Текст книги "Девять кругов любви"

Внезапно Юдит обнаружила, что она не одна, и повернула к нему голову. Теперь, когда они были так близко друг к другу, Андрей понял, что их разделяет бездна – ее воспитание, будущее замужество, религия. И все же у него вырвалось:

– Здравствуйте, Юдит!

Девушка настороженно спросила:

– Мы знакомы?

– Да.

– Я не помню.

– Обидно, – сказал Андрей. – В вашем лице так много… понимания, глубины. Два дня назад, на улице вы глянули мне в глаза и не почувствовали, что это не случайная встреча? Не может быть!

Растерявшись, она слушала его напряженный, с жестким акцентом голос и, наконец, напомнила себе, что это совершенно чужой человек.

Но он продолжал удивлять ее:

– Я знаю, вы не должны говорить со мной. Вам многое запрещено. Поразительно, как образованные и неглупые люди соглашаются и сейчас жить… в средневековье! Ведь вы и сегодня учите детей тому, что мир создан за шесть дней, а Земле… сколько? – спросил он себя шепотом. Ему, казалось, сносно владевшему ивритом, в присутствие этой девушки иногда приходилось мучительно искать нужные слова.

– Пять тысяч шестьсот пятнадцать лет, – чуть ли не по складам подсказала Юдит и, чтобы объяснить свой назидательный тон, добавила. – Простите, я учусь на педагога. И еще, – она с трудом сдерживала улыбку, – вы так увлечены, что иногда переходите на свой язык.

Тот смутился, а Юдит уже снова была серьезной:

– Но все сказанное вами о нелепости религиозных догм – правда. Я пришла к этому сама – когда «это случилось».

Ее испугала собственная откровенность, но это было то, что долго скрывалось от всех и ждало случая вырваться наружу. Пальцы Юдит тронули покореженный цветок жасмина:

– Я будто пережила такую же мутацию. Все сделалось другим. Бог оставил нас тогда, – она печально глянула вокруг, на остатки сохранившихся там и тут развалин. – А без Него наши обряды и обычаи превратились в бессмыслицу. Признаться, в трудную минуту я еще ищу утешения в молитве, но больше по привычке…

– И с такими мыслями вы хотите выйти… за раввина? – спросил Андрей с какой-то не осознанной еще надеждой.

Она опомнилась:

– Послушайте, кто вы? И почему я стою с вами здесь?

– Я Андрей, сенькин приятель.

– Андрэ, – повторила она как-то по-французски в нос. – Впрочем, вы, должно быть, не зря сказали «приятель», а не «друг». Вот уж два абсолютно разных человека: он – легкий, откровенный, а вы, по-моему, держите все внутри – свое одиночество, тоску по далекому дому и, может быть, девушке…

Так неожиданно проникла она в его, замкнутое от других пространство, что ему стало больно и хорошо, словно от рук матери, когда та врачевала его детскую рану. Растроганный, он сел на скамью рядом с Юдит.

– Что же не дает вам покоя, грустный приятель веселого Сеньки?

И вдруг он пожаловался:

– Я люблю вас!

Она улыбалась:

– Все хорошие люди должны любить друг друга.

Андрей молчал. Он видел Юдит всего один раз, и то мимолетное впечатление только усилилось сегодня – ее маленькое, с гладкой золотистой кожей лицо казалось слишком хрупкой оправой для тяжелых черных глаз.

– Нет, я не хороший человек, – сказал он угрюмо. – Я – предатель! Вот вы говорите о чем-то, и я притворяюсь… что наша беседа очень интересна, но это ложь. А правда в том, что мне нужно, – лихорадочно проговорил он, – поцеловать… ваши губы…

Юдит не выразила возмущения, даже не отодвинулась от него. Она просто перестала присутствовать, удалилась куда-то, и оттуда донесся к Андрею ее внезапно поблекший голос:

– Зачем вы все испортили? При всем нашем тепличном воспитании мы, девушки из религиозных семей, не так уж невежественны. Мне многое известно от замужних подруг, у Клары я смотрю телевизор, читаю романы – у нас дома это нельзя – и скажу без обиняков: то, что происходит между мужчиной и женщиной, вызывает у меня отвращение.

