– Если нам с вами удастся договориться, может понадобиться ваше присутствие в городе, где живет ваш брат.

– Туманно, но допустим.

– Впрочем, не это главное, важнее то, что происходит в самом Литейске.

– А что там происходит?

Глава 7

– Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужно время, а вам допуск к совершенно секретной информации.

– Старый трюк, гражданин майор, – отмахнулся я. – Чтобы получить допуск, я должен дать согласие на сотрудничество. Не дождетесь. Так что, если у органов к бывшему зэку вопросов не имеется, разрешите откланяться.

– А ведь у вас в трости, Евграф Евграфович, обоюдоострый клинок, тридцать пять сантиметров длиной, вынимается поворотом рукоятки по часовой стрелке, – сказал Зорин. – Это опасное холодное оружие и пользуетесь вы им виртуозно. В качестве доказательства могу привести результаты судмедэкспертизы, по делу об убийстве гражданина Дылдина, сорока лет, бывшего рецидивиста, насильника и педофила. Бывшим сделали его вы. А я пустил следствие по ложному следу. Удивлены?

– Не очень, – пробурчал я.

– И я не удивлен, – продолжал он. – Ведь у вас большой опыт. Осиротев в шестнадцать лет, вы отправились вольноопределяющимся на фронт Первой Мировой, участвовали в Брусиловском прорыве, дослужились до чина поручика, награждены солдатским Георгиевским крестом, побывали в австрийском плену, бежали. Приняли Октябрьскую революцию, воевали в Гражданскую, были взводным в Первой конной, сам легендарный командарм Буденый вручил вам именной маузер. В тридцать седьмом вас арестовали, приговор Особой тройки – десять лет без права переписки. Расстрел отменили специальным указом товарища Сталина. Выпустили как незаконно репрессированного. Участвовали в Великой Отечественной, были командиром артиллерийской батареи, дошли до Берлина, награждены медалями, в том числе и «За отвагу». В сорок девятом снова арест, на это раз вы получили двадцать пять лет, но попали под Бериевскую амнистию.

– Органам все известно, – с кривой усмешкой проговорил я.

– Да, – без тени улыбки откликнулся майор. – И вот вам еще кое-какие факты. По документам вам семьдесят пять лет, но морщины на вашем лице – это отлично наложенный грим. Согбенная спина, шаркающая походка, стариковские боты – актерская игра. Ваш брат, у которого за плечами нет опыта работы в театре, хотя он и получил соответствующее образование, при всей своей беспутной жизни, выглядит моложе лет на тридцать. Думаю, вы понимаете, что являетесь генетической аномалией?

– Допустим, но пока не вижу причин изменить свое решение.

– Вероятно, окружающие вас люди – в основном друзья и сослуживцы, потому что родных у вас не осталось еще с шестнадцатого – замечали, что вы с братом выглядите необычайно молодо для своих лет, – не моргнув глазом, продолжал майор. – Однако ваш брат стал рано предаваться излишествам и если бы не ваше фамильное уникальное здоровье, давно сгубил бы себя. К тому же, вы жили в разных городах, так что ваши знакомые не имели возможности сопоставить как вы оба выглядите, а касательно вас, видимо, относили вашу моложавость на счет увлечения физкультурой. Да вы и впрямь не расставались с гантелями, боксерскими перчатками и велосипедом, и, наверно, стали одним из первых русских, кто освоил экзотическую китайскую борьбу ушу. Женщины, до которых вы поначалу были чрезвычайно падки, и с которыми расставались легко и быстро, само собой никогда не жаловались на ваше здоровье и мужскую силу. Первой, кто возможно заметил, что медленно, но верно стареет рядом с вами была ваша жена Лидия?

– Ее не касайтесь! – отрезал я.

– И намерений таких не было, – отмахнулся Зорин, – я лишь хотел продемонстрировать вам уровень своей осведомленности. Поверьте, чтобы выяснить все это, потребовалось немало времени и труда.

– Вы думаете, я оценю ваши усилия и жертвы?

– Не думаю. Я надеюсь не на ваши чувства, а на ваш разум.

