Текст книги "Бесцеремонная история сюрреализма"

Разрыв с дада

На каком этапе происходит обособление сюрреализма от дада? Ответить на этот вопрос значит предположить, что сюрреалисты – это видоизменённые дадаисты, а подобное утверждение отнюдь не бесспорно. Действительно, если присмотреться к исходным шагам первых сторонников сюрреализма, то можно увидеть индивидуальное творчество, настроенное безусловно враждебно по отношению к господствующей традиции, но едва ли испытывающее на себе влияние тлетворного дадаистского духа.

Хорошие отношения, поддерживаемые с Реверди, директором журнала «Норд-Сюд», а также стихи Бретона, Пере, Элюара и Супо свидетельствуют о принадлежности этих новых голосов к некоей литературной идее. Первые сюрреалисты будут знать в основном лишь о приглаженной парижской версии дада, о шутовстве Тцара, о противостоянии футуризму и кубизму и о нескольких личных разногласиях. Гросс, Хюльзенбек, Швиттерс, Хаусман, Юнг и даже Пикабиа останутся для них в общем-то неизвестными.

В 1917 году определение «сюрреалистический» получила пьеса Аполлинера «Груди Тиресия»[8]8
  На рус. яз. текст опубл. в: Аполлинер Г. Собрание сочинений: В 3 т. / Сост., коммент. М. Яснова; ред. А. Полбенникова. М.: Книжный клуб «Книговек», 2011.


[Закрыть]. В 1920-м это слово использует Поль Дерме в «Эспри Нуво», а затем в 1924 году его выберет Иван Голль в качестве названия для нового журнала, издание которого ограничится одним-единственными номером.

Тем не менее с 1919 года этот термин приобретает более чёткое значение. В этом году Арагон создаёт первые тексты в технике автоматического письма. В «Явлении медиумов»[9]9
  На рус. яз. текст опубл. в: Антология французского сюрреализма / Сост., вступ. ст., пер. с франц. и коммент. С. А. Исаева, Е. Д. Гальцовой. М.: Гитис, 1994.


[Закрыть] Бретон пытается обозначить то понятие, которое он определит в «Первом манифесте сюрреализма»[10]10
  На рус. яз. текст опубл. в: Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западно-европейской литературы XX века / Сост., предисл., общ. ред. Л. Г. Андреева. М.: Прогресс, 1986.


[Закрыть]. С самого начала концепция сюрреализма предполагает новые поиски, сюрреализм сразу же получает ярлык беспрецедентного культурного продукта и открыто заявляет о своём намерении принципиально отличаться от остальных групп. Противоречие между волюнтаристской строгостью и готовностью к компромиссам, которое объективно должно было выразиться в возврате к культуре, стало той самой неустранимой трещиной, послужившей причиной постоянного дробления группы.

Основанный в 1919 году журнал «Литература», само название которого уже представляет собой антифразу, в начале ещё сохраняет литературные черты и даже характер традиционного журнала. Именно тогда идея формирования нового способа мышления и чувствования, нового образа жизни, который бы соответствовал новому миру, исчезает и вместе с тем переосмысляется. За тройным поражением Спартака, дада и революции Советов в России (присвоенной большевиками) следует период регрессии, и сюрреализм обещает стать – и вправду становится – переменчивым сознанием эпохи, лишённой сознания, блуждающим огоньком в ночи национал-социализма и национал-большевизма.

В содержании первых номеров «Литературы» значатся Валери, Жид, Фарг, Сандрар, Ромэн, Жакоб, Орик, Мийо. Молодой Бретон восхищается Валери, Реверди и Сен-Поль-Ру, преданность которым он сохранит до конца жизни. Но ещё его вдохновляют Краван и Жак Ваше – два образчика по-настоящему прожитого дадаистского нигилизма. В некотором роде Бретон и собственно сюрреализм представляют собой сплав этих двух несопоставимых направлений.

Суть этого мировоззрения Бретон объясняет во «Втором манифесте сюрреализма» (1930)[11]11
  На рус. яз. текст опубл. в: Антология французского сюрреализма.


[Закрыть]:

Вопреки отдельным действиям тех, кто заявлял или заявляет о своей причастности к сюрреалистам, им всем придётся в итоге признать, что основополагающим для сюрреализма является стремление спровоцировать самый обширный и значительный с интеллектуальной и моральной точки зрения кризис сознания, и что только достижение или недостижение этого результата может определить успех или поражение сюрреализма в исторической перспективе.

Уточнение «с интеллектуальной и моральной точки зрения» свидетельствует в достаточной мере о восприятии культуры как самостоятельной области, а словосочетание «самый обширный и значительный кризис сознания» отсылает нас к той черте, которую сюрреализм унаследует – в весьма поверхностной форме – от дада.

