Текст книги "Боец десантной бригады"

У меня РД от лепешек пухлый. А пахнет от него не толом или ружейным маслом, а свежим хлебом. Прямо в расширенные ноздри голодного офицера плывет хлебный аромат. У Мухи из РД крылья куриные видны, у Лехи там тоже две курицы запиханы, а еще у каждого к рюкзаку приторочены трофейные халаты.

– Товарищ капитан, – прямо до посинения обижается Муха, – как вы только могли подумать, что с вами не поделятся?

– Пять минут, и все будет готово, – белозубо улыбаясь, заверяет Леха.

– А пока вот, – я достаю из РД и протягиваю офицеру мягкую свежеиспеченную лепешку, – заморите червячка.

– Ладно уж, – цедит капитан Акосов, берет хлеб, ест и, еще не прожевав кусок, невнятно обещает: – Пожалею вас, убогих.

И обращается к сопровождающим его бойцам:

– Пленных на допрос…

Допрос, вопрос и прочая военная лабуда нас меньше всего интересуют. А вот как курочку сготовить, да еще и в горах, да без костра, и все это за пять минут – вот это серьезный вопрос, самый насущный на данный момент. Но для нас он не проблема. То, что часть почвы из глины, мы, еще когда окопчики отрывали, приметили. Курочка потрошится ножичком, обмазывается мокрой глиной и… достается входящий в боевой комплект пирофакел, он же сигнальный огонь. Курочка им как в жаровне обрабатывается. Температура и скорость горения у пирофакела высокие, как и обещали: пять минут – и птица готова к употреблению. Во как! Согласитесь, мы достойные потомки того солдата, что кашу из топора варил. Да, жрать захочешь – всему научишься и по-всякому исхитришься. Вместе с глиной и перья куриные отваливаются; кушать подано, жрите, товарищи солдаты. С одной стороны курочка пережарена и почти обуглена, а с другой сыровата? Ничего, и такая за деликатес сойдет. Руками рвем птицу на куски и едим. Только жир течет по губам. Что такое для голодных молодых здоровенных лбов три курицы? Одну-то мы сразу, как только сготовили, ротному отослали. Маловато будет, так еще и лепешки есть да сыр овечий. Подзаправились – не досыта, конечно, но пока хватит. Надеваю трофейный халат, согреваюсь. Готов к дальнейшему прохождению службы.

«Товарищи солдаты! – лежа с закрытыми глазами, вспоминаю я, как читает лекции выхоленный в новеньком, отлично подогнанном обмундировании молодой подполковник из политотдела округа. – Здесь, в Афганистане, вы в первую очередь защищаете южные рубежи нашей Родины!»

Дело было весной. Согнали нас на лекцию, а мы только из очередной операции пришли, толком еще не отдохнули. На хрен нам эта лекция нужна, но слушаем. Голос у подполковника громкий, а уши не заткнешь. От скуки смотрю по сторонам. Вижу, знакомый боец из комендантского взвода бегает мимо нас: туда – на склад, сюда – в штаб бригады. Туда-сюда. В руках у него вместительный общевойсковой вещмешок; со склада несется – мешок пухлый, из штаба бежит – мешок обвисший. Солдат я опытный и всегда готов к бою: «А где бы чего пожрать урвать?» Делаю вид, что покидаю лекцию по великой и неотложной нужде. Недовольно смотрит на меня политработник, я ручкой животик потираю и гримасу строю жалостливую, извиняющуюся, типа того: «Рад бы вас и дальше слушать, товарищ комиссар, да вот ведь какая незадача, животик заболел, в сортир надо». Вышел, притаился за палатками и комендантскую обслугу ловлю. Бежит со склада, милый, с полным мешком.

– Стой! – я хватаю парня за руки.

Останавливается и, придерживая за лямки вещмешок, растерянно смотрит на меня. Невысокий обгоревший под весенним солнцем солдат.

– Да ты чего? Сдурел?!

Для нас, бойцов строевых рот, комендантский взвод – это второй сорт, «чмо», одним словом, и отношение к нему полупрезрительное.

– Делись! – злобно и уверенно рявкаю я и киваю на мешок.

