Текст книги "Женское образование в России"

Сергей Семенович Уваров

В 1837 г. по повелению императора началось создание «образцовых пансионов» в Вильно, Витебске, Минске, Гродно, Белостоке, Киеве, Виннице, Житомире, Ровно и Каменец-Подольске с целью «восполнить недостаток учебных заведений для образования девиц в Западном крае». Каждому из них назначалось пособие от казны в 1,5 тыс. рублей в год. Содержательницами пансионов назначались русские, преимущественно бывшие воспитанницы институтов благородных девиц.

Три года спустя правительство приняло решение закрыть все монастырские училища в Западном крае, а затрачиваемые на них средства направить на устройство светских женских учебных заведений, подобных «образцовым пансионам». При этом подчеркивалось, что такие пансионы необходимо создавать не только и даже не столько для детей оппозиционно настроенных дворян, сколько «преимущественно для среднего и низшего класса общества». Для размещения этих пансионов разрешалось использовать здания закрываемых римско-католических монастырей.

Однако меры правительства по насаждению «русского» женского образования в Западном крае не дали ожидаемых результатов, что вынужден был признать С. С. Уваров под конец своего пребывания на министерском посту. Это признавали и попечители учебных округов, которые отмечали, что содержательницы пансионов смотрели на них как на частную собственность, а это весьма затрудняло проведение линии, необходимой правительству. Но в Западном крае правительственным намерениям в деле женского образования мешало не столько это обстоятельство, сколько ничтожно малое число самих женских учебных заведений, подконтрольных правительству. По сведениям попечителя Виленского учебного округа, в 1847 г. из 49 женских учебных заведений округа было лишь пять «образцовых пансионов». Иными словами, ⁴/₅ населения, в том числе и все высшее дворянство, «остается при домашнем воспитании… , где, – как писал попечитель, – нет ничего русского ни по языку, ни по понятиям и чувствам» [94, кн. 3, с. 213].

Причины столь слабого распространения женских «образцовых пансионов» в Западном крае заключались не только в неприятии их местным дворянством. Они коренились и в самом способе насаждения данных учебных заведений. Хотя в этих губерниях создание частных пансионов и школ вроде бы поощрялось властью (в отличие от остальной территории империи, где оно всячески пресекалось), само это «поощрение» сводилось на нет целым рядом ограничительных условий. Так, желающие открыть пансион должны были дать подписку о том, что они будут использовать при обучении лишь дозволенные начальством учебные книги, что будут давать образование воспитанницам «с водворением в сердца их правил веры, преданности к престолу, любви к России; будут охранять их невинность как нравственную, так и физическую, и со всею прозорливостью наблюдать за преподаванием учителей». При этом учитель допускался к преподаванию только после специального испытания в Гродненской мужской гимназии, даже если он имел свидетельство на право преподавания от какой-либо другой гимназии. Последнее обстоятельство существенно ужесточало и без того суровый порядок отбора учителей, введенный составленными по инициативе С. С. Уварова Правилами для испытания учителей 1836 г.

Как уже было отмечено, в 1830-х гг. правительство предприняло по всей стране, за исключением Западного края, целый ряд карательных мер против частных учебных заведений и домашнего воспитания, которые вылились в широкомасштабные действия по огосударствлению образования. Правительство считало нужным спешить с этими мерами, говоря словами графа Уварова, «как по ходу политических происшествий, так и по направлению общественного мнения в большей части иностранных государств». Это иносказание расшифровывалось достаточно просто. Попытка огосударствления образования была реакцией на декабрьское восстание 1825 г. и питавшие его западные свободолюбивые идеи, а также на события, связанные с Польским восстанием 1830 г.

