Текст книги "Без корней и полынь не растёт…"

Раиса Бокатая
Без корней и полынь не растёт…

© Бокатая Р. И., 2023

* * *

Книга написана по рассказам моей мамы

Ерохиной Анны Матвеевны

и моей тёти (родной сестры отца)

Мироненко (Ерохиной) Марии Семёновны

Раиса Ивановна Бокатая (Ерохина)

Вступительное слово

О своих предках я знаю не много. Тогда, в детстве и в юности, это было неинтересно. Да и родители редко об этом рассказывали целенаправленно. Что‐то было услышано случайно от них, что‐то от других родственников. В результате в голове сложилась некая последовательность событий, можно сказать исторических, из жизни бабушек и дедушек и их ближайшей родни.

Очень хочется, чтобы дети и внуки знали и помнили историю жизни своих прадедов: их частная жизнь – это жизнь нашей страны в целом, начиная от дореволюционного периода.

Село Ростово

О нашем селе

Село Ростово образовалось на правом берегу реки Непрядва в результате переселения в эти места крестьян Ростовского уезда Ярославской губернии. Они принадлежали Спасскому монастырю Преображения Господня, Митрополиту Ростовскому Ионе, отсюда и название – Ростово.

Так сложилось, что село было разделено жителями на две части: Горское (на горе, т. е. на более высокой части Ростова, на возвышенности) и Подгорское (под горой).

Первый в селе деревянный храм во имя Преображения Господня был построен в 1784 году. В то время село называлось Ростово-Спасское. Этот храм сгорел в 1910 году и вместо него на прежнем месте был построен новый, тоже деревянный, храм во имя святого Сергия Радонежского. Храм находился напротив входа на кладбище, которое и ныне там, и прослужил до 1938 года.

По постановлению Куркинского райкома партии, он был ликвидирован, а колокол отправлен в Тулу на переплавку. Моя тётя Мария (родная сестра моего отца) хорошо помнит эти печальные для крестьян события.

Изнутри и снаружи храм был красивый, особенно тёте помнятся стёкла из разноцветной мозаики, которые сверкали на солнце. На разграбление приходил народ из Горского, тащили всё, что можно: брёвна, доски на полы, облачение батюшки… Девчонки брали яркое батюшкино одеяние для шитья платьев куклам, собирали красивые стёклышки. Но Марусина мама (моя бабушка Алёна) запретила ей что‐либо брать из церкви: грешно. Она и не взяла ничего.

Народу было много, приход большой. Церковь считалась помощницей во всех тяжёлых случаях. Например, если у женщины начинались роды, то кого‐то обязательно посылали в церковь для того, чтобы дежуривший там служитель открывал настежь ворота и сам Господь Бог приходил на помощь роженице.

Приход нашей церкви состоял из трёх деревень: Богоявленка, Ростово, Покровка. Возле церкви было и сейчас есть кладбище, или, как говорили раньше, – погост. На этом погосте находили себе последнее пристанище жители этих трёх деревень. Этот обычай сохранился до сих пор. Богоявленка давно исчезла с лица земли, от Ростова и Покровки остались несколько домов… Но как только где‐то в дальних городах умирает выходец из этих сёл, родственники обязательно привозят его на Ростовское кладбище.

Раньше все могилы были безымянными, только клали сверху огромные камни (где их брали – неизвестно), и каждая семья знала своё место, свой камень, так как форма камней не повторялась, всегда была индивидуальной. Сейчас ставят красивые памятники с фотографиями и фамилиями.

В каждой деревне были свои фамилии: Богоявленка – Паникаровы, Огнёвы, Сазоновы; Ростово – Земенковы, Осокины, Ерохины; Покровка – Зеленины, Пронины, Шутовы. И теперь ходишь по кладбищу, читаешь фамилии и чётко знаешь, откуда родом был человек.

Тётя Мария хорошо помнит, как тонко и нежно звучал колокол на колокольне, призывая крестьян на службу: он был небольшого размера, оттого и было такое звучание. Помнит, как мимо нашего дома шли жители Богоявленки, гуськом друг за другом с узелками, в которых, видимо, была какая‐то снедь и обувь.

