Текст книги "На необитаемом полуострове"

Рамиз Аббаслы
На необитаемом полуострове

© Рамиз Аббаслы, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Известный азербайджанский писатель, переводчик художественной литературы Рамиз Аббаслы – автор шести книг, множества статей и переводов. Его первая книга «Школа семи деревень» (Баку, 1994) сразу же стала бестселлером, принесла автору известность в литературном мире – за нее он был удостоен награды «Творческий успех». Рассказы, переводы, статьи публиковались во всех газетах и журналах Азербайджана.

Рамиз Аббаслы – двуязычный автор, пишет на азербайджанском и русском языках. Его рассказы и статьи на русском языке публикуются в российских журналах; первая русскоязычная книга («Песня слепого») вышла в Москве в 2019 году, участвовала в Московской международной книжной выставке-ярмарке – 2019 и попала там в список хитов. Автор – финалист Евразийского

Литературного фестиваля фестивалей «ЛиФФт»-2019, победитель Международного литературного конкурса памяти М. Ю. Лермонтова – 2019. Русские литераторы высоко ценят творчество Рамиза Аббаслы. Его рассказы посвящены культуре азербайджанского народа, но иногда в них затрагиваются и особенности иных культур, причем очень корректно и с большим уважением. Такой подход вызывает интерес и ответное уважение к культуре самого автора. Произведения Рамиза Аббаслы современны, поистине величественны в своем внимании к деталям, глубине чувств и необычности сюжета – это новая проза, новый взгляд на мир.

На необитаемом полуострове

Мне приходилось иногда слышать, казалось бы, необидные упреки: «Ты способен только сидеть и читать книгу». Так говорили люди, которые меня хорошо знали, и они хотели сказать, что я как молодой человек не способен на реальные дела: где-то работать, решать практические вопросы, делать себе карьеру… Это нехорошая характеристика, в глубине души я даже обижался, но не спорил с ними. Вместе с тем был уверен, что эти люди заблуждаются. Ведь, будучи учеником средней школы, я очень хорошо помогал своим родителям в ведении нашего хозяйства: мы держали скот, у нас имелся еще большой приусадебный участок. А там было очень много работы. Честно говоря, среди своих сверстников я больше всех и лучше всех работал, чтобы семейное хозяйство процветало. С другой стороны, я и учился хорошо. Да, так было. А потом условия изменились: я переехал в город и стал студентом. Учился в самом престижном вузе – в университете. В то время очень трудно было поступить в университет. Я же справился с этой задачей: поступил на дневное отделение, учился и уже перешел на пятый курс. А те люди продолжали говорить: «Ты способен только сидеть и книгу читать». Незнакомые же говорили по-другому.

– Молодой человек, чем вы занимаетесь? – иногда спрашивали меня.

– Я студент, – отвечал им я.

– А где вы учитесь?

– В университете.

– В университете! – говоря так, они с заметным удивлением осматривали меня с ног до головы и, казалось, даже не верили, но все равно хвалили: – Ты молодец.

После завершения учебы я попал в коллектив, где работали и мои сверстники. Но эти молодые люди в основном были без высшего образования. Только одна девушка заочно училась в каком-то техническом вузе. И когда меня представили ей и сказали, что молодой человек, то есть я, после завершения учебы в университете по направлению пришел к ним работать, девушка заметно засмущалась и отпрянула, как будто от чего-то неприятного. Не могу сказать, отчего она так смущалась и почему ей стало неприятно. А точно помню, что при виде этой красавицы я про себя подумал: «Вот обнять бы ее тонкую талию и…» Ничего не поделаешь, она была очень соблазнительна. Может быть, без предварительной подготовки такая лобовая атака – даже мысленно – ей не понравилась бы, и, посчитав это дерзостью, она бы отпрянула. Но это маловероятно, потому что, как потом мне передали, в таких делах она была опытна и, оказывается, несколько лет флиртовала с начальником отдела. Скорее всего, ее отпугнул мой ветхий костюм, и, наверное, по ее мнению, молодому человеку после завершения учебы в университете следовало бы явиться на работу не в таком барахле, а одеться поприличнее. В своем поношенном и ветхом костюме я был похож на бедного пенсионера, который годами ходит в одном и том же уныло-сером одеянии, купленном давно – «до нашей эры», то есть когда он еще не был пенсионером, а работал. А если бы в начале четвертого курса я не решил, что обязательно куплю себе костюм, наверно, даже этого не было бы.

