Текст книги "Дом на краю темноты"

Я рискнула задать еще один вопрос, зная, что Джесс рассердится, если узнает. Я решил, что не скажу ей ничего из того, что узнаю.

– А что именно сделал Кертис Карвер? Нам не сообщили никаких подробностей.

Эльза заколебалась, решив вместо этого сосредоточиться на аккуратной укладке оставшихся тарелок.

– Пожалуйста, – сказал я. – Теперь это наш дом, и я хотел бы знать, что здесь произошло.

– Это было ужасно, – сказала Эльза с большой неохотой. – Он задушил Кэти подушкой, пока она спала. Я молюсь, что она так и не проснулась. Что она так и не осознала, что с ней делал собственный отец.

Она дотронулась до крестика, свисающего с шеи, как будто убеждая себя, что такой маловероятный сценарий действительно произошел.

– После этого Кертис – мистер Карвер – поднялся в кабинет, надел на голову мусорный мешок и затянул его ремнем на шее. Он умер от асфиксии.

Я обдумывал это, не в силах ничего понять. Откровенно говоря, мне было совершенно непонятно, как человек может быть способен на оба этих поступка. И на затягивание ремня на шее в ожидании, когда воздух закончится, и, конечно, на убийство дочери во сне. Для меня самым вероятным виновником было безумие. Что-то сломалось в мозгу Кертиса Карвера, приведя его к смерти и самоубийству.

Либо так, либо Эльза Дитмер была права – он был чудовищем.

– Это ужасно печально, – сказал я просто потому, что мне нужно было сказать хоть что-то.

– Да, – ответила Эльза, еще раз мягко дотронувшись до крестика. – Это небольшое утешение – знать, что милая Кэти теперь в лучшем месте. «Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное».

Позади нас один из колокольчиков на стене издал одинокий звон. Удивительно, учитывая их возраст и запустение. Я не думал, что они все еще звенят. Эльза тоже казалась шокированной. Она продолжала поглаживать крестик, и на ее лице появилось озабоченное выражение. Это выражение стало еще отчетливее, когда колокольчик зазвенел снова. На этот раз он продолжал звенеть – слабый, дрожащий звон, который, тем не менее, заполнил тихую кухню.

– Наверное, это Мэгги, – сказал я. – Я знал, что рано или поздно она найдет эти колокольчики. Я пойду наверх и попрошу ее прекратить.

Я проверил медную табличку над все еще звенящим колокольчиком – Комната Индиго – и поспешил вверх по лестнице. Воздух на первом этаже был густым от горящего шалфея, от чего мне стало понятно, что Джесс только что проходила мимо. Возможно, я слишком поспешил обвинить свою дочь, и звонила не она, а жена.

Я направился к передней части дома, ожидая увидеть Джесс, бродящую по гостиной и Комнате Индиго, дергая за случайные колокольчики, всю в клубах дыма. Но гостиная была пуста. Как и Комната Индиго.

Все, что я видел – это мебель, которую еще не освободили от чехлов, и чудесная картина Индиго Гарсон над камином. Единственным логичным объяснением звона, которое пришло мне в голову, был ветер, хотя даже это казалось маловероятным, учитывая, что в комнате не было заметного сквозняка.

Я уже собирался выйти из комнаты, когда заметил какое-то движение в глубине камина.

Через секунду что-то появилось.

Змея.

Серая, с параллельными полосками цвета ржавчины на спине, она соскользнула из камина и быстро поползла по полу.

Мгновенно среагировав, я схватил ближайший чехол с мебели и бросил его на змею. В ткани образовалась шипящая, извивающаяся выпуклость. С колотящимся в горле сердцем я схватил края ткани и собрал их в импровизированный мешок. Внутри змея металась и извивалась. Я держал мешок на расстоянии вытянутой руки, пока он дико раскачивался, и поспешил к входной двери.

Как только я сошел с крыльца, я бросил тряпку на подъездную дорожку. Ткань распахнулась, обнажив змею. Она лежала на спине, сверкнув кроваво-красным брюшком, прежде чем перевернуться и уползти в лес. Последнее, что я увидел, был взмах ее хвоста, когда она исчезла в подлеске.

Когда я повернулся к дому, то увидел Эльзу Дитмер на крыльце с рукой на сердце.