Ходили всегда босиком, берегли обувку. Перед церковью мыли ноги в реке и обувались в лапти или какие‐нибудь тапки. Заходить в церковь босиком было нельзя. После службы шли уже уставшие, садились на лужок напротив нашего дома, развязывали узелки, ели немного, отдыхали и шли домой в Богоявленку. Богоявленка тогда была большой деревней – не менее девяноста домов.

На месте, где раньше была церковь, сейчас углубление от фундамента и бурьян. И поныне мы становимся лицом к этому месту, крестимся и просим Сергия Радонежского хранить наше село Ростово.

Река Непрядва

Любимая всеми знающими её людьми, древняя река Непрядва начинается возле села Волово. Общая длина её около шестидесяти километров. Ранее, века три тому назад, она была полноводной рекой. Возможно, уровень реки держали плотины и мельницы, которые были в каждом селе по течению реки. Сейчас плотина есть только в селе Непрядва, там можно полюбоваться шириной реки. А у нас течёт маленькая чистая звонкая речушка. Но несмотря на её размеры, многие едут летом на Непрядву, какой‐то у неё магнетизм, незабываемая она. Пожилые люди считают, что вода в ней лечебная, от хворей спасает, и кто окунуться не решается в её холодные воды, обливается из ведра на берегу.

Необыкновенно красива Непрядва весной во время таяния снегов. По нескольку раз в день хожу на кручу любоваться мощью реки. Мутные воды бурлят, несут с собой ветки, целые деревья, тростник-всё, что есть на пути. Страшно представить, что окажешься в ней в такую пору, но и глаз не оторвать от этой силы.

Раньше, в детстве, самое красивое зрелище было ледоход. Он всегда начинался под вечер, потому что днём солнце усиленно растапливает снег. Домов в деревне было много, стояли часто. И вот от дома к дому передавался крик: «Лёд идёт! Лёд идёт!»

Все, кто мог передвигаться, бежали, тащились на кручу – успеть увидеть. Шёл лёд только один день к вечеру раз в год, следующего ледохода можно не дождаться. Огромные льдины толщиной от метра до полутора неслись по реке. Где‐то образовывались заторы. Тогда начиналась кутерьма, треск.

Верхние по течению льдины наскакивали на нижние, наползали на них, раскалывались. Вся эта сила ломала затор и с ещё большей скоростью всё устремлялось по течению. Некоторые льдины этой силой выбрасывались на берег. Потом еще очень долго, больше месяца, они как айсберги лежали на суше и медленно таяли: идёшь за водой в колодец, подойдёшь к такой льдине, а она от тепла становится пористой, вся из стеклянных столбиков, дотронешься рукой-столбики рухнут.

Вдоль реки Непрядвы в каждом селе открывались кожевенные, молочные и полотняные мануфактуры. В селе Михайловском (3 км от села Ростово вниз по течению реки) Алексей Алексеевич Бобринский – аристократ по происхождению, царской крови – в 1829 году прямо на берегу Непрядвы строит первый в России промышленный сахарный завод. Завод работал на угле, который открытым способом добывали в карьерах села Малёвка, и находился недалеко от территории сегодняшней Михайловской школы, как раз напротив подвесного моста через Непрядву. Когда в 60‐е годы мы ходили через мост в школу, то видели только большие ямы и огромную территорию, засыпанную чёрной нажигой.

В 1846 году Совет Московского общества сельского хозяйства наградил Бобринского золотой медалью за его сахаррафинад как продукт наивысшего мирового качества.

До настоящего времени сохранилось здание управления заводом: оно стоит полуразрушенное в Михайловском напротив бывшего завода, располагавшегося ниже возле реки. Это здание выделяется среди других своей непривычной для нашего времени архитектурой. Лет сорок тому назад там жили люди, которым совхоз выделял квартиру.

Дом

Наш дом, в котором я живу сейчас, построен очень давно. Мой дед по отцу Семён Иванович, родившийся в 1883 году, не знал кто делал этот дом. Если предположить, что его строили где‐то в 1850 году, то дому на сегодняшний день 170 лет, и он стоит, держит крышу.

