Текст книги "Боец десантной бригады"

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

– Ребята! Нашу роту усиливают расчетами АГСов из других подразделений, и лететь нам на вертушках, брать чертов Кокчинский мост, – ставит боевую задачу своим многократно проверенным – в мародерстве, воровстве и жестоких битвах за кусок хлеба, банку тушенки и ведерко угля – бойцам командир первой роты, старший лейтенант Козлов[23]23
  ^* ПЛМ – пулемет Калашникова, модернизированный на сошках.
  ^** АГС – автоматический станковый пулемет.
  Фамилия, должность и воинское звание командира первой парашютно-десантной роты оставлены без изменений. Герой Советского Союза полковник Козлов Сергей Павлович скончался 25 апреля 1993 г. Вечная память… Похоронен в г. Виноградове (Украина).


[Закрыть].

Сам-то ротным только четыре месяца как стал, взводные офицеры сплошь молодняк после училищ, а солдаты в основном призыва осени 1979-го. Но ничего, уже притерлись, пообвыкли, озлобились, оборзели, в первые месяцы выжили, а дальше уж и так попрет. Опыта боевого нет? А у кого он в феврале восьмидесятого был? Опыт – он ведь кровью добывается, и чем больше крови (чужой, естественно), тем он дороже. А пороха хватало! Погрузилась рота в вертолеты, полетела. Сколько противника? Знаменитый, ну просто стратегический русский ответ: «А хрен его знает! Бой покажет. На месте разберемся». Усиленная парашютно-десантная рота – это всего-то шестьдесят пять бойцов, а из этих шестидесяти пяти пятьдесят восемнадцатилетних пацанов, только-только среднюю школу окончивших. А мост обороняло около полутора тысяч афганцев – вооруженных, естественно.

В числе приданого первой роте расчета АГС-17 летел захватывать мост и мой земеля, прозвище Цукер. Он-то мне об этом первом бое и рассказал.

Когда наши части вошли в Афганистан, то сопротивления практически не было; афганская армия засела в казармы и носа своего не высовывала, многие ее солдаты и офицеры дезертировали. В стране неразбериха, кто… как… зачем… никто ничего не понимал. В Кабуле пытались порядок навести, а в провинциях… безвластие, да наши отдельно стоящие гарнизоны. Первое время наши части в боевые действия не ввязывались, да и не с кем было. Отряды моджахедов-душманов-духов только создавались. Зато по Афгану бродило полно вооруженных дезертиров и всяких любителей половить золотую рыбку удачи в мутной воде безвластия. Вот такой отряд и захватил мост. В Афганистане других средств сообщения, кроме автомобильного транспорта, не было и нет. Через тот мост проходили колонны и одиночные машины, и захватившие его дезертиры и прочая шваль очень недурно устроились. Афганские машины и колоны они или полностью грабили, или пропускали за выкуп. Разок обстреляли и советские машины.

Ах, вы так?!. Ну держитесь, паскуды! Первая рота, к БОЮ!!!

К бою!!! На рассвете зависли перед мостом вертушки.

– Все, вперед! ПОШЕЛ! – ревет офицер, и посыпались из вертолетных люков в тусклый рассвет, в неизвестность, десантники.

– Ро-ота… в цепь! – надрывая глотку, командует высадившимися десантниками ротный. – Справа и слева… перебежками… Вперед! Огонь!!! Расчетам АГС прикрыть навесным огнем наступающие цепи. Гранатами… Огонь!

Задрал Цукер ствол своего АГСа и пошел очередями строчить, его второй номер только и успевал ленты с гранатами подавать. Бьет навесным огнем «Пламя». Рвутся на мосту и предмостных укреплениях гранаты. Нет спасения от мелких осколков. Мешая грязь рваными кирзовыми сапогами, бежит к мосту десантура, с ходу из автоматов и пулеметов поливает мутный рассвет, мост и мечущиеся по нему ошалевшие тени. Оттуда редкая беспорядочная стрельба очередями. Посвистывают пульки. Эх, поймал свою пулю солдатик, упал. За ним еще один, вот и взводный офицер валится. Замялись наши ребятки, попадали в зимнюю липкую грязь, залегли под огнем, вжались телами в чужую землю.