– Напрасно. Мой разум советует мне держаться от вашей конторы подальше.

– И он же окажется моим союзником, – самоуверенно произнес майор.

– В таком случае – обратись к нему, а не к эмоциям.

– Попробую, но должен сказать вам, что в этом случае мне придется довериться вашей скромности. Проговоритесь и, боюсь, мы оба окажемся на нарах.

– Только вы – в красной зоне, а я – на общаке.

– В лучшем случае… Впрочем, не будем о грустном…

Третьяковский прервал рассказ, потому что мы подъехали к пансионату. Я помог ему выбраться из автомобильного салона и пройти в вестибюль. Граф попросил его оставить на скамеечке у гардеробной и привести медсестру и официантку Стешу. Сегодня в «Загородном» было не менее многолюдно, чем в прошлый раз, но зато куда более чинно и благородно. Никаких пустых бутылок и пьяных плясок. Я довольно быстро нашел девушку, которую во сне видел русалкою.

– Я привез писателя, – сказал я ей.

Стеша всплеснула руками и не задавая вопросов бросилась в вестибюль. Я помог ей отвести лжеклассика в процедурную. Там девушка его ловко раздела до пояса, сняла повязку, осмотрела зашитую рану, осуждающе покачала головой, но ничего не сказала. Перевязала и сделала укол. Потом я помог ей отвести Графа в свободный номер. Там Стеша уложила его в постель. Я хотел было ретироваться, но Третьяковский глазами показал – нет. И многозначительно посмотрел на девушку, та безропотно вышла.

– Хочу рассказать до конца, – сказал Граф. – Майор действительно удостоил меня сомнительной чести приобщения к государственной тайне…

– Город Литейск находится в аномальной зоне, – сказал он мне. – Научного объяснения этому нет, но интересы государственной безопасности требуют учитывать любые явления, способные повлиять на судьбу страны в лучшую или в худшую сторону. В частности, среди таких явлений есть люди с необыкновенными способностями, не поддающимися, зачастую, рациональным объяснениям. Впрочем, объяснения пусть ищут ученые, наше дело использовать то, что можно на пользу отечества и нейтрализовать то, что нельзя… Ведь ваш род Третьяковских происходит из Литейска, не так ли?

Я не стал отрицать.

– Потому ваш брат и вернулся туда, – продолжал Зорин. – И я хочу, чтобы вы тоже туда вернулись.

– С какой стати?

– Дело в том, что в Академии Наук СССР нашел умник, который хочет поставить эксперимент на литейских детях, обладающих уникальными возможностями. Сейчас проект, так называемого «управляемого взросления» находится в стадии подготовки. Выращивают соответствующие научные кадры. Курирует «УВ» другое управление, нас, «аномальщиков», решили обойти стороной… Как видите, Евграф Евграфович, я с вами предельно откровенен…

– Вижу… – откликнулся я. – Ставить опыты на детях – это не просто свинство, это – фашизм. Я сам видел в немецких концлагерях результаты таких опытов.

– Вы слегка перегибаете палку, – поморщился майор, – но в целом я с вами согласен. Научному любопытству должен быть предел. Вот только тот самый умник из АН сумел заручиться поддержкой на самом верху. Наша контора обеспечивает охрану и нестандартные источники финансирования.

– Какие?

– Вот видите, вы уже задаете вопросы!

– Да какого черта! – разозлился я. – Что вы себе позволяете! Оставьте детей в покое!

– Это не в моих силах, – развел руками Зорин. – Однако нам нужен умный, совестливый человек, который, по сути, сам порождение этой аномальной зоны, чтобы вести наблюдение за проектом и собирать факты, которые позволят его закрыть, если дело зайдет слишком далеко…

Открылась дверь и вошла «русалочка». Третьяковский вынужден был прервать свой рассказ. Девушка принесла ужин и кофе.

– Спасибо, милая! – сказал ей Граф. – Когда мы закончим, приходи.

Стеша покорно кивнула, но тут же обратилась ко мне:

– Только вы недолго разговаривайте, пожалуйста! Ему вредно сильно напрягаться.

