Текст книги "Воровской излом"

Глава 8

Коридоры учебного центра, терпко пахнущие разогретой масляной краской, слепили глаза идеальной чистотой. Хрустальной прозрачности стекла линовали вышколенный деревянный пол – начальство Школы милиции ГУВД определенно знало, чем занять курсантов в свободное время.

Дневальный, уныло дежуривший у знамени, отдал честь его новеньким подполковничьим звездам и неодобрительно покосился на запыленные ботинки. Меркульев внутренне усмехнулся – он еще не привык пользоваться служебным автомобилем, поэтому по старинке передвигался пешком, ловя в отражении автобусных стекол удивленные взгляды пассажиров.

Добираться до древней местности и вправду было долго. Предприимчивый купец первой гильдии Дмитрий Расторгуев, купивший в далеком конце семнадцатого века земли села Тарычево Сухановской волости, явно не прогадал с покупкой – безвозмездный вклад в строительство железной дороги Москва – Павелец не только позволил выгодно перепродать эти земли дачникам, но и на века оставить свое имя в подмосковных летописях.

Хотя, нужно признать, и гражданином он был ответственным, как и все его потомки – кроме своих купеческих дел, они дружно строили и ремонтировали в Москве храмы и монастыри. Нужно это было или нет – история об этом умалчивает, но сам поселок имени купца рос и развивался, пока в конце концов не влился в состав города Видное.

Электричка, а затем и автобус принесли Меркульева в чудесные подмосковные места. Чистейший воздух, пение птиц в умытом прошедшей грозой лесу настраивали на такой умиротворенный лад, что впору было забыть обо всех неприятных делах и заботах…

Большую часть дороги он прошел по привычке пешком, любуясь Расторгуевским парком, проходя через мост над рекой Расторгуевкой, заканчивающейся Расторгуевским же прудом, пока не уперся в ворота Учебного центра ГУВД Московской области, расположенного аккурат между усадьбой Суханова, Екатерининским монастырем и Видновской больницей…

Любимое детище генерала Цепкова радовало глаз новыми стенами и стеклами великолепных зданий. Учебные, спальные корпуса, тир и спортзал – никогда еще советские милиционеры не имели такой прекрасной возможности учиться своему нелегкому делу. Василий Константинович всем своим нутром понимал нужность этого центра, поэтому и вложил в его строительство часть своей души.

– О! Приветствую вас, уважаемый Александр Александрович! – Полковник Дашков оторвал свое дородное тело от глубокого кресла и долго тряс руку Меркульева, доброжелательно заглядывая ему в глаза. – Наслышан, наслышан! Поздравляю с назначением! – Он радушно кивнул на стоящий рядом стул: – Прошу!

Меркульев привычно цепко оглядел кабинет. Любые мелочи в его деле помогали в оценке человека. Фотографии, грамоты, статуэтки или изысканная ваза династии Цин – все это с головой выдавало характер человека, все его подноготные желания и стремления. Впрочем, как и их отсутствие.

Кабинет начальника центра поражал своей больничной пустотой и стерильностью. Он наткнулся на острый взгляд Дашкова и выругался про себя. Не прост был этот полковник, ох как не прост…

– И я о вас слышал, Александр Иванович! – Меркульев подождал, пока полковник вновь утвердился в своем кресле, и только потом присел на предложенный стул. – Вся молодежь хвалится учебой под вашим руководством! Настоящая кузница кадров!

Дашков смущенно улыбнулся.

– Ну что вы, Александр Александрович… Работаем… а здесь, знаете ли, и учиться приятно. – Он расслабился и слегка осел в кресле. – Раньше в монастыре занимались. Тесно, грустно… попы опять же мешают… А тут – красота!

