Текст книги "Мессалина"

Казалось, Локуста растерялась от таких слов и в то же время не могла или не хотела скрывать удивления, вызванного просьбой сановника.

– Как? Ты не веришь в сверхъестественные силы, в астрологию, в искусство магии? Невероятно! И при этом желаешь вот так сразу постичь все тайны моей науки, точно они даются по распоряжению сената! Ты не шутишь, почтенный Веспасиан? Ты действительно думаешь, что это настолько просто?

Веспасиан улыбнулся. Он с любопытством взглянул на колдунью и, отрицательно покачав головой, твердо произнес:

– Хорошо! Ты должна была показать, что удивлена и даже возмущена моими претензиями, неверием, пренебрежением к чудесам и так далее… Еще бы! Какой жрец или предсказатель станет говорить с непосвященным обо всех фокусах и уловках, на которых держится его профессия? Так же, как у лавочников и мясников. Никто из них не выдает своих секретов. Но, во имя Геркулеса, не таи их от меня. Я же прекрасно знаю, да и ты в глубине души уверена, что без надувательства вам не обойтись. А ты, если захочешь, сможешь открыть, я уверен, очень многое! Так скажи, я прошу, я требую. Тебя ждет крупное вознаграждение!

На сей раз колдунья снисходительно улыбнулась. Она слушала эдила, насмешливо склонив голову, а когда он закончил, спокойно проговорила:

– Боги – свидетели моего уважения к столь почтенному человеку и могущественному сановнику, как ты. Таких твердых и решительных людей, видящих только обман или детскую забаву во всех делах авгуров и прорицателей, когда-нибудь станет очень много. Хотя ты первый, кто так откровенно и прямо заявляет мне о своем неверии. Но я, двадцать лет учившаяся у мудрейшей Мастины, овладевшая тайнами астрологии, медицины и магии, я, располагающая тысячей доказательств истинности этих знаний, уважаемый Веспасиан, не могу сомневаться в их беспредельной власти. Ты в силах обвинить меня в колдовстве, заточить в темницу как сумасшедшую. Тебе, эдилу, будет нетрудно найти какие-нибудь преступные замыслы в моих заклинаниях, в непонятных манипуляциях, в необъяснимых с точки зрения здравого смысла явлениях или в магических записях. Но я умру невинной, а перед смертью повторю: моя наука – это не обман!

– Хорошо-хорошо, – с некоторым раздражением сказал Веспасиан, – оставим этот разговор. Думай, как тебе больше нравится. Я не могу заставить тебя отказаться от твоих убеждений, но и ты не поколеблешь моих.

– Кто знает! Кто знает! – перебила его Локуста.

– Как бы то ни было, – продолжал эдил, – я прошу тебя только об одном: дай мне возможность присутствовать при твоих опытах. Если ты по сто раз на дню выслушиваешь тех, кто тебе верит, то почему бы однажды не пойти навстречу человеку противоположных взглядов?

Локуста не отвечала. Слегка потупив глаза, она о чем-то думала. Веспасиан внимательно рассматривал ее неподвижную фигуру и, казалось, был вот-вот готов рассмеяться.

Наконец Локуста выпрямилась и произнесла:

– Взвесив все «за» и «против», почтенный Веспасиан, я согласна удовлетворить твое желание. Кто знает, может быть, познакомившись поближе с моим искусством, ты переменишь свое мнение о нем? Мне, право, обидно, что меня считают бессовестной плутовкой.

– Кто знает! Кто знает! – передразнил ее Веспасиан, пришедший в веселое расположение духа.

– Тогда будь добр следовать за мной. Ты готов?

– Во мне не сомневайся! – бодро ответил Веспасиан и, предшествуемый колдуньей, направился в лабораторию, которая была устроена в комнатах, примыкавших к таблию.

Войдя в первую из четырех комнат, где дневной свет заменяла большая лампада, освещавшая множество каких-то растений в глиняных горшках, Локуста взяла Тита Флавия Веспасиана за руку и прошептала:

– Я отведу тебя туда, откуда ты сможешь незаметно наблюдать за всем происходящим. Но обещай мне, что ни словом, ни жестом не выдашь своего присутствия. Что бы ни случилось, ты должен быть нем как рыба.