– Я скоро уйду! – пообещал я.

Покачивая умопомрачительными бедрами, медсестра вышла.

– Моя последняя слабость, – пробормотал лжеписатель. – После смерти Лидии, моей первой жены, я долго был уверен, что никогда больше не полюблю женщину, но потом…

– Потом ты женился на актрисе Неголой, – проявил я осведомленность.

– Не – я, а мой брат. Зорин провел рокировку. Миния отправил в Москву на лечение от цирроза, которое ему, увы, не помогло, а меня – сюда. Так что я унаследовал от него не только имя, дом, литературную славу, но и жену. Впрочем, актриса быстро распознала подмену и пришлось ей почти все рассказать. И я никогда не пожалел об этом. Товарищем она оказалась более надежным, нежели женой… Мы разошлись, но остались друзьями…

– А она уверяла, что познакомилась с тобой, когда ты поступал в театральный. Соврала?

– Все правильно! – усмехнулся лжеписатель. – Мой братец тоже возжелал стать актером, только это произошло намного позже после того, как я учился в школе-студии МХАТ. В театральном они с Таськой и познакомились. Правда, актером Минька так и не стал, подался в литераторы. Впрочем, мы отошли от темы… Я понимал, что майора судьба детей не слишком волнует, но также понял и то, что если я откажусь, то покоя мне не будет до конца дней… Я говорю о совести, а не о госбезопасности… В общем, я согласился. Мне пришлось вникнуть во все детали этого дьявольского проекта, а также – вжиться в привычки и манеры своего ныне покойного братца, которого, признаюсь, никогда не любил. Это оказалось труднее, чем разыгрывать старичка божьего одуванчика. И все-таки я справился…

Покуда он рассказывал, я налил ему кофе и пододвинул тарелку с бутербродами. Себя я тоже не забыл. Не забыл и о том, с чего начался наш разговор, поэтому спросил:

– А кто же такой Стропилин на самом деле?

– Капитан Жихарев, – с набитым ртом промычал Граф и проглотив кусок хлеба с колбасой, добавил: – Его майор приставил за мною присматривать… Правда, сделал он это очень хитро… Сообщил, что я не согласился на его, Зорина, предложение и теперь работа будет идти с моим братом-близнецом… А я, якобы, умер. И верно, на кладбище в столице, где погребен мой беспутный братец, значится мое имя. Так что быть мне теперь Минием до скончания века… Да не беда. В конце концов, какая разница под каким именем жить? Главное – дело. И в этом Лжестропилин мне очень мешает. До такой степени, что я натравил на него этого дурака капитана Киреева. Не помогло. Они сговорились. Потом я попытался воздействовать на него через ныне покойного Сумарокова, тоже – мимо. Не так просто справиться с матерым госбезопасником, не прибегая к физическому устранению. Я даже сумел нацелить на него гражданку Шульц, она его прекрасно обработала, сначала превратив в лжепророка, а потом и вовсе упекла в психушку…

– Собственно, в психушку упек его я.

– Вот как? – удивился Третьяковский. – Не знал… Однако, сам видишь – Лжестропилин вывернулся. И теперь, гнида гэбэшная, ведет какую-то свою игру… Я потому и решил показать тебе его истинное лицо, чтобы ты помог мне его нейтрализовать.

– Также, как майора Курбатова?

– Курбатов враг, предатель и иностранный агент. Не хватало, чтобы в нашу литейскую кашу влезло ЦРУ или Ми-шесть.

– А мог он завербовать Жихарева?

– Черт побери! – обрадовался лжеклассик. – А ведь это мысль! Если его привязать к судьбе Курбатова, то…

– Пришлют другого, – закончил я его мысль.

– Возможно, но другой может оказаться менее вредным для нашего дела… Пока он во все вникнет, пока разберется, мы с тобой сможем наладить дело так, что и начальство будет довольно и детишек мы выведем из-под удара… Если бы ты, Саша, только знал, как я обрадовался твоему появлению в Литейске… Конечно, я к тебе первое время присматривался. Меня настораживало то, что ты сблизился с Шульц, но когда я понял, что ты мой естественный союзник…

– Погоди! – перебил я его. – А кто же подложил мину под машину Курбатова, а потом тебя ранил?