Он пристально посмотрел в глаза Меркульеву:

– Курсанты прекрасно чувствуют отношение к себе, Александр Александрович. Товарищ генерал тонко понимает людей и знает, где и как применить правильное направление. – Он помолчал и продолжил уже суше: – Он предупредил меня о вашем приходе и о вашем плане… В целом я не против, была такая практика. Фактически находясь в штате УВД, наши курсанты обязаны выполнять приказы вышестоящего начальства, но… тут дело щекотливое и, надо понимать, опасное… поэтому будем исходить только из добровольного решения самого курсанта. И кстати, Александр Александрович, хотелось бы узнать, так сказать, из первых уст, что все-таки произошло на этой злополучной даче?

– Дело случая, товарищ полковник, – не стал скрывать своей досады Меркульев.

Дашков поморщился, облокотился о поверхность стола, сцепил руки и упер подбородок в большие пальцы. Ожидающе замер.

– Как вы, наверное, знаете, старший лейтенант Патрушев выполнял задание – внедрился в банду грабителей, – дождавшись утверждающего кивка, Меркульев продолжил: – Все шло по плану. Ночью, после сбора подельников, Патрушев должен был подать сигнал к началу захвата. Но… – Он вздохнул, заново переживая отчаяние и обиду этой ночи. – В тот момент, когда Сашка попытался выйти из дома, ему встретился гражданин Чавадзе, который, как оказалось позднее, охранял выход по приказу неизвестного нам главаря. Видимо, он в чем-то заподозрил Патрушева, завязалась словесная перепалка, зафиксированная свидетелями. В процессе спора Чавадзе продемонстрировал Патрушеву обрез ружья, после чего лейтенант попытался в открытую предупредить нас… Он выбежал во двор, Чавадзе выстрелил ему в спину. – Меркульев помолчал. – Патроны были заряжены крупной картечью… с двух стволов… Группа захвата, не разобравшись в ситуации, открыла ответный огонь, в результате которого Чавадзе был убит и ранены три грабителя, попытавшиеся скрыться… В образовавшейся суматохе группе из пяти человек удалось прорваться. Это и были те самые матерые бандиты, которые нам нужны… Мелкую-то шпану схватили, вроде даже оправдали цель операции, но на выходе получили два трупа и странную историю со сбежавшим крупняком…

Меркульев удрученно замолчал, разглядывая свои ногти. Раз за разом он проигрывал в голове собственное фиаско. Естественно, это была не первая его операция – и раньше были и провалы, и удачи. Гибли сотрудники, он сам не раз находился на волосок от смерти… Но именно эта ночь стала для него и его репутации решающим событием.

Дашков покряхтел и молча поднялся. Прошелся вдоль стола, заложив руки за спину. Остановился у окна, задумался. Повисла тягостная тишина, диссонирующая с веселой трелью беззаботных птах и азартными молодыми криками за окном.

– Н-да… Признаюсь, мы разбирали этот случай на учебном совете, – прервал полковник затянувшуюся паузу, – крутили и так и эдак. Был соблазн списать все на ошибку руководителя, то есть на вашу ошибку, Александр Александрович, но при зрелом размышлении мы пришли к другому выводу: наличие вооруженных людей на банальной сходке шпаны предусмотреть было невозможно… Вы правы – случайность…

Он развернулся и посмотрел на Меркульева в упор:

– Поэтому, я надеюсь, вы понимаете всю меру ответственности в решении привлечь курсанта к этой, прямо скажем, сверхсложной операции? Одного из лучших, хочу отметить…

Меркульев устало вздохнул. Сколько раз ему будут тыкать в лицо этой мерой ответственности…

– Понимаю, Александр Иванович, безусловно, понимаю… и даже скажу более – решение это далось мне нелегко… Но именно потому, что он – лучший, я и не вижу другой кандидатуры. Парень крепкий, коммунист, хоть и молодой… И еще – есть в нем стержень, основа серьезная… наш он, товарищ полковник, я ему верю…

Дашков после секунды пристального разглядывания переносицы Меркульева неожиданно улыбнулся:

– Тут вы правы – наш парень. Два месяца в школе, а уже командир взвода. Лидер. Учебные предметы – как орех…

Он уселся обратно в кресло и задержал руку над селектором.