На четвертом курсе в начале учебного года я решил, что куплю себе костюм. Поэтому двадцатого сентября, получив стипендию за три месяца – июль, август и сентябрь, – я поехал в центр города и зашел в ЦУМ. Там продавались хорошие импортные костюмы, и в основном все это было производство братских социалистических стран – в то время у нас, в Советском Союзе, так называли ряд восточноевропейских государств: Болгарию, Румынию, Югославию, Венгрию, Чехословакию и т. д. Цены же на эти костюмы начинались с девяноста рублей. А мне надо было решить задачу: на сто пять рублей купить костюм, пятнадцать рублей заплатить за квартиру, а на оставшиеся деньги жить до следующей стипендии. Быстро прикинув, я понял, что в данной ситуации задачу с такими данными решить невозможно. Настроение испортилось. Я вышел из ЦУМа, прошел через парк фонтанов. А там, напротив парка, в ряду красивых двухэтажных домов, ближе к пассаж-базару, на первом этаже, был большой промтоварный магазин. Я зашел туда. Там тоже продавались хорошие импортные костюмы. Они тоже были производства братских социалистических стран. Здесь тоже, как и в ЦУМе, цены начинались с девяноста рублей. «Вот не везет – и все», – подумал я. Но, несмотря на это, поиски продолжались, я надеялся на счастливый случай: может быть, среди этих костюмов найду тот, который стоил бы дешевле – например, семьдесят рублей.

Я долго возился. Поиски не прекращались. Но, видимо, наблюдая за мной, один из работников магазина – очень аккуратно одетый мужчина лет тридцати пяти – не выдержал и подошел ко мне.

– Гардаш, тебе костюм нужен? – спросил он.

– Да, – сказал я.

– Какой, импортный или местный?

В то время в Баку были и швейные фабрики. Они работали на полную мощность: месячный, квартальный, годовой и пятилетний планы выполнялись на сто три целых и шесть десятых процента. В магазинах было полно бакинских костюмов. Но ни один уважающий себя человек не покупал их, потому что они были некачественны и некрасивы на вид, даже уродливы. Купить местный костюм считалось позором; лучше было бы ходить в старых лохмотьях, чем в новом костюме производства Бакинской швейной фабрики имени Володарского. Естественно, я тоже не хотел опозориться, поэтому сказал:

– Импортный.

– У нас здесь очень хорошие импортные костюмы, – заверил продавец.

– Да, я вижу. Но цены…

– Ты студент?

– Да. Откуда узнали?

– Это видно. Где ты учишься?

– В университете.

– Молодец. А на каком курсе?

– На четвертом.

– Учишься на четвертом курсе университета, а одет-то не по-университетски. Тебе нужен хороший костюм.

– Я тоже так думаю. Поэтому и зашел сюда.

– Скажи честно, вот в данное время сколько ты можешь заплатить за костюм?

– Во всяком случае, девяносто рублей не могу.

– Если не секрет, сколько?

– Не более семидесяти рублей.

Мужчина открыл боковую дверь – видимо, это было подсобное помещение, скорее всего, склад магазина – и мгновенно исчез. А буквально через две минуты он появился с каким-то костюмом в руках.

– Ты возьми это, заходи за эту занавеску и там примеряй. На правой стороне от зеркала есть выключатель для освещения.

Я зашел за занавеску, включил свет. При ярком свете, стоя перед большим зеркалом, я начал проверять этикетку, ткань, подкладку, пошив, цвет… Костюм болгарского производства, серого цвета с синеватым оттенком – это как раз тот цвет, который я люблю. После предварительной проверки я начал примерять. И пиджак, и брюки были как раз впору. «Сволочь, все знает, – подумал я. – Даже не спросил, какой размер я ношу, а принес то, что мне нужно».

– Примерил, нормально, – сказал я продавцу, но при этом постарался скрыть свой восторг, с тем чтобы он, узнав об этом, не передумал поднять цену. – Интересно, а сколько стоит он?