– А ты не догадываешься?

– Лжестропилин, – пробормотал я. – Что же ты сразу не сказал?

– В тот момент ты к этой новости готов не был. Поэтому и понадобилась нынешняя встреча.

– Хорошо, я понял, – сказал я. – Тебя-то он почему не узнал?

– Я был в маске, к тому же там было темно.

– Ну с этим ладно, – сказал я. – А вот зачем он взорвал машину Курбатова?

– Если твое предположение верно, то Жихарев таким образом рассчитывал обратить на себя внимание заокеанских хозяев трудовика…

– И не исключено, что ему это удалось. То-то он так обнаглел, что даже вышел из роли.

– Кстати, ведь он не просто так сказал сегодня, что ты не тот, за кого себя выдаешь, – напомнил Граф. – И у него есть основания так утверждать.

– Какие?

– Ведь при вашей первой встрече ты его «узнал» не так ли?

Я промолчал, понимая, куда клонит Третьяковский. Как Санек Данилов мог узнать человека, который выдает себя за его одноклассника, если это вовсе не он? Выходит, я совершил прокол в самом начале, сам об этом не подозревая? По крайней мере, понятно откуда брались все эти грязные намеки на то, что я засланный казачок. Один капитан, по фамилии Жихарев, пытался натравить на меня другого капитана, по фамилии Киреев. И оба обломались. Два капитана, мля.

– Впрочем, мне совершенно неважно, кто ты на самом деле, – продолжал Граф. – Для меня важнее то, что ты мой самый надежный союзник. Помнишь, что я сказал тебе во время нашей первой встречи?

– Что я пришелец, то ли из космоса, то ли из будущего?

– И не только – это. А еще про то, что советская власть недолго продержится… Не скрою, я ее никогда не любил… Знаешь, как мы осиротели с братом? В шестнадцатом году мужичье сожгло нашу усадьбу, вместе с родителями. Нас с Минькой забрала тетя. Я не выдержал жизни в чужом доме и сбежал на фронт вольноопределяющимся. А вскоре нашу бездетную тетку ограбили, изнасиловали и убили, когда она возвращалась в пасхальную ночь со всенощной. Формально мы стали наследниками ее имения, но в семнадцатом грянула революция. Решением комбеда теткину усадьбу отдали на разграбление. Минька стал беспризорником, а я, за год войны дослужившись до поручика и став георгиевским кавалером, сам сорвал с себя погоны и вошел в совет солдатских депутатов.

– Зачем ты это сделал? – спросил его я. – Мог ведь пойти в белую армию!

– Осторожно, Саша! – без улыбки произнес он. – Так ты себя и выдаешь!

– Как?

– Ты мыслишь не как советский человек. Хорошо, что это замечаю только я, потому что и сам не советский человек.

– И все же – ты перешел на сторону Совдепии. Воевал в Гражданскую, хорошо воевал, честно, раз уж сам Буденый тебя маузером наградил… Кстати, где он?

– Изъяли еще при первом аресте, как вещдок, – усмехнулся Третьяковский. – Имя маршала на гравировке, по мнению, следствия, означало подготовку к покушению на него… Ты верно подметил, при всей ненависти к советской власти, я перешел на ее сторону и честно ей служил. Да не я один. Многие умные дворяне поняли, что борьба с большевиками бессмысленная трата сил, а эмиграция – тупик. Вот только я в своих размышлениях пошел дальше других. Я не верил в скорый крах, как ты выразился – Совдепии, я понял, что ей предстоит пройти несколько стадий своей эволюции – первая стадия Большой Крови, включающая революционные бои и гражданскую войну, вторая – Большого Террора, то есть устранения всех, кто мешает новой власти стать монолитной, третья – Большой Неразберихи, когда монолит пойдет трещинами, четвертая – Большого Распада, за которым последует крах. Сейчас мы находимся на границе третьей и четвертой стадий. Трудно было дожить до этого времени, но я дожил. Наверное, потому что никогда не прятался от опасности, а наоборот – шел ей навстречу. Большой Распад будет чуть менее кровавой версией первой стадии. Россия начнет возвращаться на свой, определенный ей Богом, исторический путь, но возвращение это не будет легким. Наоборот, оно будет настолько сложным и опасным, что может привести нашу Родину к гибели. Понимание этого позволило мне сохранить ощущение цели и направление движения при всех лихих поворотах судьбы. Я долго готовился. Да ты и сам видел документы, деньги и драгоценности в сейфе в бункере. Осталось сделать одно – четко сформулировать конечную цель и двигаться к ней неукоснительно. Ты готов мне помогать в этом?