– В доме была змея? – спросила она с явной тревогой.

– Да, – я изучал ее лицо, которое сохранило то же самое напряженное выражение, которое я заметил еще на кухне. – Это плохая примета?

– Может, я слишком суеверна, мистер Холт, – сказала она, – но на вашем месте я бы разбила еще пару тарелок.

Глава четвертая

Эта женщина – Эльза Дитмер, что мне становится ясно только тогда, когда полиция и ее дочь прибывают с разницей в минуту.

Сначала полиция, вызванная звонком 911, который я в ужасе сделала пять минут назад. Вместо какого-то новобранца меня направляют к шефу полиции, женщине по имени Тесс Олкотт, которая, похоже, не слишком-то хочет здесь быть.

Она входит в дом с хмурым выражением лица и самоуверенной походкой киношного ковбоя. Я подозреваю, что и то и другое – притворство. То, что она должна делать, чтобы ее воспринимали всерьез. Я делаю то же самое, когда нахожусь на работе. Только в моем случае это строгое поведение и одежда, которая ужасает мою мать.

– Думаю, я уже знаю, кто из вас незваный гость, – говорит шеф Олкотт.

Больше она ничего не успевает сказать, потому что в этот момент в открытую дверь вбегает дочь миссис Дитмер. Как и ее мать, она в пижаме. Фланелевые пижамные штаны и огромная футболка. Не обращая внимания на шефа Олкотт и меня, она направляется прямо к своей матери, которая сидит в гостиной, откинувшись на спинку стула, все еще покрытого тканью.

– Мама, что ты здесь делаешь?

Тогда-то я и понимаю, кто она. Кто все они. Эльза Дитмер, ее дочь, шеф Олкотт – все персонажи Книги. Только вот это не персонажи. Это живые, настоящие люди. Не считая моих родителей, я никогда не встречала никого из Книги, и поэтому мне приходится напомнить себе, что они существуют в реальной жизни.

– Это не Петра, мама, – говорит ее дочь. – Это незнакомка.

Лицо миссис Дитмер, на котором таилась какая-то блаженная надежда, внезапно осунулось. Мрачное понимание занимает место надежды, затемняя глаза и заставляя дрожать нижнюю губу. Видя это, мое сердце болит так сильно, что мне приходится отвернуться.

– Как видите, миссис Дитмер иногда не в себе, – говорит шеф Олкотт. – Она частенько уходит из дома.

– Мне говорили, что она нездорова, – бормочу я.

– У нее Альцгеймер, – это произносит ее дочь, которая внезапно оказывается рядом с нами. – Иногда она в порядке. Как будто все нормально. А иногда ее сознание затуманивается. Она забывает, какой это год, или уходит куда-то. Я думала, что она спит. Но когда я увидела, как мимо проезжает шеф, то поняла, что она пришла сюда.

– Она часто так делает?

– Нет, – отвечает она. – Обычно ворота закрыты.

– Ну, уже все позади, – говорит шеф Олкотт. – Никто не желал зла, и никто его не причинил. Думаю, Эльзе лучше вернуться домой и лечь спать.

Дочь миссис Дитмер не двигается.

– Вы Мэгги Холт, – говорит она так, будто это какое-то обвинение.

– Да, это я.

Когда я протягиваю руку, она демонстративно отказывается ее пожимать.

– Ханна, – говорит она, хотя я уже и сама догадалась. – Мы раньше встречались.

Я знаю это только потому, что это есть в Книге. Хоть папа и писал, что тогда Ханне было всего шесть, сейчас она выглядит лет на десять старше меня. У нее резкие черты лица. Женщина, чьи мягкие черты были обточены самой жизнью. Последние двадцать пять лет, должно быть, были не подарок.

– Мне жаль, что такое случилось с вашей мамой, – говорю я.

Ханна пожимает плечами. Жест, казалось, говорит: «Ага, нас тут таких двое».

– Петра – это ваша сестра, да?

– Была моей сестрой, – говорит Ханна. – Простите, если мама вас напугала. Больше это не повторится.