Дадаизм явственно ускоряет очищение журнала «Литература». Именно под его воздействием частные ссоры между писателями перерастают в агрессию по отношению к литераторам вообще, а враждебный настрой, например, против Макса Жакоба, Андре Жида и Жана Кокто оправдывается презрением к писательскому ремеслу.

В 1920 году редакция «Литературы» попадает под сильное влияние дадаистов и публикует в № 13 журнала 23 манифеста этого движения. Тогда же назревает конфликт между Андре Бретоном и Тристаном Тцара.

Если ум и деликатность Бретона внесли существенный вклад в гений сюрреализма, то будто бы по злополучному закону противоположности дадаизм, который как раз особенно нуждался в революционных теоретиках, потерял бо́льшую часть своего богатства и потенциала, оказавшись под каблуком Тцара, в характере которого нелепейшим образом сочетались заурядность мышления, пошлость воображения, тяга к власти и стремление к славе.

Какой силой критического мышления, лёгкостью и в то же время воинственностью должен был обладать человек, чтобы заставить художников разочароваться в искусстве и взять за основу коллективного революционного творчества повседневную жизнь! Таких качеств у Тцара не было. А сами художники, будучи нерешительными и в глубине души куда более склонными к карьеризму, чем им хотелось казаться, быстро находили в бесконечном повторении шуток, срежиссированных Тцара, и в роли звезды, предоставленной им в «шоу» антиискусства дада, предлог вернуться к культурной деятельности. При этом они не отказывались от дадаистского презрения к искусству и лишь делали вид, что считают это отрицание частичным и направленным исключительно на господствующие в то время формы литературы, философии и искусства. Меж тем сюрреализм пребывал в неопределённости посреди упущений дада.

Опрос, проведённый в «Литературе» на тему «Почему вы пишете?», не так уж радикален, как может показаться на первый взгляд. Несомненно, он подчёркивает повсеместную пошлость стремлений, отсутствие воображения у изготовителей романов, идиотизм стихоплётов, академическое мышление, но кроме того, он выравнивает почву для «раскрытия» глубинного смысла нового образа действий: письма, чувств, живописи. Он находит новый вид художественной выразительности, позиционируемый как подлинный и всеобъемлющий.

Подобный способ самовыражения уже был известен из опыта. Бертон говорит об этом в своих «Беседах с Андре Парино» (1952):

В 1919 году я обратил внимание на то, что когда находишься в полном уединении и погружаешься в сон, то разум начинает улавливать более или менее обрывочные фразы, первоначальную причину появления которых обнаружить не удаётся.

На практике этот способ будет применён в сов местном произведении Бретона и Супо «Магнитные поля»[12]12
  На рус. яз. текст опубл. там же.


[Закрыть], написанном под диктовку бессознательного и предвосхитившим экспериментальный цикл «снов»[13]13
  Речь идёт о сеансах гипноза, первый из которых состоялся 25 сентября 1922 г. Эти сеансы получили название «гипнотических снов» и быстро приобрели популярность среди сюрреалистов. Первый отчёт о них был опубликован в ж. «Литература» под заголовком «Явление медиумов». Однако в 1923 г., когда поведение участников сеансов вышло из-под контроля (например, Кревель стал призывать всех к коллективному самоубийству, а Деснос бегал за Элюаром с ножом), Бретон решает прекратить эти эксперименты.


[Закрыть], во время которых Деснос, Пере и Кревель высказываются, не прибегая к помощи сознания.

Когда в марте 1922 года Бретон становится редактором новой серии выпусков «Литературы», отвергнув как дадаизм, так и литературное сообщество (Жида, Валери и сотоварищей), у него уже готова замена, позитивный план действий.

Конфликт с дада обострился в 1921 году на публичном мероприятии, организованном по инициативе Арагона и Бретона – во время «обвинения и вынесения приговора по делу Мориса Барреса».

Баррес был литературным анархистом, приверженцем «культа собственного я», лирическим певцом национализма, иными словами, образцовым символом той самой интеллигенции конца века, которая восторженно внимала поэзии горна[14]14
  Намёк на военно-патриотическое стихотворение Поля Деруледа под названием «Горн» («Le Clairon», 1873).


[Закрыть] и своим отрицательным примером оправдывала существование поборников культуры, «незапятнанной интеллектуальной кровью».

Разбирательство состоялось 13 мая. В роли обвиняемого предстало карнавальное чучело, Бретон руководил процессом, Рибмон-Дессэнь был назначен общественным обвинителем, а Супо и Арагон, которые заведомо симпатизировали Барресу, выполняли функцию защиты.

