Текст книги "Привет, викинги! Неожиданное путешествие в мир, где отсутствует Wi-Fi, гель для душа и жизнь по расписанию"

«Мыться хорошо, – думаю я. – И правда хорошо. Надо мыться чаще…»

Жалко, что нельзя вымыть и внутренности, но я стараюсь как следует протереть все доступные поверхности, а затем тщательно чищу свой предательский рот, который так подвел меня прошлым вечером, новенькой жесткой щеткой. В результате у меня возникает рвотный рефлекс, но я решаю, что это справедливая цена за (относительную) чистоту рта.

И тут меня охватывает чувство вины.

Она опускается, словно свинцовый груз, сначала в грудь, затем в желудок, пока я не думаю о том, что было бы неплохо согнуть колени и опуститься на холодный, покрытый плиткой пол ванной в отеле.

Шарлотта и Томас.

Семи и пяти лет.

Смеющиеся. С опухшими глазами после утреннего пробуждения. Прыгающие вниз по лестнице в развевающихся ночных халатах. Поедающие сваренные всмятку яйца с «солдатиками» – ломтиками ветчины. Усердно вытирающие лица салфетками, пока они не покраснеют и не засияют. Или, как прикидываю я, если все идет по плану, пахнущие мятным ароматом и играющие с электрическими зубными щетками, которые им подарили на Рождество. Я скучаю по ним. И мысль о том, что я могла сотворить нечто, что может им навредить, пронзает меня, словно колючка. Потому что какие бы у нас с Грегом ни были проблемы, он их отец. Поэтому мне нужно налаживать жизнь с ним. Любым способом. Чтобы было лучше.

Было легче, когда он работал. Ему было зачем вставать по утрам. Он прикладывал усилия, брился, иногда даже гладил свои рубашки. Поначалу он говорил, что остается дома лишь на время. «Пока не подвернется что-нибудь», – повторял он. Поэтому я стала работать усерднее, задерживаться допоздна. Заслужила повышение, а вместе с ним и «привилегию» выступать на конференциях вроде этой. Грег сказал, что он будет присматривать за детьми, а заодно воспользуется возможностью начать работу над «Историческим путеводителем по Стоунхенджу», задуманным им еще в студенческие годы, но который пришлось отложить из-за жизни, так сказать. Поэтому вторая спальня стала настоящим святилищем со схемами храмов друидов, фотографиями горных пород и стопками научных журналов. Только вот «присмотр за детьми» как-то не удался. И я по-прежнему готовила, убиралась по дому, отвозила их в школу или к няне. А он только вспоминал, что их нужно забрать, после чего плюхался на диван или засыпал в своем «кабинете» на «дневной кровати», которая, что любопытно, стала и его «ночной кроватью».

Он даже не пытался устроиться на работу вот уже несколько месяцев. А когда я спрашивала, можно ли почитать его книгу или по крайней мере те главы, что уже написаны, он начинал мяться, бормотать что-то вроде: «Нужно читать сразу все в контексте». Так это и продолжалось до сих пор.

Ну да, технически я ужасный человек. Я подыскиваю себе оправдания. И быстро убеждаюсь в том, что охватившее меня этим утром грандиозное похмелье – это мое «Наказание, Часть 1».

Я роюсь в сумочке в поисках анальгетиков, беру две таблетки и вспоминаю, что это особое лекарство с работы, на упаковке которого большими буквами было написано: «Один раз в день. НЕ ПРЕВЫШАТЬ РЕКОМЕНДОВАННУЮ ДОЗИРОВКУ».

Я пытаюсь проглотить одну. Или обе. Это не срабатывает, отчего меня еще сильнее охватывает беспокойство и кружится голова.

Ну вот, умно, очень умно… Я упрекаю себя, прежде чем мне не приходит мысль о том, что можно было бы перекусить. Обычно я не завтракаю, но убеждаю себя, что это один из тех дней, когда нужно сделать исключение. Может, какой-нибудь фрукт? Половинку грейпфрута?

«Ресторан» – еще одно помещение без окон – забит детьми с родителями, направляющимися к ближайшему тематическому парку. Здесь пахнет влажными салфетками и отчаянием, а уровень децибелов зашкаливает.