– Куда лег, разэтакий!.. – заметались вдоль цепи офицеры. – Не ложиться!.. Если ляжем, всех перебьют! – и пинают тех, кто лежит, тех, кто не хочет под пули вставать. Зовут: – Вперед, в бога и в мать, вперед…

Вперед! Расплавленным свинцом вливается в души злоба, придает силы, и страх куда-то ушел. Вперед! С грозным матерным ревом поднялась и побежала к мосту десантура: «Ну, вашу мать! Сейчас мы вам, сукам долбаным, покажем!» Бегут шестьдесят десантников против полутора тысяч афганцев, и уже ни хрена не боятся, только все сильнее и сильнее гремит исторгнутая застуженными глотками русская военная молитва: «Е… вашу мать!!!» А вертушки не ушли, набрали высоту, развернулись и пошли на противника, стали его свинцовой смертью из пулеметов поливать, своих ребяток прикрывать. Давайте, родненькие, прикрывайте! Потом сочтемся, если живыми вернемся.

Тонковата кишка оказалась у тех, кто мост оборонял, паника их охватила, вот и дрогнули они, побежали. Не захотели столкнуться лицом к лицу с озверевшими гяурами, до рукопашной дело не дошло. Взяла первая рота мост, с божьей и матерной помощью, и богатейшие трофеи в придачу. Семеро наших товарищей погибло, да десяток ранено.

Этих тоже в кучу положили. Сколько? Не считали, только заставили пленных, совсем одуревших от страха афганцев, трупы сложить. А потом и их отпустили: валите, мол, не до вас, только больше не попадайтесь.

К полудню очухались духи. Видят – немного наших, захотели лакомый кусочек отбить. Постреляли в сторону моста, наши – в ответ. Только было собрались они в атаку, да, видать, духа не хватило. Не пошли. Но постреливать постреливали все три дня, пока не подошел менять первую роту батальон мотострелков, на БТРах с приданным танковым взводом.

Солдат – к медалям, офицеров к орденам представил комбриг. Вот только широко улыбнулась и вспорхнула на грудь к старшему лейтенанту Козлову военная жар-птица. Из штаба 40-й армии настоятельно порекомендовали комбригу представить командира роты к званию Героя Советского Союза.

Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой. Операция «Мост» была одной из самых первых боевых удач Советской Армии в Афгане. Ну, и исторические факты можно вспомнить: «Чертов мост» Суворова в Альпах, Аркольский мост Наполеона. А мы что, хуже? Нет, и у нас свои герои есть, достойные, так сказать, наследники титанов прошлого.

Смогли бы эту боевую задачу выполнить другие солдаты и офицеры бригады? Мой ответ – да! Любое боевое подразделение 56-го ОДШБ выполнило бы этот приказ ничуть не хуже. Впоследствии мы участвовали и в более сложных и тяжелых в боевом отношении операциях. Только на войне у каждого своя судьба: кому пуля, кому орден; кому выговор, а кому и быстрая карьера. А большинству и совсем ничего, это уж кому как повезет.

Старшему лейтенанту Козлову повезло. Представить к званию Героя Советского Союза, присвоить вне очереди воинское звание капитан, направить на учебу в академию. Выполнять! Ну так Герой Советского Союза капитан Козлов все это честно заслужил, за чужими спинами не прятался, в одной цепи с бойцами шел, вышестоящему командованию задницу не вылизывал, а самое главное, для такого боя потери у него в роте небольшие были.

Январь и февраль как в дурном сне прошли; вот и наша первая весна в Афгане подкатила. А весной в Афгане уже тепло, а в иные дни даже жарко. В бригаду новые многоместные палатки привезли, кровати, матрасы, постельное белье, солдатам и офицерам новую полевую форму выдали; снабжение хоть и никудышное, но все же было, да и научились уже солдатики жить-поживать да добра наживать в условиях, предоставленных Демократической Республикой Афганистан. Правда, к марту треть личного состава бригады по госпиталям мыкалась, не боевые потери – желтуха. Но все равно, хоть личного состава и мало, а война-то началась. Стали духи наши подразделения пощипывать: то колонну обстреляют, то на отдельно стоящую часть нападут, то часовых поснимают. Надо, надо воевать, товарищи десантники! Вы что, сюда на отдых прибыли? Вам тут, понимаешь ли, не санаторий! А ну вперед!