Она помогает матери встать и осторожно ведет ее к двери. Когда они уходят, Эльза Дитмер оборачивается и бросает на меня последний взгляд, словно надеясь, что я волшебным образом превращусь в ее вторую дочь. Но этого не происходит, и лицо миссис Дитмер снова озаряется грустью.

Когда они уходят, шеф Олкотт задерживается в коридоре. Прямо над ней, в люстре внезапно затихает бьющийся мотылек. Может, на мгновение. Может, навсегда.

– Мэгги Холт, – шеф в неверии качает головой. – Пожалуй, я не должна удивляться, что вы здесь. Раз уж ваш отец недавно почил. Мои соболезнования, кстати.

Она замечает мои сумки на полу в прихожей.

– Похоже, вы планируете тут остаться.

– Только чтобы сделать ремонт и продать дом.

– Амбициозно, – отвечает шеф Олкотт. – Планируете превратить его в какую-нибудь резиденцию для людей с Уолл-стрит? Или, может, сделать тут гостиницу? Что-то такое?

– Я еще не решила.

Она вздыхает.

– Печально. Я надеялась, что вы приехали снести тут все. Бейнберри Холл заслуживает быть только развалиной.

Последующая пауза предполагает, что она ждет, что я обижусь. Это не так.

– Полагаю, книга моего отца принесла много проблем, – говорю я.

– Да. В течение года или около того мы должны были выставлять офицеров за воротами. Это был ужас. Многие парни на поверку оказались не такими уж крутыми, когда поняли, что им придется провести смену у дома с привидениями. А я вот не возражала. Кто-то же должен был держать упырей подальше.

– Упырей?

– Туристы, которые приезжали смотреть на призраков. Это было наше для них название. Все эти приезжие люди, которые пытаются перелезть через ворота или перелезть через стену и прокрасться в дом. Не буду врать – некоторые из них добирались довольно далеко.

Моя спина и плечи напрягаются от беспокойства.

– Они забирались внутрь?

– Некоторые, – небрежно говорит шеф, как будто это не причина для беспокойства. – Но те времена давно прошли. Конечно, парочка пьяных детишек время от времени пытается прокрасться в дом. Ничего особенного. Дэйн Хиббетс или Ханна Дитмер обычно видят, что они идут, и звонят мне. Сейчас тут в основном тихо, и мне это нравится.

Шеф Олкотт смерила меня тяжелым взглядом. Это похоже на предупреждение.

– Как я уже сказала, мое пребывание здесь временно. Но у меня есть вопрос. Что случилось с Петрой Дитмер?

– Она сбежала, – говорит шеф. – По крайней мере так все считают. Никто не смог найти ее, чтобы это подтвердить.

– Когда?

– Двадцать пять лет назад, – шеф Олкотт подозрительно прищуривает глаза. – Я помню, потому что примерно в то же время ваш отец сообщил мне, что в этом месте водятся привидения.

Значит, это она. Полицейский, который подал рапорт, положивший начало всему феномену «Дома ужасов». Я не знаю, благодарить ее или проклинать. Единственное, что я правда знаю, так это то, что один из первоисточников Книги ошивается сейчас прямо у меня в прихожей, и я была бы идиоткой, если бы не воспользовалась этим шансом.

– Раз уж вы здесь, шеф, – говорю я, – не хотите ли чашечку кофе?

* * *

Оказывается, несмотря на то что в Бейнберри Холл осталось много вещей, кофе среди них нет. Нам приходится довольствоваться чаем, приготовленным из таких старых пакетиков, что я подозреваю, что они были здесь еще до того, как мои родители купили это место. Чай ужасен – листья уже давно потеряли свой аромат – но шеф Олкотт, похоже, не возражает. Пока она сидит на кухне, ее прежнее раздражение смягчается до состояния смущенного ожидания. Я даже ловлю ее улыбку, когда она видит мою гримасу после того, как я попробовала чай.

– Должна признаться, когда я начинала смену, то не подозревала, что окажусь здесь, – говорит она. – Но когда мне позвонили и сказали, что в Бейнберри Холл что-то происходит, я поняла, что должна сама все проверить.

Я выгибаю бровь.

– В память о старых добрых временах?

– Старых уж точно, – она снимает шляпу и кладет ее на стол. У нее седые и коротко стриженные волосы. – Господи, это было будто сто лет назад. Это и было сто лет назад. Тяжело поверить, что я была когда-то такой молодой и наивной.