– Араминта? Хочешь сегодня коровье молоко с кашей? Мама обычно дает тебе полужирное или жирное? Попробуй вот это и скажи, как тебе… – обращается к двухлетней девочке мужчина в блейзере с запонками у стойки буфета. Одна женщина усердно загружает рогалики себе в сумочку, а другая разрезает пополам пять вареных яиц, вынимает из них желток, а остальное выбрасывает.

Люди такие смешные.

Несколько десятков ложек одновременно стучат по тарелкам, как будто их обладатели соревнуются за право произнести тост. Взрослые громко поздравляют дошкольников за то, что те проглотили свои цельнозерновые бисквиты.

«У меня сейчас голова лопнет. Прямо здесь и сейчас. Либо лопнет, либо произойдет внутреннее кровотечение… – думаю я, держа руку на голове. – Но, по крайней мере, я держу тошноту под контролем. Ну что ж, неплохо справляюсь…»

Но едва я успеваю подойти к секции «Зерновые и фрукты», как испытываю первый порыв: будто запущенный мне в желудок рыболовный крючок угрожает выдернуть единственный натуральный батончик, который я нашла в своей сумочке, и единственную твердую субстанцию, которая прошла через мой рот начиная с 11 утра предыдущего дня. Пока я рассматриваю мягкие куски фруктов, плавающие в мутной жидкости, в голове у меня продолжает стучать. Мне хочется вычистить себе мозги круглой ложкой для дыни, но я решаю во что бы то ни стало взять тарелку и убеждаю себя: «Ты сможешь». Только вот оказывается, что я не могу…

Содержимое желудка вылетает быстрее, чем я могу сопротивляться этому, даже несмотря на ту силу, о наличии которой в себе не подозревала. Защитный экран буфета оказывает лишь слабое сопротивление. Куски палеожижи, слизистой оболочки желудка и «Шираза» (будь ты проклят, «Шираз»…) разбрызгиваются по фруктам, зерновым завтракам и наблюдателям. Щедро так разбрызгиваются.

Перед моим мысленным взором предстает заголовок:

Пьяную мать двоих детей стошнило у буфета для завтрака в присутствии десятков изумленных посетителей. «Да, это позор», – признает Элис Рэт, стоматолог из Стретэма…

– О господи, извините, ради бога. – Я бросаюсь искать что-нибудь, чем можно было бы убрать весь этот беспорядок. Почему-то мне кажется, что я должна сама очистить замшевые туфли этого мужчины с запонками. «Наверное, он теперь жалеет, что не взял сухой завтрак, – проносится у меня в голове. – Наверное, проклинает тот день, когда пообещал своей Араминте фруктовое мороженое…»

– Я ужасный человек, – бормочу я себе под нос, не обращаясь ни к кому конкретно, сжимаю ладонью рот и понимаю, что пытка еще не окончена. Неужели будет еще? И тут же решительно подтверждаю: Да, будет еще.

– Пожалуй, вам лучше уйти, мадам, – обращается ко мне тощий мужчина в слишком большом костюме и с бейджиком «Я здесь, чтобы помочь!»

Я искренне соглашаюсь и бегу к лифтам в надежде попасть в свой номер до того, как начнется очередной этап выворачивания наизнанку.

И вот я снова в одиночестве, в ванной, придерживаю волосы и склоняюсь над фарфоровым унитазом, ожидая последнего, по моему мнению, порыва, как вдруг позади меня раздается знакомый голос.

– Надо же, как удобно.

О боже. Нет. Ты, должно быть, шутишь…

Вытерев рот рукавом, я оборачиваюсь.

Передо мной стоит ширококостная брюнетка в резиновых сапогах, прислонившись к косяку, скрестив руки, источая запах природы и внимательно изучая меня.

– Ты еще чего тут делаешь? – выдавливаю из себя я, откидывая волосы назад, чтобы выглядеть презентабельнее.