Его это не обескуражило:

– Ну, другой способ продолжения рода не найден.

– Вот-вот: продолжение рода, инстинкт, одна из многих функций организма, не очень эстетичных и связанных с естественной грязью, даже кровью.

– Но без этого мы вымрем! – не сдержал досаду Андрей.

– Почему же? Нынче это возможно и без участия мужчины. Знаете, – она слабо усмехнулась, – мои родители сошли бы с ума, если бы я упомянула об этом при них, но однажды еврейка уже родила сына, оставшись непорочной.

Андрей рассеянно теребил разметавшиеся пряди своих волос, и Юдит казалось, что они плавятся, как серебро от жаркого солнца, обжигая его пальцы.

– Вы, как и я, любите сказки, – пробормотал он. – Но это из нового, христианского завета! Странно, что вы напоминаете о Христе мне, русскому, к тому же э… эпи…

– Эпикорос! (Атеист) – снова пришла она ему на помощь. – Да и как можно делить сказки? Ведь каждая из них выражает общее стремление к совершенству и чистоте. А у девушки есть и реальная возможность достичь этого – остаться девственницей.

И добавила тихо:

– Меня тронула ваша откровенность. Так вот, в память о нашей недавней дружбе, – юмор не был ей чужд, – мне тоже хочется сделать вам признание: я вряд ли выйду замуж. Брак, по-моему, это просто узаконенный разврат.

Андрей был ошеломлен. Мысли его путались, и одна из них шептала ему: тебе опостылела женская опытность, а что делать с ее противоположностью?

– Наверное, вы никогда не были… влюблены, – с горьким превосходством упрекнул он Юдит, и ее опущенные веки дрогнули. – Мой собственный опыт тоже мал, хотя я уже знаю: любовь очищает все, что без нее… низменно. Ваши слова необычны, но я будто ожидал что-то такое с первой встречи. С тех пор мои мысли постоянно заполнены вами. Не пугайтесь, тут нет и намека на что-либо… об этом я запрещал себе думать, чтобы не оскорбить вас.

Серые бесхитростные глаза Андрея, прерывистые нервные фразы, которые он старался как можно правильнее перевести, выражали его чувства так открыто и сильно, чуть ли не патетично, что в ее среде этого нельзя было представить и встречалось только в книгах, которые Юдит читала тайком.

– А желание… прикоснуться к вам, – слышала она, – это попытка удержать вас… единственную среди чужих. – И вдруг он выдохнул в отчаянии. – Я люблю тебя, люблю! – и она улыбнулась, потому что Андрей опять перешел на русский, а он, ободренный этим и уже не владея с собой, впился губами в ее влажно раскрытый рот. На мгновение – бесконечное для него мгновение – Юдит замерла, также лишенная воли, потом резко отшатнулась и, ударившись головой о чугунную ограду, стала медленно опускаться вниз. Андрей подхватил ее внезапно отяжелевшее тело и похолодел. Она была без сознания.

Глава вторая

Одно внезапное мгновение без видимой причины и с одинаковым равнодушием губило надежду или, наоборот, несло спасение отчаявшемуся и называлось «случаем», словом непостижимым и всесильным, как Адонай, Саваоф, Аллах и, возможно, было еще одним именем того же Бога, в которого Андрей не верил, хотя признавал, что тот в своем ослепительном отсутствии влияет на судьбы людей больше, чем любое реальное явление, – случай этот создал Андрея на третьей от Солнца планете не спрутом, не ястребом, не волком, а человеком, сделал так, что он родился в Петербурге, уехал работать на чужбину, полюбил еврейку и сейчас мучительно ждал чуда в больнице «Шаарей цедек», где врач, склонившийся над Юдит, знал, что после колоссальных усилий, когда больной возвращается, наконец, к жизни, что-то, непонятное и властное, может мгновенно превратить победу в поражение…

– Она очнулась! – раздался голос над головой Андрея.

– Что? – не сразу понял он.

– Сотрясение мозга, полагаю, несерьезное, – пояснил врач, худой, в тяжелых темных очках. – Я дал ей успокоительное, пусть побудет под наблюдением до завтра.