Правда, врос в землю, так как при строительстве делается фундамент и приблизительно полметра усиление стены из камня. Только в некоторых местах можно увидеть торчащие из земли камни.

Стены сделаны из кирпича. Меня всегда интересовал вопрос: где брали столько кирпича для строительства всех домов в деревне? Недавно нашла ответ в книге М. В. Казанского: в Ситке (соседнее село) работал кирпичный завод, который выпускал обыкновенные и глазированные (усиленные) кирпичи. Стены толщиной как минимум полметра, снаружи и изнутри кирпич, внутри засыпка. По толщине стены стянуты металлическим прутом с расстоянием в один метр. Прут загнут снаружи и изнутри, не даёт стенам выпучиваться. Глазированный кирпич идёт через один с простым. Молодец тот, кто строил, всё продумано для того, чтобы стоял века!

Стены никогда не перекладывались, дверные и оконные проёмы остались прежними. По размерам они очень маленькие. Так делали раньше для того, чтобы в доме было легче сохранить тепло. Зато теперь, входя в дом, каждый должен поклониться, отдать дань уважения.

Крыша точно перекрывалась. В моём раннем детстве она была соломенная. Преклоняюсь, ведь это же целое искусство – покрыть крышу соломой или камышом, чтобы она не промокала, не разлеталась от ветра, стояла по 50 лет.

Помню, что нечем было кормить корову зимой, брали металлический крюк, надёргивали с большим трудом из нижней части крыши охапку соломы. На большой кадушке отец закреплял косу лезвием вверх и какими‐то осторожными движениями резал эту старую солому на куски сантиметров по пятнадцать. Затем кипятили воду, в ней растворяли немного муки и этим содержимым обливали солому. Этот корм назывался резка. Кадушку с резкой ставили в доме и заводили корову в избу для кормления. Это было зимой, на дворе мороз, резка замёрзнет. Корова большая, заходила медленно. Холодный воздух валил в дом огромными клубами, как дым. Часто корова здесь же в доме справляла свои нужды, тогда надо было успеть подставить ведро или лопату-шахтёрку.

Крыша. Лирическое отступление

А теперь вернёмся к крыше. Я думаю, что солому подёргали – нижняя кромка оголилась, и родители решили перекрыть крышу. А может денег накопили: тогда было много ульев и много мёда. Это был 1959 год, отцу всего 48 лет, ещё молодой, сильный. Заказали в Москву деду Егору Бушину (это прадед Димы Федюнина) шифер для нашего дома и Андроновых. Он привёз на грузовой машине. Как мне помнится, в это же время поменяли весь потолок. Это был титанический труд: ручной вертикальной пилой пилили брёвна вдоль на доски. Затем все доски строгали. Видимо, и матицы меняли в это же время, они и сейчас выглядят хорошо наравне с досками. Дед Егор с отцом крыл крышу до завершения работ. Помню, что за работу ему дали сорокалитровый бидон мёда, это по массе 60 кг. До Москвы он поехал общественным транспортом – как он его пёр на себе?! Эта шиферная крыша стоит и сейчас, вот уже 60 лет, как памятник отцу и деду Егору.

Был ещё один курьёзный случай, связанный с работой по крыше. В этот год мой брат Шурик закончил пять классов. Он с рождения был очень умным мальчиком, в школе был круглым отличником. В те годы в школе ввели летнюю практику, которую надо было обязательно отработать, примерно две недели или чуть более по срокам. В 1959 году брат Женя был в армии, я ещё маленькая. И отец решил не пускать Шурика на практику, оставил помогать по мелочам мужикам крышу крыть. И вот, в назидание другим детям, нашего мальчика – отличника оставили на второй год в пятом классе. Директором школы была А. И. Архипова, завучем – В. А. Казанский, царство им небесное. Это был шок для всех, а для мальчика особенно. Почему родители никуда не пошли – не поехали?