– Обещаю! – заверил ее эдил и, пройдя по длинному коридору, очутился в крохотной каморке, откуда через маленькое отверстие в пологе из александрийского сукна можно было заглянуть в соседнее помещение.

– Оставайся здесь и не двигайся до тех пор, пока я не приду за тобой, – проговорила ворожея и, бесшумно ступая по толстому ковру, устилавшему пол коридора, удалилась.

Веспасиан непроизвольно коснулся рукоятки своего меча, а затем прильнул глазом к отверстию в пологе. Вначале он не увидел ничего, кроме какого-то голубоватого свечения. Ему показалось, что он смотрит в расплывчатое облако, лишенное определенных очертаний и контуров. Однако понемногу глаза эдила привыкли к полумраку и сумели различить странную обстановку просторной комнаты.

Перед Веспасианом было довольно вместительное прямоугольное помещение. Все его пространство было увешано тяжелыми коврами, замысловато переплетающимися между собой; плавными каскадами ниспадая с потолка, они напоминали какой-то огромный цветок, причудливую розу, перевернутую лепестками вниз, из центра которой свисала круглая серебряная лампада. В этой лампаде горел небольшой шарообразный светильник, наполовину освещавший лабораторию колдуньи. На полу комнаты лежал мягкий ворсистый ковер, посередине которого, прямо напротив входа, высились шкафы и стеллажи, расставленные в идеальном порядке.

В одном шкафу виднелись скрученные в трубки листы пергамента. В другом стояли ряды пузырьков и чаш с какими-то жидкостями. На стеллаже застыли стеклянные вазы с высушенными травами; в других вазах тускло поблескивали различные хирургические инструменты и приспособления: от больших акушерских щипцов до маленьких металлических пинцетов. На подставке лежал деревянный голубой шар, на котором были нарисованы созвездия, знаки зодиака и обозначены пути движения звезд, какими их представлял Аристарх Самосский, смевший утверждать, что Земля крутится вокруг собственной оси. Рядом с этим шаром находились три человеческих черепа и множество анатомических моделей из воска, изображавших части и внутренние органы человеческого тела. На длинном столе были собраны всевозможные тигли, колбы, змеевик, горелки и другие приспособления для алхимических опытов.

Рядом со шкафами стоял изящный терракотовый камин с множеством медных трубок, откуда струился голубоватый дым, стелившийся по комнате и окутывавший все предметы, кроме высокого помоста, на котором помещался стол из черного дерева. К столу было придвинуто большое кресло, обитое пурпурной тканью. Очевидно, на нем колдунья сидела во время своих сеансов.

У самого входа были расставлены четыре скамьи и две софы, покрытые такими же причудливыми коврами, какие висели в комнате.

Прошло минут пять, прежде чем Тит Флавий Веспасиан, удивленно рассматривавший эту таинственную обстановку, увидел, как раздвинулись складки ковров и прямо перед ним возникла Локуста, облаченная в огненно-красный балахон с черными росписями. Ее талия была перетянута серебряным плетеным поясом. Бросив взгляд на полог, за которым скрывался эдил, она жестом дала ему понять, чтобы он внимательно наблюдал за происходящим, и стала подниматься по ступеням, ведущим к столу из черного дерева. Затем, устроившись в кресле, она взяла со стола серебряный колокольчик и трижды позвонила в него.

Веспасианом овладело такое любопытство, какого он еще никогда не испытывал. Человек по натуре сдержанный, он сам не понимал причин своего волнения. Гадая о дальнейших действиях колдуньи, он еще плотнее прильнул к отверстию в драпировке. Долго ждать ему не пришлось: дверь в лабораторию сразу отворилась, и на пороге появился дряхлый, сгорбленный раб, одетый в длинную тунику зеленого цвета. Локуста повернула голову в его сторону и негромко произнесла:

– Пусть войдет тот, кто желает меня видеть.

Слуга отступил в темноту, а в комнату твердой походкой вошла высокая и стройная молодая женщина. На ней была широкая лацерна на горностаевом меху. Убедившись в том, что раб оставил ее наедине с вещуньей, она сделала несколько шагов и откинула капюшон, который скорее скрывал от посторонних взглядов, чем защищал от холода ее прекрасное одухотворенное лицо.