Знает «герой» из комендантского взвода: не поделится, то, когда заступит наша рота в караул по охране штаба, так в эту же ночь его подловят и так по шее дадут – мало не покажется. А виновных-то и не найдут. Помнит «герой» и такой случай. Ловили мы один раз писарька штабного, заподлянку он одному парню устроил. А писарь, как только наша рота в караул заступает, так ночью носа из своей палатки не высовывает. А мы ночью закидываем в окошко палатки дымовую шашку. Дым валит, и писарь, разевая рот, из палатки в одних трусах вываливается, а тут его уже ждут. Всего-то минута делов, и была рожа у писаря холено-розовая, а стала красно-синяя. А еще через пару деньков его к нам в роту переводят служить. Наша вторая, она как штрафная была: всех залетчиков из бригады в нее спихивали, а наш ротный всех в чувство приводил, каждого залетчика по-военному обучал любить Родину и службу. Медленно, спотыкаясь, идет к нам писарь, а сам голову понурил и по ходу движения тяжко так вздыхает. Не дрейфь, солдат! У нас зря еще никого не били. Ты ж теперь из наших будешь, ты таперича боец первого взвода второй роты. Милости просим в горы, под пули, там посмотрим, чего ты стóишь, а уж потом и решим… И что бы вы думали? Нормальный парень оказался, в горах не ныл, в бою не трусил, товарищей не закладывал. И польза всей роте от него большая была. Он же все ходы-выходы в штабе бригады знал, и дружки у него там остались. Как к нам внеплановая проверка из штаба идет, так и офицеры, и солдаты о ней уж заранее знают. Прозвище этому экс-писарю соответствующее дали: «Разведчик». А что, вполне подходит: он как наш резидент при штабе бригады был и агентуру там свою имел. Одно слово: «Разведчик».

– Делись! – повторяю я комендантскому воину и тяну на себя лямки мешка.

– Это из личных запасов комбрига, – сопротивляется «герой» – комендач.

Хоть и боится он, но твердо защищает личную собственность командира бригады подполковника Карнаухова, проявляя при этом личное мужество и героизм.

– Ты понимаешь, – сбивчиво начинает объяснять он, крепко сжимая лямки мешка, – эти мудилы из округа, как прибыли, так уже второй день жрут и пьют как свиньи, все наличную водку выпили; вот комбриг и приказал НЗ санчасти раскупорить, у них там литр медицинского спирта на крайний случай остался. А эти суки еще барахла требуют им достать, разведроту уже на операцию отправили…

– Ну раз такое дело, – отступаю я, – то лети.

Возвращаюсь на лекцию и слышу, как продолжает работать языком политработник:

– Выше держите знамя советского интернационализма, как зеницу ока храните честь воина-десантника! Помните: по вас будут судить обо всем нашем народе…

От отвращения закрываю глаза. Хоть не видеть эту мразь. Сука! А если кто из ребят разведроты, добывая тебе барахло, погибнет, тогда как? А скольких афганцев они убьют?

…Слышу негромкий голос лейтенанта Петровского: «Подъем, ребята». Я открываю глаза. Хватит воспоминаниям предаваться, все уже собираются.

Подъем, третий взвод; вперед, вторая рота, пора выдвигаться. Слушай команду, первый батальон: «Идите защищать в чужой стране южные рубежи нашей Родины». При этом приказано нам: «Выше держать знамя советского интернационализма; как зеницу ока хранить честь воина-десантника».

Вот только не надо судить по нас обо всем нашем народе.

– Смотри! – легко толкает меня плечом стоящий рядом Муха и заливается булькающим смехом: – А наши-то минометчики…

Оборачиваюсь и легонько пожимаю плечами: эка невидаль, самое обычное дело. Наши минометчики пленных духов в Советскую Армию призвали. Из нашей роты из четырех минометных расчетов только один с нами в операции участвовал. Видать, на допросе духи до жопы раскололись, вот их в «сады для праведных» и не отправили. И послали их не к «чудным девам, жемчугу подобным», а к усталой грязной солдатне, таскать по горам минометы. Да, товарищи духи, таскаться с минометом по горам – это вам не в райских садах с полногрудыми девами вступать в интимные отношения. Вот теперь и запомните, что такое миномет. А еще и лотки с минами, которые вам тащить придется. А коварные и довольные «гяуры» – минометчики налегке рядом с вами пойдут. Только прицел миномета вам тащить не доверят – его командир расчета сам понесет, невелика тяжесть.