По мнению С. С. Уварова, система государственных школ представляла «главное орудие просвещения и нравственной жизни народа», предназначенное для того, чтобы подавить или поглотить и частные учебные заведения, и домашнее образование [153, с. 288—290]. Министерство народного просвещения, писал Уваров в записке императору, подытоживая в 1843 г. свою десятилетнюю деятельность на посту министра, «не могло упустить из виду великость вреда, который может производить учение, предоставленное произволу людей, которые или не обладают необходимыми познаниями и нравственными свойствами для дела столь великой важности, или не умеют и не хотят действовать в духе правительства и для целей им указываемых». Посему надлежало, подчеркивал министр, «включить и эту ветвь народного образования в общую систему, распространить и на нее усугубленный надзор свой, привесть ее в соответствие и связь с воспитанием общественным, доставив перевес отечественному образованию перед иноземным. Беспрерывное умножение частных заведений и прибывающих из чужих краев учителей и воспитателей сделали необходимым принять, наконец, особые меры осторожности».

Исходя из этих соображений, Уваров уже вскоре после того, как возглавил управление министерством, представил Николаю I доклад, в котором предлагал четыре основных направления ужесточения политики по отношению к частным школам: 1) «впредь до усмотрения особой надобности» остановить открытие частных пансионов в столицах; 2) в других городах разрешать их открытие лишь в том случае, если «не представляется другой возможности к образованию юношества в казенных учебных заведениях»; 3) разрешать устройство частных пансионов и школ лишь русским подданным; 4) установить за этими школами и пансионами особый строгий надзор. На этом докладе император начертал: «Совершенно согласен, и давно о сем помышлял» [19, с. 7]. Запрет на открытие частных учебных заведений просуществовал почти четверть века и был отменен Александром II только 17 января 1857 г., когда было «разрешено свободное открытие частных пансионов и школ без ограничения их числа» [261. Оп. 6. Д. 40в. Л. 4].

В том же 1833 г. Министерство народного просвещения поспешило учредить специальные должности инспекторов для надзора за частными учебными заведениями в столицах. Годом позже были запрещены пансионы для совместного обучения детей обоего пола. В 1835 г. было издано Положение о частных учебных заведениях. В рескрипте от 9 мая 1837 г. император обратил внимание министерства на объем преподавания в частных школах и предписал, «чтобы все частные пансионы, относительно круга их наук, разделены были на степени, сообразно общему училищ устройству, и чтобы в те из них, коих круг учения соответствует гимназиям, ни под каким видом не были допускаемы лица крепостного состояния».

По Положению о частных учебных заведениях 1835 г. все они по курсу обучения были приближены к соответствующим им казенным учебным заведениям. Мужские частные пансионы и школы подразделялись на три разряда, которые соответствовали гимназиям, уездным и приходским училищам. Женские частные учебные заведения трудно было в то время «подвести» под какой-либо разряд. Как отмечалось в отчете Министерства народного просвещения за 1834 г., женские частные пансионы, «которые по числу предметов и объему учения не представляют ощутительного различия и, следовательно, не могут подходить под упомянутое разделение, должны были обозначаться по их внутренним достоинствам, основательности учения, попечения о нравственности и физическом воспитании разрядами: отличных, хороших и посредственных». Подобное «качественное» разделение выглядело весьма абстрактным и искусственным.

Меры, принятые правительством по отношению к частным учебным заведениям с тем, чтобы воспитание в них «утверждено было на основных началах русской жизни: Православия, Самодержавия и Народности» [51, с. 241], и вместе с тем, чтобы оно было «слито воедино… с воспитанием в правительственных заведениях», по мнению Министерства народного просвещения, принесли свои результаты. Десять лет спустя после начала этих мер, в 1843 г. Уваров считал, что главная цель достигнута, поскольку, по его словам, «ныне частные училища и пансионы составляют малейшую частицу в средствах народного образования». В отчете за 1844 г. министр с гордостью заявлял: «Под живительным влиянием сокровенной силы учебные заведения Министерства, поглотив невозвратно почти все воспитание частное, привлекают все более ищущих образования; во все слои общества проникает эта потребность» [ЖМНП, 1845, № 46, с. 27; выделено нами. – Авт.].

