Текст книги "Золото Дункеля"

На поляне Трофим появился спустя полчаса. Шел не спеша с разведенными в стороны котелками, словно боясь расплескать на себя воду, изредка, на ходу, для чего-то утираясь лицом об плечо, как если бы отбивался от надоедливых комаров.

Ужин проходил уже в полной темноте. Дарья вяло поковырялась в картошке, сдобренной тушенкой, задумчиво попила у костра чай и, отставив кружку в сторону, тихо уткнулась взглядом в полыхающие и пышущие жаром поленья.

– Даш, может, тебе выпить? – осторожно спросил Павел.

– Нет, не буду, – тихо ответила она. – Просто посижу.

– О чем думаешь?

Даша повела плечами:

– Странно как-то… Здесь погиб человек… А мы…

Друзья посмотрели друг на друга.

– А что остается, Даш? Бог знает, когда и было-то, бог знает с кем…

В наступившей тишине, слова Трофима прозвучали неожиданно:

– А я, кажется, могу сказать, кто это был…

Две пары глаз устремились на Трофима; тот даже смутился.

– За мысом нашел в прошлом году… Километра два от него… – словно оправдываясь, проговорил он. – Показалось, будто зверь какой у камня, вроде волк… Ну, я и стрельнул дуплетом…

– И что?..

– Ну, волк исчез! Как сквозь землю! Подхожу, склоняюсь… а под камнем – пластинка металлическая; стальная, скорее всего… Потом только понял – кобура деревянная была, такая как от маузера… У нас есть такая откуда-то, Дашка знает. А пластинка эта – аккурат от нее, кобуры, значит. Верно – прибита была: дырочки для гвоздиков имеются. Я примерял на своей – подходят; на ней также дырки имеются… Хотя попорчена сильно, пластина, но буквы некоторые остались…

Трофим протянул руку внутрь фуфайки, поерзал и осторожно вынул что-то, завернутое в носовой платок.

– Все из кармана не выложу… Вот – глянь! Это, историк, верно, по твоей части…

Он аккуратно, по одному, откинул концы платка и протянул находку Павлу.

Странное чувство охватило Павла, когда подернутая тлением пластина оказалась на ладони; ощущение чего-то неприятно-знакомого вдруг повеяло от шершавого кусочка металла…

– Ну-ка… посвети… – медленно произнес он.

Трофим натянул на лоб фонарик и включил свет.

– Действительно – буквы… «хра… шт… ан… Дунк… Ю… 18».

Даша подвинулась ближе:

– И что они могут означать?

– Трудно сказать… – Павел помолчал. – Здесь, что же – белые были? – спросил он вдруг. Трофим уставился на шурина.

– Ты не в глаза свети! – поморщился Павел.

– А что ты вдруг о белых? – удивленно спросил охотник, вновь опуская голову.

– Да так. Если «Дунк…» – часть фамилии, «Ю…» – одна из букв инициалов, то «18», возможно, – год, например – «1918-й».

– И что с того? В восемнадцатом здесь и красные шастали…

– Может и красные… – Павел задумался. – Однако что означает «шт…»? «Штаб»? Штаб чего? Армии? Бригады? Но здесь стоит «…ан». Может, воинское звание? «Штабс-капитан», например…

– Ты еще скажи – «Овечкин»…

Луч, исходящий с трошкиного лба, затрясся от мелкого смеха.

– Чудак ты! – отмахнулся Павел. – Лучше – свети!

– А что же тогда означает «хра…»? – спросила Даша.

– Вот именно, – пробурчало из-под фонаря.

Павел почесал затылок.

– Ну… если предположить – пластинка от наградного оружия, то… То, возможно – это часть слова «За храбрость»!

– Во даешь! – выдохнул Трофим. – И что получается?

– А тогда и получается: «За храбрость штабс-капитану Дунк. Ю. 1918 год».

Наступила тишина. Трофим щелкнул выключателем фонарика, и на лицах друзей вновь запрыгали блики костра.

– Однако слишком складно… – выдавил наконец Трофим. – Ладно! Давай пластину. Нехай Васильич разбирается… Это по его части…

Когда находка была водворена на прежнее место, он вздохнул:

– А и в правду говорят – гнилое место… Может, и действительно – штабс-капитан какой был…

Дарья встрепенулась:

– А, может, действительно… это его… на берегу…

Парни разом посмотрели на нее. Трофим встал.