– Мы, значит, их взяли, – показывает пальцем в сторону пленных подошедший к нам Леха, от возмущения и обиды весь красный. – А как их использовать, так другим?!

– Да пошли они все на… – кричу я и тоже чувствую, как закипаю от обиды и несправедливости. – Скидывай РД, ребята!

Разом скинули РД – а там, кроме боеприпасов и всякой прочей военной дребедени и амуниции, у каждого по две мины к ротному миномету. Чтобы минометный расчет разгрузить, каждому бойцу из роты еще перед началом операции по две мины всучили. Такая мина тоже, между прочим, не легкая штука, а в горах каждый лишний грамм тонной давит.

Перед началом марша идем отдавать мины минометчикам, те такое добро ни в какую брать не хотят. Сначала переругиваемся:

– Возьми свою херню! – требую я и протягиваю мину.

– Да на хрена она мне нужна? – искренне недоумевая, отказывается и.о. командира четвертого минометного взвода, чернявый плотный старший сержант Жук и заводит руки за спину.

– Возьми, сука, – наседаю я, – а то хуже будет!

– Ой! Испугал! – презрительно отвечает здоровенный Жук и ехидно улыбается.

– Ну ты и гад, – изумляюсь я его наглости.

– Да я тебя… – рычит Жук и, наступая на меня, сжимает кулаки.

Дело до драки не доходит. Услышав перебранку, командир роты с ленцой подходит к нам, ковыряя пальцем в зубах. Сожрал уже принесенную нами курятину, довольно отмечаю я. Капитан Акосов, невозмутимо продолжая ковыряться в зубах, слушает обе стороны. Он русский человек, а вот решение выносит чисто еврейское; ну, прямо соломоново решение! Сплюнув застрявшее в зубах мясо, он закуривает и преспокойненько заявляет:

– Сами разбирайтесь. – Выпускает из легких сигаретный дымок и, широко улыбаясь, уточняет: – Или мины у третьего взвода остаются – тогда и пленные им под охрану переходят; или минометчики свои боеприпасы забирают, а им в помощь мы афганских добровольцев передаем.

Стоя чуть поодаль и примеряя походные ремни минометного ствола, лафета и плиты, посматривают на нас бывшие душманы, а теперь разом перевоспитанные и призванные в Советскую Армию «добровольцы». Что они там про нас думают?

– Давай мины сюда, – с лютой злобой соглашается принять боеприпасы Жук.

– Эй, вы! – издалека наблюдая за нами, кричит лейтенант Петровский. – Разобрались? А теперь в ГПЗ бего-ом марш!

Наш взвод в колонну по одному идет по тропе. Я первый, за мной Саша Петровский, дальше с интервалами остальные.

– Хорошо, что хоть женился, – слышу, как тихо говорит идущий за мной взводный.

На ходу оборачиваюсь. С кем это Сашка там разговаривает? Ни с кем, с собой он говорит, а может, в мыслях с оставшейся в Союзе молодой женой беседует. Теперь ее молитвы к материнским присоединятся. Теперь, лейтенант, уже двое будут просить Бога, чтобы ты вернулся домой живым.

– Ты это о чем, Саша? – спрашиваю я.

Когда других офицеров рядом не было, Петровского старослужащие солдаты звали по имени. Высокому, широкоплечему, с отличной строевой выправкой, Александру Петровскому двадцать два года, он сразу после военного училища летом восьмидесятого в Афган загремел. Нам, его подчиненным, по двадцать лет – одно поколение, почти сверстники. И воюем вместе уже год.

– Вперед смотри! – обрывает меня Петровский. – И не хер подслушивать.

– А я и не подслушиваю, – отвернувшись, ухмыляюсь я и насмешливо добавляю: – Я, товарищ лейтенант, влет стараюсь офицерские команды ловить, вот слух и напрягаю.

– Ты эти сказки при очередном залете другим рассказывай, – крайне желчно и недовольно отвечает взводный.

Не верит он мне. И правильно делает. Чтобы я да влет команды ловил? Нашли ловца! Кабы я таким не был, уж небось на третьем курсе института учился бы. А хорошо небось сейчас дома. Эх, сейчас бы пельмешек со сметаной навернуть! Мечтаю, а сам вдаль и по сторонам поглядываю.