Только сейчас я понимаю, что так торопилась, что слегка забыла запереть дверь. Точнее, забыла, что она останется открытой, потому что ей помешает закрыться подарочный экземпляр Daily Mail, висящий на дверной ручке в прозрачном пластиковом пакете (черт бы побрал вас, террористические угрозы и новые фотографии Хелен Миррен на выходных!)

– Как грубо! – заявляет невысокая темноволосая женщина.

– Как громко! – морщусь я от пульсации в черепе.

– Звонил Грег.

Я неуверенно поднимаюсь и стараюсь не дышать на нее смесью спиртного и желчи, пока она принудительно заключает меня в очень плотные медвежьи объятья, а потом пожимает руку – на ее взгляд, очень уверенно, как и следует, а на мой взгляд, ужасно больно. Ростом она всего метр пятьдесят семь, но руки у нее как у настоящего мясника, со стальными мышцами. Для того, кто питается исключительно пастушьим пирогом и бисквитным пудингом, она в удивительно хорошей форме. Ее прием «Обнимись и сделай хук левой» вышибает из меня весь воздух, а ее обычный тяжелый «лошадиный» аромат заставляет меня вновь устремиться к унитазу.

– Рада повидаться, – говорит она, пока я занимаюсь своими делами.

Мне не нравится, когда люди видят меня такой. Никогда не нравится. Даже если рядом только она. И она это прекрасно знает, но, подозреваю, находит в этом некоторое удовольствие.

– Извини, – бормочу я. – Как ты?

Рот ее искривляется в усмешке.

– Получше, чем ты. Ну давай приведем тебя в порядок.

Я покорно даю себя поднять и набросить мне на голову фланелевое полотенце, чтобы «встрепать волосы».

Так неправильно… Я взрослая. Это я слежу за тем, чтобы все сходили в туалет перед выходом из дома. Я храню в своей машине запас «вечных» хозяйственных сумок. На любой случай! Я ответственная. А не она…

Когда мы обе убеждаемся в том, что меня больше не стошнит – точнее, что не осталось, чем тошнить, разве что кроме почек, – она советует мне побыстрее собраться в дорогу.

– Но я не могу уехать! У меня еще один день конференции. Я записалась на семинары «Борьба с культурой пирожных» и «Устранение неприятного запаха изо рта: До свиданья, галитоз!» – слышу я свои слова и понимаю, что мне точно нельзя оставаться еще на один день в душном помещении в окружении кучи стоматологов. – Ну ладно, может, мне и не следует оставаться. Но уж точно меня не надо подвозить. Я поеду на поезде.

– Только не сегодня. Поезда отменены.

Зараза. Я и забыла про отмену из-за всех этих бесплатных бокалов, мистера Зубы и тошноты… О боже, мистер Зубы…

– Тебе повезло, что я как раз еду на юг, – продолжает она.

Она всегда подчеркивает слова «на юг», как будто напоминает о покинутых мною северных корнях. Только я ничего не покидала – мы из Лемингтон-Спа.

И это Мелисса. Моя сестра.

– Значит, вот как ты пудришь носик, – продолжает она, и мне на мгновение кажется, что она говорит в буквальном смысле. – Так что же случилось ночью? Напилась одна?

– Нет, – отвечаю я, слишком поспешно. – Со знакомыми.

– И кто твой «знакомый»? Текила?

– Нет! – отрезаю я, а затем добавляю тихо: – «Шираз»…

Она усмехается, сверкая ямочками.

– Что?

– Что? – передразнивает она меня с невинным взглядом – ни дать ни взять херувим Ботичелли – и тут же тычет пальцем. – Кстати, у тебя блузка надета наизнанку. И кусочки моркови там, где должен быть вырез между грудями.

Она указывает на свое впечатляющее декольте, словно подчеркивая мое несовершенство в этой области.

– О, вот черт! – я начинаю стряхивать с себя куски… неизвестно чего именно. – Просто небольшое похмелье, вот и все.

– Правда? Потому что мужчина на входе сказал, что я «могу забрать ту сумасшедшую леди из номера 204», а круги у тебя под глазами говорят, что дело тут не в одном безумном вечере. Они говорят, – тут ее голос повышается: – «О, привет! Меня зовут Элис. Я работаю все дни напролет, и у меня уже едет крыша…»

– Это мои глаза так говорят?