Андрею позволили остаться возле Юдит на правах мужа, кем он представился в приёмной. Это вырвалось машинально и удивило его самого. Он не мог предвидеть будущее, но осторожность говорила ему: так надо. Тот самый случай, которому он не переставал удивляться, отдал ему почти незнакомую девушку, и с тех пор Андрея вело какое-то вдохновение, знающее, как удержать её навсегда.

Кроме Юдит, в палате лежала длинноносая мужеподобная девица, беспрерывно ворочающаяся с боку на бок. Иногда она вставала, страдальческой тенью маялась в полумраке и однажды, призналась Андрею тонким, ломающимся фальцетом: тяжело, милый. Ему было жаль её, но он понимал, что это просто избыток жалости к Юдит, разметавшейся, как усталая девочка, на белых простынях.

Утром вбежала сестра, белокурая и толстая, дала Андрею ванночку с водой, сказав по-русски:

– Земляк, тебя как зовут? Я Варя из Самары. Можешь слегка помыть жену – лицо, шею, грудь, а я той займусь, – она хихикнула, кивнув на соседку Юдит. – Ты не поверишь, это был мужчина, а после операции – уж не знаю, что получилось. Ну, сделаешь?

Вот и первое испытание в той новой действительности, которую он сам придумал. Чувствуя себя вором, Андрей осторожно провел влажной марлей по усталому лбу Юдит со сбившимися прядями черных волос, бледно-золотистым щекам, полудетскому рту, казалось, обиженно вспухшему от его вчерашнего поцелуя. Он не хотел думать, что будет дальше, отдав власть пальцам, которые как бы самостоятельно тронули круглый подбородок, скользнули вниз и застыли над узким воротом ее халата. Сам же он старался смотреть на яркую картинку в углу, но тело его, не умевшее лгать, уже ощутило тепло, идущее от груди Юдит, и словно укололось ее острыми сосками. Андрея охватила дрожь, но тут снова раздалась волжская окающая речь, он стряхнул с себя наваждение, заметив, что его рука по-прежнему висит в воздухе, а Юдит впилась в него огромными глазами. Ну, слава Богу, очнулась, сказала Варя, и упрекнула Андрея, что же ты копаешься, надо все окончить до врачебного обхода. Внезапно ему стало ясно, что сейчас произойдет, и прежде, чем сестра успела распахнуть халат на Юдит, он отвернулся и быстро вышел.

Андрей бесцельно бродил по коридорам, пока уже знакомый ему врач не пригласил в свой кабинет. «Доктор доктор Гохберг» гласила табличка на двери.

– Я настоял на такой надписи, потому что, кроме диплома терапевта, у меня еще и ученая степень в психологии, – объяснил он, снисходительно отдавая должное собственной персоне. – Как мы себя чувствуем?

– Мы? – позволил себя иронично переспросить Андрей.

Тот не обратил на это внимания. Сняв очки, он подписал несколько бумаг и поднял к Андрею бледную физиономию:

– Юдит можно взять домой. Нет никаких последствий её падения, если не считать маленькой шишки на затылке. Кстати, кем она нам приходится?

Оставалось неясным, что означает множественное местоимение – профессиональную привычку или участие в волнениях собеседника.

– Жена, – последовал наглый ответ.

– Бросьте! Я был свидетелем инцидента в палате и понял, что вы еще не видели ее в полном естестве, – он вдруг по-мальчишески озорно подмигнул.

Андрей решил возмутиться, но слова врача звучали спокойно и профессионально, будто он размышлял вслух над абсолютно отвлеченной проблемой:

– Конечно, она совершенно особенная. Красива, невинна, чиста – качества, которые редко соединяются вместе, а совместясь, становятся сокровищем. Однако я не завидую вам. Анатоль Франс сказал как-то: невинные девушки есть, и это истинное несчастье. От себя добавлю – особенно в наш развращенный гедонический век.