– Может, и его… Только надо на боковую…

Он повертел головой и, принюхиваясь, несколько раз потянул носом.

– Поутру погода, кажись, попортится… Айда, укладываться, что ли… Только прибрать надо. Иначе ночью здесь «хоровод» будет.

– Это какой? – не понял Павел.

– Простой – тварь всякая пировать придет. Мыши там, а кто и крупнее.

Даша брезгливо передернулась.

– Да не бойсь! Дело привычное… Продукты в ящиках; в палатке им ничего не станется…

Павел проснулся внезапно. От страшного сна… Чья-то пугающая тень… Нет, даже не тень, а отчетливый черный силуэт кого-то в черном плаще… И не в плаще – в каком-то широком длинном платье с балахоном… Лица не видно, но он уверен, что это была женщина – пожилая, в шляпе… Шляпе? Да, в шляпе… с широкими полями… Она удаляется по поляне, а он почему-то идет за ней, по мягкой траве, и пытается понять, куда его ведут… А потом? Павел поморщился. Потом показалась Даша, она шла впереди, вслед за женщиной… Он звал ее, но она, изредка оборачиваясь, все шла и шла, а он никак не мог их догнать… Вот они оказались в конце поляны, прошли на мыс… Даша пропала. Внизу журчит вода… Женщина остановилась, стала оборачиваться и… он проснулся…

Павел слышал, как лихорадочно билось сердце; он приподнял голову, прислушался – тихо… Кажется, стало спокойней. Вдруг словно пронзило током: рядом, за тонкой брезентовой стенкой, послышался совершенно отчетливый вздох! Павел замер; кто-то вздохнул вновь – громче, печальнее… В темноте он почувствовал, что рука Даши зашарила по его спальнику.

– Паша… – прошептала она. – Слышишь?

– Слышу, – прошептал Павел.

Они прислушались. Ни звука… И вдруг – шорох! Через мгновение вновь, чуть дальше, у реки.

– Ты слышишь! – Даша испуганно приподнялась.

– Спите, черти! – пробубнил сонный голос Трошки. – Зверь это…

Сказал и засопел, словно говорил во сне…

Глава 3

Брюс был прав: к приезду Круглова все к выполнению задания было готово – люди подобраны, снабжены продуктами и даже переправлены вместе с лошадьми в район «Лесного» – последнего пункта, куда доходила узкоколейка. По ней в город поставлялся лес. Круглову оставалось лишь получить четырехдневный паек, запастись картой, боеприпасами и получить документы, уполномочивающие его как командира особого отряда Губчека.

Заместителем Круглова, как и предсказывал Брюс, приказом председателя губернского Чрезвычайного комитета, был назначен Павел Калюжный – тот самый «сухарь» из приемной, которому Круглов мысленно подбирал «экзекуцию» на передовой. Он действительно оказался незаменимым парнем – без лишних слов организовал сбор к походу, подробно доложил о готовности отряда, ввел Круглова в непростую оперативную обстановку губернии. Последнее происходило уже вечером, в пустом полутемном кабинете. Они сидели за столом, друг против друга, склонившись над разложенной картой края.

Калюжный докладывал негромко, короткими, но емкими фразами рапорта. Круглов слушал внимательно, но не бесстрастно. Сводку о предполагаемом количестве на освобожденной территории дезертиров, бесчинствующих в районе бандах и уголовщине, процветающей в разоренных войной городах и деревнях, комэск выслушал, хмурясь, но сдержанно; лишь однажды из его уст вырвалось нечто, похожее на возмущение. Но когда замком упомянул, что к успехам Красной армии местные жители относятся далеко не однозначно – немало было и тех, у кого в колчаковской армии служили мобилизованные родные и близкие, – Круглов вдруг изменился в лице:

– Шкуры колчаковские! Контра недорезанная! – Кулак комэска, словно кувалда, потряс стол. – Бить их надо, а ты здесь докладки пописываешь – интеллигенция! Чем вы вообще занимаетесь!..

Ни один мускул Калюжного не дрогнул. Молча, с каменным выражением он смотрел на замелькавшую перед носом руку комэска, готовую схватиться за рукоятку шашки, и молча ждал, когда красный командир успокоится.