Есть роно, облоно. Может, сами почти неграмотные были или некогда… Почему за него не похлопотал П. М. Луданов, его первый учитель? Шурик был его любимым учеником. В результате, он совсем перестал заниматься, потерял интерес к занятиям, к школе. Стал так же, как и все остальные, вместо школы просиживать полдня в лесу в землянке. Выучился он потом, став взрослым.

Пол

Пол в доме почти до самого начала войны был земляной. Как рассказывала мама, к большим праздникам его белилистановилось светло, чисто, нарядно. Ещё к Троице весь пол устилали травой, цветами. Зелёный ковёр, а запахи какие! Моя сестра Лена помнит, что во время войны деревянный пол был сделан в большой комнате, в кухне оставался земляной. Это продолжалось долго, видимо, не хватало стройматериалов. В моей памяти стоит этот земляной пол с вытоптанными ямами (где больше наступали). Самая большая яма была на пороге, когда ступаешь из сеней в избу. Потом отец собрал какие‐то остатки досок и – как он говорил, «кое из чего» – застелил кухню. Этот пол лежит и сейчас, размер досок разный, между ними щели такие, что из них вылезают мыши и с писком бегут под диван.

Печки

В избе были аж три печки. Основная – это русская матушка-печка. Топилась она каждый день. Внутри неё сохранялось тепло весь день. Очень удобно: сваришь щи да кашу, в обед и даже к вечеру они тёплые.

Самое любимое спальное место было вверху на печке. Там стелилась солома, накрывалась дерюжкой, может и подушки были. Это было любимое место стариков и детей. Старики грели спину, старые кости, а дети всегда полураздетые, босые. Даже такая команда от взрослых была – «марш на печку!»

Мама говорила, что на печке купали новорожденных младенцев (тогда, оказывается, их тоже каждый день мыли). Отодвигали дерюжку, стелили побольше соломки, брали тёплую воду и изо рта лили на ребёнка. Никакого таза не подставляли. Небольшое количество вылитой воды высыхало потом естественным образом.

Перед печкой был примост. Это такой деревянный настил размером полтора на два метра. Под примостом зимой жил мелкий скот: поросята, овца с ягнятами, козлята. На примосте обычно стоял привязанный телёнок, по мелкой нужде сливалось вниз, крупную подчищали.

Климат раньше был другим, гораздо холоднее зимой и жарче летом, поэтому зимой всех тащили в дом. Конкретно под печкой оставался проём, такой маленький домик. В нём всегда клушка с цыплятами сидела, кормить их выпускали на кухню.

Ещё над примостом, ближе к потолку, были сделаны полати. Это прообраз современного гамака. Из брусьев был сбит прямоугольник и обтянут плотным материалом. На материал что‐нибудь стелили, и один человек там спал. Я на полатях спать не любила, там всегда было холодно. Полати почти рядом с входной дверью, дверь открывается и ледяной воздух обнимает тебя снизу. Хотелось в уют, на печку.

Из печки всегда выходили очень вкусные блюда, там был полный разогрев и прогрев. Мама всегда вспоминала, какие необыкновенные открытые пироги пекла в ней отцова мама, моя бабушка Алёна. Пирог был огромным, с поднятыми краями, вверху соединялся плетёнками из теста, а начинка из вишен или яблок. Зарумяненный, душистый. А я помню запеканку из картошки. Картошку толкли со всеми сдобами, выкладывали высокой горкой в миску, сверху обязательно обмазывали желтком, ставили в печь. Получался такой конусообразный пирог с твёрдой жёлтой корочкой. Внутри дымящая масса. Уплетали – треск за ушами стоял. Ещё помню топлёное молоко из печки. Мама просто ставила туда махотку (глиняный кувшин с высоким горлом) с молоком, а к вечеру доставала. На всю высоту горла была коричневая пенка необыкновенного вкуса, а внизу жёлто-коричневое молоко. Сейчас пенки не едят, а тогда взахлёб ели.