– Да, так и говорят, – кивает она, как будто снимая с себя ответственность за то, что мои глаза предают меня и разбалтывают всем правду о моем психическом состоянии.

Если бы я была фотографией, она сейчас пририсовала бы мне усы и монокль…

Я щипаю переносицу, не зная, плакать мне или смеяться.

– Послушай, – продолжает она, – как насчет того, чтобы одеться как следует и испытывать экзистенциальный кризис в дороге? Цены на парковку тут космические…

Будучи не в состоянии пререкаться, я срываю с себя пропитанную рвотой одежду и надеваю единственную альтернативу – десятилетнюю юбку, в которой ходила накануне. Потом стараюсь нанести достаточно макияжа, прежде чем в порыве безумия не спрашиваю Мелиссу, хорошо ли я выгляжу.

– Ты выглядишь, как будто вот-вот скажешь: «Вы тоже можете зарабатывать в сфере недвижимости», – произносит она тоном из американской рекламы.

– Спасибо. Теперь я чувствую себя более уверенной, чтобы спуститься и предстать перед миром, – бормочу я.

Просто потому что я еще не начала закупаться в магазинах под маркой «Мне все равно» с эластичными поясами и бесформенными балахонами. Интересно, кто там умер и назначил ее мэром города моды?

Я упаковываю свои туалетные принадлежности со столика, а пропитанную рвотой одежду распихиваю по разным шапочкам для душа, бесплатно предоставленным гостиницей, чтобы они не перепачкались еще больше друг о друга в моей сумке. Затем, завернув их на всякий случай в дополнительный слой салфеток, застегиваю молнию и выхожу.

Я избегаю зрительных контактов, пока не завершаю свой путь позора, и вздыхаю спокойно, когда мы оказываемся в спасительном полумраке подземной парковки. Меня подводят к некогда белому пикапу, который, очевидно, и должен стать моей колесницей, и очищают пассажирское кресло от конфетных оберток, старых газет («Собака любит ездить спереди») и наполовину съеденного пирожка.

– Боже, ну и запах, – фыркаю я.

– Великолепный, хочешь сказать? – отзывается она.

– Запах диабета второго типа, – бормочу я.

– Сочту это за похвалу. Ну не пропадать же добру, – она засовывает остатки пирожка себе в рот. – Что?

– Ничего. А ты… неплохо выглядишь.

– Спасибо. Мое тело – это «месть за расставание», – бормочет она сквозь комок слоеного теста, слегка покашливая. – Жру теперь, как Элвис после Рамадана.

Я киваю, словно это все объясняет. Теперь я стараюсь не расспрашивать ее о личной жизни, предполагая, что если случится что-то важное, то она сама мне расскажет. На самом деле, если случится действительно что-то важное, то она расскажет об этом всем. Наверняка под «расставанием» подразумевается разрыв с каким-то бедолагой, который относился к собакам с недостаточным уважением или у которого обнаружилась аллергия к лошадям. Или к «домашним кроликам». При мысли о кроликах я невольно содрогаюсь. («Ты знаешь, что кролики едят собственное дерьмо?» – спросила я ее однажды, прочитав об этом в интернете[7]7
  А также голые землекопы, шиншиллы, горные бобры, слонята, детеныши бегемотов, орангутанги и макаки-резус, как утверждает «Корнеллский ветеринарный журнал».


[Закрыть]. «И че?» – был ее ответ.)

Мелисса хватается рукой за подголовник пассажирского кресла и оборачивается, пока мы сдаем назад. Когда мы встаем в очередь на выезд из парковки, я ощущаю ее взгляд на себе. И правда глядит.

– Что? На что уставилась?

– Все в порядке?

– Да! – восклицаю я, чуть громче, чем хотела. – Все в порядке! В полном порядке!

На этом разговор заканчивается, и мы выезжаем из подземной парковки на свет. Я роюсь в своей сумке и нахожу очки – огромные «стрекозы», которые, к счастью, скрывают мне пол-лица. Теперь я выгляжу так, как будто меня увозят по-тихому после тайной встречи, чтобы сбежать от папарацци. Более нелепо выглядеть в грязно-белом пикапе я не могла, даже если бы захотела.