Веспасиан чуть не вскрикнул от удивления: если бы он заранее не приготовился к любым неожиданностям, то его знакомство с магическими науками на этом бы и закончилось. В молодой патрицианке он узнал Агриппину, дочь Германика и сестру Гая Цезаря.

– Что привело тебя в этот дом, знаменитая Агриппина? – любезным тоном спросила Локуста и, спустившись по ступеням, приблизилась к гостье.

– Я пришла просить твоей милости, Локуста! – внезапно воскликнула Агриппина и умоляюще протянула руки. – Настал час доказать всю твою мудрость, всю силу твоего искусства!

– Да что случилось? Успокойся, говори, как мои знания смогут пригодиться тебе, – прошептала колдунья, осторожно взглянув в сторону Веспасиана и знаком пригласив посетительницу занять место на софе.

– Что случилось? Нужно спасти Тиберия Гемелла, на которого ни за что ни про что прогневался Цезарь.

– Средство против Цезаря? – тихо пробормотала колдунья, погрузившись в какие-то невеселые мысли. Она прикрыла глаза и задумчиво добавила, точно отмечая что-то про себя: – Ох! Я это предвидела!

– Прекрасно, что ты все предвидела! Но теперь над ним собрались тучи, вот-вот грянет страшный гром. Сейчас нужно любыми средствами спасать бедного Тиберия!

– Тсс! – словно очнувшись от тяжелого наваждения, зашипела Локуста, еще раз испуганно посмотрев в сторону притаившегося эдила. Взяв Агриппину за руки, она сказала: – Вставай, пойдем со мной. – И увела ее в глубину комнаты.

– Нас кто-нибудь слышит? – пристально взглянув в лицо колдуньи, спросила Агриппина.

– Нет, но осторожность не бывает лишней.

– Твои противоядия, которые ты дала, твое колдовство… Неужели все без толку?

Беседуя, обе женщины прошли в темный угол помещения, откуда их приглушенные голоса уже не доносились до Веспасиана.

«Ну и ну! – подумал Тит Флавий. – Эта шарлатанка знает не только секреты своего ремесла! Если я пробуду здесь еще пару часов, то мне, пожалуй, придется вспомнить обязанности эдила».

Заинтересованный разговором, он весь обратился в слух, однако ничего не мог расслышать. Прошло немало времени, прежде чем Веспасиан догадался, что женщины вышли из комнаты через какую-то потайную дверь. Ему показалось странным столь долгое отсутствие хозяйки дома. Решив, что она забыла о нем, эдил начал волноваться. Два или три раза он пытался проникнуть в комнату, но все его усилия оказались тщетными: тяжелый полог вплотную прилегал к стенам и полу его каморки. Он уже подумывал о том, чтобы попросту разрезать его мечом, когда наконец увидел, как в двери, через которую входила Агриппина, появилась Локуста, сопровождаемая худым, почти лысым голубоглазым молодым человеком. Несмотря на то, что вошедший был одет, как плебей, походка выдавала в нем знатного патриция. Веспасиан сразу узнал посетителя. Это был Сервий Сульпиций Гальба.

– С чем пожаловал, знаменитый Гальба? – спросила Локуста таким тоном, словно ей было не в диковинку принимать столь могущественных гостей.

– Как? Ты меня знаешь? – спросил, нахмурившись, Гальба и, остановившись, в упор посмотрел на колдунью.

– Разве можно не знать человека, побывавшего и эдилом, и претором[62]62
  Претор – первоначально: высшее должностное лицо, затем – младший коллега консула. С 242 г. до н. э. избирались два претора: один для ведения судебных дел между римскими гражданами, другой – между гражданами и чужеземцами.


[Закрыть], и консулом, человека, который, в отличие от многих сановников, носит имя древнего, прославленного рода?

Видимо, Гальба был польщен этими словами. Пройдя за Локустой в комнату, он занял предложенное место на софе.

– Мое имя лучше оставить в покое. Я пришел потому, что хочу попросить тебя объяснить одно чудо.