– Нет! – ответил я.

Глава 8

– Почему? – без всякого удивления спросил он.

– Если твоя цель, как ты ее сформулировал во время нашей прошлой встречи – подняться к вершинам богатства и власти, тут я тебе не помощник. Можешь думать обо мне все, что угодно, но точно знаю, что в нашем нестабильном мире богатство и власть – это прах, который легко развеивается по ветру.

– В тот раз я и не мог сказать тебе ничего другого, мы оба не были готовы к такому разговору. Сейчас – другое дело.

– А тебе не вредно так много разговаривать? – заботливо осведомился я. – Сейчас придет русалочка Стеша и меня выгонит.

– Почему – русалочка?

– Ты во сне ее так называл, там, в кабаке… А еще она мне однажды приснилась и именно – русалкою.

– Поразительно, – пробормотал Граф. – Мы уже видим похожие сны. Это хороший знак…

– Или – направленное воздействие.

– Ты – о Кирюше?

– Да.

– Кирюша – это сила, только – хаотичная, неуправляемая. Никто не знает, что творится в его маленькой головке и не узнает никогда. Я доволен тем, что направил усилия Шульц на изучение этого бедного маленького демона. А следовательно – пустил весь проект по тупиковому пути.

– Ты?

– Ну а кто же еще? Я быстро понял, что литейские дети – это сила, и что в этом заключается и беда их и надежда. Руководство проекта требует от научной группы немедленного результата, а Кирюша – эти результаты дает, в отличие от ребят из твоего класса. Просто потому, что он действует импульсивно, в зависимости от самочувствия и настроения, и импульсы эти настолько мощны, что их можно зарегистрировать даже примитивным энцефалографом, на основании показаний которого Шульц и делает свои расчеты и выводы.

– А мои пацаны, значит, не дают?

– Да, потому что они действуют осмысленно и научились скрывать от взрослых свои истинные возможности, а тем более – намерения.

Эти его слова меня неприятно кольнули. Я сразу вспомнил невольно подслушанный в автобусе разговор. Однако я не спешил делиться с Третьяковским своими знаниями и подозрениями, предпочитая больше слушать, нежели говорить. И все-таки не удержался и спросил:

– А ты знаешь их намерения?

– Нет. А ты?

– Не знаю.

– Я же говорю – наверняка это скрывают. И это беспокоит меня куда больше всех жалких поползновений капитана Жихарева. И даже больше хаотичных мозговых испражнений Кирюши, как то так. Именно потому, что они действуют осмысленно и у них, наверняка есть какой-то свой план. Проблема только в том, что они хотя и сверхдети – все-таки дети, с соответствующим жизненным опытом и кругозором.

– Нагуали, – холодно сказал я.

– Что-соо? – не понял Граф, переспросив.

– Это термин такой родом из латино-американского мистика Карлоса Кастанеды, приблизительно означает воинов света или тьмы, в зависимости от контекста.

– Что ж, превосходный термин, – согласился Третьяковский. – Так и будем их называть… Так вот. Нагуали наши гораздо более темные лошадки, нежели Кирюша, но с ними можно работать. Потому, что за ними стоит подлинная сила, которой, возможно, еще не знал свет.

– Илга считает, что способности их с возрастом будут убывать, а по достижению зрелости они вообще могут стать обыкновенными людьми.