Они не упустили ни одной подробности, дабы гарантировать привлечение виновного к юридической ответственности и спровоцировать столкновение, в ходе которого революционные фракции были бы вынуждены отдать должное бунтарской деятельности дада. Спасти дадаизм можно было лишь таким путём. Бенжамен Пере, который всю свою жизнь твёрдо и непримиримо стоял на радикальных позициях, выступил в заметной роли «неизвестного солдата», дав свидетельские показания на немецком языке. Вдобавок все выступающие не гнушались упоминанием фекалий в связи с военными ветеранами, самим Барресом и всеми, кто имел отношение к национальным символам. В «Драме сюрреализма» Виктор Крастр справедливо утверждает, что дело Барреса закончилось полным провалом:

Отсутствие реакции правых, равно как и молчание со стороны революционных партий, послужило доказательством поражения. Последствием того стал рецидив эстетства, одержавшего сомнительную победу на Салоне дада, который открылся в галерее Монтень 6 июня 1922 года. О нём Бретон напишет: «Мне кажется, что официальное поощрение ряда совершенно ничтожных выступлений “дада” в данный момент подрывает, и причём самым чудовищным образом, одно из тех начинаний, которыми я больше всего дорожу». Именно этим чувством руководствовался Бретон в попытке вырвать дадаизм из лап бесплодия. Чтобы прояснить ситуацию, он решает организовать всеобщее собрание: «Парижский конгресс для определения нового направления и защиты современного духа». То был амбициозный проект, способный перенести поэзию и искусство на куда более устойчивую почву из трясины, в которой они утопали. Но все попытки оказались тщетными. Писатели и художники уже успели заработать себе подобие репутации как внутри дадаизма, так и – благодаря ему – за его пределами. Они не хотели рисковать своим реноме ради, как им казалось, бессмысленной аферы, поскольку к этому «духу», во имя которого созывался конгресс, они не испытывали ничего, кроме недоверия. Потерпев поражение, Бретон и его соратники заметно умерили свой пыл. Они начинают с бо́льшим рвением копать вглубь, вместо того чтобы расширять поле деятельности. От идеи какого бы то ни было объединения они отказываются. И группа, надо сказать, уже в сильно сокращённом составе, замыкается в себе.

Стоит отметить, что Пикабиа, самый последовательный нигилист дадаистской группы, всё же поддержал идею конгресса. А Тцара, наоборот, выступал против, заявляя, что подобный проект подразумевал бы конструктивный подход, тогда как дадаизм определяет себя исключительно как отрицание!

Специфика сюрреализма

В 1923 году во время спектакля «Газовое сердце»[15]15
  На рус яз. текст опубл. в электронной кн.: Тцара. Т. Газовое сердце. Три ДАДАдрамы / Пер. и коммент. С. Шаргородского. Б.м.: Salamandra P.V.V. 2012.


[Закрыть] Тцара вызывает полицию и требует принять меры против нарушителей порядка: Элюара, Бретона, Пере[16]16
  Как утверждает искусствовед Марк Даши, Тцара не вызывал полицию, а лишь указал прибывшим полицейским на того, кто его ударил. Позже Бретон и Тцара объяснились, и Бретон попросил прощения за это обвинение (здесь и далее – примеч. автора к наст. изд.).


[Закрыть]. Отношения разорваны окончательно.

Вокруг ядра группы, которое изначально составляли Бретон, Арагон и Супо, сплотились личности зачастую несовместимые: Элюар, Пере, Деснос, Витрак, Мориз, Лембур, Дельтёй, Барон, Кревель, Ман Рэй, Дюшан, Эрнст. На 1924–1925 годы приходится переломный период. До этого времени сюрреализм пытается оторваться от дадаистского направления, к которому он изначально примыкал лишь с большими оговорками. После он ищет точки соприкосновения с коммунистами: от не слишком маргинальных ленинцев журнала «Кларте» вплоть до партийных сталинистов.

Этап плодотворных поисков завершается созданием и публикацией «Манифеста сюрреализма» Бретона, изданием журнала «Сюрреалистическая революция» и основанием «Бюро сюрреалистических исследований». Сны, автоматическое письмо, фрейдистская практика, изобретение игр, случайности, непредвиденные встречи и спиритические опыты представляют собой неразрывно связанные виды деятельности, которые проливают свет на человеческие возможности. Более того, в первом выпуске «Сюрреалистической революции» звучит такой призыв: «Необходимо принять новую декларацию прав человека».

Андре Массон, Матиас Любек, Жорж Малкин, Пьер Навилль, Ремон Кено, Антонен Арто, Жак Превер, Марсель Дюамель и Пьер Брассёр присоединяются к группе, а в Югославии появляется движение сюрреалистов во главе с Марко Ристичем.

Между тем сюрреализм объявляет себя преемником тщательно скомпонованной художественной традиции, включающей в себя всех тех, чьё творчество выходит за пределы собственных границ в реальную жизнь (Де Сад, Лотреамон, Фурье, Маркс…), а также великих мечтателей (Нерваль, Новалис, Ахим фон Арним…), алхимиков (Парацельс, Василий Валентин…), людей страстных и загадочных, мистиков и поэтов с чёрным юмором. Этот пантеон постоянно пополняется и время от времени перестраивается (как в эпизоде с По, которого сначала приняли, а затем вычеркнули за содействие полиции).