– Это такой же костюм, который на витрине стоит сто рублей. Разница в ценах объясняется тем, что в его материале синтетики на пятнадцать процентов больше. Подумаешь, большое дело! Костюм, безусловно, хороший. На складе базы, где мы их берем оптом, один такой стоит шестьдесят рублей. Своим знакомым и хорошим людям я их продаю из-под прилавка за семьдесят рублей. Ты студент, учитывая это, с тебя я возьму шестьдесят пять рублей. Если у тебя денег мало, можешь даже этих пяти рублей не давать…

Я был тронут великодушием совершенно незнакомого человека. Одновременно больно сжималось сердце, потому что некоторые мои знакомые, даже кое-кто из родственников, работали в другой части города в таких же магазинах и часто видели меня. Безусловно, такие же костюмы получали и они. Но они никогда мне ничего подобного не предлагали, даже намека не было.

– Нет-нет, что вы! Так нельзя. Я дам вам шестьдесят пять рублей. Сейчас у меня деньги есть: я получил стипендию. Вы и так делаете мне большое одолжение. Спасибо, – сказал я.

Кто же был этот человек? Сейчас я очень сожалею, что не спросил его имя. Я увлекся костюмом и забыл спросить. Обязательно надо было узнать и запомнить на всю жизнь.

С этим замечательным продавцом мы расстались как добрые друзья. Он мне сказал, что через два месяца они получат хорошие импортные плащи, а среди них иногда бывают и недорогие – за пятьдесят-шестьдесят рублей, нормальные плащи с теплой подкладкой. «Я тебе дам хороший плащ, – сказал он, – их можно носить даже зимой как пальто». Но, к сожалению, этот добрый человек ошибся: наверное, думал, что каждый месяц у меня в кармане бывает лишних шестьдесят рублей. Я это осознал сразу, но был взволнован, находился в состоянии эйфории и под шумок ему обещал, что через два месяца опять зайду в их магазин и куплю недорогой, но добротный импортный плащ с теплой подкладкой. Это было нереально, поэтому я не смог выполнить свое обещание. А он, наверное, припрятал импортный плащ для незнакомого студента и некоторое время даже ожидал его. Сейчас, думая об этом, я очень сожалею, что имени этого продавца не знаю.

Спустя два года на мне был тот же костюм, который я приобрел благодаря этому доброму человеку. Но за это время он стал поношенным и ветхим, потому что я его часто носил и не очень-то хорошо следил за его состоянием. А вот надо было! И в этом вопросе я обнаружил свою непрактичность. А красавица, у которой была тонкая талия и хорошая походка, увидев меня в этом костюме, отпрянула. Но в тот же день после обеда я слышал, как она шушукается с парнем, сотрудником нашего отдела.

– Видишь, что делают люди? – вроде за моей спиной сказала девушка, но, как ни странно, я слышал все. – Он твой ровесник, уже успел окончить университет, а ты еще думаешь и до сих пор не решил, куда поступить.

Парень молча сидел. Как потом выяснилось, он кое-как окончил среднюю школу на тройки и ему некогда было думать о высшем образовании. А девушка просто дразнила и хотела расшевелить его. С ее стороны это было неправильно – нельзя же заставить человека прыгнуть выше головы. Напрасно так делала девушка, и это говорило о том, что она непрактичный человек, как и то, что она флиртовала с начальником отдела. Да, понятно, начальник был холост, у него была неплохая должность и деньги. Даже говорили, что он обещает на ней жениться. А что мешало ему взять и сделать это? Время шло. Начальнику уже перевалило за сорок, и он был старше ее на семнадцать лет. Она что должна была делать – подождать еще десять лет, чтобы ее избраннику перевалило за пятьдесят? Нет, она не дождется. Она нарвалась на того, у кого уже была любовница (у начальника действительно была другая любовь, и я, хоть человек непрактичный, сразу же раскусил его). В принципе это нетрудно было, потому что он из этого секрета не делал и при первой встрече со мной прямо сказал, что в жизни для него главное – деньги. В этом отношении девушка была непрактичной, и мне даже было жаль ее. А она при первой же встрече как отпрянула от меня, так потом и не смогла относиться ко мне как к коллеге по работе, то есть деловито-нейтрально. Порой мне казалось, что она просто ненавидит меня, – беспричинная ненависть. Такова сила первого впечатления.

Я – непрактичный человек, студент пятого курса – сошел с поезда Нахичевань – Баку и покинул территорию вокзала. Был уже конец августа. На привокзальной площади стоял троллейбус номер 1-А, который курсировал между Баиловым и железнодорожным вокзалом. Это как раз то, что мне надо было. Я быстро побежал и сел на него. Водитель как будто меня и ждал – по-другому думать как-то невозможно было. Потому что как только я вошел в почти пустой салон, двери тут же закрылись и троллейбус тронулся с места.