– Ну, во-первых, я бы не стал целиком и полностью доверять Шульц. Как никак, она любимая ученица и доверенное лицо академика Переведенского, автора «УВ». А во-вторых, даже если она и права, это только означает, что времени у нас очень мало.

– Времени на – что? – решил уточнить я.

– На – все! На обретение силы, которую мы можем направить на спасение страны.

– Ты имеешь в виду – СССР?

– Нет, конечно, Россию… Для меня, потомственного дворянина, Советский Союз – химера. Злокачественное образование на теле России, которое, к счастью, отвалится само собою.

– С этим можно поспорить.

– Можно, – не стал отрицать он, – но нет времени на споры. Думаешь, меня интересует политический строй? Да нисколько! На своем веку я повидал всякое – монархию, военный коммунизм, диктатуру, хрущевскую оттепель и теперь вот – брежневский зрелый социализм. У каждого способа правления есть свои сильные и слабые стороны. Западная демократия, которой грезят наши диссиденты, вгонит русский народ в нищету и разбой. Так что меня не интересует власть, в том числе и личная.

– Чего же ты хочешь? – спросил я. – Каким образом собираешься спасать Россию?

– Я хочу дать ей силу. Опыт истории показывает, что только она может сохранить нашу Родину. Всякий раз, когда Россия ослабевала, на нее набрасывались, словно волки на лося, как западные, так и восточные соседи, и начинали рвать в клочья. Сейчас у СССР есть ядерное оружие и средства его доставки – это сила, но общее умонастроение народа, поддерживаемое как официальной пропагандой, так и интеллигенцией – стремление к миру и всеобщему разоружению. Почему-то никто не думает о том, что западные демократии, для того, чтобы обессилить Россию, сделают вид, что согласны разоружиться, а сами, наоборот, будут только наращивать свою экономическую, технологическую и военную мощь.

– Так и будет, – брякнул я.

Он внимательно посмотрел на меня и кивнул.

– Вот и я об этом. И, боюсь, что в эпоху Большого Распада именно на это и пойдут новые власти страны, кем бы они себя ни называли. Разочарование в Западе будет мучительным и ликвидировать последствия своей доверчивости россиянам придется тяжело и долго. Поэтому я хочу создать здесь, в провинциальном Литейске, ядро невиданной мощи. Именно оно позволит нашей Родине совершить прорыв в новое качество.

– К иному технологическому укладу, – подсказал я.

– Да, но не только! – подхватил Граф. – Одной технологии мало, если останется культурная и политическая зависимость. А ведь мы, сами того не подозревая, именно в этом очень зависимы от так называемых развитых стран. Не только мода и культура, но и сам образ нашего мышления, начиная с Петровских времен, ориентированы на Европу, а затем и на Америку. Изменить это очень непросто, а рабски следовать – губительно. На нашу церковь я не надеюсь. Она еще в дореволюционные времена показала свою слабость, да простит меня Господь. Не говоря уже о том, что несколько поколений воспитаны в атеистическом духе. Боги современного россиянина – культура и наука. Следовательно, нужно явить ему новые образцы и того и другого. Особенно – это касается культуры. Новая русская культура не должна конфликтовать со старой, она должна дополнять ее, сделав более привлекательной, по сравнению с той, что демонстрирует сейчас Запад.

– И все это ты хочешь взвалить на моих пацанов?

– Почему – взвалить? Помочь прорасти естественному дару каждого из них на благо Отечества!

– Если вы, Евграф Евграфович, закончили, – заговорил я, нарочно перейдя на «вы», – я хотел бы высказать свою точку зрения.

– Да, разумеется.

– Красиво говорили… Я даже заслушался… И знаете, в том, что касается оценки судьбы страны, я в основном согласен. Нюансы не в счет… А с чем я категорически не согласен, так это с тем, чтобы видеть в моих пацанах этаких спасителей России, человечества, да хоть – всей Галактики! У них должна быть своя жизнь, работа, увлечения, жены, дети…

– Да кто же с этим спорит?!