Надо сказать, что Уваров в процитированном отчете явно преувеличивал свои достижения, выдавая желаемое за действительное. Уже через несколько месяцев после его отставки новый министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов в отчете за 1849 г. указывал, что из 2142 учебных заведений во всей империи частные школы и пансионы составляли 559, т. е. почти четверть [153, с. 294]. Вместе с тем нельзя не отметить, что указанные правительственные меры привели к тому, что в России второй четверти XIX в. значительно замедлился рост частных учебных заведений, в том числе и женских. В 1853 г., по данным видного деятеля российского образования А. С. Воронова, впоследствии автора одного из наиболее прогрессивных проектов развития женских учебных заведений, число частных пансионов первых двух разрядов едва доходило до ста по всей империи. Основная же часть женских пансионов ограничивалась элементарным курсом обучения, «так как средства для высшего женского образования» были «недостаточны и в столицах» [51, с. 286].

Сложнее, чем с частным образованием, обстояло дело с вмешательством николаевского правительства в домашнее образование. К сожалению, такое крупное явление образовательной жизни дореволюционной России, как домашнее обучение и воспитание, до настоящего времени еще не стало предметом самостоятельного исследования. Не преследуя цели восполнить этот пробел, остановимся лишь на тех мерах, которые предпринимало правительство в данном направлении во второй четверти XIX столетия и которые представляют собой поистине уникальное явление в истории образования. По существу они были едва ли не самой радикальной попыткой абсолютистского режима «взломать» внутренний мир семейного воспитания, подчинить его государственному влиянию, попыткой очистить это воспитание от всего, что могло бы посеять зерна вольнолюбия и свободомыслия.

В сравнении с частным образованием, писал С. С. Уваров, «еще неуловимее, еще недоступнее было для Министерства воспитание, совершаемое в домах и укрывающееся от непосредственного влияния правительства за святыней семейного крова и родительской власти. Министерству оставались тут средства косвенные». Такими средствами Уваров считал: привлечение к делу домашнего образования преимущественно людей русских; введение специальных испытаний для лиц, желающих заниматься обучением и воспитанием на дому; предоставление домашним наставникам и учителям прав и преимуществ государственной службы; точное и строгое определение их обязанностей и ответственности.

Первым шагом в направлении подчинения домашнего образования надзору правительства стал Высочайший указ Сенату 25 марта 1834 г., в котором Николай I провозглашал: «При умножении всех средств, для публичного воспитания необходимых, считаем за благо обратить внимание и на домашнее воспитание. Во всей империи строго воспрещается принимать в дома дворян, чиновников и купцов иностранцев обоего пола, не получивших аттестатов от русских университетов, учителями, наставниками или гувернерского звания, не имеющих свидетельства о нравственности и поведении… Если это будет нарушено, то ответственность будет падать даже на лицо родителя, принявшего в свой дом иностранца без аттестата».

Спустя три месяца, 1 июля 1834 г., было утверждено разработанное Уваровым, под непосредственным руководством Николая I, Положение о домашних наставниках и учителях. В нем впервые в истории отечественного просвещения указывалось, что воспитание, «где бы оно совершаемо ни было, в общественном ли заведении или под родительским кровом, если только, следуя данному направлению, стремится к единому началу, равно составляет неразрывное целое, одно великое Государственное дело, близкое к сердцу всех, важное в глазах правительства».

Положением учреждались звания домашних наставников и учителей с целью, во-первых, «обеспечения родителей в избрании благонадежных их детям руководителей и для содействия видам правительства» [27, т. 2, ч. 1, с. 784—785] и, во-вторых, чтобы «навсегда утвердить связь домашнего воспитания с публичным». «Таким образом, – писал Уваров в своем отчете за 1834 г., – в недра наших семейств призываются благонадежные, уполномоченные от правительства образователи с значительными преимуществами (считаются на государственной службе) и с соразмерною ответственностью».