Говорят, в печке раньше парились, выгоняли все хвори. Я этого не видела. Думаю, как это возможно? Ведь стенки все чёрные от дыма. Мама говорила, что их обмахивали, на пол стелили солому, брали в тазике воду и сидели там сколько можно выдержать. Сейчас в кино я это вижу. Ещё во время святочных гаданий использовали печь. Несколько девчонок залезали внутрь печи, а потом в полной темноте туда лез парень и хватал девку за что попало. Какую схватит – такая первая замуж и выйдет.

Кроме печки в избе были ещё две лежанки. Одна стояла на месте сегодняшнего гардероба, плита повёрнута в сторону маленького окна, тёплая стенка выходила в большую комнату. Вторая лежанка на кухне, точно так же как сейчас стоит диван, тёплой стеной тоже в большую комнату. Топили их по очереди. Видимо, для того, чтобы углы не сырели, стены были сухими.

Где‐то в шестидесятые годы, мама заставила отца печку сломать. Её ведь тяжело топить, в сопло совать дрова, таскать на рогачах тяжёлые чугуны. На ней уже никто не спал. Утратила свою актуальность. Хотелось больше свободного места в избе. Но отец, известный по всей округе печник, не мог совсем расстаться с печкой. Он поставил её в сенях, где она стоит до сих пор. Она абсолютно натуральная и действующая, только к дымоходу подключить. В доме, где раньше стояла печка, была сделана сегодняшняя лежанка и тёмная комната с кроватью. В этой комнате стали спать родители.

Стан

Ещё в каждой крестьянской избе обязательно стоял ткацкий стан, размером, возможно, метр на два метра и высотой полтора. И как только могла размещаться семья из четырнадцати человек, которая была у моего деда Семёна Ивановича…

На стане ткали полотно. Оно было холщовым или шерстяным. Из холщового шили рубахи, кофты, порты, полотенца. Из шерстяного одеяла, половики. Шерстяные нити делали из овечьей шерсти. Иногда их красили в яркие цвета, и покрывала получались очень нарядными. С простыми нитями дело было сложнее. Сеяли на огороде коноплю. Созревшую коноплю косили, вязали в снопы, обмолачивали в риге. Из семечек делали конопляное масло (в деревне была своя маслобойка), а также их грызли зимой. Говорят, очень вкусные. Оставшуюся солому связывали, надолго замачивали в речке. Называлась она уже не солома, а моченика. Затем моченику доставали, сушили, как‐то трепали. Наверное, получалось типа кудельки. Потом так же, как и шерсть, пряли на самопрялке. А из нитей на стане делали полотно. Полотно получалось грубым, жёлтым. Его надо было умягчить тяжёлым рубелём (рубель – немного изогнутая деревянная доска шириной 15 см длиной 1 м с ручкой, на ней вырезали поперечные рёбра), отбелить. Летом холсты отбеливались на солнце, зимой на морозе. Вот такой длинный и тяжелый путь от конопляного семечка до рубахи. Я думаю, что всё успевали потому, что семьи были огромными и существовало разделение труда.

Предки со стороны отца Ерохина Ивана

Теперь о предках. Начну с одного из главных людей в нашем роду – это мой дед Ерохин Семён Иванович. Его маму звали Доминика Макаровна, отца – Иван. По-хорошему, надо бы знать биографии прадедов и прапрадедов, да вот не знаем, к сожалению.

У деда Семёна были четыре сестры: Марина, Арина, Мавра, Мария. В жёны он себе взял Елену Ивановну Щелкунову. Её родителей звали Пелагея Гавриловна и Иван. У неё была сестра Анна и брат Иван.

Семён Иванович родился в 1883 году, по его рассказам, в этом же доме, где и я родилась и живу. Так что наш дом-это наш «корень» с 19-го века. У Семёна и Елены было одиннадцать детей, я знаю восьмерых. Рожала бабушка через каждые два года (год кормит ребёнка-год следующего носит). Детей звали: Вера, Ваня, Дуся, Груша, Аня, Петя, Лёня (Алексей), Маруся. Ниже я напишу о них, что знаю.