– Папа в своей Книге описывал вас как «офицер Олкотт». Вы тогда только начали работать в полиции?

– Да, прямо новобранец. Зеленая во всех смыслах. Такая зеленая, что, когда мужчина начал описывать, что в его доме обитают призраки, я записала каждое слово.

– Я так понимаю, вы ему не поверили.

– Такой-то истории? – шеф Олкотт подносит кружку к губам, но потом передумывает и ставит ее рядом со шляпой. – Нет, черт возьми, я ему не поверила. Но я приняла его заявление, потому что это была моя работа. Кроме того, я подумала, что здесь произошло что-то странное, раз вы все остановились в «Двух соснах».

«Две сосны» – это мотель недалеко от города. Я проезжала мимо него по дороге сюда – два дерева-близнеца на неоновой вывеске перед домом ярко мигали каждому проезжему. Помню, я подумала, что это унылое местечко с рядом выбеленных солнцем дверей в форме буквы «Г» и парковкой, на которой было больше сорняков, чем машин. Я с трудом представила мою семью и шефа Олкотт, забившихся в одну такую крохотную комнату и обсуждающих призраков.

– Что именно сказал вам папа той ночью?

– Почти то же самое, что и написано в книге.

– Вы ее читали?

– Конечно, – отвечает шеф. – Это же Бартлби. Тут все ее читали. Если кто и говорил, что не читал, то он врет.

Слушая шефа, я смотрю на стену напротив колокольчиков. Она частично окрашена, с полосками серого грунта, покрывающего зеленый цвет.

На меня нахлынуло воспоминание – столь же внезапное, сколь и удивительное.

Я и мой папа. Бок о бок у той самой стены. Погружаем наши валики в миску с мутным серым цветом и используем его, чтобы стереть зеленый. Я даже помню, как случайно сунула туда руку, а папа велел мне сделать отпечаток ладони на стене.

«Так ты навсегда останешься частью этого места», – сказал он.

Я знаю, что это настоящее воспоминание, а не что-то из Книги, потому что папа не описывал такую сцену. И еще она очень яркая. Настолько, что я почти ожидаю, что мой отец войдет на кухню, размахивая кистью и спрашивая: «Готова тут закончить, Мэгз?»

Мое сердце пронзает очередной укол горя.

– Вы в порядке, Мэгги?

Я отрываю взгляд от стены и снова смотрю на шефа Олкотт, которая смотрит на меня с беспокойством.

– Да, – говорю я, хотя у меня уже кружится голова и я немного не в себе. Не только из-за воспоминаний и сопровождающего их горя, но и из-за того, что я вообще могу вспомнить что-нибудь об этом месте. Я не думала, что это возможно, и это заставляет меня задаваться вопросом – в равной степени волнующим и страшным – что я могу вспомнить дальше. Потому что это воспоминание о моем отце не совсем теплое и милое. Оно запятнано всеми годами обмана, которые последовали потом.

– А вы когда-нибудь… – я поворачиваю кружку с чаем в руках, раздумывая, как получше задать этот вопросу шефу Олкотт. – Вы когда-нибудь задумывались, почему мой папа сказал вам все это той ночью? Вы сказали, что не поверили ему. Так как вы считаете, зачем он это сделал?

Шеф долго раздумывает над этим вопросом. Запрокинув голову и постукивая указательным пальцем по угловатому подбородку, она напоминает участницу викторины, которая думает над ответом, который ей не по зубам.

– Я думаю, это была продуманная афера, – наконец говорит она. – Что ваш отец – возможно, и ваша мать – закладывал основу для того, что должно было произойти. И, наивная, я стала их козлом отпущения. Вряд ли они знали, что эта книга станет настолько популярной. Этого никто не мог предвидеть. Но я думаю, они надеялись, что их небылицы кто-то заметит. Если бы я их отшила, они, наверное, отправились бы прямиком в «Бартлби Газетт». Благодаря мне эта информация попала прямо к ним.

– А вы приходили сюда расследовать дело после разговора с моими родителями?

– Конечно. Ворота были широко открыты, а передняя дверь не заперта.

– Вы заметили что-нибудь странное?