Прежде чем отвечать, колдунья взяла его правую руку и, повернув ладонью вверх, внимательно посмотрела на нее. Потом спросила:

– О каком чуде идет речь?

– Это было пятнадцать лет назад, вблизи Тускула…

– …где у тебя есть вилла, – опередила его Локуста, не отрывавшая взгляда от руки собеседника.

– …где у меня есть вилла, – продолжал Гальба, не обратив внимания на реплику Локусты. – Там я однажды повстречал гадалку, которая вот так же долго изучала линии на моей ладони.

– Она предсказала, что когда-нибудь ты удостоишься наивысшей власти в империи, – снова перебила его колдунья. Произнеся эти слова самым безучастным тоном, она подняла глаза на посетителя.

На сей раз Гальба вздрогнул и, вырвав ладонь из рук колдуньи, изумленно уставился на нее:

– Откуда ты знаешь?

– Ох уж мне эти маловеры! Разве я не смотрела на тайные знаки судьбы, запечатленные на твоей ладони?

– Неужели это возможно? – воскликнул Сервий Сульпиций, еще не оправившись от удивления. – А нет ли здесь какого-нибудь обмана или надувательства?

– Какой обман? Какое надувательство? Какой может быть обман в том, что я вижу собственными глазами?

Гальба немного помолчал, на его лице промелькнула тень тщеславного самодовольства, потом он опустил голову и пробормотал:

– Все-таки странно! Очень странно!

– Странно? Но почему? Кому странно? – спросила Локуста и ответила самой себе: – Странно тому, кто не верит в могущество магии и не знает, что наше древнее искусство отражает истину! – После непродолжительной паузы она добавила: – А теперь, если ты не против, расскажи мне, что произошло после того чудесного пророчества. Может быть, мне удастся объяснить его.

– Хорошо, – неуверенно прошептал Гальба, еще не поборовший своего замешательства. Поразмыслив немного, он вымолвил: – Тогда я не поверил гадалке и в насмешку воскликнул: «Да, я стану императором, но не раньше, чем разродится самка мула!»

– И был прав! – заметила Локуста.

– Да… вчера, пятнадцать лет спустя, в моем табуне…

– …самка мула принесла потомство! – перебив консуляра, заключила колдунья.

– Именно так! Все так и было! – выпалил Сервий Сульпиций Гальба и, не в силах сдержать своих чувств, вскочил на ноги.

– Значит, теперь ты поверишь в правильность того предсказания?

– Почему? – резко спросил Гальба и, побледнев, уставился в бесстрастное лицо колдуньи.

– Потому что ты и впрямь станешь императором. Так написано у тебя на ладони.

Воцарилась полная тишина. Дрожащие руки Гальбы, погруженного в какие-то свои мысли, выдавали сильное волнение консуляра. Наконец он поднял голову и хрипло произнес:

– Но как может случиться, что…

Он хотел выспросить о многом, но Локуста вновь помешала ему договорить.

– Да кому же дано понять непостижимые пути судьбы? Кто ты такой, что хочешь узнать, каким именно образом верховные боги позволят свершиться предназначенному? Разве сможешь ты предсказать, куда ударит молния? Известно ли тебе, почему среди бела дня вдруг налетает свирепая буря и сокрушает столетние деревья? Почему? Как? Человеческому разуму не дано постигнуть и сотой доли того, что происходит по воле рока! Ты знаешь, что станешь императором, а как и когда – предоставь все это заботам провидения.

Гальба продолжал о чем-то напряженно размышлять. Глядя прямо перед собой, он почти автоматически вытянул из своего пояса стальной крючок, на котором висел маленький пурпурный кошелек и, положив его на софу, тихо сказал:

– Не знаю, чему верить. Все это так непонятно. Во всяком случае, умоляю тебя никому не говорить о том, что произошло со мной. Ни о чудесном предсказании, ни о…

– Не бойся, несчастный ты маловер, – успокоила его колдунья, – моя наука обязывает меня хранить молчание. Ты даже вообразить не можешь, что бы произошло с половиной римских матрон и патрициев, если бы Локуста стала раскрывать чужие секреты!