– Глупо, конечно, брать с вас обещание, но все же…

– Глупо, товарищ полковник, но я дам! – Меркульев усмехнулся, глядя на его нахмуренное лицо. Затем встал и, непроизвольно копируя предыдущее движение Дашкова, сделал несколько шагов вдоль стола. Остановился и, глядя на фотографию вождя на стене, заговорил:

– Мне в сорок первом, Александр Иванович, было десять. Двадцать пятого июня немцы начали усиленно бомбить Минск. Эвакуации как таковой не было – все выбирались из города как могли сами. Родители довели нас с братом до товарной станции, на которой творилось черт знает что, и каким-то образом умудрились посадить на последний уходящий из города товарняк – брали только детей. – Меркульев оторвался от картины, устало прикрыл глаза, выдохнул и продолжил: – Состав успел выскочить из города, но уехал недалеко. В Колодищах нас накрыло… вагон разнесло в щепки, меня выбросило и зажало балкой… – Меркульев сел напротив Дашкова и продолжил, глядя в его внимательные глаза: – Я до сих пор помню тот страх и отчаяние, Александр Иванович! Огонь, взрывы, крики и стоны раненых людей… Меня вытащил, обжигая руки о горящее дерево, молодой урка… По какой-то непонятной случайности, а скорее всего просто в неразберихе, к составу присоединили вагон с уголовниками… Ни один из них не убежал – все наравне с выжившими под огнем фашистов разбирали горящие вагоны, вытаскивая раненых, детей и стариков. Я навсегда запомнил его руки, покрытые по плечи татуировками и волдырями от ожогов…

Покачав головой, Меркульев твердо закончил:

– Выбрав свою стезю, я поклялся себе – защищать людей любой ценой, но не переступать ту черту, которая делает нас людьми. Правосудие – это одновременно и меч, и щит. На каждое действие человека есть причина, есть тот самый спусковой крючок, заставляющий его поступать тем или иным образом… Наша же задача – отделить ошибку человека от его осознанного деяния… Я могу твердо обещать вам, что приложу все усилия для того, чтобы во время операции все остались живы. Ну а все остальное – в руках провиденья… Как там у Пушкина: «…разбитый в прах, спасаяся побегом, беспечен он, как глупое дитя. Хранит его, конечно, провиденье. И мы, друзья, не станем унывать…»

Дашков нахмурил брови и после некоторой паузы неуверенно спросил:

– «Борис Годунов»?

– Он самый, – усмехнулся Меркульев.

– Хэх! Непростой вы человек, Александр Александрович, непростой. – Полковник нажал на кнопку селектора: – Мордашов! Найди Самохина и ко мне! И еще – чаю нам организуй с товарищем подполковником…

Глава 9

Основательно разрушенный каменный забор, раскосолапившись по-деревенски, тянулся вдоль заросшей бурьяном дорожки. Солнце, пробивающее световые столбы сквозь низкие облака, подсушило траву, в которой оглушительно трезвонили кузнечики. Тонкие, почти невидимые нити паутины липли к разгоряченной коже.

Меркульев и Борис прогуливались вдоль забора, ограждающего полуразрушенный Свято-Екатерининский монастырь.

– Ты знаешь историю этого места, Борис? – Меркульев придержал за рукав разогнавшегося парня.

– Не-а, – беспечно ответил тот, равнодушно оглянувшись вокруг.

– Во! А тут такие страсти творились… – Меркульев покачал головой. – До того как здесь разместилась Школа ГУВД, монастырь был и особорежимной Сухановской тюрьмой, где сидел сам Ежов, и тюремной больницей… Много тут было горя и крови. Сам монастырь, или пустынь, построил царь Алексей Михайлович и назвал в честь великомученицы Екатерины Александрийской, которая, по преданию, явилась правителю во время охоты и возвестила рождение дочери…

Борис удивленно посмотрел на Меркульева. Тот усмехнулся:

– Историю нужно учить, Боря! Все в нашей жизни происходит по спирали. То, что кажется древними событиями, часто становится нашей реальностью…

Борис по-новому посмотрел на забор:

– А у нас там склад: амуниция, инвентарь всякий…

– Нужное дело, – улыбнувшись, отмахнулся Меркульев, – всему свое время. Пусть теперь монастырь послужит советской милиции…

Борис неожиданно насупился и искоса глянул на собеседника:

– Александр Александрович, вы ведь не поболтать меня вызвали? Что-то случилось?