Десантуру поротно, а когда и в составе батальона, стали посылать на боевые операции.

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

Крупных боев не было, а по мелочи постреляли и порезали духов; те тоже в долгу не оставались. Но серьезных потерь не имели.

Тут надо еще и офицерам спасибо сказать. Помните? Я говорил, что всех раздолбаев при формировании бригады в нее и сплавили. Может, они, с точки зрения кадровиков и вышестоящего командования, и были раздолбаями, а вот по нашему солдатскому мнению – нормальные командиры. Правда, козлы и педерасты и среди них попадались, но было их меньшинство, и погоду в бригаде они не делали. Да и за первые, самые тяжелые, три месяца с момента ввода бригады в Афганистан, солдаты и офицеры не то что сроднились – не было такого, но вот уважали и считались друг с другом – это точно.

Не подставляли командиры ребят под пули, берегли как могли, на крови их ордена не мечтали заработать, но и мы в долгу не оставались: пожрать да выпить всегда офицер от солдатских щедрот имел, и трофеями делились. А уж чтобы бросить ребят в бой, а самому в укрытии остаться, шкуру спасать, – на такое и самый распоследний пидор не был способен.

Конечно, офицер есть офицер, а солдат есть солдат, и промеж них всякое случалось. Но разбирались по-домашнему, почти по-семейному. Виноват? Заполучи трендюлей! Больше так не делай. Все без обид, гауптвахт и трибуналов. Офицер беспредельничает, устав его, бедного, засвербел? Так свои же остановят, объяснят, урезонят. Не успокоился? Не взыщи: на войне как на войне, получишь от солдатского трибунала пулю. Слухи такие ходили, но у нас в батальоне за время, что я служил, такого не было. А слухи… так не доказано ничего, героически погиб при выполнении интернационального долга.

Вот так, значит, и служили, по-всякому.

Весной 1980 года подкатил дембель и приказ об увольнении – для весеннего призыва 1978 года. А в Афгане барахла, что в Союзе в страшном дефиците числилось, было немерено. Бытовая электроника, джинсы, кожаные изделия, крестики – все было, чего только душа пожелает. Вот душа дембельская и возжаждала добра хапнуть да дома родных подарками побаловать, перед девчонками и знакомыми повыделываться. Пошли семеро ухарей из третьей роты через посты боевого охранения в самоволку. В селение афганское заходят – и в лавочку-дукан. А там товара мало, и качества он невысокого. Дембеля-самовольщики автоматиками поигрывают, торговцу грозят и матерно повелевают ему к завтрашнему дню все приготовить, а то помрет он, торгаш, смертью лютой. Тот все обещает сделать, жизнь-то дороже барахла.

На следующий денек ухари забили косяк, курнули джарса[24]24
  Джарс – марихуана, или анаша.


[Закрыть] и опять через пост охранения проходят, а на том посту мой земляк Цукер стоял. Он их не пускает, ему в лоб кулаком заехали и дальше пошли; ну не стрелять же в них. А бежать закладывать товарищей своих, то есть доложить по команде об их самовольной отлучке, – так это ж «западло», он же не стукач. Промолчал Цукер, только лоб потер.

А в селении обкуренных интернационалистов уже засада поджидает. В минуту их всех холодным оружием положили, головы им поотрубали, оружие забрали – и ищите ветра в поле.

Пока схватились, пока дежурная рота вниз двинулась, времени много прошло. Три трупа безголовых нашли. Вот потому-то их стали звать «всадники без головы». А остальных? Искали остальных, искали: и местность прочесывали, и дома в кишлаках вверх дном переворачивали, и местных допрашивали. До декабря 1980 года искали, я как раз эти операции уже застал и принимал в них участие.

Вот только ничего и никого не нашли.

Слушок ходил, что этим делом душманы долго похвалялись и якобы успели заснять на видеокамеру, как нашим ребяткам головы отрубали.

Дело «всадников без головы» нашу бригаду на весь Афган «прославило». Комбриг, комбат, командир третьей роты таких трендюлей из штаба армии получили, что потом враскоряку долго ходили. У комбрига погоны затряслись и чуть не полетели. Командиру третьей роты очередное звание придержали и личное дело строгачом[25]25
  Строгач – жаргонное наименование строгого выговора с занесением в личное дело.