С этими словами она проводила смущенного Гальбу до дверей, где он распрощался с ней и покинул комнату.

Локуста вернулась на прежнее место, взяла кошелек, оставленный Сервием, и бросила его на длинный стол с алхимическими принадлежностями. Несколько монет высыпались на пол и раскатились в разные стороны.

Внезапно она вновь обернулась к дверям. Там появилась высокая, стройная женщина, облаченная в оранжевый палий, полой которого были укутаны ее плечи и голова. Размотав край одежды, вошедшая открыла свое удивительно красивое, тонкое лицо. Это была Юния Силана. Ее черные глаза возбужденно поблескивали.

– О, почтеннейшая! – воскликнула Локуста, склонившись перед дамой, которая держалась за щеку пальцами правой руки. – Присаживайся, я к твоим услугам. Ну как? Мое лекарство помогло? Да что с тобой? Все еще болят зубы?

Юния Силана опустилась на софу.

– Да, моя дорогая Локуста, – сказала она, сплевывая на ковер, – мой зуб болит еще сильнее, чем раньше.

– Мне нужно взглянуть на него, – произнесла Локуста и, позвонив в колокольчик, приказала слуге: – Свет! – Когда слуга удалился, Локуста принялась перебирать на стеллаже маленькие ложечки и другие серебряные инструменты, приговаривая: – Сначала я осмотрю его, а потом дам тебе настойку, которую приготовила специально для тебя. Ты будешь капать ее на больной зуб по шесть капель каждый день. Через двенадцать дней все пройдет.

С этими словами колдунья достала из шкафа небольшой синий пузырек и направилась к софе. Как раз в это время слуга принес прекрасный серебряный светильник с тремя зажженными фитилями и, вручив его госпоже, снова вышел из комнаты.

– Ну показывай свои зубы, почтенная Юния, – попросила колдунья.

Женщина запрокинула голову и открыла рот. Локуста левой рукой приподняла фонарь, чтобы рассмотреть больной зуб. Затем серебряной ложечкой, которую держала в правой руке, осторожно коснулась его. Наконец, бросив ложечку на софу и поставив светильник на ковер, она открыла синий пузырек, обмакнула в него маленький льняной тампон, заранее скрученный на кончике изящного пинцета, и накапала немного жидкости на больной зуб Юнии Силаны. Та приглушенно вскрикнула, но через некоторое время облегченно вздохнула. Локуста собрала инструменты и вместе со светильником отнесла на алхимический стол.

– Тебе лучше? – спросила она у дамы.

– О! Гораздо лучше, – ответила Юния Силана, расслабленно откинувшись на спинку софы.

– Вот тебе маленький фиал с лекарством, которое за пятнадцать дней навсегда избавит тебя от зубной боли, – сказала Локуста и, вернувшись к посетительнице, дала ей пузырек.

– Да подарят тебе боги счастливую жизнь! – воскликнула дама, убирая склянку в кошелек, висевший у нее на поясе, и доставая оттуда золотой с драгоценными камнями браслет в форме змеи, кусающей свой хвост.

– Возьми, – произнесла она, протягивая украшение Локусте, – храни его на память обо мне.

Приняв браслет и поблагодарив гостью, колдунья отнесла его к столу на помосте и спросила:

– А мое зелье? Отдай мне то, что осталось.

– Кажется, оно подействовало, дорогая Локуста.

– Кажется? – нахмурившись, переспросила колдунья. – Почему кажется?

– Кажется, потому что Руфрий Нервилан…

– Тсс! – прошипела колдунья и тотчас добавила: – Не называй имен.

– Почему? – удивилась женщина и, испуганно оглянувшись, поднялась с софы. – Нас кто-нибудь подслушивает?

– Нет-нет, – поспешно ответила Локуста, – просто это мое правило.

Юния Силана обвела комнату подозрительным взглядом и понизила тон настолько, что Веспасиан не мог расслышать всех ее дальнейших слов.

– Потому что Руфрий Нервилан расположен ко мне, как никогда раньше. В моих объятиях он теперь так пылок, хотя все еще неравнодушен к Домиции Лепиде и к Мессалине, которые хотят украсть его у меня.