– Слишком ярко сегодня, да? – спрашивает Мелисса. Громко.

Я просто мычу в ответ.

Глухой гул прерывается какой-то трелью. Сначала я подумала, что виной тому древний двигатель, но когда мы оставляем многоэтажную парковку позади, звук усиливается и оказывается ничем иным, как голосом Селин Дион.

Мелисса уверяет меня, что это не ее выбор.

– Местное радио, – говорит она, указывая кивком на приемник, пока мы останавливаемся и снова дергаемся с места, проезжая по оживленным городским улицам под громкие звуки клаксонов, нисколько не смягчающих мое похмелье. Я достаю свой телефон, понимая, что не проверяла его с тех пор, как протрезвела достаточно, чтобы вспомнить, что он у меня вообще есть.

Он оказывается выключенным. Выключенным! Обычно я никогда не отключаю телефон. Никогда. Я пожимаю плечами, надавливая на кукольных размеров кнопку и ожидая появления черной иконки в виде яблока на белом фоне. Ввожу пароль дрожащими пальцами и чувствую, как с каждым сообщением о пропущенном звонке сердце уходит глубже в пятки.

Динь!

Динь!

Динь-динь-динь-динь-динь!

Целый ураган уведомлений говорит мне о присланных звуковых сообщениях.

«У вас… ДВЕНАДЦАТЬ… новых… сообщений. Первое сообщение отправлено вчера в четыре шестнадцать после полудни…»

Не-ееет…

Вот каково это – становиться человеком, у которого все под контролем, человеком, на которого надеются другие: от тебя начинает зависеть слишком многое. Ты даже становишься незаменимой. Все полагаются на тебя – по крайней мере, я так говорю себе. А потом в (очень) редких случаях, когда кое-что идет не совсем по расписанию, или, например, когда я позволяю себе немного загулять, как на конференции стоматологов, люди сразу это замечают. Если бы я вышла замуж за того, кто может найти пылесос и знает, где хранятся пластиковые контейнеры, то сомневаюсь, что этим утром у меня было бы три пропущенных звонка из дома. Если бы я больше делегировала обязанности, то, вне всякого сомнения, девять напоминаний из хирургического кабинета были бы перенаправлены моим коллегам, и они бы решили эти вопросы (хотя и не так идеально…). Но сейчас все упирается в меня. Все эти вопросы…

Я быстро нажимаю красную кнопку, поскольку пока не в силах справиться с таким шквалом. Обычно мне требуется один-два дня, чтобы отойти от всей этой «говорильни», неизбежной для профессиональной работы в области стоматологии. Около суток почти в полном молчании привожу в порядок дом, игнорируя мужа и общаясь с детьми односложными фразами, словно они уже стали нелюдимыми подростками. Это означает, что к понедельнику мне удается пополнить запасы энергии на очередную неделю коммуникаций. Но сейчас только суббота. Я более чем израсходовала свою «квоту» вчера, так что запасы истощены, если не считать периодически возникающего удушающего беспокойства. Говоря вкратце: я не могу говорить о делах.

«Если они хотят, чтобы я вышла в дополнительную смену, то придется им обойтись, – думаю я, потирая голову. – Если у Марка снова болит спина, то это его проблемы; ничем помочь не могу. Не могу же я весь день дышать на пациентов “Ширазом” с близкого расстояния».

Если что-то очень важное, то пусть отправляют мне текстовое сообщение. Или электронное письмо. Или рекламный дирижабль с надписью. Что угодно, только не голосовое общение…

Я проверяю электронную почту и стараюсь отправить как можно больше деловых ответов – так я делаю вид, что хотя бы немного полезна и контролирую свою жизнь, – уподобляясь администратору «на удаленке» во время рабочего простоя. Но от этого в животе у меня снова начинает урчать.

М-мм, морская болезнь вдобавок к похмелью? Как мне повезло…

Я опускаю старомодное стекло, чтобы глотнуть немного не такого уж и свежего городского воздуха, пока Селин Дион распевает во все горло Think Twice. На полной громкости.