Но что важнее, группа осваивает дадаистскую тактику скандала и направляет её против представителей господствующих форм культуры. По меньшей мере две из таких акций произведут мощный резонанс в обществе того времени: памфлет под названием «Труп»[17]17
  На рус. яз. текст опубл. в: Антология французского сюрреализма.


[Закрыть], с ликованием встречающий известие о похоронах Анатоля Франса, и происшествие на банкете, устроенном в честь Сен-Поль-Ру. Вот как об этом рассказывает Бретон в «Беседах»:

Франс был прототипом всего того, что мы презирали. Если на наш взгляд кто и присвоил себе славу незаслуженно, то это был он. Так называемая выразительность его стиля не вызывала у нас совершенно никаких эмоций, а его пресловутый скепсис претил нам и подавно. Именно он заявил, что «сонет “Гласные”[18]18
  «Гласные» («Voyelles», 1872) – одно из наиболее известных стихотворений Артюра Рембо.


[Закрыть] лишён всякого здравого смысла», хотя строчки в нём «весёленькие». Нам казалось, что с человеческой точки зрения более мерзкого и отвратительного поведения и вообразить нельзя: он из кожи вон лез, чтобы заполучить поддержку и правых, и левых. Его распирало от почестей, достатка и т. д. И мы с ним совершенно не церемонились. Впоследствии с этим надутым индюком так основательно расправились, что сегодня и представить себе трудно, какое негодование вызвали среди общественности эти четыре страницы, подписанные Арагоном, Дельтёем, Дриё Ля Рошелем, Элюаром и мной. По словам Камиля Моклера, Арагон и я были типичными «буйными психами». Он восклицал: «Это замашки даже не выскочек и не хулиганов, а настоящих шакалов…» Возмущение дошло до того, что некоторые требовали принять против нас меры.

В июле 1925 года банкет, организованный в честь Сен-Поль-Ру, кумира Бретона и многих других сюрреалистов, послужил отличным поводом покончить с литературным сбродом. После того как посол Франции, Поль Клодель, заявил в какой-то итальянской газете, что смысл сюрреализма, как, впрочем, и дадаизма, можно передать «лишь одним словом: педерастический», последовал ответный удар в виде «Открытого письма», напечатанного на алой бумаге и подложенного под каждый столовый прибор в кафе Клозери де Лила[19]19
  «Клозери де Лила» (La Closerie des Lilas) – парижское кафе, одно из основных мест, которые посещала творческая богема в начале XX в.


[Закрыть]. Задорный отчёт Бретона об этом событии не остался незамеченным:

К тому времени, как должны были подать очередного унылого «минтая под белым соусом», многие из нас уже повскакивали на столы. Вечер испортился окончательно, когда трое из гостей удалились, а затем вернулись с полицией. Но по иронии судьбы блюстители закона задержали именно не на шутку разгорячённую Рашильд[20]20
  Рашильд (Rachilde), псевдоним Маргариты Эмери (1860–1953) – франц. писательницы, хозяйки известного парижского салона, который посещали А. Жид, С. Малларме, О. Уайльд, Г. Аполлинер и мн. др.


[Закрыть].

Также известно, что Мишеля Лейриса едва не линчевали за то, что во время парада ветеранов он принялся выкрикивать: «Да здравствует Германия! Да здравствует Китай! Да здравствует Абд аль-Керим[21]21
  Абд аль-Керим (1882–1963) – марокканский деятель, лидер восстания рифских племён в Марокко, активный участник борьбы против франц. колонизаторов.


[Закрыть]!»

Анархо-дадаизм оказался жизнестойким. К примеру, на обложке первого номера «Сюрреалистической революции» красовалась фотография анархистки Жермен Бертон в окружении членов группы. Это, конечно, было больше похоже на провокацию, чем на аргумент в пользу убеждений, поскольку ни Бонно, ни Равашоль не принадлежали к пантеону сюрреалистов. Более того, Бретон и его друзья даже пальцем не пошевельнут, когда Месисласа Шаррье[22]22
  Жак Месислас Шаррье (1895–1922) – франц. анархист, приговорённый к смертной казни за попытку ограбления поезда, в ходе которой погиб один человек. В день казни он шёл к гильотине, распевая «Интернационал». Он стал последним анархистом, казнённым во Франции.


[Закрыть] обезглавит Пуанкаре[23]23
  Раймон Пуанкаре (1860–1934) – франц. политик, государственный деятель, президент Французской республики с 1913 по 1920 г.