Новое Положение министр расценивал как органический для российской жизни закон, «приспособленный к вере, нравам и обычаям нашим… учреждение, не заимствованное из чуждых нам законодательств, но созданное, так сказать, в духе России по размеру настоящих требований, по уважению имеющихся способов… Смею думать, – замечал Уваров, – что изданием Положения разрешена, по крайней мере, задача, не перестававшая со времени императрицы Елизаветы Петровны озабочивать попечительную предусмотрительность русских государей».

Здесь Уваров оставался верным себе. Вводимое Положение о домашних наставниках и учителях решало поставленные перед ним охранительные задачи не столько «в духе России», сколько в духе закладываемых традиций российского самодержавного государства. Впрочем, для официальной охранительной идеологии слова (понятия) «Россия» и «самодержавие» всегда были синонимами.

В соответствии с Положением о домашних наставниках и учителях 1834 г. все поступающие в частные дома «для нравственного воспитания детей» обязывались приобрести звание домашнего наставника или домашнего учителя. На эти звания могли претендовать только «лица свободного состояния», христианского исповедания, русские подданные, «известные со стороны нравственных качеств». Иностранные подданные допускались к педагогической деятельности по рекомендациям русских миссий за границей, но не пользовались правами и преимуществами, которые предоставлялись званиями домашних наставников и учителей. В марте 1848 г. в связи с революционными событиями в Европе С. С. Уваров предложил вовсе прекратить приезд в Россию иностранцев с целью обучения детей, имея в виду «настоящие смутные происшествия за границей и вредное направление умов». Вскоре это предложение было закреплено высочайшим повелением [153, с. 294].

Домашние наставники и учителя числились на действительной государственной службе, получали классные чины, начиная с 14-го класса, награды, медали и ордена и пользовались правом на пенсию. Домашние наставницы или учительницы имели право только на пенсию. Все они обязаны были ежегодно представлять директору училищ губернии отчет о своих занятиях и свидетельства о поведении от уездных предводителей дворянства и лиц, в доме которых они обучали детей.

Звание домашнего наставника присваивалось только лицам, закончившим высшие учебные заведения, а звание домашнего учителя или учительницы – после особого испытания в университете, лицее или гимназии. Испытуемые должны были доказать, «что они имеют не только общие, необходимые для начального обучения, но также и подробные и основательные сведения в тех предметах, которые они преподавать намерены» [27, т. 2, ч. 1, с. 785– 790].

Выпускницы женских учебных заведений, состоящие под покровительством императрицы, получали звание домашних учительниц без особого испытания, а только на основании свидетельств, выданных заведениями, где они получили образование. «Все же прочие лица должны подвергаться особому испытанию для получения звания домашней учительницы» [261. Оп. 6. Д. 40в. Л. 4].

Позднее по Уставу женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии 1855 г. «воспитанницы, кончившие полный курс учения в заведениях I разряда», получали, «не подвергаясь особому испытанию, свидетельство на звание домашних наставниц, а в заведениях II разряда – на звание домашних учительниц тех предметов, в коих оказали хорошие успехи» [32, § 134, с. 41].

Положение о домашних наставниках и учителях 1834 г. имело как позитивный, так и негативный характер. С одной стороны, оно, если говорить современным языком, стабилизировало социальное положение учителей, занимающихся домашним образованием, делало это положение в меру обеспеченным, устойчивым. С другой стороны, оно давало в руки власти мощные политические и образовательные средства для вмешательства в семейное воспитание и домашнее образование, в значительной мере огосударствляя последнее, осуществляя над ним жесткий правительственный надзор.

Для рассматриваемой нами темы данное Положение представляет интерес и с другой точки зрения. По существу, это был первый в России законодательный акт, конституировавший, легализовавший женский педагогический труд, способствовавший его дальнейшему развитию и распространению.