– Не против? – указываю я на ручку радио. – Что-то мне не очень…

– Да ты что…

– То есть нельзя ли послушать что-нибудь не такое визгливое…

– Из выбора только Селин, UB40 или Ронан Китинг.

– Или… «ничего»?

– Не-а, – Мелисса трясет головой и взмахом кисти переводит ручку в другой положение, пока не начинает звучать UB40. – Кнопка выключения пропала, и ловятся только местные станции.

– Откуда ты знаешь, что они будут ставить?

Она глядит на меня, как на тупицу.

– Тут всегда только Селин, UB40 или Ронан Китинг.

– Тогда, может, лучше «ничего»?

– Ну уж нет, – она твердо качает головой и включает древнюю стереосистему тыльной стороной ладони до тех пор, пока не начинают петь UB40. – Кнопка выключения отсутствует, можно включить только местные станции.

– Откуда ты знаешь, что они будут ставить именно их песни?

Она смотрит на меня, как будто я полная дура.

– По-другому быть не может. Это всегда Селин, UB40 или Ронан Китинг, – говорит она.

– О… – Не все же такие цифровые…

Я отвечаю тем, что неожиданно чихаю из-за животных волосинок в салоне. В глазах у меня слезится, дыхание учащается, и я не знаю, задохнусь ли я сейчас или взорвусь. Или и то и другое? Хорошо, что солнечные очки скрывают мои покрасневшие глаза. Тут у меня снова оживает телефон.

Да отвянь ты, Эльза!

Судя по имени контакта, меня вызывает «Хирургия», поэтому я включаю беззвучный режим.

Я уже чувствую себя виноватой, что не проверила сообщения после вчерашней дискуссии. Но серьезно? В субботу? Уверена, это Стив, зам по хозяйству. Отдохни, Стив! Займись чем-нибудь более интересным…

Третий вызов приходит с неизвестного номера.

Я боюсь, что это он. Не Стив, а он. Мистер Зубы.

Я ведь не дала ему свой номер, правда? Мне что, шестнадцать лет? Хотя когда мне было шестнадцать, мобильные только-только изобрели, поэтому на звонок ответили бы Мелисса или отец. Я морщусь при воспоминании – как о прошлой ночи, так и о том периоде социальной неловкости, когда я «должна была» увлекаться мальчиками. Неудивительно, что я хранила поразительное целомудрие до тех пор, пока не уехала из дома.

Спустя несколько секунд звонящий сдается, а я разрешаю себе выдохнуть.

Это же был Стив, правда? Звонил с телефона своей жены. Или с «запасного телефона», о котором никому из нас знать необязательно, потому что он Совсем Не Пользуется Tinder. Однако Беверли из регистратуры по меньшей мере дважды на прошлой неделе заставала его за «свайпанием».

Но тут снова высвечивается тот же номер. Я нажимаю «Отклонить звонок» в холодной панике – мое безрассудство не только испортило мне прошлый вечер, но и до сих пор преследует меня. А вдруг оно будет преследовать меня и… дома.

«Лишь бы он ничего не печатал, лишь бы он ничего не печатал», – умоляю я кого-то, в кого перестала верить… ну, где-то с середины 1990-х.

Я проверяю сообщения на телефоне и еще больше впадаю в панику, замечая знакомые точки, говорящие о том, что кто-то набирает текстовое сообщение.

Он что-то печатает…

«Все нормально?»

Больше ничего. Я вглядываюсь в горизонт, чтобы подавить всплывшую тошноту, а затем снова перевожу взгляд на телефон и изучаю загадочный номер.

«Кто это?» – набираю я ответ.

Ничего.

Затем снова появляются пляшущие, угрожающе пульсирующие точки. Мне снова приходится вглядываться в горизонт, чтобы не дать желчи вырваться наружу, прежде чем проверить сообщения.

«До сих пор печатает? Это не к добру», – думаю я. Но тут он останавливается.

И больше не появляется. И я успокаиваюсь. Насколько может успокоиться мать двоих детей, только что совершившая нечто ужасно глупое и теперь жалеющая об этом.