[Закрыть]. Однако именно бунтарская закваска и праведное стремление к разоблачению повсеместной несправедливости господствующего общественного строя – ещё очень ощутимые в инциденте с заступничеством за Виолетту Нозьер[24]24
  Виолетта Нозьер (1915–1966) – француженка, попытавшаяся убить своих родителей: она дала им снотворное и открыла в доме газ, решив выдать их смерть за самоубийство. Отец умер, но матери удалось спастись. На суде Виолетта заявила, что её родители заслужили смерть, потому что отец насиловал её, а мать закрывала на это глаза. Это дело вызвало огромный резонанс в обществе: правые видели в Виолетте отбившуюся от рук молодёжь, не имеющую ни малейшего представления о моральных ценностях, а левые защищали девушку, сделав из неё символ борьбы против общественной несправедливости.


[Закрыть] – не дадут лучшим представителям сюрреализма свести мечту о мировой революции (какой бы противоречивой эта мечта ни была) к заурядному большевизму. Всё это в сочетании с культом страсти и любви должно было спасти течение от каких-либо откровенно позорных компромиссов (что же до Троцкого, то временную симпатию сюрреалистов к виновнику кронштадтской бойни 1921 года можно оправдать неведением).

В тени коммунистической партии

К 1924–1925 годам в группе закрепляется мнение, что эстетическую критику необходимо снабдить политическим стержнем. На собраниях присутствуют сюрреалисты и члены «Кларте» – Крастр, Фуррье и Бернье, занимающие позицию авангардных интеллектуалов в левой фракции коммунистической партии и не приемлющие конформизм Барбюса.

Многие считали, что получение поддержки или хотя бы благосклонности партии означало гораздо более решительный разрыв с литературным сообществом, нежели роль варваров, которую они играли в культуре, рискуя однажды оказаться у власти и, как следствие, стать частью коммерческого процесса. Их и ещё некоторых не переставал прельщать образ большевика с ножом в зубах, которым злоупотребляли правые. О том, что на лезвии ножа поверх крови белых уже давно багровела свежая кровь махновцев и левой оппозиции и что вскоре этот нож будет орудием сталинской мести, они не подозревали.

Один лишь Арто, настороженно относящийся к малейшим признакам притеснения, предпочёл со «знанием» дела держаться на расстоянии. По мере того как его друзья сближались с «Кларте», он отходил всё дальше, пока совсем не исчез из виду. Супо, Витрак, Барон и ещё несколько человек открыто выбрали литературную карьеру; они вышли через другую дверь под прощальный аккорд Бретона, прозвучавший во «Втором манифесте».

В 1926 году решение основать совместно с авторами «Кларте» новое издание под названием «Гражданская война» так и не подкрепляется никакими действиями, и крушение замысла становится очевидным. Время упущено: специализированная политика и специализация возрождённого искусства уже не могут объединиться и прекратить своё существование как самостоятельные области.

И всё же никогда ещё деятельность сюрреалистов не была так важна, как в тот период. Дух сюрреализма распространяется по всему миру. В Бельгии Рене Магритт, Поль Нуже и Луи Скютнер создают группу, которая держится на плаву за счёт изобретательности, бесцеремонности и необузданности до тех пор, пока, намного позже, не начинает утопать в юмористическом исступлении, пропитанном сталинистской верой.

Игра в «Изысканный труп» – коллективное стихотворение или рисунок, каждый из соавторов которого видит лишь последний фрагмент, написанный или нарисованный предыдущим участником, – возрождает интерес к дадаистским коллажам. Особенное внимание уделяется языку, сюрреалисты вновь открывают для себя идею общей поэзии, объективной случайности. В этой деятельности выразительней всего проявляется игровое начало сюрреализма.

В 1927 году Андре Бретон вступает в коммунистическую партию. Его определяют в «газовую ячейку»[25]25
  Отделение франц. коммунистической партии, в котором были сгруппированы работники газовой отрасли.


[Закрыть], и поначалу он полон обезоруживающей решимости участвовать в партийных событиях. Однако он быстро устаёт от бюрократии – в те времена ещё не столь страшной, сколь смехотворной – и оставляет партию вместе со всеми иллюзиями.

В среде Арто, правда, без его непосредственного участия, начинает формироваться новое направление сюрреализма, которому суждено получить наибольшее распространение после войны 1939–1945 годов. И действительно, в 1928 году выходит первый номер журнала Рене Домаля и Роже Жильбер-Леконта «Большая игра». Возможен ли подобный союз? Попытки прийти к взаимопониманию оказались тщетными. Домалю и Леконту претили навязанные Бретоном порядки. Кроме того, они относились с некоторым презрением к политике, в то время как сюрреалисты один за другим поспешно политизировались и в ответ на упрёки, которые сыпались на них со всех сторон, твердили об угрозе коммерческого присвоения сюрреализма. Общие интересы подталкивали к объединению, но ни одна из сторон не испытывала в этом острой необходимости. Предлог для взаимного отдаления не заставил себя долго ждать: Роже Вайян, член «Большой игры» опубликовал в одной газете хвалебную статью о префекте полиции Кьяппе[26]26
  Жан Батист Кьяпп (1878–1940) – франц. политик и чиновник, реакционер, поддерживающий ультраправых. Социалисты неоднократно яростно требовали его отставки.