Со времени издания этого Положения впервые стали собирать сведения о числе домашних наставников, учителей и учительниц. Как свидетельствуют отчеты, публиковавшиеся в «Журнале Министерства народного просвещения», уже в первые годы после издания Положения число домашних учительниц постоянно превышало количество домашних наставников и учителей. В 1838 г. первых было 110, последних – 108; в 1839 г. – 136 и 119; в 1840 г. – 149 и 118; в 1841 г. – 156 и 124; в 1842 г. – 198 и 162 соответственно. В 1846 г. их число почти сравнялось: 257 учительниц и 266 наставников и учителей. Но среди общего числа лиц, занимавшихся начальным обучением грамоте и арифметике, количество женщин и в 1846 г. сохраняло перевес – 635 против 485 [ЖМНП, 1847, № 6]. Так постепенно разрастался и набирал силу женский труд на поприще образования.

РЕФОРМИРОВАНИЕ ЖЕНСКИХ ИНСТИТУТОВ В 1840-х гг.

В 1840 – начале 1850-х гг. правительство предприняло новое реформирование женских учебных заведений, которое, по духу и букве, фактически завершало реформирование этих заведений, начатое императрицей Марией Федоровной на пороге XIX столетия. В этом процессе условно можно выделить два этапа, рубежом между которыми стали 1848—1849 гг. – время европейских революций. Первый этап – 1840-е гг. – был вялотекущим, организационно-подготовительным, с акцентом на мерах управленческого характера, на изучении положения дел в женском образовании и на начале пересмотра учебных программ женских школ. На втором этапе – первая половина 1850-х гг. – были разработаны и приняты основополагающие документы для женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии, многие из которых (в частности Устав этих заведений 1855 г.) сохранят свою силу вплоть до падения самодержавия.

Уже сразу после смерти своей матери императрицы Марии Федоровны Николай I указом от 26 октября 1828 г. принял состоявшие в ее ведении женские учебные заведения под свое «непосредственное и особое покровительство», а вскоре для управления ими создал особую канцелярию, которую наименовал «IV отделением Нашей Собственной Канцелярии». Позднее, в 1854 г., в состав этого отделения будут включены «благотворительные и учебные заведения, состоящие под непосредственным государыни императрицы покровительством», и на его базе будет создано особое ведомство, которое получит наименование Ведомства учреждений императрицы Марии и просуществует до 1917 г. [24, с. 197—204].

Постепенное разрастание женских учебных заведений, а также необходимость реализации излюбленной идеи Николая I о введении единообразия, унификации в школьном деле в данном случае потребовали не просто изменений в уставах, укладе и программах женских институтов, а серьезных организационно-управленческих перемен. Иными словами, в начале 1840-х гг. явно назревала реформа управления женскими учебными заведениями, которая неизбежно влекла за собой и их содержательную реформу. Уже в 1844 г. были созданы Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений, Главный совет женских учебных заведений, Учебный комитет при IV отделении Собственной Его Императорского Величества (СЕИВ) канцелярии и составлено «под личными указаниями его императорского величества Положение об управлении женскими учебными заведениями». Образцом для всех этих правительственных акций стали соответствующие структуры и положения, существовавшие в ведомстве военных учебных заведений. В итоге все названные мероприятия, по словам официальной историографии, «образовали собою своего рода министерство просвещения для женского пола», созданное к тому же по военному образцу [24, с. 65, 98; выделено нами. – Авт.].

До середины 1860-х гг. это «женское» министерство просвещения было главенствующим в женском образовании и практически полностью определяло правительственную политику в данной сфере. С началом же создания и развития женских гимназий вне Ведомства учреждений императрицы Марии оно явно сдает свои командные позиции и отходит на второй план, уступая место Министерству народного просвещения. Тогда же, в 1860-х гг., с развитием епархиальных училищ дуальное управление женским образованием в России становится тройственным – к двум названным ведомствам, занимавшимся женским образованием, присоединяется Святейший синод и местные органы епархиального управления. Это тройственное управление – противоборство в женском образовании – сохранится до 1917 г.

Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений, созданный под председательством принца П. Г. Ольденбургского, получил довольно жесткие и однозначные указания Николая I. 10 мая 1844 г. Комитету было поручено изыскать способы точного соответствия учебной части женских институтов главной цели женского воспитания – «образованию добрых жен и полезных матерей семейств», «дабы с образованием, в надлежащей мере, ума и сердца, воспитанницы могли приготовляться к будущему важному их назначению». При этом император подчеркивал, что «образование сие, свыше состояния учащихся, не всегда для них полезно, а иногда обращается им во вред… В сих видах» Комитету поручалось пересмотреть уставы женских учебных заведений, чтобы «программы преподаваемых в них предметов и учебная в них часть, особенно в институтах губернских, были более соразмеряемы с состоянием учащихся, а сии последние более приготовлялись к будущему их назначению» [24, с. 65—66].

С руководства Комитетом по пересмотру уставов женских учебных заведений началась 37-летняя обширная и многотрудная деятельность принца П. Г. Ольденбургского на поприще женского образования в России. Эта деятельность до настоящего времени остается фактически неизвестной (равно как и многие другие его просветительские начинания, например создание им на свои средства лучшего отечественного высшего юридического учебного заведения – Училища правоведения в С. – Петербурге). Между тем с его именем теснейше связаны все изменения в жизни женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии, которыми он руководил до своей смерти в 1881 г., в том числе и реформы этих заведений, предпринятые в конце 1850—начале 1860-х гг. К. Д. Ушинским и Н. А. Вышнеградским [68].

Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений смотрел на цели и задачи этих заведений более широко и гибко, чем их державный попечитель. Указанную императором и процитированную ранее их главную цель Комитет считал безусловно «общею для всякого воспитания девиц – и домашнего, и общественного», но пути, ведущие к этой цели, по его мнению, «должны быть различны, смотря по месту, которое девица готовится занять в обществе». Причем это «место» Комитет не связывал однозначно с изначальным социальным положением воспитанницы, поскольку считал, что «нет возможности положить такие границы, которые позволяли бы соразмерять образование каждой воспитанницы с будущим ее назначением, тем более что оно не может быть твердо и положительно определено, завися преимущественно от замужества и положения мужа».

По мнению Комитета, которое также расходилось с высочайшими установками, «образование свыше состояния» отнюдь не всегда вредно. Оно бывает и полезно, ибо служит источником благосостояния воспитанниц, «доставляя им во всех переменах судьбы верный способ к существованию или обращая на них, как на благовоспитанных девиц, внимание умеющих ценить сии достоинства мужей». Как видим, Комитет в своих рассуждениях выходил за общепринятые сословные ограничения образования и рассматривал его, говоря современным языком, как одно из средств социальной мобильности. Правда, основной «пружиной» этой мобильности признавался не столько самостоятельный женский труд, сколько все то же «удачное» замужество.

Еще одной отличительной чертой взглядов Комитета было то, что он высоко оценивал семейное воспитание, особенно для женщин. Признавая, что «в России общественное воспитание необходимо», Комитет тем не менее отмечал: для женского пола, «назначенного самою природою для семейной жизни… семейное воспитание есть лучшее приготовление» [94, кн. 4, с. 41—42]. Спустя полтора десятилетия именно эта точка зрения получит преобладающее влияние в деле развития женского образования в России, в том числе и в самом Ведомстве учреждений императрицы Марии. Усилиями Н. А. Вышнеградского здесь будет создан новый тип открытого женского учебного заведения, тесно связанного с семьей.

По-новому Комитет посмотрел и на значение женского образования для самой семьи. Трансформируя взгляды И. И. Бецкого о влиянии правильно направленного воспитания на смягчение нравов общества, Комитет вновь восстанавливал перед женским образованием эту цель, но локализовывал ее семейными рамками. То есть ставил задачу путем распространения женского образования смягчать и облагораживать нравы, устои семьи и одновременно оказывать ей помощь в воспитании детей.

Все эти либеральные веяния во взглядах Комитета, получившие позже, с конца 1850-х гг., принципиально новое звучание и широчайшее распространение в России, тогда – в середине 1840-х гг. – оставались лишь теоретическими рассуждениями. На практике же Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений не вышел или не смог выйти за рамки узко сословной политики в сфере женского образования (как и образования в целом) и закрытого, оторванного от семьи характера женских учебных заведений Мариинского ведомства.