Два месяца меня не было здесь, в Баку. Я был в Нахичевани. Мы, студенты, ездили в Нахичевань на двухмесячные сборы, а в конце сборов сдали экзамены по военному делу и получили звание офицера – еще одна практическая задача была успешно решена. И вроде все было нормально. Но существовало одно «но»: у меня денег не было. Я сидел в троллейбусе и думал: где найти деньги, чтобы дожить до стипендии, которую обычно давали двадцатого сентября? Но на сборах нам сказали, что студентам пятого курса стипендию дадут раньше – скорее всего, десятого сентября.

Сентябрьская стипендия… Тот, кто учился в вузах во второй половине XX века до распада СССР и учился более-менее успешно, помнит, что в начале третьей декады сентября студентам дневного отделения давали стипендию сразу за три месяца: июль, август и сентябрь. В университете стипендия была тридцать пять рублей, и наша сентябрьская составила сто пять рублей. Для студента, который умел разумно тратить деньги, это была приличная сумма. Но, к сожалению, этот вопрос у меня сильно хромал. Потому что я думал: если в кармане есть деньги, почему их не потратить? Нельзя же все время – даже если есть деньги – экономить. Это было неправильно, поэтому в период учебы временами я сталкивался с очень серьезными денежными проблемами. Даже два раза в разных семестрах сдав экзамены по политэкономии на отлично, я не научился разумно тратить. Я получал стипендию, по возможности сезонно работая то ли сторожем, то ли чернорабочим во вторую смену, зарабатывал небольшие деньги. Но денежная проблема все время преследовала меня и висела над головой как дамоклов меч.

Троллейбус едет медленнее автобуса. Но я не торопился, наоборот, даже был рад, что мой транспорт карабкается как черепаха. На всех поворотах пути, как правило, штанга срывалась с линии электропередачи. Сперва слышался глухой стук на крыше, а потом какой-то другой звук, похожий на тот, который издают ядовитые змеи при приближении к ним человека. Такой же издает и глава гусиной стаи, когда замечает, что, нарушив безопасную дистанцию, к его стае приближается человек или какое-то другое животное: тыс-с-с! После этих предварительно-предупредительных сигналов троллейбус сразу же вставал как вкопанный на том месте, где оказался в тот момент, когда сорвалась штанга. Водитель, надев рукавицы, быстро выходил из кабины и начинал возиться со штангой: с помощью специальной веревки он тянул ее вниз, наносил удары по ее головке – хотел изменить ее положение так, чтобы она, обхватив линию электропровода снизу, прижалась к ней. Если устранить неполадку такими примитивными способами не удавалось, тогда он вновь возвращался в кабину за инструментами и снова шел на место происшествия… А это означало долгую аварийную остановку…

Если кто-то из пассажиров торопился, для него это был сущий ад: от злости он чуть ли не лопался и начинал проклинать троллейбус как особый вид городского транспорта – кто придумал его, кому он нужен; потом обвинял водителя в непрофессионализме – оказывается, он вовсе не водитель, а сапожник, его поймали на улице и посадили в кабину водителя; а в самом конце своей обвинительной речи он обрушивался на себя: оказывается, он сам тоже не умный человек, а дурак, потому что, зная, как работает этот проклятый троллейбус, все равно взял и как будто нарочно, что ли, опять сел в него. А я не торопился, мне надо было как можно дольше задержаться в дороге, подумать и хотя бы мысленно решить вопрос, где можно достать пятнадцать рублей, чтобы дожить до стипендии.

Об этом я думал не только в троллейбусе, но и задолго до этого, когда мы ехали на поезде, то есть всю ночь думал. Этот вопрос тревожил меня даже до этого. Правда, в канун сдачи экзамена, который мы выдержали в конце сборов, обычное волнение студента почти полностью подавляло эту тревогу. Но, как только экзамен был сдан, она проявила себя с особой силой и снова захватила все мои мысли. Если не найду эти деньги, тогда или умру с голоду, или серьезно заболею, не успев закончить свою учебу. Но сколько бы ни размышлял, все равно выхода так и не находил. Предполагалось, что единственно верный выход из этого положения – взять в долг у хозяина квартиры. Но даст ли он? Гарантии не было. Ситуация осложнялась еще и тем, что я ему должен был пятнадцать рублей квартплаты за август.