– Вы про призраков? – шеф тихонько хмыкает, ясно давая понять, что считает подобную возможность нелепостью. – Я увидела лишь пустой дом. Ваши вещи были все еще здесь, из-за чего было очевидно, что вы уезжали в спешке. Но никаких следов насилия. Ничего, что предполагало бы, что на вас или вашу семью кто-то напал. Хотя вы порезались. На вашей щеке тогда была повязка, прямо под глазом. Я это запомнила, потому что тогда сказала, что из-за этого вы выглядите как футболистка.

Я рассеянно касаюсь левой щеки, мой указательный палец скользит по моему шраму.

– А что было после того, как вы проверили дом?

– Я вернулась в «Две сосны» и сказала вашим родителям, что тут все в порядке, – говорит шеф Олкотт. – Я сказала, что, что бы там ни было, оно ушло и теперь вы можете спокойно возвращаться. Тогда ваш отец сообщил, что он не намеревался сюда возвращаться. Я позвонила Уолту Хиббетсу, попросила его запереть дверь и уехала.

– И на этом все?

– Вы задаете ужасно много вопросов для той, кто все это пережил, – говорит шеф. – Не хотите сказать почему?

Я делаю глоток отвратительного чая и рассказываю ей все. Нет, я не помню своего пребывания здесь. Нет, я не думаю, что в Бейнберри Холл водятся привидения. Да, я думаю, что мои родители врали. Нет, я не знаю почему. Да, я определенно думаю, что они что-то скрывали от меня в течение последних двадцати пяти лет. И да, я полностью намерена выяснить что.

Единственное, что я упускаю – так это предсмертные слова папы. Они слишком личные, чтобы ими делиться.

Когда я закончила, шеф Олкотт проводит рукой по своим седым волосам и говорит:

– Так вот почему вы хотели поговорить.

– Да, – признаю я. – Я хочу поговорить со всеми, кто упомянут в книге папы, с кем могу. Хочу услышать их мнение о произошедшем, а не его. Может, тогда я смогу понять, почему мои родители так поступили и что они скрывают.

– Назовите меня сумасшедшей, – говорит шеф, – но вы спрашивали об этом родителей?

– Я пыталась. Без особого успеха.

– Ну, узнать все от здешнего народа будет не очень-то просто, учитывая, что большинство уже мертвы.

– Я уже слышала про Уолта Хиббетса, – говорю я.

– И Джейни Джун, – добавляет шеф Олкотт. – А вот Брайан Принс все еще здесь.

Я знаю это имя. Сложно забыть человека, который написал статью, изменившую всю жизнь моей семьи.

– Но все еще работает в «Бартлби Газетт»?

– Да. Только теперь он владелец, редактор и единственный репортер. Сдается мне, вы о нем услышите, как только он узнает, что вы снова здесь.

– Вы помните что-нибудь еще о той ночи? – спрашиваю я. – Что-нибудь, что, по вашему мнению, мне следует знать?

– Боюсь, это все, – шеф Олкотт хватает шляпу. – Хотя иногда я думаю о той ночи. Как выглядел ваш отец. Как все вы выглядели. Знаете эту фразу? «Ты выглядишь так, будто только что увидел привидение»? Так можно было описать всех вас троих. И время от времени я задаюсь вопросом, есть ли зерно истины в этой его книге.

Мои руки немеют от удивления, заставляя меня поставить кружку на стол.

– Вы думаете, что в Бейнберри Холл действительно есть призраки?

– Я бы не стала заходить так далеко, – говорит она. – Я не знаю, что происходило в этом доме в ту ночь. Но что бы это ни было, оно напугало вас до смерти.

С этими словами шеф Олкотт уходит. Я провожаю ее до двери и запираю замок. Учитывая неожиданное появление Эльзы Дитмер и слух о том, что фанатики «Дома ужасов» действительно проникали внутрь, это кажется хорошей идеей.

Снова одна, я продолжаю тур, который так внезапно прервали. Вернувшись в гостиную, я замечаю нечто странное. Похожие на крылья двери в верхней половине секретарского стола закрыты, хотя я почти уверена, что оставила их открытыми.

Но это не единственное, что странно.

Серебряный нож – тот, что с инициалами Уильяма Гарсона, который я оставила на столе, – пропал.