Меркульев вздохнул и покачал головой:

– Случилось, Боря… Как всегда в нашей службе. Давай присядем?

Возле потрепанного временем двухэтажного деревянного дома весьма кстати обнаружилась такая же видавшая виды скамейка.

Они уселись и несколько минут молчали, глядя на игру солнечных зайчиков. Подполковник еще раз вздохнул и проговорил:

– Ты умный парень, Борис. Конечно же, я по делу, хотя мне действительно интересно, как тебе тут живется… – Он выжидательно посмотрел на молодого человека.

Тот, не выдержав острого взгляда Меркульева, пробурчал:

– Да нормально все… как везде – учеба она и есть учеба. Дома только редко бываю…

– Не жалеешь о своем выборе? – быстро спросил Меркульев.

– А он был? – Борис криво усмехнулся.

– Выбор есть всегда, Боря… После того случая мы долго с тобой обсуждали, помнишь? И я ведь дал тебе только совет, остальное ты решил сам…

– Ну да, – парень опустил голову, – я ведь не ропщу, в армии сложнее было, только…

– Ну? – Не дождавшись продолжения, Меркульев попытался заглянуть ему в глаза.

– Не понимаю я! – неожиданно взорвался Борис. – Ладно там – юриспруденция, стрельба, физподготовка и все такое прочее… Все понятно. Системе нужен грамотный милиционер. Но лично я не понимаю, зачем я здесь? Нам остался месяц занятий – и выпуск. Мне дадут сержанта, а дальше что? Распределят в ППС? В ГАИ? Когда я учился в строительном институте, я наперед знал – где и как будет складываться моя жизнь… Все было понятно и предсказуемо, а тут… – Он удрученно махнул рукой. Меркульев молчал, внимательно слушая. – Я принял сознательное решение, Александр Александрович. Работа в милиции – мой путь, это я понял той ночью. И я готов бороться с преступниками, но вот где именно – еще не понял. – Он поднял на подполковника грустные глаза.

В душе Меркульева зародилось и затрепетало какое-то странное чувство. Он смотрел в потерянное лицо парня, и теплые волны симпатии омывали его зачерствевшее сердце. Этот честный юноша, искренне стремящийся помочь людям, мог бы быть его сыном…

Он ласково провел ладонью по рукаву его куртки.

– Ты прав, Борис, я понимаю твою растерянность… К сожалению, не всегда сразу ясно – где человек окажется наиболее полезным. А наша система очень прагматична… Чтобы разглядеть специалиста, нужно время. Вот преподаватели, большие знатоки молодых душ, поверь мне, пристально следят за успехами курсантов. Вам же дают все подряд – и следственную деятельность, и оперативную работу. И только на практических занятиях становится понятно, у кого какие способности. Тебе самому что нравится?

– Ну, – немного обескураженно протянул Борис, – наверное, все-таки полевая работа… с бумагами я как-то не очень.

– Вот, – Меркульев торжествующе поднял палец, – мы с Коробейниковым долго спорили, прикидывая и так и эдак твои возможности… Я вижу тебя оперативным работником, никак иначе. Все у тебя для этого есть – воля, сила духа, стремление к справедливости. А все остальное приложится. И ты знаешь, Дашков подтвердил мои предположения!

Меркульев встал и начал ходить перед скамейкой, периодически размахивая руками. Борис удивленно глядел на доселе совершенно невозмутимого подполковника.

– Работа оперативника ох как трудна, Боря! – горячился Меркульев. – «Рабочая лошадка» органов – так нас называют! И правильно называют. На нас лежит самая тяжелая часть работы. – Он остановился и начал загибать пальцы: – Первое – оперативно-разыскные мероприятия, второе – опрос преступников, третье – выявление преступных связей… А еще – четвертое, пятое, двадцатое… Всего и не перечислишь. Ты должен быть всегда на полшага впереди преступника, Боря. И методы приходится применять… м-м… не совсем правильные, что ли…

Борис заинтересовался:

– Неправильные – это как? Незаконные?