– Это я так, уточняю, на всякий случай, – продолжал я. – Не позволю превращать этих мальчишек в орудия. Они имеют права на выбор, чем им заниматься, когда и где… В то же время, совсем пустить их судьбы на самотек нельзя. Вы правы, времена наступят лихие и произойдет это уже в конце текущего десятилетия… Как видите, я тоже с вами откровенен… Коротко говоря, я с вами ровно до тех пор, пока мои пацаны сохраняют за собой все права человеческой личности. Если вы хотите добиться своей цели с их помощью, то только при совершенно сознательном или как вы сказали – осмысленном – их участии. Вот мои условия.

– Согласен! – ответил он.

– Отлично! А пока отдыхайте и выздоравливайте. Нам нужно будет еще о многом поговорить, принять важные решения и приступить к их реализации. Времени действительно очень мало. А что касается Стропилина-Жихарева, предоставьте его мне. Я разберусь!

– Только будьте предельно осторожны.

– Буду! Кстати, спасибо за спецудостоверение!

– Уже приходилось использовать?

– Приходилось!

– Хорошая ксива, надежная, – проговорил Граф. – У меня было два экземпляра, нужно было только вписать данные и вклеить фотографию обладателя. Один я заполнил на себя, ну а второй – на тебя. Так что нас таких двое в Союзе.

– Благодарю… Я пошел.

– Возьми мою машину. Оставишь у себя во дворе. Стеша ее потом заберет. Кстати, она же будет нашей связной. Позывной «Русалочка».

– Не боишься, что я отобью ее у тебя?

– Нет.

– Ну ладно, я пошутил. Пока!

И я вышел из номера, тут же наткнувшись на Русалочку.

– Ну что же вы так долго! – накинулась она на меня. – Ему же нельзя сейчас так много разговаривать!

– Ничего, он еще всех нас переживет.

Покинув главный корпус пансионата, я сел за руль «Жигуленка» и поехал в город. Встреча в кабаке с Коленкиным, препирательство с Лжестропилиным, а главное – поездка с Третьяковским в «Загородный» и разговор с ним заняли не только весь вечер, но и всю ночь. Когда я буду спать, совершенно непонятно. Светало. С окружающих шоссе заболоченных низменностей поднялся туман. Его расплывчатые языки переползали через дорожное полотно. Пришлось сбросить скорость и удвоить внимание.

Может, потому я и заметил фигуры людей, стоящих у одного их телеграфных столбов, вереница которых тянулись вдоль шоссе. Я притормозил, хотя они и не «голосовали». Худой, длинный, одетый во все черное взрослый и двое подростков. Туман сгустился и лицо «черного» словно скрылось в облаке. Да я и не стал его разглядывать, потому что все мое внимание было приковано к подросткам. Это был мальчишка в резиновых сапогах, болониевой куртке и лыжной шапке, такие мы в детстве называли «пидорками», и девочка, тоже – в резиновых сапожках, сером коротком пальтишке и вязанной шапочке с помпончиком. Можно было подумать, что это папаша с двумя детьми дожидается попутки, если бы… Я опрометью выскочил из машины.

– Володька, что ты здесь делаешь?! – крикнул я, потому мальчишка оказался моим брательником. – Кто это с тобой? Немедленно иди в машину!

Борисов не тронулся с места.

– Эй, мужик! – обратился я к неизвестному. – Какого хрена ты притащил сюда детей?!

Мужик промолчал. Глухой он что ли?! Я протянул руку, чтобы встряхнуть его за плечо, но пальцы мои прошли сквозь туман, а черная фигура расплылась, будто клуб дыма. Видимо, мне померещилась в утреннем полумраке и никакого мужика не было.

– Володька, бери подружку и марш в машину!

– Ничего страшного, Таня, – как ни в чем не бывало произнес брательник. – Это мой двоюродный брат.

– Не знала, что у тебя есть брат, – в том же спокойно-равнодушном тоне откликнулась соплячка.

– И я не знал, – последовал ответ. – Он недавно объявился.