У деда Семёна были золотые руки, он всё умел делать. Был прекрасным хлеборобом, знал агротехнику – где и что сеять, сажать, какую культуру за какой чередовать. Прекрасный строитель, все надворные постройки делал сам. Сделал подвал, которым я пользуюсь до сих пор. При мне переделывали только крышу на выходе. Сделан из камня, выкапывалась огромная яма и – как мне кажется, иначе не сделать – делали деревянную опалубку арочного очертания. По опалубке выкладывался камень, соединяли каким‐то раствором (цемент, известь). Все камни разные, неправильной формы. Добиться их плотного касания – уже искусство. В арочной конструкции действует только сила сжатия, поэтому камни никогда не вылетят. Вот и стоит этот подвал более 100 лет. Когда спускаюсь в подвал, всегда вспоминаю деда Семёна и прошу о прощении его грехов.

Семья была большая, овощей заготавливали много и одного подвала было мало. Он решил сделать ещё один. Перед домом выкопал яму, но тут пришла коллективизация, землю отняли, и в один подвал стало класть нечего. Это яма, или углубление от неё, в котором весной стоит вода. Место расположения – напротив окон дома за изгородью.

За домом был огромный скотный двор. Это каменные стены толщиной 60 см. Основная часть двора была без крыши. Остатки этих стен стоят и сейчас. До коллективизации в тридцатые годы у семьи была лошадь, корова, овцы, гуси, утки, куры. Гусиная стая была очень большой, штук пятьдесят. Ещё водили кроликов. Их тоже было очень много. Содержались они без клеток. Двор был из камня и на глубоком фундаменте, подкоп был невозможен. Говорят, что они копали себе норы и жили в них. По мере надобности хозяин их отлавливал.

Ещё Семён построил амбар. Это небольшое сооружение размером примерно шесть на шесть метров. Фундамент из камня и сейчас стоит, стены были сделаны из глины, крыша соломенная. В нём хранили зерно. Стоял такой огромный деревянный ларь, открывалась крышка на петлях. При моей жизни там ещё стояла одна кровать, летом кто‐нибудь уходил туда спать. Как он разваливался – с овсем не помню, хотя это было при мне.

В 20‐е годы прошлого столетия на каждую семью давался надел земли, наделы располагались под Становым лесом. Обрабатывал его Семён со старшими детьми: Верой, Грушей, Аней, Дусей, Петей. В момент страды, чтобы не упустить время сбора урожая, в поле ночевали, чтобы чуть свет приняться за работу. В поле сеяли рожь, пшеницу, коноплю, овёс, гречку, горох. Ещё за домом был огород 50 соток, узкий, длиной до самых одонок (это полоса деревьев сзади дома сразу после поля). На нём сажали все овощи: картошку, свёклу, капусту, редьку, морковь, огурцы и табак. Урожаи снимали отменные. Хозяйство было большое, работать всем приходилось много.

Всё было, а потом началась коллективизация и не стало ничего. Семён Иванович категорически отказался вступать в колхоз по причине того, что первыми вступали в колхоз нерадивые, ленивые, которые на своих наделах работать не хотели. «Артель всех уравняет» – говорил дед. Он не хотел, чтобы его трудом пользовались лодыри и неумехи. За отказ вступить в колхоз у семьи отобрали землю всю полностью, всё поголовье скота. Тёте Марусе в то время было 2 или 3 года. Она чётко запомнила, как отнимали корову. Мама Елена Ивановна кричала, вцепилась в корову. Двое мужиков вывернули ей руки назад, держали её и коровушку увели. У Маруси был шок, она всё время плакала. Когда спрашивали почему плачешь, отвечала, что корову жалко.

Семья осталась совершенно без средств к существованию. Семён Иванович был отменным строителем. Лучше него никто не делал кладку, особенно хорошо клал печи, его печь никогда не дымила и была теплосберегающей. Все деревни в округе приглашали его класть печки. В это время семью стали спасать эти его навыки. Он пошёл работать в совхоз «Михайловский» каменщиком-строителем. В селе Михайловском работал спиртзавод. И реставрировать высотную кирпичную трубу пригласили моего деда. Лучшего мастера не нашлось. До сих пор стоит эта труба как памятник Ерохину Семёну Ивановичу.