На следующем светофоре Мелисса, видя что я наконец-то отложила телефон, пребольно тычет мне кулаком в плечо в знак поддержки и предлагает угоститься кексом с глазурью из бардачка. Для нее это проявление любви.

– Нет, спасибо.

– Там есть еще яйцо по-шотландски.

– Спасибо, я не хочу.

– Тебе же хуже, – бормочет она. – Кстати, у тебя на шее осталось немного рвоты.

Замечательно…

– А у тебя на щеке немного фарша из пирога, – отвечаю я.

Но это сомнительная победа. Мелиссу, похоже, вовсе не заботит какое-то мясо на лице. Может, она даже думает, что так выглядит еще более безбашенной чудилой в своем пикапе. А я – стоматолог. С блевотиной на… Я провожу рукой по ключице, стараясь избавиться от неприятных ощущений.

– Что-то не так?

– Ничего, – выдавливаю я из себя. – Просто… немного грудь сжало.

– Не на тот крючок лифчик застегнула? Могу поправить.

– Нет, лифчик в порядке.

Мне не хочется рассказывать ей о четырех сердечных приступах за последние два года. Очевидно, что это ненормально для женщины, которой еще нет сорока. Так сказал консультант – мужчина лет пятидесяти с лишним. Посмотрела бы я на него, как он старается обуть и вовремя вывести из дома двух детей после пятичасового сна, а затем вкалывает шестнадцать часов на смене, прежде чем рухнуть в постель рядом с человеком, которого гораздо больше возбуждает Стоунхендж. Посмотрим, чье сердце тогда будет напрягаться сильнее…

Я снова чихаю и прихожу к мысли, что мои внутренности действительно готовы взорваться. Опять. Либо это очередной приступ паники, когда мне кажется, что я одновременно тону и падаю с высоты.

Только этого мне сейчас не хватало…

В моем графике нет места – в этой таблице с разноцветными ячейками, описывающими все, что должно случиться в скором будущем, – после пункта «разрушить самооценку, напившись, а потом сдаться на милость младшей сестры». Там много что запланировано. Плавание для детей. О чем, вероятно, Грег забыл… Потом фортепьяно. И, возможно, совместные игры с другими детьми. Не помню, сегодня или завтра… зараза… Я гляжу на телефон, на котором вновь высвечивается незнакомый номер, и нажимаю «Отклонить звонок». Снова. Но потом на экране высвечивается звонок с надписью «Хирургия».

«Наверное, это просто недоумок Стив, – уверяю я себя. – И те звонки, вероятно, тоже были от него».

Я по-прежнему не отвечаю. Затем звонит Эсме, большой босс.

«А вот на этот нужно ответить, – говорю я себе. – Это же твоя начальница, твоя начальница, твоя начальница…» И все же…

Меня не могут уволить. Я единственная знаю, как пользоваться новой шлифовальной машиной. И где мы храним запасные рентгеновские пластинки. И кофе… То есть, по идее, они не могут меня уволить. Правда?

Я снова нажимаю «Отклонить звонок». И снова. И снова. Пока не стучу по кнопкам так отчаянно, будто играю в «Ударь крота». Просто. Не. Могу. Сегодня. Говорить.

– Не можешь отложить телефон минут на пять? – жалуется Мелисса. – Чтобы мы поговорили как нормальные люди. Как раньше.

Мелисса, если не врет, хочет, чтобы все было «как раньше». Я подозреваю, что она невысокого мнения даже об электричестве. Она постоянно пытается вовлечь меня в разговоры о чем-то, что происходило в нашем детстве. Как и сейчас…

– Помнишь, как мы нашли лягушек в саду перед домом и сделали для них прудики из ведерок? – начинает она. – Или как играли в прятки на велосипедах в лесу…

Я пожимаю плечами. Ненавижу лес. Слишком много спор. И теней. И насекомых.

– …и ты потерялась, и разнервничалась, потому что я вовремя не «нашла» тебя, и поэтому стала ухать как сова и подавать разные сигналы?