[Закрыть]; Домаль и Леконт его за это слегка пожурили; Бретон же не собирался терпеть отсутствие жёсткой реакции в ответ на такого рода прегрешения. Домаль в свою очередь станет всё больше и больше склоняться в сторону Гурджиева[27]27
  Георгий Иванович Гурджиев (1877–1949) – эзотерик, философ-оккультист, вместе с П. Д. Успенским основал мистическое учение «Четвёртый путь», получившее широкое распространение в Европе и за её пределами.


[Закрыть], вплоть до полного разрыва с Роже Жильбер-Леконтом в 1933 году.

«Второй манифест» служит на практике орудием расплаты. Исключены Барон, Лембур, Массон, Витрак, Деснос, Превер, Кено… Главной жертвой пал Арто. Он и вправду дискредитировал себя, вызвав полицию, когда его друзья попытались сорвать спектакль в театре Альфреда Жарри. Хотя не очень понятно, почему Бретон при этом мирится с Тцара, который в 1923 году тоже сдал его с Элюаром силам правопорядка.

Бунюэль, Дали и Шар приняты для усиления группы. В Праге сюрреализм укрепляет позиции благодаря Витезславу Незвалу, Йиндржиху Штырски, Карелу Тейге и Тойен. В этом же году совершает самоубийство Жак Риго. Он, как и Краван с Ваше, был живым воплощением дадаистского нигилизма.

Скандалов вокруг сюрреалистов по-прежнему немало: психиатры негодуют по поводу призывов к убийству, содержащихся в «Наде»[28]28
  На рус. яз. текст опубл. в: Антология французского сюрреализма.


[Закрыть] Бретона и лично против них направленных. Новый журнал «Сюрреализм на службе революции» выпущен с надлежащим вызовом, хотя название явственно указывает на отклонение от курса «Сюрреалистической революции». Сюрреализм шёл на буксире у революции, которая в свою очередь тянулась за паровозом коммунистической партии, и судьба поэзии, как и судьба самих революционеров, была предрешена. К счастью, содержание журнала противоречило его названию. В 1931 году в № 3 «Сюрреализма на службе революции» Кревель комментирует положение дел следующим образом:

Сюрреализм – это не школа, а течение, и соответственно, он не вещает ex cathedra, а идёт и смотрит, идёт (следуя поэтической тропой) на поиски знаний, знаний, применимых к Революции. Лотреамон сказал: поэзию должны творить все, а не один. На это Элюар ответил: поэзия станет очищением для всех людей. Все башни из слоновой кости будут разрушены до основания.

И Кревель добавляет: «Взяв за основу Гегеля, сюрреализм, так же, как и Маркс с Энгельсом, но иным путём приходит к диалектическому материализму».

По правде говоря, сюрреалисты слишком поздно открыли для себя Гегеля и, что самое важное, из этого открытия они не смогли извлечь почти никакой пользы, поэтому им даже не удаётся отличить диалектику от идей Мориса Тореза. Особенно положительно на их деятельности скажется интерес к жизни, и лучшие образцы сюрреалистической философии возникнут именно из размышлений о прожитом, которые обнаруживают диалектику ярче, чем цитаты из Гегеля, и источают больше поэтической силы, чем любое стихотворение.

На резкую критику Бретона исключённые отвечают гневной брошюрой, которая подражает тону небезызвестного памфлета с оскорблениями в адрес Анатоля Франса и к тому же заимствует его название: «Труп». Бар «Мальдорор»[29]29
  Бар «Мальдорор» был назван в честь произведения Лотреамона «Песни Мальдорора» (1869), которым восхищались сюрреалисты. Бретон заново открыл (к тому времени позабытую) поэзию Лотреамона, переиздав её в 1919 г. в ж. «Литература», и этот загадочный поэт-новатор, иронией и фантазией разрушавший все литературные стереотипы своего времени, тотчас же стал культовой фигурой для сюрреалистов. Вполне очевидно, что открытие бара с таким названием воспринималось ими как личное оскорбление. Бретон и ещё несколько человек ворвались в бар практически сразу после его открытия и устроили там такой погром, что хозяину заведения не оставалось ничего другого, кроме как снять вывеску.