В конце июня, заплатив сразу за два месяца – июнь и июль, – хозяину я сказал, что еду в Нахичевань на двухмесячные сборы, но квартиру не сдаю, оставляю за собой; что касается квартплаты, за июль я уже заплатил, а в конце августа приеду и сразу же заплачу за этот месяц. Он вроде не возражал. Вот и конец августа, я только что вернулся со сборов и, по договоренности, должен был оплатить этот месяц. А получается наоборот: вместо того, чтобы погасить свой долг, я буду просить у него деньги, обещая вернуть все долги – старый и новый, – когда получу стипендию. Поверит ли он в мои слова, пойдет ли на такую сделку? Нет, он не дурак и денег не даст. Даже выразит неудовольствие, что я задерживаю квартплату. Вот в такой обстановке как можно просить у него деньги в долг?

Вообще-то я не люблю у кого-то просить в долг. Даже в молодости, в особенно трудные студенческие годы я ни у кого деньги не занимал. Но как быть, если они очень нужны? Я сидел в троллейбусе, ломая себе голову, думал, как найти выход из трудного положения. Между тем, аварийно останавливаясь на каждом повороте, транспорт медленно, но все равно карабкался вперед. Вот он уже миновал судоремонтный завод, который раскинулся по левую сторону от меня, на берегу моря. Позади с правой стороны осталась и пожарная часть. А здесь уже поворот налево, и, как правило, штанга срывается. Точно: сразу же послышался глухой стук на крыше троллейбуса, а затем неприятное шипение встревоженной змеи: тыс-с-с! И троллейбус встал на месте, как мгновенно убитый гигант. Но на моем пути это последняя аварийная остановка, потому что, миновав этот поворот, маршрут выходит на прямую дорогу, и до самой конечной никаких поворотов и аварийных остановок не будет. А я сойду через остановку, не доезжая до конечной, возле старого баиловского базара.

Был в Баилово старый базар. Потом как-то неожиданно его закрыли и ликвидировали. А люди не забывали его, даже спустя много лет часто говоря «возле старого базара», «недалеко от старого базара» и т. п., вспоминали его. Потому что это был хороший базар: уютный, удобный, и, самое главное, там было изобилие. Базар ликвидировали, а на его месте установили памятник какому-то якобы известному человеку, который до установки никому не был известен. Как ни странно, этот гранитный бюст тоже не помог ему стать известным хотя бы у населения одного поселка, даже на уровне какого-то колхозного базара. Оказывается, у известности тоже иногда бывают свои капризы: когда она упирается и упорно сопротивляется, памятники, титулы, даже правительственные награды никакой роли не играют.

Вот наконец-то доехали. Это была остановка у старого базара. Я сошел, потому что жил в этом районе. Моя квартира, вернее, квартира, которую я снимал, находилась наверху – выражаясь жаргоном местного населения, я жил на горе. Самое дешевое жилье во всем городе можно было найти только здесь. Даже язык не поворачивается называть это квартирами. Моя, например, с трех сторон – восток, запад и север – не имела не только окон, но даже форточки для проветривания. Не вдаваясь в подробности, скажу честно – это был не дом, а антидом. Я точно не могу сказать и не додумался спросить у хозяина: раньше, то есть лет двадцать-тридцать назад, в этой хижине жили люди или же там держали скот? Как-то даже очень странно, у этого человека во дворе было несколько таких хижин, и он их сдавал таким, как я, остро нуждающимся в дешевом жилье.

Там, на горе, магазинов не было, и мы туда поднимались по лестнице. А вокруг остановки у старого базара магазинов было полно, и это был вроде как торговый центр. Почти все необходимые вещи я покупал в этом «торговом центре». То же самое надо было сделать сейчас, а потом подняться наверх. Там, наверху, в моей бедной студенческой хижине, запасов необходимых продуктов, даже сухого чая и сахара, не было. А у меня в кармане оставался всего один рубль и какие-то копейки. Если бы были деньги, надо было бы потратить минимум три рубля, чтобы по-студенчески бедно, но все равно хотя бы сегодня пообедать – был уже полдень, а я не только не пообедал, даже был без завтрака, – чаю попить, а вечером поужинать. На мой единственный и последний рубчик же можно было купить один серый хлеб и сто пятьдесят грамм дешевой колбасы – так называемой «Отдельной», килограмм которой стоил два рубля двадцать копеек; хотя иногда в продаже была колбаса подешевле, например «Чайная», килограмм которой стоил один рубль семьдесят копеек. А на оставшиеся копейки завтра можно будет купить хлеб, сто грамм сыра, и все…