– И тебе этого мало? Тебе и вправду кажется, что этого недостаточно? – почти рассердившись, стала допытываться колдунья. – Неужели ты не понимаешь, что хочешь победить свойство человеческой натуры, благодаря которому мужчина и женщина, влекомые друг к другу, одновременно обретают тысячу других разнообразных чувств! Кто может быть несчастнее влюбленных, желающих убить саму любовь?! Неужели это тебе неизвестно? Стоит только усталости овладеть тобой и Нервиланом, как вы с безразличием отвернетесь друг от друга и будете рады разорвать узы, постылые для вас обоих. Так нужно ли огорчаться, что от любовной близости в одном человеке растет пресыщение, а в другом, наоборот, еще больше разжигается страсть? Говорю тебе: подчинив себе своего любовника, ты сама скоро охладеешь к нему и будешь рада найти другого, не похожего на того, кто стал всего лишь безвольным отражением твоих собственных желаний. Это ведь то же самое, что глядеться в зеркало, перед тем как идти на свидание!

– Но настоящий любовник – тот, кто всегда находит в себе новые силы, кто вечно горит огнем страсти.

– Браво! Хорошо сказано! – подхватила Локуста. – Но что же собой представляет настоящая любовь? Каждая новая страсть всегда кажется самой подлинной, самой вечной, а потом, когда она проходит, то мы вдруг обнаруживаем в ней всего лишь легкое увлечение, мимолетную забаву. Вот тебе пример. Не казалось ли тебе лет этак пять назад, что ты навеки полюбила Марка Аквилу Юлиана? Однако не прошло и года, как в твоем сердце иссякли все чувства к бедному Аквиле, который по-прежнему был без ума от тебя.

– Нет, с Аквилой все было по-другому, потому что…

– Да каждый раз все бывает по-другому, хотя в конечном счете все и всегда повторяется. Не так ли было с Гнеем Сентием Сатурнином? Тогда ведь единственное отличие этого твоего увлечения от других состояло в том, что Сатурнин пресытился раньше тебя. Разумеется, – внезапно повысив тон, продолжала Локуста, – против такого непостоянства у нашего искусства есть немало средств, силу которых ты испытала на своем опыте. Но даже эти средства подвержены воздействию определенных флюидов, влиянию звезд, времени, места и способа их применения. Поэтому, вместо того чтобы жаловаться, тебе нужно быть благодарной моему зелью и постараться доказать своему возлюбленному, что ты его любишь по-настоящему.

– Ты сначала испугала меня, – проговорила Юния Силана, вставая с места, – но теперь я чувствую в себе новые силы.

– Когда зелье закончится, отдай мне фиал. Я приготовлю тебе другую настойку; ее назначенье в том, чтобы твой любовник не перестал обожать тебя.

– А потом?

– Не сомневайся, дальше он будет любить тебя и без всяких зелий.

– Да помогут мне боги!

– Локуста тебе поможет! – с жаром воскликнула колдунья.

Она проводила Юнию Силану к дверям и, прощаясь, вышла с ней из комнаты. Спустя некоторое время она вновь появилась в кабинете, сопровождаемая Клавдием Тиберием Друзом, облаченным в длинную тогу, подбитую белоснежным мехом.

– Какие обстоятельства привели в мой бедный дом знаменитого Клавдия Тибе…

– Тсс! Тише! – прошептал Клавдий, испуганно озираясь по сторонам. – Ради всех богов, не называй моего имени. У меня холодеет спина при мысли, что кто-нибудь зайдет сюда. Шесть месяцев я собирался к тебе и каждый день говорил себе: «Нет, лучше пойду завтра!» Но назавтра мне вновь не хватало мужества. Потому что одно дело сказать, а другое – выполнить. К тому же храбрость не относится к достоинствам образованного человека. Но наконец сегодня я набрался смелости за кубком фалернского вина. И Бахус мне помог прийти к тебе. Позволь, я присяду.

– Конечно, присаживайся!

Клавдий в изнеможении упал на софу и, отирая крупные капли пота, выступившие на его багровом лице, принялся со смешанным выражением страха и любопытства рассматривать комнату и приспособления для опытов, находившиеся в ней.