[Закрыть] подпортили капитально.

Цукеру, которого к тому времени представили к медали «За отвагу», наградной лист в штабе «зарубили».

Вроде как повезло духам: наших перерезали, среди своих прославились, премии денежные за убитых десантников получили. Вот только… В августе 1981 года, работая по наводке армейской разведки, на одной из операций взяли мы отряд душманов, без боя взяли, из засады, неожиданно для них. Духи и «ах» сказать не успели, как им стволы во лбы уперлись. Умирать они не захотели, вот и сдались по-хорошему. Ну раз так… то их не били, только обыскали. Затем усадили кучей, а сами стали оружие их складывать. В основном давно устаревшие английские винтовки-буры, советские автоматы ППШ, несколько пулеметов РПД, парочка автоматов китайских АК-47 и один АКС-74. И вот видит один солдатик – его из третьей роты к нам перевели, – а на трофейном автомате АКС-74 (а такие только у десантников были) номер ему хорошо знакомый. Он ротного зовет, еще раз номер сличили… тот самый автомат, что у одного из наших «всадников без головы» был. Что тут началось… Я-то этих ребят погибших не знал, а мои сослуживцы с ними вместе первые месяцы в Афгане горюшко хлебали. Такое началось… меня стошнило, а потом я отошел и больше в ту сторону, где пленные были, не смотрел, даже уши заткнул. А ведь к тому времени уже успел всякого насмотреться. Вот так закончилась история о «всадниках без головы».

…Под бражку и спиртик мне земляки основные вехи славного пути нашей бригады и рассказывают. Я слушаю и мотаю на ус. И после конца каждого рассказа кружку с брагой поднимаю и пью с ребятами. Все выпито, все съедено, и голова уже кружится. Я вопросительно посмотрел на земляков – мол, пора и честь знать, выдвигаться в расположение роты, спать. Посидели еще немного и разошлись.

На следующий день после знакомства с историей бригады я очухался на кровати, раскрыл сонные глаза и удивился: «Мамочка ты моя родная! А где же «Рота подъем! Выходи строиться!», и почему меня, хотя уже полдень, никто пинками с кровати не скинул?» Пока валялся на кровати, осматривался. Большая палатка, ткань двойная, влагу не пропускает и в холод долго тепло в помещении сохраняет. По обе стороны палатки установлены два ряда двухъярусных железных коек, рядом тумбочки. На земле деревянный настил из сколоченных досок, две чугунных печки-«буржуйки». У обоих выходов из палатки самодельные ящики для хранения оружия и боеприпасов. Вот такой он теперь, мой дом на полтора года.

Выхожу из палатки в курилку. Там сидят мои новые сослуживцы, смолят «Смерть на болоте»[26]26
  В довольствие военнослужащих входили сигареты «Охотничьи»; на пачке изображен охотник, стреляющий уток, отсюда и название – «Смерть на болоте».


[Закрыть], на меня ноль внимания.

– А что, подъема не было? – присев на лавочку, спрашиваю я.

– Был, – равнодушно выпустив сигаретный дымок, отвечает мне собеседник, – и завтрак был, обед скоро.

– А меня почему не разбудили? – недоумеваю я.

– Ты что, шнурок, совсем оборзел? – разозлился голый по пояс солдат и кинул в урну окурок. У него на худом плече синяя, искусно выколотая татуировка: «парашютист в свободном парении». Смерив меня недружелюбным взглядом, парень раздраженно добавил:

– Тут тебе денщика нет, чтобы тебя будить. Сам встанешь.

– Да я не об этом, – слегка смутившись, пытался объясниться я. – Где развод на ученья или работы; у вас что, каждый встает, когда хочет?

– Общий подъем в шесть часов, но обычно все встают в восемь к завтраку. Ты пьяный был, ребята – земляки твои – попросили тебя не трогать, дать возможность отдохнуть, а уж завтра вставай как все, – пояснил мне дежурный по роте, тоже с меланхоличным видом смоливший в курилке сигарету.

– А если бы офицеры зашли? – все так же недоумевая, поинтересовался.