– Ложись! – ору я и сам падаю. Рассекая воздух, вжикнули пульки, и ударил по ушам звук пулеметной очереди. Надо мной прошли пули-то…

Отползаю к укрытию, по вспышкам и чутьем определяю позицию противника и стреляю. Первая очередь длинная, последующие прицельные, короткие, на три-четыре патрона. В магазине моего пулемета патроны через два на третий уложены: два простых заряда, третий – трассирующий. По трассам бойцы передовой заставы определят, где находится обстрелявший нас пулеметчик, и туда же начнут стрелять. Не поднять ему головы. Он и не поднимает – или позицию сменил, или совсем ушел. В общем, хрен его знает, но точно не убит. Почему так определил? Да не знаю я. Чувствуешь такие вещи, вот и все. Потерь у нас нет. Постреляли, полежали, отдохнули, встали по одному и дальше вперед пошли. Не до ночи же здесь сидеть. Так и до дембеля пролежать можно; хорошо бы, конечно, да кто ж тебе даст…

Вот так до вечера и маршировали. В нас постреляют, мы постреляем, подождем, послушаем и дальше двинемся. На тропах обнаружили еще с пяток противопехотных мин. Рисковать и вытаскивать взрыватели не стали: отошли на безопасное расстояние и расстреляли их из автоматов и пулеметов. За день больше потерь нет, и слава богу. Как чуток стемнело, нам на вертолетах подвезли еду в термосах и боеприпасы. День закончен, окопы отрыли, камешками бойницы обложили, можно и отдыхать.

Только-только приготовились посменно покемарить, как с соседней горки в нас стрелять стали. Видимо, духи хотели показать, что туточки они и никуда не делись. Толку от их стрельбы – ноль. Расстояние между нашими горками по прямой метров девятьсот было, прицельно в наступающей темноте не постреляешь. Неприцельная шальная пуля сохраняет убойную силу, но от таких попаданий окоп хорошо защищает. Мы, конечно, ведем ответный огонь, но так, для порядка, без азарта, и все мимо. А вот наши минометчики перестрелке обрадовались. Быстро установили в подходящей ложбинке миномет и давай мину за миной кидать. На другой горке, где засел противник, видны разрывы, оттуда духи тоже усиливают огонь. Мы, в свою очередь, пуляем из стрелкового оружия. Летят очереди трассирующих пуль, гремят взрывы. Все почти как в кино: красиво, зрелищно, бестолково. Духи тоже в укрытиях сидят; от мины будет толк только в случае прямого попадания, наши же пули уже не в цель летят, а лишь заданное направление соблюдают. А минометчики все не унимаются, все кидают мины. Думаете, горят желанием в бою поучаствовать, свою лихость и воинскую выучку продемонстрировать? Как бы не так! Они за истекший день мины свои не расстреляли, а тут им новые привезли. А куда их девать? Так просто не выкинешь, лишнюю тяжесть тащить неохота, а тут такой удачный случай от этого добра избавиться. Расчет, к бою! Прицел девятьсот! Беглым огонь, огонь!

Я расстрелял из пулемета один магазин, – все надоело, и без того за день до тошноты настрелялся. Скукотища, из окопа не вылезешь, может шальная пуля зацепить; в окопе тоска, а тут еще сигареты закончились – а курить охота, аж уши пухнут. Кричу я Лехе, другану своему, чтобы он кинул мне сигареты. Он пачку кидает, но она до моего окопа метров пять не долетает. Стрельба вроде поутихла, я змейкой из окопа за сигаретами и пополз. Только руку за пачкой протянул – бац, шальная пуля мне в кисть руки попала. Кровь потекла, а боли нет. Я обратно мигом в свой окоп кинулся, осматриваю боевую рану, волнуюсь. Бинт наслюнявил, ранку обтер и успокоился – пулька только кожу содрала. Вот тут я себе клятвенно пообещал бросить курить. Кровь сочиться перестала, а уши все пухнут и пухнут; второй раз за пачкой сигарет пополз, достал, вернулся, со смаком закурил, а про клятву и ранку забыл.