Поверх вазонов с фиолетовой бегонией, стоящих на подоконнике, Гохберг окинул взглядом маячившие вдали нагромождения камней:

– Развалины домов – не самое страшное разрушение вокруг нас. Знаете, я человек тихий, меня с детства пугали рассказы об исторических катаклизмах: первой и второй мировых войнах, о революциях – буржуазной, затем большевистской, а по сути еврейской, и антиеврейской – нацистской, установившей Третий Райх, и Четвертый Райх, так я окрестил бы сексуальную революцию по имени ее вождя – Вильгельма Райха. Очень веселая, она тем не менее внесла печальный вклад в падение всеобщей морали. Человеческие ценности были перенесены из верхней половины тела в нижнюю. Тем, кому не дано прославиться умом или талантом, предоставлен теперь шанс выделиться иными способностями – например, количеством совокуплений на единицу времени или внушительностью половых органов. Любопытно, что когда наиболее примитивные племена черной Африки осознали, наконец, необходимость набедренной повязки, авангард белой цивилизации призвал публично обнажить все, что раньше считалось срамным. А дальше – наркотики, американские боевики, где герой ежеминутно посылает своих партнеров «ту фак», порножурналы с женскими ногами, раскрытыми каждому, в том числе детям, которые зовут друг друга «бен зона», сын проститутки, не понимая, что пачкают и себя, и собственных матерей, – Гохберг снова подмигнул Андрею, а тот, как и в первый раз, вздрогнул от неожиданности.

– Извините, – объяснил врач, – у меня врожденный тик, – и, снова водрузив на нос очки, продолжал:

– Многие из нас, даже самые уязвимые, смирились, бессильно отступили перед новой действительностью. Но существуют редкие натуры, которые никогда не привыкнут к постоянной пошлости и грязи, и их жизнь становится беспрерывным страданием. Уверен, что наша возлюбленная – среди них.

– Моя возлюбленная! – собственнически сказал Андрей.

– Что? Да, да, конечно, – пробормотал Гохберг.

За темными линзами врача, казалось, не было глаз, а только запавшие тревожные впадины, как у слепого, видящего то, что скрыто от зрячих.

– Я распознал особую ранимость Юдит по ее реакции на то, что произошло между вами. Она была в истерике, полагая, что вы видели ее голой, и понадобилась моя помощь, чтобы ее успокоить. Однако это спокойствие обманчиво. Должно быть, Юдит нашла единственную возможность очистить себя от унижения. Догадываетесь, какую?

Андрей догадался. Мысли и чувства его были полны этой странной девушкой, которую легко объявил своей женой. И все же то, о чем говорил врач – женитьба – рисовалась его воображению чем-то грубым и лишним, вроде клетки для двух птиц, не стремящихся улететь друг от друга. Но Юдит, Юдит! Воспитание сыграло с ней хитрую шутку. Как остро восприняла она свой мнимый позор, если замужество, бывшее до сих пор неприемлемым, вдруг представилось ей спасением!

– Кроме того, – методично продолжал Гохберг свой психоанализ, словно записывая его в карточку пациента, – по ее одежде можно понять, что она из религиозной семьи. Еврейка, даже родившаяся в галуте, никогда не слыша о едином Боге и не зажигая субботних свечей, хранит в крови отвращение к половому акту, которое идет от мистического первородного греха. Что же говорить о верующей женщине! Вы будете иметь дело не с Юдит, а с Саррой, нашей праматерью – именно нашей! – подчеркнул врач, – забеременевшей только в глубокой старости, наверное, потому, что всегда сопротивлялась супружеским притязаниям Авраама.

– Вы не любите верующих? – спросил Андрей.

– Я признаю, что они – реальная сила, способная сдержать деградацию, падение морали, разврат. После того, «что случилось», когда всеми овладела паника, они, единственные, не пали духом и поэтому на выборах взяли большинство голосов, включая таких заклятых атеистов, как я. Мы знали, что заплатим за это ограничением многих свобод, но тогда казалось, что порядок и спокойствие в стране стоят мессы. Теперь все выглядит несколько иначе. Кстати, операции по изменению пола, подобные той, что перенесла соседка Юдит, больше проводиться не будут. Они запрещены.

Доктор протянул ему конверт с назначениями:

– Так обстоят дела. Желаю удачи.

Андрей вернулся в палату после того, как окончили разносить завтрак. Юдит уже была одета и причесана, но к еде не прикоснулась. Оказалось, что пройти к ней было не так-то просто из-за группы девушек, окруживших кровать носатой соседки. Очень возбужденные чем-то, они говорили все разом и часто смеялись. Андрей поднес чашку с кофе к запекшимся губам Юдит, и она, вопреки его опасениям, выпила.