– Ты – мудрая женщина, по крайней мере мне так говорили. И еще мне говорили, что на тебя можно положиться. Это правда?

– Я не знаю никого, кто бы имел повод пожаловаться на меня, но зато мне известно множество людей, даже таких богатых, как Лоллия Паулина, у которых есть все основания быть благодарными моему искусству.

– Да-да. Сказать по правде, я верю в алхимию, в астрологию, в медицину.

– Еще бы! – воскликнула Локуста, усаживаясь возле Клавдия. – Человек, глубоко изучивший историю и литературу, а тем более знающий, как ты, обычаи этрусков, не может не верить в истинность науки столь же древней, сколь и могущественной.

Клавдий сначала молча уставился на колдунью, а потом, потрепав ее по левой щеке, рассмеялся и промолвил:

– Ты умеешь говорить. Это мне нравится!

– Благодарю, я очень рада, – произнесла колдунья и вполголоса добавила: – Чем могу быть полезной?

Брат Германика оперся о левый локоть и, придвинувшись вплотную к хозяйке дома, прошептал:

– Ты получишь двадцать золотых, – он похлопал правой рукой по кошельку, висевшему на поясе его туники, – если расскажешь правду о двух очень важных для меня вещах.

– Спрашивай – я обещаю поведать всю правду, которая мне известна.

В это мгновение Клавдий, не меняя позы, обернулся в сторону входа. Он заметил, что Локуста внимательно смотрит в этом направлении. В дверном проеме появилась женщина, одетая в просторную лацерну орехового цвета. Новая гостья одной рукой придерживала капюшон на голове, а другой подавала какие-то знаки хозяйке дома. Приоткрыв лицо так, чтобы его видела только Локуста, женщина изобразила одними пальцами нечто вроде знака отрицания. Это была Валерия Мессалина.

Ее поведение заставило Локусту слегка улыбнуться. Она поднялась на ноги и, не глядя на дверь, сказала:

– Хорошо, я поняла.

Мессалина удалилась.

Колдунья тут же повернулась к Клавдию и, сделав вид, что предыдущие слова относились к нему, добавила:

– Встань и подойди к тому столу. – Сопровождаемая Клавдием, она шагнула на помост и села в кресло. – Дай мне свою правую руку, – вновь обратилась она к нему.

Грузный брат Германика с трудом отдышался после восхождения на те несколько ступенек, которые ему пришлось преодолеть, и только потом выполнил ее просьбу. Придвинув к себе светильник, стоявший на столе, Локуста принялась рассматривать линии на его правой ладони. Гость, с волнением наблюдавший за ее занятием, внимательно слушал.

– Искусство хиромантии зародилось в древности. Ты, Клавдий, изучал историю и знаешь об этом. Только глупцы да безнадежные скептики могут не видеть ее правоты. Так о чем ты хотел спросить?

– Мне нужно знать… – Тут Клавдий немного замялся. – Верно ли, что моя жена, Валерия Мессалина, любит меня? Не изменяет ли она мне?

– Но для этого мне нужна не твоя рука, а Мессалины, – удивленная таким вопросом, ответила колдунья. – Да и вообще, стоит ли интересоваться подобными пустяками? Будь у твоей жены любовник, чем бы она отличалась от любой другой красавицы Рима? Ведь среди них разве что одна на тысячу других предпочитает хранить верность своему супругу. Или Мессалина живет не в Вечном городе? Иногда мудрость проявляется в незнании чего-либо. Тем более – счастье. Только неведение делает человека счастливым. Чем больше люди узнают о том, что их тревожит, тем меньше счастья у них остается.

– Это верно! – пробормотал Клавдий.

– Но, думаю, известие, о котором сообщают линии твоей правой руки, должно успокоить тебя.

– О чем ты говоришь?

– О том, что Мессалина любит тебя.

– Правда? Ты уверена в этом? – воскликнул Клавдий с такой горячностью, которой трудно было ожидать от флегматичного толстяка.

– Это так же верно, как то, что ты стоишь передо мной.