– Ну и что? – даже не глядя в мою сторону, дежурный сплюнул в лежавшую посередине курилки потрескавшуюся резиновую шину от ЗИЛа, промазал и, огорченно вздохнув, объяснил: – Раз спит человек, значит, ему положено. Если его пинками не подняли, значит, так надо. Не лезут офицеры в нашу жизнь, не их это дело. Мы все вопросы сами решаем, так как нам надо. Понял?

Понял?! Конечно, все понял! Нет, вот житуха, прям по мне! Очень, очень мне бригада понравилась.

А вот обед совсем не понравился: плохо пропеченный черный хлеб – черствый и кислый, первое – жидкий супчик с сушеным картофелем без мяса, второе – сечка без масла, третье – я даже в ужасе глаза зажмурил – в бачке поверх компота плавают сварившиеся черви.

– Это они в сухофруктах жили и жрали, теперь мы их сожрем, – успокоил меня раздатчик, разливавший еду из армейских термосов, притащенных с батальонной кухни. – У нас такое блюдо «мясной компот» называют. Чего глаза вылупил? Привыкай!

Тарелки? Не было такой роскоши, не для нас она. Из котелков ели. Поешь, вымоешь котелок, а хочешь – и не мой, твое дело, можешь жрать из грязной посуды; только не удивляйся, если тебя отдельно от остальных есть заставят. Где ели? А кто где хочет! Столовой не было.

Еще мне не понравилось, что после обеда погнали на работу. Яма в глубину два метра, почва – глина. Объяснили мне, как из этой глины кирпичи формуют, сушат, а затем из этих кирпичиков домики строят, бригаду обустраивают. Норма на одного бойца – двести кирпичей в день.

– А если я не буду? – попытался борзануть я.

– Все работают, и ты будешь, – спокойно сказал мне напарник по работе, маленький, худенький, одетый в одни выцветшие сатиновые трусы, солдатик-башкир. – А если начнешь борзеть, мы тебя бить не будем, твоим земам скажем – они тебя и отмудохают. Они полное право имеют своего земляка воспитывать. Ну как, будем работать?

…Двести кирпичей в день я научился делать через неделю, землякам меня мудохать и воспитывать не пришлось. Они меня честно и сразу предупредили: «Не выделывайся». Я и не выделывался, то есть стал вести себя прилично и достойно, им за меня краснеть не пришлось. Еще научился строить дома, штукатурить, делать двери и рамы из деревянных ящиков, которые ранее использовали для хранения боеприпасов. Приноровился воровать стройматериалы. Но это чуть позже, а пока…

– Тебя как зовут-то? – недовольно и с оттенком легкого презрения спросил я, рассматривая этого задохлика. Если дело до драки дойдет, то я его соплей перешибу.

– Муха, – назвался щуплый солдатик и уселся на самодельный формовочный ящик.

– Позолоченное брюхо, да?

– Ты вот что, шнурок, не борзей! – сказал, вылезая из глиняной ямы, еще один солдат. По виду узбек, поздоровее Мухи будет, пошире в кости, мышцы покрупнее. – У Мухи медаль «За отвагу», по сроку службы он ветеран, а ты шнурок, и кем еще будешь, неизвестно.

«За отвагу»? У этого дохляка?! Не может быть! Подкалывают, точно подкалывают.

– Пошел ты вместе со своими подколками и работой к такой-то матери, – презрительно сощурив глаза, нагло заявил я. Развернулся и ушел в роту, думая завалиться в палатке на койке и проспать до ужина.

Через десять минут после того, как я начал пролеживать бока на тощем матрасе, пришел мой землячок Колька и бесцеремонно пинком поднял меня с кровати.

– Будешь Муху обижать, – свирепо заявил он, к моему удивлению, – я тебя лично урою.

Лицом я выразил крайнее изумление и только потом спросил:

– У него чего, и вправду медаль, что ли?

– У первого в роте, – подтвердил земляк. – Он летом восьмидесятого один в бою пятерых духов завалил. Отряд духов с тыла к роте зашел, а Муха в охранении стоял. Увидел их и начал из автомата шмалять, пока подмога не подошла, минут десять один бой вел. Когда духи нас увидели, то сразу свалили. Муха всю роту спас; зайди они к нам в тыл, половину бы в спину положили. Тебе за него тут любой горло порвет. Понял?