– Хочешь, уедем из Иерусалима? – спросил он и подумал, что хотя бы в одном иврит удобен: не нужно искать повода для перехода от далекого «вы» к близкому «ты». – Я живу в Эйн Карем, где нет развалин и городского шума и еще остались старые тенистые деревья и нетронутая трава. У меня там домик, и в нем пустует большая светлая комната. Ты будешь совершенно свободна. Да, я… – как это? – эпикорос, но и у меня в душе тоже есть святое, чем можно поклясться. Клянусь: ни я, ни кто-либо другой не станет тревожить тебя. – Он тронул ее руку. – Я буду невидим и неслышим, а если тебе понадобится друг – он будет рядом, за стеной.

Его голос потонул в хохоте девушек, сидящих у соседней постели, и он досадливо оглянулся.

– Не обращай внимания! – сказала самая веселая из них, с крашенными в бордовый цвет волосами. – Мы все делаем вместе, поэтому получается так шумно. Понимаешь, у нас в джаз-банде три девушки и один парень. Вдруг директору приходит в голову идея – уволить его, чтобы был чисто женский ансамбль. Тогда наш приятель исчезает…

Ее подруга, в черной рубахе до колен, продолжила:

– После долгих поисков мы находим его здесь…

Третья, необычайно высокого роста, подхватила:

– Выясняется, что он сделал себе операцию, и теперь… кто ты?

– Я думал… думала… – пропищала та, что лежала на кровати. – Я всегда чувствовал, нет, чувствовала…

– Ну просто спикер палаты! – сострила бордовая, и они стали хохотать все вчетвером.

Тут в дверях появились два новых посетителя, как-то очень похожие друг на друга в своей невзрачности, с испуганно-счастливыми физиономиями.

– Хвала Господу! – сказал мужчина, а женщина кинулась целовать Юдит.

– Мама, папа! – говорила та, беспокойно улыбаясь.

Сильное волнение уже вернуло краску на ее губы и блеск – темным глазам. Трудно было найти в ней что-либо общее с этими людьми, и Андрей еще раз убедился в том, что она принадлежит к особой породе. А может быть, родители извели, опустошили себя, отдав ей щедро и до последней капли все свои соки?

– Мы чуть с ума не сошли, пока нам не позвонила отсюда наша знакомая, старшая сестра, – радостно рассказывала мать. – Правда, Моше?

Муж кивал, исподволь косясь на Андрея, и тот, чтобы никого не смущать, повернулся к веселой девичьей компании, словно был с ними вместе.

– И теперь у нас в джазе, как в кино, только девушки, – ликовала та, что была с бордовыми волосами. – Я – труба! – она издала ртом резкий, почти металлический звук. – Та-та-та!

– Ты говорила, что побудешь у Зивы всего неделю, – упрекнула мать Юдит.

– Там хорошо, мама, тихо, спокойно…

– А я – ударник! – поклонилась Андрею девушка в черной рубахе, отбивая дробь на крышке столика. – Пам-пам-пам!

– Подруга не может заменить семью, – нахмурился отец. – Тебе известно, что должен прийти рав Бар Селла и с какой целью. Это большая честь для всех нас. Почему же тебя нет дома?

Юдит прошептала:

– Ты знаешь почему… И мама тоже. Из-за постоянных ссор между вами. А причина всего – молоденькая продавщица в нашем магазине…

– Я – сакс! – продолжала знакомство самая высокая, нажимая на воображаемые клапаны. – По-по-по!

Отец взорвался:

– Ты, девчонка, не можешь вмешиваться в дела родителей! Не хочешь жить с нами – не надо! Пойдем отсюда, Малка!

– Ну, а я – бас! – жиденьким фальцетом сказала новоиспеченная женщина, как бы перебирая струны гитары. – Тум-тум-тум!

Моше потянул жену к двери, его лицо дрожало, ноги спотыкались, словно путаясь в диком ритма джаза, а Малка тихо плакала:

– Что это?.. Что это такое – «тум-тум-тум»?..