Но заработки в совхозе были очень скудными. Взрослые дети один за другим стали уезжать в Москву. Там уже жили сёстры Семёна – Мавра, Ирина, Марина, Анна. Мне кажется, что в районе Кунцево была Ростовская резервация. Так получилось, что все осели там. Жили у тёток или на съёмных квартирах, устраивались на работу. Хотя жизнь была тяжёлой и там, но всё же лучше, чем в деревне. В доме остались жить четверо: Семён, Алёна и их младшие дети Лёня и Маруся. Дети учились в школе, отец работал в совхозе, но здоровье его резко ухудшилось, стал часто болеть. Он очень много курил, табак выращивали сами. На тот момент это была единственная культура, которую они выращивали, ведь всю землю отняли. А этот клочок земли раскопали на подвале.

Дед всегда интересовался политикой. Дочка читала ему газеты, приходили к деду мужики-соседи и обсуждали – где да что. Ещё Семён плёл сети, саки, верёвки из пеньки, ловил рыбу. Но характер был крутой, любил выпить, начинал куражиться – ж ена и дети прятались от него. К старости стал добрым и покладистым, чувствовал, что время ушло. Умер он в 1945 году. В 1943 году погиб сын Петя, а Лёня, на которого была вся надежда – был уже конец войны – вот-вот вернётся живой. Но в конце 1945 года пришла похоронка на Лёню. Отец не выдержал, силы оставили его.

Я никогда не видела своего деда, потому что родилась позже. Тётя Маруся говорит, что он гордился бы мной, потому что я живу в его доме и сохраняю его «корень».

Бабушку Алёну, мать моего отца Ивана, я видела и помню. Она прожила очень трудную и достойную жизнь. Замужество, дети каждые два года. Несколько детей умерли в младенчестве, вырастила восьмерых. После коллективизацииголод. Как страшно когда детям нечего дать поесть! В моём детстве как постоянно живущую рядом с нами её не помню. В то время она уже была вдовой и уехала в Москву к дочкам. Жила в основном с Марусей, помогала растить Ниночку и Аллочку. Помню, что всегда приезжала к нам на лето к сыну Ване. Он её очень любил, моей маме любил повторять: «Жён у меня может быть много, а мать навсегда одна». На что мама обижалась. У меня с бабушкой отношения не складывались. Я помню, она говорит: «Раечка, а я завтра в Москву уезжаю». Я отвечаю: «Ну и хрен с тобой». Она обиделась, рассказала родителям, мне попало. Она очень любила моего брата Шурика. Говорят, он был очень похож на её погибшего сыночка Петю. Бывало, к вечеру вымоет ножки Шурику, на закорки к себе его посадит и унесёт в амбар спать с собой. Позже, став взрослой, я поняла её мрачный характер. Каково ей было жить на этой земле, получив похоронки на двух сыновей, обоим исполнилось по 20 лет… Ушли и не вернулись. Даже могилок нет, негде поплакать над ними.

Петя 1923 г. р. жил в деревне и учился в Михайловской школе до седьмого класса. Потом отец Семён отправил его в Москву. Там он тоже учился в школе, днём жил в семье у моего отца Ивана, приходил из школы, делал уроки. Мама с отцом снимали очень маленькую комнатушку, у них были Лена и Женя. На ночь брат не разрешал Пете оставаться, и он уходил к своей сестре, хотя там тоже было очень тесно. Десять классов закончил в июне 1941 года, сразу же призван в армию Кунцевским РВК. Воевал, вероятно, в инженернопозиционном батальоне. Погиб в июле 1943 года в Курской области. Похоронка не сохранилась.