– Ага.

– На первый раз предупреждаю, – землячок поднес свой кулачище к моему сморщившемуся носу и добавил: – А теперь двигай работать, тут все работают, ты не исключение.

– Коль! А что «шнурок» означает?

– Так это ты шнурок! – захохотал земляк и объяснил: – До года службы – шнурок или шнур, год отслужил – ветеран, полтора – дембель, после приказа – гражданин. Ну, я пошел, и ты не задерживайся…

Нехотя я поплелся обратно к глиняной яме. А там уже вовсю работа кипит. Разулся, снял штаны и молча залез в яму, глину месить. Глину размачивают водой, месят ногами, полученным раствором заполняют формовочный ящик. Вытаскивают, опрокидывают сырые кирпичи на землю для просушки – и все заново. Технология сохранилась почти без изменения с древнейших времен до наших дней. Глина, вода, мускульная сила, высокая температура воздуха – вот и возводятся из необожженных глиняных кирпичей крепости, дворцы, дома, да, в общем-то, что угодно построить можно. Мы в бригаде дома и подсобные помещения строили. Грязная работа, тяжелая и муторная. Где-то час без перерыва работали. Потом вылезли покурить.

– Ты это… ну извини… я же не знал, – чуть смущенно обратился я к Мухе, усевшись на обляпанном коричневой глиной формовочном ящике. – Тебя на самом-то деле как зовут? А то вроде и неудобно Мухой звать.

– Рифкат Муртазин, – протянул мне сигарету усевшийся рядом маленький башкир. – Только зови меня, как и все, Мухой, меня так еще в школе прозвали, сам видишь, на кого я похож…

На кого ты похож? Да на настоящего солдата, вот на кого. В бою не дрогнешь, работать умеешь, перед товарищами не выделываешься. По виду маленький да тщедушный? Так это же херня! Зато ловкий, жилистый, выносливый. Я хоть повыше и поздоровее буду, а уже устал, руки как свинцом налиты, ноги дрожат, а тебе хоть бы хны.

– А я Леха! – подошел ко мне и белозубо улыбнулся плотный и сильный узбек. – Если по-настоящему, то Алишер Очелдыев, – он протянул для пожатия ладонь. – Вместе будем службу тащить, мы с тобой одного призыва.

Пожал Лехе руку, свое имя назвал. Вот и познакомились, ребята. Перекурили, отдохнули малость – и работать. Вечером, уже после ужина, оставшись в курилке вдвоем с Мухой, небрежно так спросил его:

– Слушай! А ты как умудрился один столько духов положить? Может, расскажешь?

– Да ничего интересного, – поморщился Муха так, будто лимон надкусил, безразлично сказал: – Деваться некуда было.

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

Первый батальон на Алишах десантировали с вертолетов, четвертый шел своим ходом на боевых машинах десанта. Под Алишахом советских гарнизонов не было. Афганские части воевать не хотели. Да и из их частей больше половины личного состава кто дезертировал, а кто и перешел с оружием в руках к душманам. Власть в Кабуле никто не признавал. А раз так, то пожалуйте, товарищи десантники, укрепляйте центральную афганскую власть, а то им самим воевать несподручно, да и неохота, убьют еще. Вас тоже убить могут? Ну уж извиняйте, назвались интернационалистами, вот и полезайте в пекло.

А в июле в Афганистане на самом деле пекло. В тени плюс сорок пять, на солнцепеке вода во фляжках чуть ли не закипает, пот высыхает, не успев выступить, по всей форме соляные пятна расползаются, подошвы ног в рваных армейских ботинках горят, иссыхает от жажды глотка, и все тяжелее и тяжелее становится тащить свой груз и оружие. Стволы автоматов и пулеметов, все металлические части оружия как раскаленные, тронь – обожжешься. Тяжелое прерывистое дыхание идущих в колонну по одному солдат. Уже еле поднимаются ноги, от тяжести РД ломит спину, руки безвольно обвисают. Лезет в ноздри горячая пыль и забивает рот, кружится голова, и давно уж нет сил идти, а надо. Вот и прет к заданному участку, сгорая под беспощадным афганским солнцем, неполного состава рота. Где противник, сколько его? Никто не знает. Войсковая разведка еще толком не работает, сведения из афганских источников доверия не вызывают. Никто не знает и не может знать, кто из афганцев на кого тут работает. Вроде пятьсот духов, а может, и меньше; вроде тут их базы, а может, и нет. Веселее идите, товарищи десантники! Соколом! Соколом смотри, солдат! Пятьсот духов на неполного состава роту? На сорок измотанных жарой, истощенных от недоедания пацанов? Так это ж вам раз плюнуть духов разбить, вы ж десантники, вашу мать, вот и выполняйте приказ.