Я продолжаю равнодушно смотреть вперед. Я этого не помню, но, наверное, вся затея была ужасной…

– Да ты помнишь! Это было тем же летом, когда соседский мальчишка предложил показать нам свой пенис, а мы отказались, потому что по телевизору начинался сериал «Аренда привидений».

Нет. Ничего не помню. Похоже, что я как следует постаралась стереть дочиста фрагменты нашего коллективного прошлого. Из периода между совсем уж детскими шутками и тем временем, когда была вынуждена повзрослеть раньше срока, я не могу вспомнить ничего, даже если бы очень захотела. А я не хочу по большей части. Не уверена, что детство было таким уж подходящим для меня состоянием. К тому же какой смысл цепляться за то, чего все равно не вернешь? Я предпочитаю смотреть в будущее. Как сейчас…

Мое сердце бешено колотится, и я хватаюсь за руль.

– Берегись!

– Что?

– Смотри, куда едешь!

Машина виляет в сторону, огибает бетонный столбик и наезжает на бордюр, стукнув по нему колесным колпаком, прежде чем я выравниваю ее.

– Ладно, остынь. Все в порядке. В порядке!

– Просто… – бормочу я, как мимо ветрового стекла с резким криком пролетает голубь.

После этого мы едем молча. Ну только если не считать «развлекающих» нас Селин, Али Кэмпбелла и Ронана Китинга. Так лучше для всех.

Мы с Мелиссой разные, насколько это возможно. Я заполнила всю свою жизнь людьми, которым очень нужна, причем постоянно, а она постаралась сделать так, чтобы от нее совсем никто не зависел (из людей), всегда поступает так, как ей взбредет в голову. Ведет себя подобно персонажам из книг Энид Блайтон или какому-то егерю из Д. Г. Лоуренса (представьте Шона Бина, только с большими грудями). То есть придерживается простого – некоторые сказали бы упрощенного – образа жизни. Когда я гостила у нее в последний раз, мне пришлось восемь минут ждать, пока вскипит чайник на крючке над камином, и даже после этого она настаивала на заваривании листового чая. Никаких пакетиков! Я спросила у нее пароль к Wi-Fi, потому что сотовый сигнал был слабым, а она сказала, что «не верит в Wi-Fi». Однажды она читала про какого-то мужчину из Лестера, у которого была на Wi-Fi аллергия и который носил костюм из фольги, чтобы «отражать волны». На позапрошлое Рождество я подарила ей микроволновку, но она использовала ее только для хранения («Я не хочу радиоактивную картошку в мундире, уж спасибо!»). Она чурается всего «нового», любит все «старое» («И рахит тоже? А виселицы?» – спросила я однажды в досаде) и иногда решает «пропасть из поля зрения толстосумов и заправил». Выражается это в том, что она закрывает свою учетную запись в строительной сберегательной кассе, чтобы «Большая шишка» не смог проследить за ней. И все это под предлогом борьбы за «свободу».

Но понятие свободы мне казалось слишком преувеличенным. Я предпочитаю порядок. И находиться в помещении. «И чистые, продезинфицированные поверхности», – мысленно добавляю я, нащупывая под ногами нечто подозрительное, похожее, как я надеюсь, на банановую кожуру (а не на что-то более зловещее).

По сути, единственное, что у нас с сестрой общее – это некоторые гены. «Не такие уж многочисленные», – думаю я, поглядывая на свою спутницу.

Честно признаюсь – я бы не выбрала Мелиссу своей сестрой даже после ядерной катастрофы. Как и она меня, если уж на то пошло. Но поскольку никакой «подмены в роддоме» или «тайного удочерения», по всей видимости, не было (она постаралась выяснить это в возрасте двенадцати лет), мы с Мелиссой вынуждены держаться вместе. Обычно это не порождает особых проблем. Обычно я живу своей жизнью, устраиваю свои дела и дела «подопечных», и просто добавляю Мелиссу в список тех, «с кем нужно встретиться дважды в год или кому раза четыре в год позвонить». Все аккуратно, упорядоченно, запланировано. Как я и люблю. Но я еще не догадываюсь, что вскоре все изменится.