– Ах! Как я тебе признателен! Да будут у тебя сто лет счастливой жизни! Это все, чего я желаю! Я знаю, что ты не обманываешь, тому есть тысячи доказательств! Она так прекрасна. Она так внимательна к моей дочери Клавдии Антонии, к нашей малютке Октавии. Моя бесценная Мессалина! Как я люблю ее! Я не могу устоять перед ее красотой! Как бы я жил без нее?! – Клавдий ненадолго умолк, а потом задумчиво добавил: – Ты права, некоторое неведение дает человеку счастье. А я хочу быть счастливым всегда.

С этими словами Клавдий потянул назад свою руку.

– Подожди! – воскликнула колдунья. – Ты будешь так счастлив, как даже не представляешь себе! Вот знаки на твоей ладони. Я их вижу! – Локуста еще внимательнее присмотрелась к руке Клавдия и наконец медленно проговорила: – Здесь написано, что ты удостоишься наивысшей власти.

– Молчи! – закричал дядя Гая Цезаря, приложив левую ладонь к губам колдуньи.

– Ты можешь заставить меня молчать, но никто не в силах стереть знаки судьбы, которыми ты отмечен.

– Хорошо-хорошо, но ты все равно молчи, – с дрожью в голосе прошептал Клавдий. – Я ничего не знаю и не хочу знать! Мне ничего не нужно. Я хочу спокойно прожить свою жизнь.

Локуста отпустила руку бледного, трясущегося супруга Мессалины и пристально посмотрела на него. Этот человек, расстроенный и едва ли не озлобленный тем, что у любого другого вызвало бы чувство гордости, кичливости, тщеславия или хотя бы удивления, был ей любопытен.

– Как? Ты презираешь самые высшие почести, какие только доступны смертным? – воскликнула колдунья, которая пыталась понять, не разыгрывает ли ее Клавдий, и не могла поверить в то, что он не притворяется перед ней.

– Да, да, да! – в порыве отчаяния несколько раз повторил брат Германика. – Я презираю власть. Мне нужны домашняя тишина, моя библиотека и моя Мессалина, а больше мне ничего не нужно!

Он неожиданно вскочил на ноги, чуть ли не кубарем скатился с помоста и, умоляя Локусту никому не говорить об ее предсказании, а еще лучше забыть его и никогда больше не вспоминать, попятился к дверям. По пути он сорвал с пояса кошелек и, бросив его на черный стол, выбежал из лаборатории.

Колдунья последовала за ним, но вскоре вернулась в сопровождении Авла Вителлия, который сразу снял с плеч широкий темно-лиловый плащ и бросил его на софу.

– Ну? – спросил Авл Вителлий. – Ты готова посмотреть мою ладонь, как обещала несколько дней назад на играх в Большом цирке?

– Сегодня ты уже приходил ко мне. Скажи, почтенный Вителлий, ты очень хочешь знать, что с тобой случится в далеком будущем?

– Да ты же сама внушила мне это желание, когда я пришел в цирк и сел возле тебя.

– Только не возле меня, а возле моей прекрасной соседки Ливии Орестиллы…

– И, взглянув на мое лицо, ты сказала, что я не рожден для заурядных дел. Что мне предстоят либо самые высокие, либо самые низкие поступки.

– А может быть, те и другие одновременно.

– Пусть даже так. Но разве наша вина, что нам суждено делать больше зла, чем добра? И что такое зло? Что такое добро? Где кончается одно и начинается другое? Плохо ли, что мы, никем не спрошенные, хотим того или нет, брошены в этот мир и желаем жить, а кроме того, быть радостными, счастливыми и богатыми? Ответь, если в мире есть волки и есть ягнята, то разве странно, что одним людям суждено всю жизнь дрожать, а другим – быть смелыми и решительными? Я знаю только одно зло – то, которое причиняют мне. И только одно добро – то, что доставляет мне удовольствие.

– Эта философия, Авл, не столь убедительна, сколь удобна в наше время.

– Ни один человек не может не быть человеком своего времени. Если я преклоняюсь перед Манием Курием и Фабрицием Лусцином, чья доблесть была прославлена в век добродетели и достоинства, то в Сократе или в Гае Гракхе, выставлявших напоказ свое совершенство и хваставшихся им, я вижу только неисправимую порочность их эпохи.