Спустя шесть месяцев после начала работы, 20 января 1845 г., Комитет представил на высочайшее утверждение проект разделения женских учебных заведений Мариинского ведомства на четыре разряда, «сообразно с званием и происхождением воспитанниц». Для каждого разряда была составлена «особая программа учебного курса соответственно особому назначению воспитывающихся в нем девиц» [24, с. 66].

В I разряд входили наиболее элитные женские учебные заведения, причем по степени «элитности» он делился на два отделения. В первое отделение I разряда женских учебных заведений Комитет выделил Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт) «как высшее в своем роде заведение», предназначенное для дочерей высшего дворянства. Учебная программа этого заведения была наиболее обширной, однако и она не выходила, как отмечал Комитет, «за пределы познаний женского пола».

Во второе отделение женских учебных заведений I разряда, с несколько сокращенной учебной программой, но «приноровленной к тому, чтобы воспитанницы получали приличное дворянству образование», входили: петербургское и московское училища ордена Св. Екатерины, Патриотический, Харьковский, Одесский, Полтавский, Казанский, Киевский, Белостокский, Закавказский, Александрийский в Тамбове и Александрийский в Новой Александрии институты.

Ко II разряду женских учебных заведений, программа которого была значительно сокращена в сравнении с I разрядом, «в том предположении, что из заведений сего разряда дети возвращаются в семейства с ограниченными средствами к существованию, а потому для них оставлено более времени на изучение искусств и рукоделий», были отнесены: Павловский институт, петербургское и московское Александровские училища, Петербургский, Московский и Симбирский дома трудолюбия (позже переименованные в Елизаветинские училища), Астраханский и Керченский институты, а также Девичий институт Восточной Сибири в Иркутске.

В женских учебных заведениях III разряда преподавались лишь предметы, «необходимые для бедных детей»; занятия сосредоточивались главным образом на «рукоделиях» как основном «средстве будущего назначения воспитанниц». В данный разряд входили Александрийский сиротский дом, солдатское отделение Павловского института, два училища солдатских дочерей полков лейб-гвардии, Одесское городское училище, Киевское училище для бедных девиц графини Левашевой, Николаевское и Севастопольское училища для дочерей нижних чинов черноморского флота, Оренбургское девичье училище, Иркутский сиротский дом, женские школы Патриотического и Человеколюбивого обществ в С. – Петербурге и Москве, Кронштадтский сиротский дом и отделение для воспитания бедных девиц при Демидовском доме призрения трудящихся.

IV разряд составляли специальные женские учебные заведения: сиротские институты Воспитательного дома в С. – Петербурге и Москве, Александрийский сиротский институт, Петербургское и Московское повивальные училища и др. [24, с. 66—69].

Как видим, абстрактная «качественная» типология женских учебных заведений, которую предложил министр народного просвещения С. С. Уваров в 1834 г. применительно к частным женским пансионам и школам – «отличные, хорошие и посредственные», спустя десять лет в Мариинском ведомстве была заменена конкретной и жесткой классификацией их по сословному принципу и материальному положению воспитанниц. Этим было доведено до строгого логического конца дело сословного различения женских школ, начатое еще императрицей Марией Федоровной. Импульсивно создаваемая ею своеобразная сословная россыпь женских учебных заведений теперь четко выстраивалась в сословные шеренги и колонны – разряды. При этом в каждом разряде устанавливались, как уже отмечалось, свой учебный курс, свои программы, своя таблица учебных часов (табл. 2).

Таблица 2. Количество учебных часов в женских учебных заведениях Мариинского ведомства (недельная нагрузка)

Как видим, для занятий «науками и языками» было отведено в женских учебных заведениях I разряда – 28,5 часов в неделю, II разряда – 25,5 и III – 16,5 часов; для занятий искусствами, рукоделием и хозяйством – соответственно 7,5, 10,5 и 19,5 часов в неделю [24, примеч. 2].