Юдит смотрела им вслед глазами, полными слез.

Из-за непрерывных взрывов смеха Андрей еле уловил ее слова:

– Мне тоже нужно идти. Зива, моя подруга, даже не знает, где я была эти сутки… Простите, что разочаровываю вас. В какую-то минуту мне показалось, что я совсем свободна… но это ошибка… Не провожайте меня…

Юдит медленно прошла к выходу, затем – к стоящему на площади автобусу. Поднялась на ступеньки, взяла билет. Мимо поплыли недавно высаженные деревца, дома – новые и те, от которых остались только стены. Раньше она умела не замечать этого, представляя себе высокие красивые здания, стоявшие здесь когда-то. Нет, сейчас Юдит видела перед собой другое, странное – серые, сосредоточенные на ней одной глаза Андрея, но не лучисто-светлые, а словно погасшие навсегда.

Она вздрогнула, осознав, что все происходит на самом деле: там, на улице, в своем красном стареньком «форде» ехал он, провожая ее безнадежным взглядом.

Юдит втиснулась в глубокое кресло, почти не дыша и не поворачивая головы, и в то же время знала, что тот все еще рядом. Так продолжалось одну, две остановки, три. Потом Андрей пропал, и Юдит – тоже. Она словно перестала ощущать себя, понимать, что хочет и зачем живет. Все стало бессмысленным.

Внезапно пассажиры зашумели, возбужденно показывая на что-то. Она оглянулась и ахнула: вдали, за широким задним окном стояла красная машина, охваченная дымом.

– Остановите! – крикнула Юдит.

Водитель, пораженный отчаянием в ее голосе, осадил к тротуару, она побежала, бессознательно повторяя имя Бога, и вот оно – Андрей жив, невредим и, весь в копоти, возится с какими-то проводами.

Увидев приближавшуюся к нему Юдит, он ударился головой о поднятый капот и, в отличии от нее, вспомнил черта. Но это было последнее слово Андрея, потому что способность говорить оставила его. Не надолго, впрочем.

– Хочешь помочь? – сердце его глухо било в грудь. – Нужно сесть и нажать на газ. Эту педаль.

Он снова склонился над мотором:

– Еще раз! Сильнее! – гаркнул он, уже не совладая с сумасшедшей радостью.

Послышалось знакомое урчание. Никогда он так не любил свою старенькую «какамайку»!

– Подвинься! – пожалуй, это было сказано очень уж по-супружески. Засмеявшись, Андрей рванул вперед, а она обиженно поджала губы…

Но нетронуто зеленая трава, смолистое дыхание кипарисов, встретивших их в долине, свободный полет птиц под облаками постепенно оттеснили волнения и тревогу, причиной которых, казалось, был сам город.

Они подъехали к яблоневому саду, и Андрей показал на небольшой домик с голубыми оконными рамами:

– Прошу, – он сделал приглашающий жест.

Юдит задумчиво глянула вокруг, вздохнула и, как бы не заметив дверей, прошла по тропинке вверх между холмов, поросших ромашкой и клевером. Андрей дал ей время наполниться вкрадчивым обаянием Эйн Карема, где, похоже, ничего не изменилось с древних времен: библейская гора Ор, своей тенью умеряющая летний зной, тишина, осенью – жирный запах давленных маслин и ранней весной – буйное розовое цветение миндаля.

Он быстро совершил разбойничий набег на курятник и огород (и то и другое, вместе с жильём Андрея, принадлежало Нисиму, семидесятилетнему темнокожему чудаку). Впрочем, хозяин не дорожил земными благами. Под его теплым крылышком всегда ютились постояльцы, платящие гроши, и откровенные нахлебники, и он, потеряв почти всю семью в страшном переходе из Таймана, относился к своему окружению, как к близким родственникам…

Юдит вернулась покоренная, посветлевшая, села за колченогий стол под яблоней со спелыми плодами и улыбнулась:

– Умираю от голода.

Суетясь, он пододвинул к ней только что приготовленную яичницу, помидоры и лук, первобытно яркие и сочные, будто хранящие секрет простых, давно забытых радостей:

– За кошерность не ручаюсь, но все очень свежее и мытое родниковой водой из колодца.