Меркульев посмотрел в глаза Бориса и решил ответить честно:

– На грани закона.

Теперь вскочил Борис:

– То есть, Александр Александрович, оперуполномоченный в своей работе становится в один ряд с преступником? Так, что ли?

Они смотрели друг другу в глаза, разгоряченно и яростно.

– Чтобы поймать преступника, Боря, нужно думать как преступник. Это следователь перебирает свои бумажки на столе и решает, кто виноват! А нам приходится ходить по дну, общаться с подонками и отребьем всяким. И чистыми руками этого не сделать! Да, приходится применять разные средства! Но это, пойми, исключительно ради дела, для того чтобы преступник показал свое истинное лицо!

– Нечестно это!

– Нечестно – это когда бандит грабит человека или государство! Нечестно – когда шпана в парке избивает беззащитного! Нечестно – когда в пьяной драке страдают невинные! Невинные, понимаешь, Боря? Этого всего можно избежать, если вовремя предупредить преступление! Изолируй алкаша, и он в один прекрасный момент не набросится на свою семью с ножом. Уничтожь главарей банды, и советское имущество останется не разворованным, понимаешь, Боря?

Он внимательно заглянул в лицо насупившегося Бориса.

– Закон суров, но это закон. Вот чтобы преступник не ушел от ответственности, мы и месим грязь…

Он обессиленно сел и тихо продолжил:

– Сложно, не спорю… У тебя много начальников – следователь, прокурор, и все лучше тебя знают, как вести дела. Но все же работу свою делаешь ты сам. Ножками, руками и головой… Наверное, сытнее служить где-нибудь в конторе, но интереснее и продуктивнее, я считаю, быть оперативником. Для всех людей, Боря, закон – это мы… Мы первые на месте преступления, мы разговариваем с жертвой и свидетелями, и от того, как мы это сделаем, будет зависеть отношение граждан к закону…

Борис посопел немного, исподлобья глядя на подполковника, затем с шумом выдохнул и присел рядом. После паузы примирительно проговорил:

– Ладно, это понятно – лови преступников любыми методами. Принцип талиона – око за око… Но сколько платят за такую работу, Александр Александрович? Я-то что, Ленка все пытает… – Он смущенно улыбнулся.

Меркульев посмотрел на парня, затем улыбнулся и ободряюще похлопал по плечу.

– Нормально будешь получать. Оклад рублей сто шестьдесят, плюс районка, премии за каждое раскрытое дело, минус бездетность. Думаю, в сумме рублей сто восемьдесят…

– Хм… на стройке у меня оклад был сто двадцать рублей… Можно жить, – он облегченно выдохнул, – а то Ленка всю плешь проела…

– Все будет хорошо, Боря! И еще. – Он снова заглянул ему в глаза: – С сегодняшнего дня ты переходишь в мое распоряжение, приказ – на столе у Дашкова.

Борис нахмурился, непонимающе глядя на Меркульева:

– А как же учеба?

– Пустое, Боря, все, что нужно, ты уже узнал. Физическая подготовка у тебя более чем великолепна. Экзамен сдашь экстерном. Практика – лучший критерий истины, мой друг. Никто тебя не научит практической работе, только в поле со старшими товарищами можно преуспеть в нашем нелегком деле… В общем, поздравляю. Младший лейтенант Самохин, вы являетесь оперативным уполномоченным Уголовного розыска Главного управления внутренних дел исполкома Московского областного Совета и направляетесь в распоряжение особой группы под управлением старшего оперуполномоченного по особо важным делам подполковника Меркульева, то есть меня…

Подполковник смотрел в округлившиеся глаза парня и не знал, плакать ему или смеяться. Одним росчерком пера основательно менялась жизнь молодого человека, а он до сих пор не был уверен в правильности своего решения. Но Меркульеву позарез нужен был такой человек – неиспорченный и честный. И он прекрасно отдавал себе отчет – сейчас он втемную использует парня в своих целях. В памяти некстати всплыл момент прощания с Сашкой и глаза его жены…

– Вот так дела… – Борис с силой потер вспотевшую шею. – И что я буду делать?