Через пару минут, потрясших комнату вулканом крутых выражений, Круглов выдохся. Глаза их встретились: Калюжный смотрел спокойно, с достоинством. Круглов смутился. В непонятном ему спокойствии он вдруг почувствовал волю и скрытую силу. Это вызвало уважение. Сопя, он опустился на стул:

– Ладно… К присутствующим это не относится…

Ночевать остались здесь же, в кабинете, на неизвестно откуда принесенных койках. Легли рано – еще не было двенадцати; вставать предполагалось в пять утра.

Но заснул Круглов не сразу. У противоположной стенки мерно сопел заместитель. «Странный парень, – думал Григорий, глядя в потолок. – Кажется, серьезный. Хоть из “интеллигентов”, но – поладим… Вот только его чертова неразговорчивость! За день так по душам и не поговорили, все по службе, да по-казенному… Хоть бы о себе рассказал, что ли! Только и узнал, что родители из докторов, да что колчаковцы казнили их за сочувствие красным. Оттого, видать, и замкнулся. Злой небось на беляков… Хотя и то ладно, в душу не лезет, да и о деле забыть не дает! Студент… Зря я все-таки на него наехал…»

Круглов отвернулся к стенке и закрыл глаза.

«Брюс говорил, что он “революционер со стажем”… Как может быть, матросы-папиросы? Большевик, что ли? Вот Брюс – большевик, из старых… По-всему видно. Сильный мужик, хоть и ростом не велик!»

И он подумал о неожиданном повороте судьбы, бросившей его на поиски неизвестного штабс-капитана; о Брюсе, говорившем о «задании республики», об ответственности, павшей на него, Круглова, о том доверии, которое надо оправдать во что бы то ни стало… «Расшибусь, но достану этого Дункеля! Из-под земли достану!» – мысленно поклялся Круглов.

Потом подумал, что все это неспроста – Дункель, поручение Брюса, Глуховка, Чалый, скорая, неожиданно наметившаяся встреча с матерью, младшим братом, родными местами… Григорий приятно потянулся…

Разбудила Круглова чья-то рука. Комэска открыл глаза.

– Пора, товарищ Круглов, – негромко сказал незнакомый голос. – «Фаэтон» уже у подъезда.

Григорий кивнул и приподнялся на локти: Калюжный натягивал гимнастерку.

– Пора так пора… – Круглов откинул одеяло и сел на край койки. Посмотрел в окно – было темно.

На запасном пути станции, под уныло светящемся фонарем, их ожидал фыркающий парами паровоз с прицепленным к нему одиноким вагоном. У подножек стоял военный, беседуя с пожилым машинистом, потирающим руки темной маслянистой тряпкой. Разглядев вышедших на свет людей, военный что-то сказал ему, и тот, кивнув, поспешил к паровозу.

– Готов? – не здороваясь, спросил Павел мужчину в шинели.

– Готов, – закивал тот.

– Кто-нибудь еще едет?

– Нет. Приказано вас одних.

Калюжный повернулся к командиру:

– Проходите, Григорий Михайлович, отравляемся…

Устроились в купе рядом с местом проводника. Круглов забросил мешок на верхнюю полку и прошел к окну. Едва опустил стекло, вагон дернулся; послышались скрежет колес, шипение вырвавшегося на свободу пара, длинный, заглушивший округу гудок, и тяжело, нехотя состав сдвинулся с места.

– Окно лучше закрыть – продует, – послышалось за спиной Круглова. Он обернулся: Калюжный деловито снимал шинель.

– В первый раз еду в пустом вагоне, матросы-папиросы, – усмехнулся комэска. – Как буржуй!

Он опустил стекло, за которым уже мелькали огни станции, и спросил:

– Сколько ехать? Помню – часа четыре?

– Четыре и будет. – Павел свернул шинель и подложил как подушку к стенке под окном. – Самое время поспать.

– Может, покурим?

– Нет, лучше спать.

Круглов сел напротив.

– Ты, что же, некурящий, матросы-папиросы? Что-то я ни разу не видал тебя с махоркой.

Калюжный стал укладываться:

– Некурящий. Ни разу и не пробовал.

– Эка какой чистенький, правильный весь… – съязвил Круглов, доставая кисет. – Неужто революционеры такими бывают?

– Бывают.

– И что же, «вождь мирового пролетариата» тож не курящий?

– Говорят, не курит…

– Быть того не может! – Круглов недоверчиво поглядел на растянувшегося заместителя и облизнул цигарку.

– Может, – ответил парень, закрывая глаза. – А курить лучше в тамбуре.