[Закрыть] – преждевременную попытку коммерциализации сюрреалистических ценностей – разгромили Бретон и его друзья. «Золотой век» – фильм Бунюэля и Дали – вызвал гнев ветеранов и правых. Одно из самых ожесточённых выступлений – письмо, адресованное студенту, который занял первое место на конкурсных экзаменах в военной школе Сен-Сир – навлекло репрессии на Жоржа Садуля, автора сего письма[30]30
  Жорж Садуль отправил лучшему студенту военного училища Сан-Сир по фамилии Келлер открытку, в которой угрожал публично отшлёпать студента, если тот не откажется от своего почётного звания. Келлер переслал письмо в высшие инстанции. Губернатор Парижа обвинил Садуля в подрыве воинского духа и в оскорблении армии. В результате Садуля приговорили к трём месяцам тюремного заключения.


[Закрыть], а критик из газеты «Либерте» потребовал расстрела Пере за его неприемлемое сквернословие в стихотворении «Жизнь убийцы Фоша[31]31
  Фердинанд Фош (Ferdinand Foch, 1851–1929) – франц. военный деятель, Маршал Франции, командующий французскими войсками в Первой мировой войне. Стихотворение «Жизнь убийцы Фоша» (“Vie de l’assassin Foch”) Пере написал на смерть военачальника, но вместо хвалебной песни публике было предъявлено произведение, высмеивающее маршала и всю военную систему. В стихотворении Фош представал в виде гротескной фигуры, неспособной на геройство и лишь коллекционирующей награды и почести.


[Закрыть]».

В тот же период Морис Эн пишет замечательное предисловие к «Жюстине» Де Сада. На течение сюрреалистов он окажет значительное влияние, но из-за его скромности и из-за весьма сдержанной реакции его друзей может сложиться иное впечатление.

В 1931 году заигрывание с коммунистической партией принимает воинственный оборот. Сюрреалисты вступают в Ассоциацию Революционных Писателей и Художников, которая находится под надзором партии. Возможно, что именно в пику этому и усиливается интерес к «магическим» произведениям, подстёгнутый «предметами с символической функцией» Альберто Джакометти. Как бы то ни было, связь между алхимией и творческим путём в сторону новых, священных взаимоотношений с искусством становится основной темой для размышлений в ту пору, когда назревает «дело Арагона». И хотя Бретон и его друзья не одобряли ни форму, ни содержание длинной поэмы «Красный фронт», которую Арагон написал во время пребывания в СССР, они всё же встали на её защиту. Эта неловкость, вызванная необходимостью оправдывать автора, в чьих текстах уже тогда начинал чувствоваться патриотический пафос, особенно заметна в работе Бретона «Нищета поэзии».

Тем временем Арагон шлёт в Москву оптимистические сообщения о взаимном согласии, царящем между сюрреалистами и коммунистами. Его попутчик Садуль возвращается в Париж первым, а сам Арагон останавливается на несколько дней в Брюсселе. Позволим же Бретону рассказать нам о встрече с Садулем:

Да, всё прошло хорошо, да, поставленные цели достигнуты, но… И действительно было одно очень весомое «но». За час или за два до отъезда им предложили подписать заявление об отказе или даже об открытом отречении от всех убеждений, которых мы придерживались. К тому же они должны были отвергнуть «Второй Манифест» ввиду того, что – я цитирую дословно – он «противоречит диалектическому материализму»; признать фрейдизм «идеалистической идеологией», а троцкизм – «социал-демократической и контрреволюционной идеологией». В довершение всего им надлежало подчинить свою литературную деятельность «дисциплине и контролю коммунистической партии». – «Так что же?» – резко спросил я. И поскольку Садуль молчал, я прибавил: «Смею предположить, что вы отказались?» – «Нет, – ответил он, – Арагон посчитал, что нужно через это пройти, если мы хотим – мы и ты в том числе – иметь возможность работать в культурных организациях партии». Тогда я впервые увидел пропасть, превратившуюся в бездну головокружительной глубины, с тех пор как распространилась эта бесстыдная мысль о том, что правдой можно пожертвовать ради эффективности, что мораль, впрочем, как и жизнь отдельно взятой личности, не имеет никакого значения, или же что цель оправдывает средства.

В 1932 году Арагон вступает в коммунистическую партию. В этом же году выходят в свет «Сообщающиеся сосуды» Бретона и одно из лучших произведений Рене Кревеля «Клавесин Дидро».