27 июня

День 2

Наш первый полноценный день в Бейнберри Холл начался довольно рано, в основном потому, что никто из нас прошлой ночью почти не спал. Я списал это на то, что на новом месте еще никто не привык к новым ночным звукам. Щелчки вентилятора на потолке. Жуткий скрежет ветки дерева об окно спальни. Бесконечный хор скрипов сотрясал дом, как летняя гроза.

Я даже во сне слышал какие-то звуки. Такие странные, казалось, они исходили одновременно и сверху, и снизу. Мне снились захлопывающиеся двери, выдвигающиеся ящики, закрывающиеся, открывающиеся и снова закрывающиеся шкафы. Я знал, что это был сон, потому что каждый раз, когда я просыпался с уверенностью, что в доме кто-то есть, шум сразу же прекращался.

У Мэгги тоже были такие сны, хотя я подозревал, что тут дело скорее в воображении. Она вошла к нам в комнату чуть позже полуночи, сжимая подушку так, будто это был ее любимый медвежонок.

– Я что-то слышала, – сказала она.

– Я тоже, солнышко, – ответил я. – Это просто дом. Помнишь, я тебе рассказывал, что наша квартира ночью поет колыбельную? У этого дома она тоже есть. Просто эта колыбельная отличается от той, к которой мы привыкли.

– Мне не нравится эта колыбельная, – сказала Мэгги. – Можно я сегодня здесь посплю?

Мы с Джесс уже обсуждали вероятную возможность того, что Мэгги не захочет спать в своей комнате. Она была маленькой и еще не привыкла к перемене.

– Мы разрешим только одну ночь с нами, – сказала тогда Джесс. – Я знаю, звучит грубовато, но ей надо привыкать спать в своей комнате.

Так как Джесс крепко спала – моя жена может проспать землетрясение и вторжение инопланетян, даже если они происходят одновременно – решение было на мне. Сегодня будет та самая ночь.

– Конечно можно, – сказал я. – Но только сегодня. Завтра ты останешься у себя в комнате.

Мэгги прижалась ко мне, и я снова попытался заснуть. Но сны вернулись. Все эти звуки. Я не мог понять, откуда они шли. И они всегда исчезали, когда я просыпался.

Единственный случай, когда шум казался чем-то большим, чем сон, произошел как раз на рассвете. Я крепко спал, когда услышал его.

Бум.

Он послышался с верхнего этажа. Такой громкий, что задрожал потолок. И сильный. Как будто что-то тяжелое упало на пол.

Встряхнувшись ото сна, я сел, пытаясь выровнять дыхание. Я наклонил голову, подняв ухо к потолку, прислушиваясь к любым другим звукам. Все было тихо. Видимо, это тоже был сон, как и все остальное.

Чтобы точно убедиться, я посмотрел на Мэгги и Джесс, задаваясь вопросом, не слышали ли они этот шум. Они обе крепко спали, Джесс обвилась вокруг нашей дочери, их волосы переплелись.

Я посмотрел на часы. 04:54.

Я попытался снова заснуть, но из-за этих снов я все время дергался и нервничал, что как только я закрою глаза, звуки снова вернутся. К пяти часам утра я сдался и спустился вниз.

Пока я спускался по лестнице на первый этаж, я увидел, что люстра гнетуще ярко горит в бледном сером свете раннего утра и, видимо, горела всю ночь. Значит, проблема с проводкой все-таки есть. Я сделал себе мысленную заметку спросить Хиббса, может ли он взглянуть.

Добравшись до первого этажа, я подошел к выключателю в вестибюле и выключил люстру.

Так-то лучше.

Я пошел дальше на кухню и сварил себе кофе. Джесс проснулась через час, сонно чмокнула меня в щеку, а потом сразу же направилась к кофейнику.

– Ты не поверишь, какие странные мне снились сны всю ночь, – сказала она.

– Поверю, – сказал я. – Мне тоже.

– И Мэгги? Полагаю, должна быть веская причина, почему она у нас в кровати.

– Она испугалась.

– Нельзя, чтобы она к этому привыкала, – напомнила мне Джесс.