Ночь, обеим сторонам пулять друг в друга надоело, перестрелка затихла. Заворачиваюсь в теплый и грязный трофейный халат. На ногах у меня надеты шерстяные машинной вязки носки, обут в кроссовки. Согрелся. Благодать.

У всех солдат и офицеров батальона носочки нитяные[9]9
  В состав летней полевой формы входили ботинки, к ним выдавалась одна пара носков – одна пара на шесть месяцев.


[Закрыть], а вот у меня шерстяные. Свистнул я их у летчиков. Неделю назад проходил мимо модуля, где живут офицеры вертолетного полка, а там у сборного домика бельишко и летная форма на веревках сушится. Ну прямо как в деревне. Оглядываюсь – нет никого. Раз – с веревки еще влажные носки снимаю; два – прячу их в карманы и не торопясь скрываюсь с места преступления. Простите, неизвестный мне товарищ офицер, но вам новые выдадут, а у меня в ваших носочках и в жару ноги преть не будут, и в холод согреются. Кабы нам это добро выдавали, в жизни не стал бы я чужие носки носить.

Тепло в шерстяных носочках и в трофейном халате – за день-то намаялся по горам ползать, да прошлую ночь почти не спал, а тут одно слово: благодать. Пока моя смена не начнется, хоть вздремну. Глаза закрываются, и снится мне, братцы, странный сон.

Сижу я в светлом классе родной школы № 25 на контрольной работе по алгебре. Мой классный руководитель Зоя Петровна Орлова ходит между рядами парт, следит, чтобы никто не списывал. А я-то тему не знаю, зато есть у меня шпаргалка. Только классная отвернется, я давай списывать; она в мою сторону повернется, я прячу шпору и в раздумьях над алгебраическими символами морщу лоб. Но давно работает Зоя Петровна учителем, ловит она меня со шпаргалкой и торжествующе хриповатым голосом начальника штаба батальона капитана Эн заявляет: «Вот, посмотрите, дети, из кого никогда настоящий разведчик не получится!» Осуждающе смотрят на меня дети, только это не одноклассники, а сослуживцы по Гайджунайской учебке.

– Марш к доске! – по-военному требует педагог Орлова и трясет меня за плечо.

Смотрю на тему, написанную мелом на классной доске, и обмираю: «Действия десантного отделения в тылу противника». Думаю: «Ну ни фига себе! Ну и тему на контрольной по алгебре нам задали!» А еще мне ничуть не стыдно, что я попался. Я даже рад, что ничего не знаю, а стало быть, в разведку мне идти не надо.

– Да ну вас на хрен с вашей разведкой, – говорю я классной руководительнице. – Я лучше посплю!

– Встать, хам! – кричит мне Орлова теперь уже командным басом капитана Акосова.

– Не моя смена, – отнекиваюсь я.

– Я тебе сейчас такую смену покажу! – вопит Зоя Петровна и больно бьет меня толстой указкой по ногам.

Только я ей хочу сказать, что негоже советскому педагогу бить детей, как получаю второй удар по ногам и раскрываю глаза.

У моего окопа стоит капитан Эн и заносит ногу для очередного удара.

– За что, товарищ капитан? – быстро вскочив, спрашиваю я.

– За то, – опуская ногу, серьезно, без улыбки, объясняет Эн, – что не чуешь ты, солдат, подхода начальника и даже во сне дерзишь командирам.

– Так вот, значит, ты какие сны видишь! – негодует ротный. – Вот ты о чем во сне мечтаешь? Как бы офицера с его приказами на хрен послать?!

– Мне, товарищ капитан, снилось, – спросонья начинаю оправдываться я, – что взяли меня враги и пытают: где прячет НЗ капитан Акосов? Признавайся! А то расстреляем. А я в ответ их гордо так на хрен посылаю.

– И где же прячет НЗ твой ротный? – сощурившись, ласково интересуется Эн.

– Вы не враг, товарищ капитан, – глядя на начальника штаба батальона честными сонно-неумытыми глазами, отвечаю я, – и потому вам скажу. – Я намеренно делаю паузу и вижу, как багровеет ротный, который хранит фляжку с водкой в РД, который носит за ним каптер, и с уверенной наглостью завершаю ответ: – Свой НЗ – последний патрон – командир роты хранит в стволе пистолета.