– Это чтобы тебя не обкурить?

Павел промолчал. Комэска достал спички.

– Ладно, уйду в тамбур. Ты только скажи мне, найдем мы этого чертового Дункеля, матросы-папиросы?

Глаза Калюжного вдруг открылись:

– Должны!

Цигарка замерла на губах Круглова. Он медленно вынул ее изо рта и тихо сказал:

– Вот это правильно, парень… Это я так спросил, для разговора…

Он встал и осторожно вышел в тамбур.

Когда вернулся, Калюжный уже спал. Круглов помаялся, раздумывая над задевшей за живое уверенностью зама, и под стук колес, сидя, задремал. Потом очнулся и, сняв шинель, улегся.

На станции К. их провели к платформе, с которой начиналась линия узкоколейки. Как и утром, у крохотной пыхтящей «кукушки» их поджидало двое – усатый машинист, одетый в короткую промасленную куртку, и молоденький красноармеец. Только на этот раз вместо теплого вагона к паровозику была прицеплена небольшая, соразмерная ему самому открытая платформа, похожая больше на огромное корыто. Они подошли ближе.

– Вы, что ли, пассажиры? – громко, чтобы его расслышали в шипении «кукушки», спросил усатый.

– Они, они, – ответил за пассажиров сопровождавший их комендант станции. – Давай, заводи, своего «ишачка»! Ваня, тулупы принес?

Последние слова уже предназначались стоявшему рядом красноармейцу. Тот встрепенулся:

– Я их того, уже на платформу…

– «Того, того», – передразнил комендант и объяснил: – Дорога неблизкая, верст шестьдесят. На открытом воздухе, того и гляди, продрогните. Так что оденьтесь сразу.

Они попрощались, перелезли через борт и, накинув комендантские тулупы, махнули машинисту: «Давай!»

Паровозик выпустил струю пара, словно набираясь сил, прокрутил с лязгом колеса, пробуя их силу, и медленно, почти незаметно тронулся с места. Комендант поднял руку, махнул несколько раз и по губам они прочли то, что уже не было слышно: «С богом!»

Круглов, уткнувшись в ворот тулупа, улегся поудобней вдоль борта и поглядел на Калюжного. Тот остался сидеть спиной к паровозу и молча смотрел на удалявшуюся станцию. Круглов усмехнулся и, скорее чтобы расшевелить молчуна, чем для дела, прокричал ему:

– До лесопилки доедем, а дальше как же? От нее до Глуховки еще верст шестьдесят. Мы-то с тобой как, пешком, что ли?

Калюжный ответил, не поворачивая головы:

– Наши лошадки уже там, я вам докладывал…

– Докладывал, помню… – разочарованно пробубнил под нос Григорий и подумал: «Ну и скучный же ты, холера! Слова лишнего не вытянешь, матросы-папиросы… Как с тобой бабы общаются? Хотя… такие для них надежней. Если в дружбе, конечно…»

Потом он задремал. Скорее заснул. Видно, много ночей он недоспал за свои четыре года войны – вот и клонило ко сну могучий организм каждый раз, как выпадала возможность… И спал он крепко, без сновидений, не замечая мелькавшей по обеим сторонам тайги…

Когда проснулся, Калюжный по-прежнему смотрел на рельсы, монотонно выплывающие из-за края «корыта» и, словно струйки, вытягивающиеся в тонкие серебряные полоски. Круглов приподнялся, отворотился от ветра и, распахнув тулуп, достал кисет. С трудом свернул на ветру цигарку, долго чиркал спичками, гаснувшими одна за другой и, наконец, прикурил.

– Какая она большая… – сквозь грохот колес донеслось вдруг до слуха Круглова. Он удивленно поворотил голову в сторону соседа и прокричал:

– Чего говоришь?

– Земля, говорю большая!

Григорий посмотрел вдаль, где сходились убегающие рельсы, озирнулся по сторонам и, усмехнувшись, покачал головой: во дает! Громко, чтобы быть услышанным, прокричал:

– Большая, студент, это точно!

– Скоро будем на месте! – послышалось вновь.