Разрыв с так называемой «коммунистической» партией

Если Бретона скорее огорчило слабоволие Арагона, то его негодующие друзья реагируют традиционно. Многие осыпают автора «Красного фронта» бранью в своих публикациях. В частности, Элюар не стесняется в выборе слов:

Непоследовательность превращается в расчёт, проницательность оборачивается происками, Арагон становится другим, и воспоминания о нём больше не могут иметь со мной ничего общего. Дабы защитить себя, приведу одно высказывание, потерявшее в наших с ним отношениях весь тот смысл, который я всё это время в него вкладывал, высказывание совершенно справедливое и – для Арагона и многих других – опровергающее мысль, отныне недостойную выражения: Воды всех морей не хватит для того, чтобы отмыть пятно интеллектуальной крови. (Лотреамон)

Элюар говорил о верёвке в доме повешенного. Несколькими годами позже он будет рука об руку с Арагоном залихватски плясать под сталинскую дуду, восторженно рифмуя партию с отечеством и свободой. В 1950 году, когда Бретон будет умолять его выступить в защиту их общего старого друга Завиша Каландры, приговорённого к смерти в Праге, Элюар, забыв на этот раз процитировать своё любимое изречение, ответит: «У меня слишком много забот с невинными, вопиющими о своей невиновности, чтобы заниматься виновными, признающими свою вину». Смертный приговор Каландры приведён в исполнение.

В 1933 году Ассоциация Революционных Писателей и Художников объявляет о первом исключённом участнике. Им становится Бретон:

Поводом для исключения, – объясняет он, – стало то, что в пятом выпуске «Сюрреализма на службе революции» было опубликовано письмо, которое написал мне Фердинан Алькие. В этом письме весьма анархистского толка – и, надо сказать, очень задевающем за живое, – он яростно нападал на те представления о гражданственности и морали, которые легли в основу русского фильма «Путёвка в жизнь». Независимо от точки зрения автора, хотя она в большинстве случаев не совпадала с моей, необыкновенная жизненная сила и искреннее негодование, пронизывающие это письмо, стоили, на мой взгляд, быть услышанными. Поэтому о порицании, которого от меня требовали, и речи быть не могло.

Год спустя в Египте формируется группа во главе с Жоржем Эненом. В Брюсселе редакция журнала «Документы 34» посвящает специальный номер «Сюрреалистическому выступлению», в котором бо́льшая часть текстов откровенно неистовы и прямолинейны. 1934 год прошёл для сюрреалистов прежде всего под знаком прославления Виолетты Нозьер. В лице приговорённой к смертной казни юной отцеубийцы они приветствовали символ активного сопротивления семейному гнёту. В этой связи не очень объяснимо, почему история сестёр Папен, которые тогда же своеобразно проиллюстрировали «Наставления слугам» (Свифта), зверски убив хозяйку дома и её дочь, не встретила в рядах сюрреалистов аналогичной поддержки. Как бы то ни было, в тот период политические события стремительно закручивались.

Взаимоотношения между сюрреалистами и представителями коммунистической партии приобретали всё более очевидную враждебную окраску. Инцидент 1935 года станет последней каплей. Около десяти часов вечера накануне конгресса писателей в защиту культуры – мероприятия сталинистской направленности – Бретон, которого мы здесь вновь призовём в свидетели, встречает на бульваре Монпарнас Илью Эренбурга:

Я ещё хорошо помнил отрывок из его книги «Глазами советского писателя», вышедшей несколькими месяцами ранее, в котором говорилось: «Сюрреалисты и за Гегеля, и за Маркса, и за революцию, но на труд они никак не согласны. У них своё дело. Они, например, изучают педерастию и сновидения… Они прилежно проедают кто наследство, а кто приданое жены…»[32]32
  Речь идёт о сборнике статей Эренбурга, вышедшем на франц. яз.: Ehrenbourg I. Duhamel, Gide, Malraux, Mauriac, Morand, Romains, Unamuno vus par un écrivain d’U.R.S.S. Paris: Gallimard, 1934. Цитата из Эренбурга приводится нами по изд.: Эренбург И. Затянувшаяся развязка. М.: Сов. писатель, 1934.


[Закрыть], и т. д. Представившись, я отвесил ему несколько пощёчин, а он тем временем лишь жалко оправдывался, даже не пытаясь прикрыть лицо рукой. Другого способа отомстить этому наёмному клеветнику я не нашёл.

Незадолго до начала конгресса, пройдя через изнуряющие переговоры с организаторами в попытке добиться предоставления слова Бретону, Рене Кревель совершает самоубийство. Его поступок, равно как и солипсизм Антонена Арто, отражает немедленную, импульсивную и отрицательную реакцию на задачу, которую поставил перед собой сюрреализм исходя из ложных составляющих: каким образом, опираясь на самостоятельные сферы, к тому времени уже объективно лишённые каких-либо человеческих ценностей под воздействием господствующей зрелищно-торговой системы, опираясь на разобщённые виды деятельности (такие, как искусство, философия, область бессознательного, выживание, и т. д.), воспринимаемые как целостные и выдаваемые за положительные, каким образом возможно достичь единения индивидуума с самим собой и с окружающими? Каким образом, пренебрегая дадаистским тяготением к точке полного отрицания, сюрреализм мог создать исторический фундамент для своего стремления к позитивности и к преодолению собственных возможностей на мировом уровне?