Это прозвучало как насмешка. Офицеры у нас на операции пистолеты с собой не брали – ну его, тяжесть такую, на поясе носить; да и толку от него в бою нет никакого, все с автоматами ходили. И одевались так, что в снайперский прицел солдата от офицера не отличишь. Форма у них, конечно, почище да поновее, а так – солдат, он и есть солдат…

– Да… – задумчиво так говорит Эн. – А лейтенант Петровский был прав.

В чем был прав Саша Петровский, он не объясняет, зато объясняет, какого это хрена меня разбудили среди ночи, за час до начала смены.

– Берешь двух бойцов, дадим тебе еще и связиста с рацией – и вперед, милый, в разведку. Проведешь рекогносцировку местности, установишь, есть ли необозначенные на карте тропы, обнаружишь огневые точки противника – и обо всем доложишь по рации. Потом выберешь позицию по своему усмотрению и прикроешь утреннее выдвижение своей роты, а то нас посекут с пулеметов. Понял?

– А почему я? – спрашиваю угрюмо.

Такое задание мне совсем не улыбается. Можно так нарваться, что и «мама» сказать не успеешь, как на небеса отправишься. А я совсем не герой. Хочу увильнуть, вот и придумываю:

– Товарищ капитан, да как я в темноте-то тропы найду? А передать ориентиры как? Я ж топографию совсем не знаю, – жалобно бормочу я и решительно заканчиваю. – Боюсь подвести вас, не справиться.

– Не бойся, справишься, а не справишься – так по шее от всего личного состава получишь, – утешает меня, щуря узкие очи, Эн и зловеще-ласково добавляет: – Понимаешь, солдат, верим мы тебе. Знаем, что если придет беда, то не скажешь ты духам, где советские офицеры НЗ прячут.

– А еще ты слова умные знаешь, – предельно серьезным тоном подкалывает ротный, – «рекогносцировка» и «топография»; остальные-то все больше на хрен да за хрен говорят.

И сразу резко повышая голос, не терпящим возражения командным тоном капитан Акосов приказывает:

– Все понял? Вот и вперед!

Приказ есть приказ, был бы умнее – дураком бы остался.

– Нет, ну почему опять я? – возмущенно спрашиваю я пришедшего проводить меня взводного.

Собираю РД, снаряжаю дополнительные магазины и подвешиваю подсумки с гранатами на поясной ремень. Настроение – хуже некуда.

– Из первого отделения ты один в строю остался, – лениво позевывая, объясняет присевший на бруствер моего окопа Саша и спрашивает: – А почему?

– Мне просто повезло, – угрюмо отвечаю я и прошу: – Слезай с бруствера, а то стрельнет какой-нибудь идиот, убьют еще.

– При прочих равных условиях, – не прекращая разговор и не меняя тона, Петровский слез с бруствера и присел в окопе, – везение играет большую роль: раз повезло – глядишь, и второй раз повезет. – Он улыбается и задушевно так замечает: – А если тебя все же хлопнут, то все меньше залетчиков в роте останется. Глядишь, и показатели у нас в политической подготовке получше будут. А еще замполит из третьей роты с облегчением вздохнет, ты ж его на батальонном комсомольском собрании ленинскими цитатами чуть до истерики не довел…

– Ну, спасибо, Саша, удружил, – не глядя на взводного, тихо говорю я. – Жив останусь, водку тебе доставать больше не буду.

– Ты уж постарайся остаться-то, – усмехается малопьющий лейтенант Петровский. – Как же я без водки-то… пропаду ведь…

Иду расталкивать еще двоих, которых наметил с собой пригласить. Прохожу мимо окопа; в нем, закутавшись в трофейный халат и свернувшись калачиком, сладко спит Муха – только губами чмокает, улыбается чему-то. Вид у него детский, беззащитный, не скажешь, что уже отслужил почти два года и имеет медаль «За отвагу». Этой осенью Мухе домой, совсем чуть-чуть до дембеля осталось. Спиной к нему Леха привалился, тоже сопит. Мы втроем давно дружим, почти с первого дня, как я в Афган попал. Я за Леху написал эротическое сочинение про героиню Пушкина Татьяну Ларину. Он за это мое творение от ротного нагоняй получил. И мне досталось. А затем ротный отдал беспощадный приказ: выпустить стенгазету, посвященную творчеству Пушкина. Муха нам ватман в штабе бригады достал. Потом втроем ротную стенгазету оформляли, вот и подружились…

Я, минуя товарищей, подхожу к Витьке.