Недалеко от остановки продавали арбузы и помидоры. Я удивился: оказывается, за время сборов я был изолирован от внешнего мира, даже не знал, что уже арбузы появились и цены на них упали до десяти копеек за килограмм. Узнав это, я сразу же изменил свой план относительно покупок. Лучше я возьму буханку серого хлеба, небольшой арбуз и двести грамм сыра, – обожаю есть арбуз с сыром и хлебом. От рубля у меня останется двадцать копеек, а на это завтра куплю хлеб, и все… Но прежде чем что-либо купить, я должен был зайти в банк, который находился через дорогу, рядом с баиловской поликлиникой, где бесплатно обслуживали не только местное население, но и квартирантов, в том числе и меня.

В банке у меня счетов и вкладов не было. А туда надо было зайти, чтобы проверить две лотереи, которые были у меня в кармане и которые все лето я таскал с собой. Их тиражи состоялись месяц назад. В то время я был на сборах, а выходить из военного городка, где мы жили, запрещалось, поэтому не было возможности своевременно их проверить. Такая возможность только что появилась, и я уже собирался перейти дорогу и зайти в банк. В тот критический момент у меня была какая-то иллюзорная надежда: может быть, эти билеты что-нибудь выиграли… На лотереях что-нибудь выиграть… Скажу прямо, это было практически невозможно. Я в этом убедился на своем личном опыте.

Каждая союзная республика выпускала свою лотерею. В Азербайджане была своя; тиражи устраивались каждый месяц, один билет стоил тридцать копеек. Каждый месяц я покупал по три – хотел выиграть машину, и обязательно «Волгу», которая стоила сорок одну тысячу рублей. Выиграв ее, я хотел изменить свой статус и стать обеспеченным студентом. А как правило, ничего не выигрывал. Ну что за безобразие, когда же, наконец, выиграю я свою машину? Недолго думая, я нашел выход: если возьму больше билетов, тогда непременно выиграю. В очередной раз, потратив половину своей стипендии, я купил шестьдесят билетов и стал с нетерпением ждать день тиражей. Наконец-то, вот и они! Но вот беда: за исключением двух, которые выиграли по рублю каждый, остальные ничего не выиграли. После этого краха я убедился в том, что с помощью лотереи богатым не станешь, даже нельзя стать обеспеченным студентом.

Я уже перестал покупать лотерейные билеты. А спустя некоторое время я увидел, что в газетных киосках и на многолюдных остановках автобусов наряду с местными лотереями продают какие-то другие билеты – это были лотереи ДОСААФ, их выпускала Москва, и каждый билет стоил пятьдесят копеек. Их тиражи проходили не каждый месяц, а примерно ежеквартально; там машин не было, а были дорогая мебель, ковры, картины, телевизоры… Я решил, что надо попробовать, ведь, выиграв какую-то дорогую вещь, я мог бы значительно улучшить свое материальное положение. Поэтому, заплатив один рубль, я купил два билета. Правда, при первой попытке ничего не получилось, но один из билетов, выиграв один рубль, полностью покрывал все мои расходы, а это в какой-то степени меня даже обнадеживало. При первой же возможности я их покупал, но не более двух, и все. А в последний раз – это было в середине июня – опять купил два билета. Их тиражи состоялись месяц назад. Но я был на сборах, и не было возможности вовремя проверить результаты. Целый месяц я находился в состоянии неопределенности и точно не знал, выиграл или нет. Именно это и дало пищу моей и так живой фантазии, а там нужда уже подготовила хорошую почву. В течение месяца в моей голове вертелся вопрос: может быть, моя лотерея что-нибудь выиграла? Сперва это была слабая надежда. Но, как ни странно, с каждым днем она укреплялась, приобретала черты реальности и становилась все сильнее; со временем изменилась и ее формулировка – шаткое словосочетание «может быть» отпало, на его месте появилось самоуверенное «наверное»: наверное, моя лотерея что-нибудь выиграла…

Наблюдая свое психологическое состояние, я пришел к выводу, что в условиях полной безнадежности занимаюсь самообманом. «Это, конечно, плохо», – подумал я. Плохо и то, что я начал поддаваться самообману, практически уже в него верил. «Человек сознательно обманывает себя, – подумал я, – и сам начинает верить в свой же обман, чтобы у него была – пусть и не реальная, даже иллюзорная – какая-то маленькая надежда. Абсолютная безнадежность губительна, она разрушает человека преждевременно. Инстинкт самосохранения же борется с этим, и, поступая по-своему, начинает действовать на сознание, заставляет человека заблуждаться, верить в какие-то нереальные, с научной точки зрения совершенно необоснованные идеи, чтобы как-то оберегать его…»