– Да, пора бы, матросы-папиросы, – буркнул Круглов и затянулся глубоко, с удовольствием…

На пустынной платформе их встречал молодцеватый, с отвислыми усами военный, запахнутый в скрипучую, стянутую ремнем кожаную тужурку. На голове, набекрень – такая же кожаная фуражка с огромной красной звездой, на боку – огромная кобура, которую, как шашку, он постоянно придерживал рукой, а в черных глазах – лихие искорки… Чекист помог сойти им с платформы и коротко, по-военному представился:

– Комвзвода Прокопенко.

– Командир нашего отряда – товарищ Круглов, – пропуская вперед начальника, пояснил Калюжный.

– Ясно, – кивнул комвзвода. – Товарищ командир, отряд в пятнадцать человек – за платформой. Построить?

– Как зовут-то? – спросил Круглов.

– Петром… Петр Васильевич.

– К выходу готовы?

– Готовы.

– Тогда – строй!

Прокопенко быстро поднес руку к козырьку и, повернувшись, поспешил к отряду.

Приняв рапорт, Круглов поздоровался, прослушал нестройное приветствие строя и стал медленно обходить шеренгу. Внимательно, словно откладывая в памяти, вглядывался он в лица представляющихся ему бойцов и про себя отмечал: хлопцы в основном молодые, крепкие, в добротной, хотя и не новой форме, хорошо вооружены. Смотрят прямо, решительно. Внешне – орлы! Вот только нюхали ли пороха?

Он остановился напротив двух чекистов, на вид старших его по возрасту.

– Красноармеец Свяцов, – негромко представился первый.

– Петрушин, – в тон ему доложил другой.

Круглов по очереди оглядел их.

– Воевали? – спросил он, обращаясь сразу к обоим.

В глазах Свяцова сверкнули лукавые искорки:

– А то как же, товарищ командир! Как полагается. Пришлось вшей покормить!

– И не один год! – добавил сосед.

Круглов сделал шаг назад и провел взглядом по строю:

– Остальные как же?

– Все здесь навоеванные, – пронеслось по строю.

– Так и есть, товарищ командир, – заверил Петрушин. – Все в отряде воевали, не смотрите, что безусые. Может, кто на фронте и рядом был…

– Сами-то не на Юго-Западном, не под Брусиловым ходили? – поинтересовался Круглов, теплея.

– Не-е… Сам я на Северо-Западном, потом на Северном, а войну в Польше принял. А вот кто на австрияков ходил, такой здесь имеется. Земляк ваш, между прочим, местный…

– Это кто же таков, матросы-папиросы?

– Я это! – выкрикнул кто-то из строя. – Не признал меня, Григорий Михайлович?

Круглов, разглядев долговязого бойца, приблизился.

– Постой, постой… Васька, что ли?

– А то кто же? Он и есть, Василий Пыреев! Забыл, как мы у бабки Парашки вместе яблоки тырили?

– Как не помнить! До сих пор спина от батиных батогов горит!

По строю прокатился смех. Круглов обнял земляка – сухого, со впалыми щеками красноармейца, с глубокими морщинами на краях уставших глаз, на вид – старше его года на два; потом отстранил его и быстро вышел на средину строя.

– Товарищи чекисты! Я назначен командиром вашего отряда, – прокричал он торжественно и показал на стоявшего рядом Павла. – Моим заместителем назначен товарищ Калюжный Павел Андреевич!

– Знаем его! – раздалось несколько голосов.

– Тем лучше. Время тяжелое. Наша доблестная Красная армия изо всех сил бьется с ненавистной гидрой старого стоя – Колчаком! И нам бы сейчас сражаться на полях революционной войны, так нет же! Здесь, в тылу, бродят недобитые белые гады, норовящие подло ужалить советскую власть в самое ее сердце! Так что наш фронт здесь! Нам дан приказ – обезвредить в районе Глуховки отряд белого офицера Дункеля, покончить с бандой его приспешников из местных кровопийц и вернуть народу добро, которое они пытаются растащить!

Он помолчал, гордо оглядел притихший строй и добавил:

– Время не ждет, товарищи, дорога каждая минута! До Глуховки путь неблизкий – верст шестьдесят, да по тайге. Так что выступаем немедля! Привалов один-два. К третьему дню надо быть на месте. Вопросы есть?

Шеренга молчала.

– Выходим через пятнадцать минут! Все. Разойдись!

– Разойдись! – громко повторил команду Прокопенко.

Круглов повернулся:

– Показывай, комвзвода, наших рысаков, матросы-папиросы!