Разбитые поротно батальоны осуществляют оцепление обозначенных приказом населенных пунктов. Район охвата большой. Связь между подразделениями по рации. Если что, вопи в эфир о помощи, но лучше надейся только на себя. Пока помощь подоспеет, от тебя в таком бою только «вечная память» останется.

Рота встала у окраины кишлака, готовится к прочесыванию. Бойцы распределены по боевым группам. На расстоянии около километра виден еще один кишлак. Небольшой, по виду домов на пять, на картах не обозначен. Но все уже навоевались, вот и знают, что надо супротив этого кишлачка заслон установить, мало ли чего.

– Муха! – скрипит пересохшими голосовыми связками командир роты капитан Акосов, глядя на шатающегося солдатика.

Рост у Мухи «метр с кепкой», вес пятьдесят два кило. А амуниции на каждом солдате по пятьдесят килограммов навешано. Все шатаются, всем тяжело. А этот малыш с истощенным худым детским лицом так вообще неизвестно откуда силы на каждый шаг берет.

– А…? – не по-военному откликается маленький щупленький солдатик.

Хотел капитан на отклик «А?» употребить военную присказку «Х…на!», да не сказал: изморен пацан, вот-вот свалится. Надо ему хоть какую-то передышку дать.

– Оставляю тебя наблюдателем, – говорит Акосов и рукой показывает на виднеющийся вдали кишлачок. – Посматривай, увидишь кого, ракету дай вверх; сам, если что, в бой не ввязывайся, к домам отступай. Понял? С тобой, – ротный оглядывает стоявших рядом бойцов, останавливает взгляд на здоровенном загорелом и хрипло дышащем десантнике, – Донин остается, вдвоем наблюдение осуществляйте.

– Есть, товарищ капитан! – довольно отвечает Донин.

Здоровый Донин, да рыхлый, тяжело жару переносит. Он отдыху рад. И потом, в охранении поспокойнее, не так опасно, как в кишлаке. Там больше шансов на пулю нарваться. Бой в незнакомом населенном пункте – самый опасный. Особенно в самом начале. Ты противника еще не видишь, а вот он тебя уже на мушке держит. Бац! И ты труп. Нет, в охранении оно поспокойнее будет.

Группами по три-четыре бойца рота ушла в кишлак на прочесывание. Муха и Донин выбрали себе наблюдательный пункт в арыке. Арык – это мелиорационная канава, небольшая такая траншея, даже Мухе и то по пояс будет. По дну арыка ручеек тоненький струится, кроны деревьев его местами закрывают. Тенек, прохладная водичка, почти как в садах для праведных, где мусульманам место после смерти уготовано. Из кишлака уже стрельба доносится, а тут тяжесть РД скинули, водички попили, умылись, закурили; одно слово – рай. Стрельба доносится? Так по звуку выстрелов определили, что это наши на психику давят, в основном в воздух пуляют или на крайний случай поверх голов. Ответных-то выстрелов нет. Уже минут тридцать как нет, стало быть, отсутствуют духи в кишлаке, или они попрятались, а раз так, то неймется отдохнувшему Донину, тянет его трофеями затариться.

– Я пойду погляжу, чего там, – он встает из арыка и хищно скалится: – А ты тут оставайся.

– Стой! – пытается удержать его Муха.

Тот коротко боковым справа бьет Муху в челюсть и рычит:

– Заткнись, дохляк!

Донин, не пригибаясь, бежит мародерничать к ближайшему дому. Муха, потирая челюсть, смотрит ему вслед, потом вскидывает ствол автомата и, чуть помедлив, опускает его вниз.