– Нет, ну почему я? – слово в слово повторяет мои слова злой со сна Витек. Я его еле растолкал.

– Ты два раза был женат? – спрашиваю я и сам же отвечаю: – Был! Бабу имел? Имел! В отпуск ездил? Ездил! А кого мне брать? Муху, что ли? Так он не то что на девку не залезал, он небось еще не целовал-то никого. Имей совесть, Витек.

– Еще кто пойдет? – кисло осведомляется Витек.

– Иди Филона буди, а я тут радиста подожду.

Уходит успевший в свои двадцать лет дважды жениться Витек. Я жду связиста, покуриваю в кулачок и слышу:

– Ну почему я? – возмущается Филон.

А потому, ребята, что неохота мне своих друзей, Леху и Муху, под пули подставлять, они ж не виноваты, что с таким раздолбаем, как я, дружат. Простите, ребята, но кому-то же надо идти, а то и в самом деле посекут нашу роту из пулеметов, а нас и так всего ничего осталось.

Подходит связист, тоже недовольный, я его давно знаю.

– Герка? – чуть улыбаюсь я. – Привет!

– Век бы тебя не видеть, – бурчит расстроенный и невыспавшийся Герка, – таскайся тут с тобой.

У связистов – тех, кто на своем «горбу» носил полевые радиостанции, – служба тоже хреновая была. То, что рация тяжелая, это еще полбеды, а вот то, что их первыми убить старались, – вот это беда. Снайпера обучают не только хорошо стрелять, его еще учат, кого надо убивать первым. Офицер – он на операции ходит в полевой форме без знаков различия, от солдатской ее не отличишь. А вот связиста сразу по антенне рации видно. Убей связиста, парализуй управление боем – вот чему учат снайпера. Редко ходили связисты в разведку, не шли передовым дозором, а вот потери несли. Били по ним снайперы, и очень часто приходило пополнение во взвод управления, на замену раненым и убитым.

Вот и собралась вся группа. Четыре человека, две связки бойцов. Все лишнее снаряжение оставили. Идем налегке. Только у плотного, сильного и выносливого Герки за плечами рация. Подходят взводный, ротный и начштаба батальона.

– Удачи! – только и говорит Саша и каждого легонько хлопает по плечу.

– Держи, – Акосов протягивает мне флягу в матерчатом чехле, – выпьешь с ребятами.

– А это на завтрак, – капитан Эн передает Филону две банки тушенки, обмазанной солидолом. Они из одного города – земляки.

– Счастливо! – шепотом желает замерзший Баллон, когда мы проходим мимо его поста, и довольно улыбается, ловя кинутый мною сверток с трофейным халатом.

Пора. До рассвета еще четыре часа, а все равно пора. Рассветные часы – они самые сладкие для сна. Спите спокойно, духи гор, мы постараемся вас не потревожить, мы тихонечко пойдем, стрелять первыми не будем, по крайней мере до рассвета.

Это только кажется, что ночью тьма непроглядная и не видно не зги. Не раз я ночами по горкам ползал и часовым на посту по ночам бдил. Во всех военных ипостасях срочной службы побывать довелось, и точно вам скажу: жить захочешь – и ночью где надо пройдешь и увидишь что надо. И ближе, солдат, ближе к горкам да камешкам жмись, они даже ночью тень отбрасывают; прячься в этой тени, солдат, вот тебя и не увидят.

Идем попарно, в тени прячемся. Первая группа – я и Витек, вторая – Филон и Герка. Уже и наших постов не видать. Мы спустились вниз по тропке, идем по расщелине, камешек под плавным скользящим шагом не брякнет, амуниция на теле не звякнет, только «фибры души» вибрируют, но их слышишь только ты один.