Глава 4

В Глуховку возвращались в молчании. Не то от усталости, не то от оглушающего рокота мотора, а может, от вида покачивающегося внизу, в проеме носового отсека, серого свертка, с которого Дарья не сводила глаз – так или иначе, говорить не хотелось. Только, когда слева показались избы поселка и мотор, недовольно чихнув, перестал реветь, Павел, обернувшись, спросил Трофима:

– И куда мы теперь?

Даша удивленно покосилась:

– Разве не домой?

Павел кивнул на сверток:

– А с этим как?

Трофим развернул лодку в сторону гаражей и пожал плечами:

– Васильич у реки живет; если у себя – сразу и отдадим…Если нет – зайдем в его контору…

Дом участкового действительно находился невдалеке от лодочных гаражей. В одном из них, разгрузившись, рыбаки сложили походный скарб, выкатили из-под навеса старенький, с разбитой люлькой ИЖ и, оседлав его, застрекотали надрывно и гулко по склону холма к деревне. Въехав на вершину, свернули на главную улицу, тянувшуюся параллельно берегу, проехали еще немного и вскоре, пофыркав глушителем, остановились у небольшого бревенчатого дома, отличавшегося от остальных разве что широкой остекленной верандой. Во дворе маячила чья-то согнувшаяся фигура.

– Жена Васильича, – сказал Трофим, заглушив мотоцикл. – Сейчас и спросим.

Он перекинул ногу через сиденье, соскочил и, подмигнув молодоженам, направился к забору.

– Теть Нюр! – зычно прокричал он, закидывая руки поверх ограды. – Здорово ли живете?

Круглая мешковатая фигура в фуфайке разогнулась и медленно повернулась:

– Ты, что ли, Трошка? Да ничего живем. И тебе того же…

– Теть Нюр, а Васильич не дома?

– У себя, в конторе с утра. Скоро уж и прийти должен, обедать.

Женщина подошла к забору и, щуря усталое морщинистое лицо, спросила:

– А это кто с тобой?

– Не узнаешь, теть Нюр? Дашка с мужем приехала. Ездили вот порыбалить.

– Дарья? Что ты! Какая стала! Красавица… Здравствуй, Даша! Погостить, что ли?

Даша сошла с люльки:

– Погостить, теть Нюра, здравствуйте!

– Здравствуй, здравствуй, милая… Меня и не помнишь небось?

Ямочки на щеках девушки округлились:

– Как же не помнить, теть Нюра, помню! Как же можно забыть?

– Так ведь поди лет семь прошло… – Она кивнула на стоявшего позади Павла. – Говорили – замуж вышла… Не он ли это? Как звать-то?

– Павлом.

– Здравствуйте! – смущенно улыбаясь, кивнул Павел.

– Здравствуй! Москвич, значит? Когда же пожениться успели?

– Три месяца назад.

– Как хорошо-то! Медовый месяц, значит… У нас решили провести?

– Да вот решили. Отпуск взяли.

– Хорошо. И какой же твоя фамилия стала?

– Клычкова, теть Нюр.

Женщина встрепенулась:

– Так вы, может, зайдете? И Васильич скоро явится…

– Нет, теть Нюр, – замотал головой Трофим, – поедем. Только вернулись. А к Васильичу мы сейчас завернем – контора все одно по пути.

– Ну, смотрите. Время будет – заглядывайте…

– Зайдем!

Мотоцикл покатил по безлюдной улице – вдоль заборов с калитками и лавками, мимо серых изб с садами и амбарами… Вскоре свернули налево, в узкий проулок, проехали еще несколько дворов и, наконец, чихнув мотором, притормозили у крыльца неказистого дома, окна которого в отличие от других изб были без ставен и обычных занавесок.

Трофим вытащил ключ зажигания.

– Приехали! Пошли вместе, что ли? Только захвати ее… эту штуку… – кивнул он Павлу.

Трофим вошел в избу без стука, пройдя по узким сеням, остановился перед обитой войлоком дверью и подождал замешкавшихся родственников.

В просторной комнате, напротив входа, стоял заваленный бумагами стол, над доброй третью которого нависал широкий запыленный плафон старомодной канцелярской лампы. На передней стенке висел пожелтевший портрет «железного Феликса»; вдоль правой стены – почти до двери в смежную комнату – ряд потемневших от времени стульев.

За столом, склонив голову, сидел мужчина лет сорока пяти в милицейской куртке; на плечах одинокими полосками краснели погоны старшего лейтенанта. Мужчина поднял тронутую сединой голову и посмотрел на вошедших добрыми серыми глазами.