– А вот это мы сейчас с тобой и обсудим, товарищ младший лейтенант.

Часть вторая

Работа милиции, как искусство, литература, призвана внушить людям непоколебимый оптимизм, веру в лучшие проявления человеческих душ, стремлений, желаний, помыслов. Самого сурового осуждения заслуживает всякое пробуждение жестокости, насилия, вандализма и варварства. Обуздать эти человеческие пороки – обязанность цивилизованного общества.

Министр МВД СССР Н. А. Щелоков

Глава 1

Лязг многочисленных запоров остро заточенным лезвием отрезал слабые остатки свободы, за которую так цеплялась Борькина душа. За его спиной, все еще чувствующей настороженный взгляд конвоира, остались длинные коридоры, меркнущие в стылом цвете крашеных стен. Перегороженная решетками пустота, разбавленная равнодушным окриком «К стене!», давление серых потолков и нескончаемая хлорная вонь…

Тюрьма в России – это преддверие преисподней на Земле. Наказание, изощренное и привычное, отточенное многими поколениями тюремщиков. С первых шагов начинается ломка того, что делает человека человеком, ибо невиновных в нашей стране нет. И тюрьма Петра Первого, и царские застенки, и советская лагерная система основываются на том экзистенциальном чувстве, которое формирует наш национальный характер.

Мы. Всегда. Виноваты.

Мы сочувствуем пострадавшему, потому что живо представляем себя на его месте. Мы готовы помочь преследуемому, потому что знаем, что можем запросто оказаться на его месте. Мы не любим и боимся правоохранителей, потому что они точно знают – мы не на своем месте. Но и они боятся, потому что тоже могут оказаться «по эту сторону».

От тюрьмы и от сумы не зарекайся…

Борис стоял в полумраке дымной комнаты, прижимая к груди матрас и жалкий вещмешок с личными вещами. Стальной монолит двери холодил спину.

Перед ним, заполненная от стенки до стенки и от пола до потолка тремя рядами двухъярусных деревянных нар, давила на нервы множеством настороженных глаз большая комната. Стены выкрашены той же самой синей масляной краской, которую, как иногда казалось, советская промышленность выпускает исключительно для тюрем.

Голые пыльные лампы едва просвечивали раскаленными спиралями сквозь пласты табачного дыма, а тяжелый дух от множества немытых мужских тел соперничал с благоуханием открытого туалета слева от входа, вызывая неминуемые позывы к рвоте.

– Погоняло есть?

Хриплый голос вывел Бориса из ступора.

– Нет! – буркнул он, разглядывая худого человечка, бликующего бугристой лысиной. Мятая, когда-то белая майка открывала густой слой графического искусства на его коже.

Человечек криво усмехнулся, показав ряд гнилых зубов. Мимолетно оглянулся назад, с нажимом произнес:

– Курево, чай есть?

Борис внутренне собрался. Уверенно пробасил, прищурив один глаз:

– Не про твою честь… К старшим веди, шнырь!

Человечек качнулся, словно от удара. После нескольких дуэльных секунд первым опустил глаза.

– Че ты… сразу, в натуре.