– Я знаю, знаю. Но для нее это огромная перемена. Подумай об этом: та комнатушка – это все, что она знала. А теперь мы привезли ее в место, которое в десять раз больше. Подумай, как это на нее давит. Даже на меня давит. Мне всю ночь снились всякие звуки.

Джесс подняла голову от своей кружки, внезапно напрягшись.

– Какого рода звуки?

– Да просто, разные. Двери. Шкафы. Ящики.

– Мне тоже это снилось, – сказала Джесс. – Ты не думаешь…

– Что они были настоящими?

В ответ она коротко и нервно кивнула.

– Не были, – сказал я. – Я в этом уверен.

– Тогда почему мы оба их слышали? И Мэгги, наверное, тоже. Поэтому она испугалась, – лицо Джесс исказила испуганная гримаса. – Черт. А что, если к нам кто-то забрался? Он мог быть у нас дома, Юэн. Ты проверил, все ли на месте?

– Почти все наши вещи все еще в коробках. А если говорить о мебели, которая прилагалась к дому, я даже и не пойму, если что-то украли. Кроме того, передние ворота были закрыты, а дверь заперта. Никто не мог сюда войти.

– Но все эти звуки…

Я притянул Джесс к себе и обнял, ее тело было напряжено, а кружка с горячим кофе прижалась к моим ребрам.

– Это ничего. Мы просто не привыкли к такому большому дому, из-за этого разгулялось воображение.

Это было убедительное объяснение. Логичное. Или мы так думали. Хотя позже опасения Джесс полностью оправдались, тогда я еще верил в то, что говорил.

Еще один намек на неправильность, на то, что здесь что-то не так, появился несколько часов спустя, когда Эльза Дитмер пришла помогать со вторым днем распаковки вещей. На этот раз она привела с собой дочерей.

– Я подумала, что Мэгги захочет завести новых друзей, – сказала она.

Обе девочки были точной копией своей матери. То же открытое, выразительное лицо. Те же дружелюбные глаза. Отличались они именно характером.

У младшей, Ханны, совсем не было сдержанности матери. Когда Мэгги спустилась вниз, Ханна окинула ее таким взглядом, который может сойти с рук только маленьким детям. Очевидно, посчитав мою дочь приемлемой, она сказала:

– Я Ханна. Мне шесть лет. Тебе нравятся прятки? Потому что в это мы сейчас и будем играть. Здесь куча классных мест, где можно спрятаться, и я их все знаю. Я просто тебя сейчас предупреждаю, чтобы ты не очень удивилась, когда я выиграю.

Петра, старшая дочь, была скромнее. В отличие от ее матери, я не заприметил в ней никакой застенчивости. Она, скорее, была отчужденной. Оценивая все – меня, Джесс, дом – с холодной отстраненностью.

– Я за ними пригляжу, – сказала Петра, когда Мэгги и Ханна убежали играть в прятки. – Чтобы они не упали или еще что-нибудь.

В шестнадцать она была уже выше матери и худая, как бамбук. Ее одежда – розовая майка и шорты цвета хаки – будто бы удлиняла ее конечности еще больше. Она напоминала мне оленя – нескладного, но проворного. Ее волосы были собраны в хвостик, открывая взору золотой крестик, похожий на тот, что носила ее мать.

– Они будут в порядке с Петрой, – сказала Эльза. – Она умеет сидеть с детьми.

Глядя, как Петра догоняет Мэгги и Ханну, я невольно вспомнил, как накануне Эльза рассказывала мне о ее сильной и заботливой дочери. После беспокойной первой ночи в нашем новом доме, то, что она приглядит за Мэгги, меня немного успокоило.

Как и мысль о том, что Мэгги может подружиться с Ханной. В прошлом году мы с Джесс все больше беспокоились о том, что у нашей дочери нет друзей. Мы подозревали, что она была более одинока, чем показывала. Мэгги была тихой девочкой. Не совсем застенчивой. Скорее тут подойдет слово «наблюдательной». Ей нравилось просто сидеть и смотреть, совсем как Петре.