– Здравствуй, дядь Захар! – бодро поздоровался Трофим.

– Здравствуй, молодец! – ответил милиционер, уставившись на смущенно вошедшую за ним пару. – А это никак Дарья со своим мужем?

– Знаете уже?

Милиционер усмехнулся:

– Как не знать? Вся округа говорит…

– Ладно тебе, Захар Васильевич! Дело у нас, поговорить надо…

– Ну, раз надо – садитесь. Берите стулья, да подсаживайтесь.

– Спасибо, – почему-то покраснев, сказала Даша.

Они придвинули стулья.

– Зовут-то как? – спросил Дарью участковый, кивнув на парня.

– Павел.

– Это хорошо… – улыбнулся милиционер. – Ну, слушаю вас, пострелы. Какое такое дело у вас?

Ребята переглянулись.

– Здесь вот какая штука, Захар Васильевич… – начал Трофим. – Мы тут на Гнилуху ходили, порыбалить…

– На Гнилуху? – поднял брови участковый. – И что вас туда-то понесло?

– Пашке захотелось… Короче, стали мы бредень таскать… так Пашка оступился – да под воду с головой!

– Это криминал… – усмехнулся Захар Васильевич.

– Да погоди, дядь Захар: оступился-то он от крика, вот ее, – Трофим кивнул на сестру. – Она закричала – и тот оступился…

Участковый с любопытством поглядел на девушку:

– И с чего же кричала?

– Так ведь череп она нашла на берегу человеческий! – не дав ей ответить, воскликнул парень.

– Череп?

– Вот он… Паша – давай!

Павел привстал, осторожно выставил круглый сверток перед милиционером и развернул его.

Лицо участкового стало серьезным.

– Однако подарочек…

– Смотри, дядь Захар, – подскочил парень, – здесь и отверстие есть… Никак пуля?

Милиционер поднялся, осмотрел потемневшие останки; вытащив со стакана карандаш, развернул им череп лобовой частью на себя, затем вновь развернул.

– Что скажешь, дядь Захар?

Дядя Захар молча рассматривал отверстие в затылочной части.

– Череп – это серьезно, – пробурчал он. – Где нашли-то? Небось у поляны?

– У поляны.

– Худое место, однако… Череп старый… совсем даже… На Гнилухе пропадало два охотника… но этот – совсем старый… – Захар Васильевич поднял голову. – Что-нибудь еще находили?

Ребята вновь переглянулись.

– Находили! – не удержалась Даша.

Участковый вопросительно посмотрел на нее, затем уставился на Павла.

– Он нашел… – смутившись, торопливо кивнул на Трофима Павел. Васильич перевел взгляд на охотника.

– В прошлом году еще было – пострелять ходил, дядя Захар. С километра два отошел от мыса, где Гнилуха петлю делает, вверх по течению, значит, и у камня, на берегу, нашел вот это…

Трофим расстегнул пуговицу нагрудного кармана и осторожно достал завернутую пластину.

– На кобуре, видно, была прибита, маузера… Здесь и буквы есть… смотри! – Трофим ткнул пальцем в находку. – Павел говорит, что здесь написано: «За храбрость штабс-капитану Дунк. Ю. 1918 год»…

– Это только предположение, конечно, – замялся Павел.

– Понятно… – протянул Захар Васильевич, не отрывая глаз с пластины. – «Дунк. Ю.»… Неужели… правда?

– Что именно?

– Да, так… ходили здесь слухи… до меня еще. Так вы хотите сказать, этот «Дунк» как-то связан с черепом? – Он показал глазами на сверток.

– Возможно, это подскажет экспертиза? Если совпадают по времени, то быть может… – Павел замолчал, почувствовав, что невольно дает советы профессионалу.

– Это, конечно… – словно не заметив этого, согласился Захар Васильевич. Он отложил пластину, опустился на стул и окинул ребят взглядом:

– Поговаривали здесь об одном штабс-капитане…

– Штабс-капитане? – переспросила Даша.

– О нем… Хотя уже и не вспомнить в связи с чем… Кажется, что-то искал в этих местах… Знаете что… – участковый помедлил, – находки ваши останутся, пожалуй, у меня. Мы их на экспертизу отправим. Но что касается пластины с буквами… с ней надо сходить к деду Прохору…

– Прохору? – отчего-то смутился Трофим.