Примерно так оценив ситуацию, я постарался избавиться от иллюзорной и вместе с тем навязчивой идеи. Надо было освободиться от самообмана и на все смотреть трезво. «Лотерея всего лишь игра, – подумал я. – Безусловно, там есть и вероятность выигрыша – это и есть показатель добросовестности организаторов. Если организаторы совсем бессовестны, тогда доля вероятности выигрыша равняется нулю». А я считал, что обязательно выиграю. Это испугало меня. Я сделал вывод, что это результат психологического напряжения; безнадежность и беспомощность сломали меня, я стал мыслить не как образованный человек – все же я уже был студентом пятого курса университета – то есть не научно обоснованно и трезво. Если манипулировать терминологией диалектического материализма, который мы, студенты всех вузов социалистической державы, хорошо изучали – а я каким-то непонятным образом проявил даже особое пристрастие и эту науку освоил лучше всех своих сокурсников и в обоих семестрах по диалектическому, даже по историческому материализму экзамены сдавал на отлично, – я стал мыслить как идеалист, по-моему, даже хуже – я стал мыслить как отсталый, безграмотный и суеверный человек. Этот вывод испугал меня. Я считал, что в моем сознании идет процесс деградации.

Во время учебы минимум два-три раза в году у меня бывали серьезные трудности, связанные с деньгами. При этом я старался ни у кого не занимать, а проблему решать, как говорится, за счет своих внутренних ресурсов. В запасе у меня были мои ценные книги. Фундамент моей личной библиотеки, в которой теперь сотни очень хороших книг, заложен давно – в годы студенчества. Произведения классиков мировой литературы, книги разных серий – «Классики и современники», «Мастера современной прозы» и т. п. – я начал собирать еще во время учебы. При переходе из одной квартиры в другую моим основным грузом были книги в картонных ящиках. А когда мне было очень трудно с деньгами, я с горьким сожалением вынужден был взять несколько хороших книг и пойти в книжный магазин «Букинист», который находился возле кинотеатра «Низами». Там же, говоря: «У нас такие книги есть», – часть книг не принимали. А другую часть принимали с большим одолжением и по очень низкой цене, в лучшем случае за полцены. Приходилось соглашаться и на это, чтобы выручить хотя бы три рубля и не умереть с голоду. Но на этот раз три рубля, вырученные в «Букинисте», ничего бы не изменили. Мне нужно было минимум пятнадцать рублей, и то если стипендию дадут десятого сентября. Можно было надеяться и на хозяина квартиры, который мог бы дать в долг. Еще какая-то иллюзорная надежда была и на лотерею, – не знаю почему, но это предположение выглядело более реально. В моей голове засела идея: наверное, моя лотерея что-нибудь выиграла…

Никогда в жизни я не был так одинок и беспомощен и никогда в жизни я так не верил в какую-то призрачную идею. После страшного кораблекрушения Робинзон Крузо попал на необитаемый остров. А как только пришел в себя, он понял, что на этом острове кроме него никого нет, не на что надеяться и нечего ждать какую-то помощь – это было ужасно; ужас одиночества и беспомощности. Я тоже испытывал ужас одиночества. Но, в отличие от Робинзона Крузо, я попал не на остров, а на полуостров и вокруг меня было очень много людей. А вот надеяться на них или ожидать помощи было бессмысленно. Это тоже ужасно. Вот в такой ситуации каким-то непонятным образом я надеялся, что моя лотерея что-нибудь выиграет. С этой надеждой в душе я перешел дорогу и зашел в банк. А там за окошечком сидел молодой парень примерно моего возраста, но, в отличие от меня, человек очень спокойный и уверенный в себе. Видимо, его жизнь тоже протекала в очень спокойной и безмятежной обстановке. Я поздоровался с ним и спросил, есть ли у него номер газеты «Труд», где публиковались результаты последних тиражей лотереи ДОСААФ.

– Да, есть, – ответил молодой человек.

– У меня два билета, – сказал я. Сразу же вытащил их из кармана и через окошечко передал сотруднику банка. – Проверьте, пожалуйста.