Лёня, младший из братьев, родился в 1925 году. Учился в школе, на момент начала войны ему было 16 лет. Пришли в деревню немцы, всех мужчин взяли в плен. Он был вместе со своим старшим братом Ваней. Немцы гнали мужчин в Германию. В Плавске на ночь остановились в церкви. В церкви вверху было окно. Иван сказал: «Нас всё равно всех убьют, попробуй бежать хотя бы ты, ты молодой». Подсадил Лёню к окну, пропихнул на улицу. Сказал: «Вспоминай, какой дорогой нас гнали, так и иди домой». Был декабрь 1941 года, сильные морозы. По деревням стояли немцы. Не знаю, как шёл, может ночами. Видимо, люди давали что‐то поесть, иначе бы не дошёл. Где‐то через неделю или больше родные увидели, что со стороны Богоявленки идёт Лёнька. Заплакали, бросились к нему. Мать из печки достала похлёбку, картошку, он с жадностью стал есть. Кто‐то нашёлся умный и сказал, что сразу много есть нельзя. Он был очень худой, а откормить было нечем. Соседка Марфа Шорникова стала носить ему по кружке молока. Была у него любимая девушка Маруся. Она его очень ждала с войны, плакала, когда не пришёл. Говорила, что если бы у неё была его карточка, она бы увеличила её и любовалась. Позже её жизнь плохо сложилась. Вышла замуж за Лёню Крюка, но не любила его, вспоминала другого Лёньку. Было у них трое детей, она стала сильно пить, муж её долбить. Так и ушла в мир иной.

Ерохин Лёня был призван на фронт в 1943 году Куркинским РВК. Артиллерист. Сохранилась его почтовая карточка, которую он прислал в июле 1943 года своим родителям. Её и сейчас невозможно читать без слёз. Просит прощения у родителей и три раза пишет до с-в-и-д-а-н-ь-я. Так хочется вернуться, пишет, что едет на фронт, вероятно южный, громить фрицев. Ваш сын сержант А. Ерохин, полевая почта 03165. В начале зимы 1945 года приезжал домой на побывку, значит за боевые заслуги отпустили. Приехал такой счастливый, гордый. Виделся конец войны, надежда на продолжение жизни. Но в конце апреля пришла похоронка. Похоронен в немецком городе Штаргарде, с левой стороны дороги. Так было написано, это помнит его сестра Мария. Ещё было написано, что умер от тифа. От тифа или от какого‐то отравления – для нас не важно. Для нас он навсегда останется героем, почти два года сражался, «бил фрицев» как он сам писал.

Уточнение о месте захоронения Ерохина Алексея Семёновича. Воинское звание сержант, последнее место службы 1431 гап. Причина выбытия – умер от болезни 27.04.1945 г. Первичное место захоронения: Польша, Щецинское воеводство, г. Старгард, военный городок, братское кладбище, могила № 6. Источник донесения: ЦАМО. Номер фонда источника информации 58.

«Войскам, участвовавшим в боях за овладение Старгардом и другими городами, приказом ВГК от 5 марта 1945 г. объявлена благодарность и в Москве дан салют 20‐ю артиллерийскими залпами из 224 орудий». Источник: справочник по освобождению городов в период Великой Отечественной войны. 5 марта 1945 г. Советские войска освободили Старгард, а 23 марта 1945 года в городе установили польскую власть.

В 2018 году Оля с Владой оказались в Германии на соревнованиях по теннису неподалеку от того братского кладбища, на границе с Польшей. Тихий маленький городок, похожий на деревню. Дороги есть, но возле какой захоронен Лёня? Привезли оттуда клочок земли, чтобы символически перезахоронить Лёню на родине. Обыкновенный комок земли, в котором больше глины, желтоватый, ссохшийся. Но глядя на него и держа комок в руках, ощущалось волнение, трепет.

На захоронение приезжала Лёнина младшая сестра Маруся с дочкой Аллой, внуком Виталиком и его женой Олей. Приглашали нашего деревенского батюшку отца Тимофея. Он произвёл отпевание по христианскому обычаю, тётя Маруся закопала эту землю на могилу своего отца Семёна и брата Ивана. Момент был волнующий, мы все плакали. Это было 21 сентября 2018 года, мы ждали батюшку с Куликова поля, там в этот день отмечается праздник воинской славы. Отец Тимофей сказал, что у Бога случайностей не бывает, что именно в этот день мы хоронили своего героя.