Они разговаривали так, как будто меня здесь не было. Я почувствовал острое, не педагогическое желание надрать обоим уши.

– Так, детишки, или вы сейчас садитесь в машину добровольно или я вас затолкаю в багажник!

– Мы туда не поместимся, Саша, – снизошел до меня Борисов. – Там лежит канистра, запаска и прочие автомобильные принадлежности.

– Откуда ты это знаешь?

– Посмотри сам.

– Если это не так – надеру уши!

Володька пожал плечами. Я обогнул «Жигули», открыл багажник и в свете зарождающегося утра увидел, что братишка прав. Впрочем, нетрудно догадаться, что обычно валяется в автомобильном багажнике. Володька меня просто дурачит. Когда я поднял голову и захлопнул крышку, никого рядом с машиной уже не было. Сердце у меня ёкнуло, но рванув дверцу на себя, я увидел, что оба ночных гуляки сидят на заднем сиденье.

– Ну и что вы здесь делали? – спросил я, трогаясь с места. – Мало подходящее место для прогулок, а тем более – время. Через пару часов в школу.

– Мы разговаривали, – ответил братишка.

– Нашли место. Вы что, дома не могли пообщаться?

– С тонким человеком можно разговаривать только здесь и только, когда туман, – ответила Таня.

– С каким еще тонким человеком? – спросил я, чувствуя, как холодеет внутри.

Образ расплывающейся туманным клубком фигуры все еще стоял у меня перед глазами.

– Он учитель…

– Из какой школы?

– Не из школы, он учит видеть и понимать.

– Что видеть и что понимать?

– Всё.

Эта странная девочка с каждой минутой раздражала меня все сильнее. Как она разговаривает, соплячка!

– Если можно, остановите здесь, пожалуйста! – попросила Таня.

Я оглянулся. Вокруг по-прежнему была заболоченная пустошь, накрытая туманной пеленой – ни каких признаков жилья, ни даже поворота на второстепенную дорогу, которая бы вела к нему.

– Почему – здесь? – спросил я. – Скажи, где ты живешь? Я подброшу прямо к дому.

– Останови, Саша! – попросил Володька.

– Черт с вами!

Притормозив, я дождался, когда Таня выберется из салона. Оказавшись снаружи, девочка, не разбирая дороги, сошла с обочины и растворилась в тумане. Я не спешил ехать дальше – вдруг одумается – но время шло, а странная Таня не появлялась. Я вдавил педаль газа.

– Куда она пошла? – спросил я у брательника. – И вообще, откуда она?

– Из предыдущей группы, – ответил он.

– Из какой – предыдущей?

– Ну-у… наша пацанская, а до нас была девчачья…

– Была… – пробормотал я. – А куда подевалась?

– Они в этом… в интернате живут.

– Ага, и Таня эта, значит, в свой интернат возвращается сейчас?

– Она уже там.

– Понятно… А я уже было черте что подумал…

Вот, значит, как… Выходит, существует еще группа нагуалей-девочек… И почему мне никто об этом не сказал?.. Ну ладно, гражданка Шульц-Эглите, она в общем и не обязана раскрывать мне все детали проекта, но ведь и Граф промолчал, с которым мы сейчас вроде как партнеры. Или он не знает об этой группе? И почему девчата живут в интернате? Они что, все сироты?.. Или их взяли и изолировали? Сделали то, чего я как раз опасался… Правда, не очень-то изолировали, если тринадцатилетняя девочка запросто разгуливает по ночам.

– И все же я не понял, как ты-то оказался за городом? – спросил я. – И кто этот ваш тонкий человек… А, Володька, чего молчишь?..

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Брательник спал, развалившись на заднем сиденье. Ладно, отложим расспросы на потом. Сквозь туман показались огни города. Литейск потихоньку просыпался, чтобы погрузиться в повседневные дела. Катили по улицам грузовики, развозившие по магазинам свежий хлеб и молоко. Сыпали искрами с токоснимателей первые трамваи, еще почти пустые. Разрывали утреннюю тишину сирены скорой помощи – кто-то почувствовал себя плохо на рассвете.