Он развернулся и исчез среди рядов развешанного тряпья. Борис медленно двинулся за ним. Возобновился тихий шумовой фон – замолкшие было люди вновь занялись своими делами…

«Не смотреть в глаза! Главное правило на зоне или в тюрьме – не смотреть в глаза! Прямой взгляд для хищника – это агрессивное нападение. Реакция будет незамедлительная. А то, что там все – хищники, не сомневайтесь! Даже последний опущенный с удовольствием вцепится вам в глотку, если подставитесь. – Капитан Москалев, главный инспектор «Матросской тишины», крупный, но слегка полноватый мужик с суровым лицом, заглянул в глаза Борису. Убедившись, что тот его понял, продолжил: – Не верь, не бойся, не проси – главные правила выживания. Будешь их придерживаться – будешь жить. Будешь больше молчать, чем говорить, – прослывешь своим. Будешь выеживаться – быстро раскусят, там такие «профессора» сидят, что любо-дорого… Иного психолога с потрохами съедят. Так что молчи больше. Слава богу СИЗО – не зона, порядки помягче, но тоже, знаешь ли, не сахар. Ну а в случае опасности выныривай, любыми способами. Мы усиленное наблюдение устроим за камерой, но и сам не плошай. Парень ты крепкий, но там толпа зверей, помни об этом. – Он тоскливо вздохнул: – Надоело все… на пенсию скоро – дни считаю, хоть с нормальными людьми пожить, а не с этими…»

Он покряхтел немного и снова вздохнул: «Надеюсь, Меркульев знает, что делает. Давай, лейтенант, – с богом! Ковалев проводит. – Он махнул рукой молоденькому сержанту, с нескрываемым любопытством слушающему инструктаж: – Что уши развесил? Веди арестованного!»

«Есть! – взбодрился сержант и неожиданно подмигнул Борису: – Руки за спину! Лицом к стене!»

Капитан оторвался от бумаг, покачал головой и снова тоскливо вздохнул.

…Ряд занавешенных нар закончился у противоположной стены. В свободном пространстве стояли две аккуратно заправленные кровати и большой дощатый стол. За столом на деревянных скамьях сидели четверо мужчин. Чайник, алюминиевые кружки, сахар на тряпице. В двухлитровой стеклянной банке, наполовину закрытой домашним вышитым рушником, томился темно-коричневый настой.

Пласты табачного дыма уползали в приоткрытое окно, зияющее оскалом грубой решетки из арматурных прутьев под самым потолком. В обмен сидящих под ним обдавало потоком прохладного осеннего воздуха.

Мужчины одновременно положили самодельные карты на стол и пристально уставились на Бориса. Давешний встречающий сиделец, независимо скрестив руки, стоял, прислонившись к нарам.

Один из «старших», погладив густо татуированной рукой ершик седых волос, вопросительно посмотрел на шныря. Тот пожал плечами:

– Новенький…

«Старший» перевел тяжелый взгляд на стоящего перед ним Бориса:

– Ну?

– Вечер в хату… – Борис переступил с ноги на ногу и перехватил поудобнее матрас.

– Часик в радость, чифир в сладость, – заметно оттаял седой. – Кем будешь?

– Самохин Борис. Двести шестая, часть вторая… Где мне расположиться?

Седой усмехнулся и переглянулся с заинтересовавшимися сокамерниками.

– А это ты уж сам реши: можешь на нарах, а можешь под нарами.

– Под нарами чуханы пусть волынятся, а мужик на нарах должен чалиться. – Борис упрямо старался не смотреть в глаза «старшему».

– Мужик, значит? Хорошо, – легко согласился седой, явно наслаждаясь беседой. – Погоняло есть или придумать?

– Рама. – Борис позволил себе самоуверенно усмехнуться в ответ.

Неожиданно сидящие за столом дружно заржали. Оскалил зубы и седой.

– Рама и есть! Здоров ты, паря… – Он еще раз мазнул взглядом по лицу Бориса: – Откуда сам? Куда путь топчешь?

– С Владивостока я, в Москву к дяде приехал. – Борис помолчал.

– Хм, – покривился седой, – не научил отец, и дядя не выучит. Сюда-то как?

– В пивнушке интеллигент какой-то берега попутал… ну, я и того… поучил малость… – Борис вздохнул и попытался почесать голову, едва не уронив вещи. – А тут менты, ну и повязали…

Седой переглянулся с приятелями и удрученно покачал головой:

– Вторая часть откуда?

– Так это… Во Владике залетал по хулиганке…

– Н-да, ладно, располагайся. На воле авторитетных кого знаешь?