– К нему. А что это ты так раскраснелся? – усмехнулся Захар Васильевич. – Уж никак внучка прохоровская запала?

– Ничего не запала! – вспыхнул Трофим. – Скажешь еще, дядя Захар!

Супруги переглянулись.

– А зря, – как ни в чем ни бывало, заметил милиционер. – Девка она – ничего…

– Дядя Захар! – взвизгнул Трофим.

– Ладно, ладно… Это ваши дела. Только Прохор кое-что знает об этой истории…

– Какой истории? – спросила Дарья. – Он знает, кто погиб там… на реке?

– А вот у него и спросим… Если кто и знает о капитане, так это он. – Он помолчал. – Давайте так сделаем. Сейчас сходим поснедаем, а после я наведаюсь к старику. Ну а понадобитесь – кликну вас. Добро? Только – чур! – по поселку небылицы не разносить! Уговор?

Трофим быстро заморгал:

– Уговор-то уговор, Захар Васильевич, да только мы точно понадобимся!

– Уверен? – улыбнулся участковый.

– Уверен, Захар Васильевич. Дед точно захочет узнать чего-нибудь еще!

– Охота вам время терять? Только вернулись ведь.

– Мы не устали, – поспешно заверил Павел. – Правда, Даш?

Даша неопределенно кивнула.

– Вот видите!

Захар Васильевич лукаво повел глазами по лицам нежданных гостей.

– Ну, бог с вами! Делайте свои дела – да через час – у деда. Идет?

– Идет!

Через час они стояли у калитки прохоровского дома. Погода, начавшая меняться еще с утра, теперь окончательно испортилась: небо заволокло свинцовыми тучами, готовыми пролиться осенним дождем, вокруг потемнело, холодный ветер нервными порывами заходил по опустевшим дворам, поднимая то там, то здесь столбы пыли и листьев.

– Что-то запаздывает участковый, – поеживаясь, сказал Павел.

– Придет, – буркнул Трофим. – Васильич человек аккуратный.

– Шла бы ты домой, – поправляя воротник жены, сказал Павел, – прохладно…

Даша покачала головой:

– Нет, я с вами.

– Смотри, а то шла бы…

– Во! – фыркнул Трофим, презрительно уставившись за спины жавшихся друг к другу супругов. – Идет, коза!

Павел и Дарья обернулись: по улице, с набитой продуктами авоськой, в мужской охотничьей куртке шла миловидная девушка лет семнадцати – тонкие черты лица, легкий румянец на щеках, полные чувственные губы… Но высоко поднятая голова, уверенная поступь, смелый взгляд больших карих глаз, сверкающих из-под натянутой до бровей шапочки – все это предавало ей вид независимой, знающей себе цену недотроги.

– Кто это? – поинтересовалась Даша.

– Настя, внучка прохоровская… Язва еще та!

В голосе Трофима послышались нотки скрытого восхищения, явно не вязавшиеся со смыслом произнесенных им слов. Молодожены переглянулись и вопросительно уставились на Трошку.

– Сами увидите! – торопливо добавил тот.

Девушка тем временем замедлила шаг.

– Чего это вы здесь? – нарочито ни на кого не глядя, спросила она.

– Ты бы поздоровалась сперва – люди из Москвы приехали! Для приличия, что ли! – проворчал Трофим.

– Здравствуйте, дорогие москвичи! – повернувшись к супругам, картинно поклонилась Настя. – Добро пожаловать в нашу Глуховку! – Она выпрямилась и, как ни в чем не бывало, спросила обалдевшего Трошку:

– Что теперь? Собрались-то чего?

– Не боись, не к тебе!

– И на том спасибо!

– К деду мы твоему, Прохору Николаевичу. Дома ли?

– А где ему быть? С постояльцами небось… А вам-то что?

– Дело у нас к нему важное. Сейчас и Васильич подойдет…

Девушка фыркнула и, гордо пройдя мимо ребят, отворила калитку. Уже у крыльца она обернулась:

– Заходите, что ли… чего стоять-то на ветру…

– Нет уж, мы подождем Захара! Вместе зайдем!

Настя, не ответив, хлопнула дверью.

– Видали? – выдавил Трофим. – Ерш, да и только! – И вдруг потеплевшим голосом добавил: – Смела, как черт… Одна на зверя ходит – ни хрена не боится!