Она смело и с удовольствием разделила с ним эту роскошную трапезу.

– Ты можешь уехать в любую минуту, – взволновано сказал Андрей, – но там твое прошлое, а здесь… будущее, и еще кое-что, такое же важное. Я хочу, чтобы ты почувствовала… как это звучит на моем языке. Попробуй… повторить за мной: я люблю тебя!

– Лу-блу те-ба! – прилежно, по слогам произнесла Юдит, словно учила сама себя.

– Есть ли в твоих словах что-нибудь, – спросил он, – кроме урока педагогики?

Она не ответила.

Андрей сорвал с ветки два красных ионатана и повел Юдит в старый Эйн Карем по узким изломанным улочкам, сплетавшимся в странный сюрреалистический узор, где история соединялась с легендой и сказкой. Там, по преданию, родился Иоанн Креститель, дальше, почти скрытый высокой стеной, стоит монастырь, который начала строить русская княгиня Елизавета, но не закончив, уехала на родину и была расстреляна со всеми домочадцами Николая Второго. Слева, над обрывом, темнел вход в пещеру, где, говорят, когда-то прятались от погони влюбленные, еврейка и араб, а после смерти их тела превратились в два дерева.

Юдит, потрогав почти сросшиеся вместе ветви алона и элы, перевела грустный взгляд на Андрея, словно спрашивая: «А мы, что ждет нас?»

И Андрей, помогая ей переступать с одной каменной глыбы на другую, вдруг ясно ощутил глубину пропасти под их ногами…

Только Нисим, хозяин, сразу поверил в их счастливое будущее. По обыкновению он колдовал над чем-то в своем винограднике и издали окликнул Андрея. Сам похожий на колдуна, с жесткими буграми на темной физиономии и мелко вьющимися косичками, он был как-то благодушно и располагающе безобразен.

– Вот, привел новую квартирантку! – представил гостью Андрей.

Тот понимающе смотрел на них:

– Очень рад! Здесь хорошо.

Из-за густых листьев прозвучало звонкое эхо:

– Хорошо!

Тут они заметили малыша, белокожего и черноволосого.

– Это Туви! – тепло сказал старик. – Мать работает. А он со мной.

Андрей кивнул:

– Мы знакомы, верно, Туви?

– И сколько тебе лет? – поинтересовалась Юдит.

– Заткнись! – буркнул ангелочек, насмешив взрослых.

Хозяин срезал тяжелую янтарную гроздь и преподнес, как цветы, девушке, с которой не сводил глубоких внимательных глаз:

– Вот приходит чужой. И забирает у нас лучшее.

Охнув, он сел на траву и предложил им место рядом с собой:

– Благодать, верно? А я родился в Таймане. В нищете и унижении. Потом семья пошла сюда. Через пустыню. Без воды, без еды, – незалеченная астма вынуждала его делать частые паузы. – Думалось, все мы умрем в дороге. И точно – в живых остались. Только я с братом.

Старик помолчал, стараясь отогнать от себя безрадостные воспоминания.

– А здесь – красота! Все, что вокруг. Посажено собственными руками. Говорили мне. В Эйн Карем лоза не привьется. А вот она, родная! Мне тут каждый листочек знаком. Даже будто слышу их голоса. Может, я в прошлой жизни был виноградным кустом.

Заскорузлая ладонь Нисима легла на кудрявую голову мальчика:

– Как думаешь, капара?

Тот высунул ему длинный язык и пополз за каким-то жучком.

– А Хаим, мой братец. Считает меня ненормальным. Не говорит прямо. Хочу твой виноградник, сад, дом. Только трезвонит всюду. Чокнутый, мол, я. Чтобы упрятать в психушку…

Старик всполошился, не видя мальчика.

– Где же этот непоседа? Его нельзя отпускать. Сбежит!

Кряхтя, он стал искать среди кустов – и тоже исчез. Юдит беспокойно смотрела ему вслед:

– Меня пугают внезапные исчезновения. Люди иногда не возвращаются.

– Да вот он! – сказал Андрей.

– Не вижу.

– Вон мелькнули его глаза!

– Это ягоды винограда блестят на солнце.

– А рядом – длинные вьющиеся волосы!