Борис отрицательно покачал головой, седой почесал переносицу:

– Я Мамонт, смотрящий здесь… пока. Обращайся, если что…

Борис повел плечами и перехватил матрас в другую руку. Зажав тесемку вещмешка зубами, вытащил пачку сигарет и пакет чая.

– Я тут это… в общак, в общем…

– Это правильно. – Седой одобрительно кивнул, и шнырь принял поднесение. – О сидельцах думать надо. Сегодня – ты, завтра – тебе. Кудель покажет нары. Укладывайся пока, потом потолкуем.

Он мгновенно потерял интерес к Борису и вернулся к столу. Его молчавшие все это время партнеры тотчас взялись за карты.

– Идем, Рама, не надо мешать старшим. – Шнырь со старинным славянским именем махнул рукой: – А говоришь – нет погоняла…

Едва Борис успел застелить постель, как громко заколотили в дверь:

– Отбой! Камерам – спать! – Часть лампочек погасла, погрузив комнату в еще большую темень. Тотчас, словно по команде, население камеры оживилось.

Громче стал всеобщий говор, сидельцы задвигались между рядами, спеша по вечерним делам. Где-то в глубине раздался возмущенный окрик, тотчас заглушенный звуком удара.

Сосед Бориса, худющий парень с бегающими глазками, присел на край его шконки. Борис разглядел дорожку синяков вдоль вен на сгибе локтя. Наркоман.

– Слышь, земляк, сигареты есть?

Борис присмотрелся к сокамернику:

– Ты че, с Владика?

– С чего это? – удивился парень, слегка отодвигаясь от Бориса.

– Ну, «земляк» говоришь… А я с Владивостока…

– Да ну! – отмахнулся парень и сразу зачастил: – Из Кубинки я! Ты давай, если курево есть, делись, как положено, а то в картишки давай, а?

Он с лихорадочным вниманием следил за лицом Бориса. Пришлось вновь собраться.

– Не, все отдал… на общак.

– Что, ни сигаретки не оставил? Ну ты и рохля…

Из темноты показались заинтересованные лица – скука съедала последние оставшиеся чувства, а тут – бесплатный концерт.

Нужно было отвечать, и отвечать немедленно, любое промедление будет истолковано как слабость. Он огляделся. В глазах окружающих не было ни намека на сочувствие, только интерес и ожидание. Они ждали продолжения, они жаждали скандала и крови. Растерявшие истинные чувства, они жили чужим страданием и болью.

Борису стало тошно, но он загнал свои чувства на дно души и вкрадчиво спросил, подтверждая намерения парня:

– Рохля, говоришь?

– Ха! Рохля и есть! – вызывающе громко подтвердил парень, оглядываясь на окружающих.

Борис не стал ждать продолжения. Не вставая, точным ударом в кадык отправил задиру на пол. После секундной паузы возник водоворот сумятицы. Зеки разом загомонили, перекрывая хрип лежащего на полу. Один из сидельцев, такой же худой, но блистающий полным набором золотых зубов, неожиданно выхватил из-под подушки заточенную ложку и заверещал:

– Шухер, братва! Корефана положили!

Он ринулся на Бориса, но получил сильнейший удар ногой в живот, согнулся и рухнул на пол, придавив собой своего друга. Борис наконец встал и расправил плечи. Ногой отправил ложку под шконку.

– Ну? – презрительно прохрипел он в наступившей тишине. – Какая падла еще хочет сигаретку?

– Ша! – раздался за спиной голос седого. – Хорош бузить!

Борис медленно повернулся и прямо посмотрел на Мамонта. Тот спокойно обвел взглядом мгновенно поникшую компанию.

– Чей наезд? – Седой уставился на Бориса.

Тот усмехнулся, потирая кулак:

– Да так, поспорили о смысле жизни…

Седой хмыкнул и покачал головой:

– Ну, Рама… фестивалишь? Живы? – Он наклонился к пострадавшим, удовлетворенно выпрямился. – Живы… Пойдем, Рама, чифирнем мальца да погутарим за жисть…