«Понимаешь, – позже расскажет он мне, – такая была злоба, такая обида, хотел его убить. Донин и раньше до меня постоянно докапывался. Сам видишь, сдачи-то я толком дать не мог. А тут такой удобный случай поквитаться. Никто не видит, можно грохнуть, а потом на духов все списать. И… не смог. Не смог, и все тут…»

Залег Муха обратно в арык, челюсть болит, зубы шатаются. Вспомнил, как еще в школе все над ним смеялись, каждый обидеть норовил, и чуть не заревел от обиды: «Ну почему же я такой маленький уродился? Разве я виноват?»

Вытри сопли, солдат! Оружие к бою! Смотри, Муха, ползут духи к кишлаку, в спину ребят долбанут, не ждут наши этого удара, передушат их духи на узких улочках кишлака. А много их! Около сотни будет. К бою, твою мать! К бою!!!

Сначала сигнальную ракету. Есть! Пошел вверх красный сигнал: «Вижу противника». А вот теперь из автомата: огонь! огонь! огонь! Только трясется от отдачи АКС, стволом туда-сюда ведет Муха. Сменить расстрелянный магазин и опять: огонь! огонь! огонь! Хрен вы, суки, пройдете! Земля фонтанчиками вскипает, близко пули от замерших духов ложатся; залегли и, не двигаясь, ведут ответную стрельбу душманы. И нет больше ничего в этом мире, только цепь противника, только твой раскаленный автомат – и все. Держись, Муха! Сменить позицию, сменить магазин… Огонь! Не дать им подняться, не дать сделать рывок. Не дать передушить ребят на кривых изломанных улочках кишлака. Подготовить для броска гранаты; кинутся духи вперед, гранатами их встретить. Сменить пустой магазин и опять длинными очередями, по всей лежащей цепи душманов пройтись. Стрелять безостановочно, не дать им поднять головы, не дать собраться с силами для атаки. И двигаться, двигаться по арыку, постоянно менять позицию, не дать им себя убить. Последний снаряженный магазин, патронов полно, а вот магазинов к автомату всего четыре. Нет времени забить их патронами. Последние эти патроны – для тебя, Муха. Лязгнет затвор, замолчит автомат, рванут вперед духи, и тогда – только гранаты. И уходят духи, не принимают бой. Впустую щелкает затвор автомата, кончились в магазине патроны.

– Муха! Ты живой?! – с разбегу сваливается в арык Колька Аленин, за ним еще один боец и еще…

Вот уже все группы роты вышли на окраину кишлачка и ведут по отступающим духам прицельный огонь. Те прячутся за складками местности и уходят. Кто перебежками или ползком, кто бегом напрямую.

– Живой, – еле хрипит Муха и, кашлем прогнав нервный спазм в горле, во весь голос орет: – Живой я, ребята!

– Глотку-то побереги, – после перебежки падает в арык рядом с Мухой капитан Акосов и, широко улыбаясь, добавляет: – Не ори так, а то даже в раю услышат, что ты живой. Обидятся еще, что к ним не захотел.

– Да ну его на хер, этот рай! – возбужденно кричит Муха. – Меня мама дома ждет, я лучше к ней!

…А какие яркие в ночном небе Афганистана звезды и ветерок теплый – даже и не скажешь, что ноябрь наступил! У нас дома только в конце августа такие ласковые вечера бывают. А вот вкус у сигарет противный, самый дешевый табак нам в паек давали. Горек его дымок. В курилке я с удивлением и невольным уважением смотрю на маленького щупленького башкира и все расспрашиваю:

– А что ты чувствовал, а? Один против сотни…

– Да ничего, – пожимает узкими плечами Муха. – Камешек в ботинок попал, всю ногу растер; пока по арыку ползал, промок весь и в грязи перепачкался, а еще у меня носков не было, ботинки на босу ногу носил, а они при перебежках так и хлюпали…

– Врешь?! – не верю я. Ну не может такого быть, просто не может, и все!

– Нет, – досадливо морщится Муха. – Ну не было у меня выбора. И какая хер разница, сотня их была или десяток… Понимаешь, зашли бы они к нам в тыл, постреляли бы ребят…

– И ты не боялся? – не успокаиваюсь я.