А ведь должны они за нами наблюдение вести, обязательно должны. Может, уже и засекли нас, подпустят поближе – и вот как от той, такой удобной для засады кучки камней даст по нам очередь душман, и амбец! Останавливаюсь и, чуть пригнувшись, напряженно слушаю. Не горы слушаю и не ночь, а свои «фибры души». «Иди, нет там никого», – шепчут мне они, и я делаю плавный скользящий шаг вперед, за мной – Витек. Увидав, что мы пошли, поднялись с камней и Филон с Геркой.

Я, в силу воспитания и образования, был умеренным материалистом и атеистом, мистикой и паранормальными явлениями никогда не увлекался. А тут в Афгане проникся: почти всегда знал, откуда по мне стрельнут и куда надо упасть. Даже чужие взгляды чувствовал – не каждый, а тот взгляд, когда на тебя сквозь прорезь прицела смотрят. Не знаю, что это было. Третьего глаза у меня нет, астральное тело за меня в разведку не ходило, и вообще экстрасенсорными способностями я не обладаю. А вот «фибры души» есть, и вибрируют они все сильнее.

Обходим подозрительную кучку камней. Точно никого нет. Прошли всю расщелину, за ней межгорную долину и вверх на следующую гору поднимаемся. Гора хоть и высокая, но пологая, можно, минуя тропу, идти. На тропе могут быть мины, ночью их заметить трудно, лучше без дороги вверх по склону карабкаться. Да куда они, эти душманы хреновы, провалились? Может, ушли? И зря мы медленно передвигаемся мягким скользящими движениями по черным камням афганских гор? Но нет, не зря! Засекаем пост и тут же ложимся. Ждем стрельбы, шума-гама… Нет, ничего. Поползли. Вот они. Четверо с винтовками и один пулемет РПД[10]10
  РПД – ручной пулемет Дегтярева. До 1980 года состоял на вооружении афганской армии.


[Закрыть] на сошках. Спят, милые, небось утомились за день, вот и улеглись в ложбинке, завернулись в халаты и спят. Спите, спите. Мы вас ничуточки не побеспокоим, мы вас сонных резать и стрелять не будем, мы вас тихонечко обойдем и аккуратненько отметим вашу позицию, а потом координаты и ориентиры передадим. Тогда вас утречком из минометов и накроют. Счастливых вам снов, духи.

Еще две позиции с пулеметами обнаружили. И только на одной не спали, разговаривали негромко, да мы услышали. Обошли их осторожненько. А вот у этой группы оружие серьезное было – мы засекли торчащий из камней ствол ДШК. И грамотно их позиции расположены. Спустятся утром две батальонные роты вниз, в межгорную долинку, вот тут-то их перекрестным пулеметным огнем и накроют. Третья рота, что будет с нашей высоты прикрывать движение первых двух, конечно, откроет заградительный огонь, и вертолеты на подмогу подойдут. Да только пока это начнется, у нас от личного состава хорошо если половина останется.

Жестом показываю Витьке: «Сваливаем». За нами поползли Филон с Геркой.

Нам теперь тоже надо позицию подобрать – так, чтобы под огонь своих не попасть и с помощью пулемета и автоматов поддержать наши роты.

Мы забираемся на другую горку, параллельную той, на которой духи расположились, и осматриваемся – нет никого. Высотка удобная, постов нашего батальона с нее почти не видно, зато позиции духов хорошо заметны. Герка по рации передает ориентиры. Все, дело сделано. Окопы копать уж нет сил, да и времени тоже, скоро рассвет. Из камней понаделали укрытия, есть где голову укрыть – и ладно. Хоть и устали, а сна ни в одном глазу. Выпить и пожрать надо. Филон штык-ножом вскрывает военный деликатес – банки с тушенкой, Витек руками ломает черный хлеб, Герка облизывается. Я снимаю с ремня фляжку в матерчатом чехле, отвинчиваю колпачок; выдохнув воздух и от предвкушения блаженства закрыв глаза, делаю глоток…

– Ну, ротный, ну и сука! – проглотив холодную жидкость и с трудом подавив негодующий вопль, змеюкой шиплю я.

– Ты чего? – вскинулся Витек.

Молча передаю ему флягу. Витек делает глоток, сморщившись, сплевывает и негромко матерится.

– Вы это чего, ребята? – растерянно смотрит на нас Герка.

– А ты сам попробуй, – предлагаю я, а Витек передает ему флягу.

– Чай как чай, – выпив, недоумевает Герка.