– По-моему, там молодые побеги цепляются друг за друга.

– Но нельзя же… не различить его мускулистые руки!

Юдит улыбалась:

– Нет, это толстые стволы лозы.

Андрей, однако, был серьезен.

– Не пойми меня буквально, – сказал он. – Я говорю… об общности Нисима с природой. Он словно сделан из самых необходимых – как это? – частиц, что составляют мир вокруг нас. Такие люди не умирают… просто переходят в растения, плоды, цветы. А я иногда… чувствую себя таким искусственным, никчемным.

Юдит сказала задумчиво:

– У тебя есть то, чего не хватает многим – воображение. Да и у меня оно в избытке. Мы очень похожи.

– Правда? – улыбнулся Андрей.

Он потянул Юдит домой, показал ее комнату, ту, что больше и светлее, и оставил одну.

К вечеру осторожно постучал, а, войдя, поразился произошедшей перемене. Он редко заглядывал сюда. Здесь скопилось множество случайных вещей, приобретенных хозяином в разное время, которые уже не помнили своей первоначальной цели и доживали долгий век одинокие, никому не нужные. Внезапно они были растормошены, очищены от пыли и, расставленные в обдуманном порядке, осознали смысл своего существования, как и сам Андрей с появлением Юдит в его жизни.

Так он узнал ее аскетический нрав: все лишнее было выдворено в чулан, и тогда открылось свободное пространство, ограниченное лишь самым необходимым: монашеский узкий диван предназначался не для сновидений, а чтобы спать спокойно и глубоко, медная гравюра предавалась воспоминаниям о бывшем Иерусалиме, и желтая настольная лампа нетерпеливо ждала вечера, чтобы очертить вокруг строгий овал света.

Задумчивая, свежая после принятого душа, Юдит, как он хотел думать, ждала его.

– Посмотри! – сказала она.

Андрей проследил за ее взглядом – у него на плече застыла маленькая ящерка.

– Это мой друг Гекко, – познакомил он их. – Я нашел его в развалинах, взял сюда и откормил мухами.

Хрупкое, почти прозрачное животное как бы излучало изнутри зеленый свет.

– Гекконы тоже, наверное, мутировали, как цветы в сквере, где мы… встретились с тобой. Можешь потрогать его.

Поколебавшись, Юдит коснулась гибкой шероховатой спинки ящерки, и та стала краснеть.

– Видишь, ему передаются наши чувства. – Андрей сжал ее руку. – Ты очень волнуешься, правда?

Потом огляделся вокруг:

– Тебе чего-нибудь не хватает?

Юдит ответила тихо:

– Мамы.

Ее распущенные черные волосы блестели, покрытые, словно росой, искрящимися каплями.

– Отец все свое свободное время проводит в молитвах, оставив ей, как принято у нас, заниматься детьми. Потом произошло страшное: моя сестра Орли погибла, когда «это случилось»… Мы родились близнецами, росли как единое существо, и меня постоянно терзает вопрос, почему она, а не я… После той страшной ночи жизнь родителей сосредоточилась на мне, а я их предала. Я поступила так и с Натаном Бар Селлой. Мы с ним соседи, дружили с детства, и как-то само собой подразумевалось, что будем вместе и дальше.

Юдит, внезапно устав, закрыла глаза.

– Вместе с Орли не стало и моей веры. Я долго ни в чем не признавалась никому, пока Натан не догадался сам. Раву запрещено жениться на эпикорсит, и чтобы не потерять меня, он готов был снять с себя сан. Но это сломало бы ему жизнь. Он умен, честолюбив, несмотря на молодые годы, признан авторитетом в толковании Талмуда, и его ждет большая карьера. Я не могла принять такую жертву.

– И вдруг ты встречаешь гоя… без должностей и званий, только с одним достоинством… голубой кровью в жилах.

– Что? – не поняла Юдит.

– Мой прадед был – как это? – дворянин, – фамильный подбородок Андрея надменно выпятился. – Вот визитная карточка… аристократа. На него можно вешать чайник. Где он у тебя? – Он усмехнулся. – А главное во мне… что я умею любить… как уже никто не любит. Мне кажется, я последний, кому это дано…