Когда девочки ушли играть, мы, взрослые, разделились. Джесс и Эльза пошли в Комнату Индиго, в которой после вчерашнего дня, надеюсь, не осталось змей. Я вернулся на кухню, где перебрал все тарелки, столовые приборы и другую утварь, которую оставили Карверы. Несмотря на то, что здесь произошло, мне все еще было трудно понять, почему миссис Карвер не захотела ничего забрать. Возможно, она боялась, что каждый предмет в доме хранит воспоминания, которые она предпочла бы забыть. Если дело в этом, то мне было совсем не в тягость разбирать разбитые чайные чашки и потускневшее серебро, одни оставлять, а другие откладывать прочь.

На середине этого занятия один из колокольчиков на стене зазвонил. Не тот, что вчера. На этот раз это был один из пронумерованных колоколов, указывающих на бывшие гостевые комнаты тех времен, когда здесь была гостиница. Колокольчик принадлежал комнате № 4. Также известной как спальня Мэгги.

Сначала я не обратил на это внимания, решив, что девочки просто играют. Я приготовился к хору звонков, пока девочки будут ходить в разные комнаты и пробовать колокольчики в каждой. Но звонил только тот, что из комнаты Мэгги.

И звонил.

И звонил.

Причем очень настойчиво. Не так, словно девочки по очереди дергают за веревку. Это был намеренный звонок.

Мне стало любопытно, поэтому я вышел из кухни и направился на второй этаж. Там, наверху, я уже не слышал самого звонка. Только неровное скольжение веревки.

Как оказалось, это была Мэгги. Я понял это, когда вошел в ее комнату, поймав ее на середине рывка.

– Здесь была девочка, – сказала она, ее глаза сияли от страха.

– Ты уверена, что это была не Ханна? – спросил я. – Вы должны были играть в прятки, помнишь?

Тогда к нам пришла Эльза Дитмер, привлеченная всем шумом. Она стояла в коридоре, явно не желая заходить в комнату.

– Это могла быть Петра, – сказала она.

– Нет, – заверила нас Мэгги. – Они прячутся.

Услышав их имена, Ханна и Петра вышли из своих укрытий где-то на втором этаже. Обе встали рядом с их матерью в коридоре.

– Мы тут, – сказала Ханна.

Петра заглянула в комнату.

– Что происходит?

– Мэгги сказала, что видела кого-то в комнате, – сказал я.

– Но так и было, – заявила Мэгги, топнув ногой.

– Тогда куда она ушла?

Мэгги указала на шкаф – огромное деревянное чудовище, усевшееся прямо напротив кровати. Двери были закрыты. Я распахнула их, открыв взгляду пустой шкаф. Мэгги, хотя и явно уличенная во лжи, не сдавалась.

– Но я ее видела! – вскрикнула она.

К этому времени к нам присоединилась Джесс. С измученным терпением, присущим только матерям, она вывела Мэгги из комнаты.

– Давай тебя накормим, а потом ты немного поспишь. Наверное, ты ужасно устала после прошлой ночи.

Я вышел за ними из комнаты, но в коридоре меня остановила Эльза.

– Она очень чувствительная, да?

– Разве не все девочки в этом возрасте такие?

– Некоторые больше, чем другие, – ответила Эльза. – Кэти тоже была чувствительной.

– Дочка Карвера?

Эльза отрывисто кивнула.

– Такие девочки могут чувствовать то, что не могут остальные. Когда такое происходит, пожалуй, будет разумно им поверить.

Затем она ушла, тихо зашагав по коридору.

Сначала я не обратил внимания на то, что она мне сказала. Мэгги была моей дочерью, а не ее. И я не собирался притворяться, что верю во всякие выдумки только для ее удовольствия. Но в тот вечер я не мог перестать прокручивать в голове слова Эльзы.

Особенно, когда вернулись все те звуки.

И не только обычные звуки дома, легкие поскрипывания летней ночи, но и те сны. Стук и грохот открывающихся и закрывающихся дверей, шкафов, кладовок. Какофония наполнила мой сон, заглушив его только тогда, когда я проснулся за несколько минут до полуночи.

Сев в постели, я посмотрел на дверь спальни, прислушиваясь к малейшему намеку на то, что все звуки были настоящими. Но я слышал только тихое дыхание Джесс и хор сверчков где-то в лесу.

Я тут же подумал о Мэгги и о том, как Эльза Дитмер – вполне верно – назвала ее чувствительной. Тогда до меня дошло, что ее совет поверить Мэгги на самом деле означал увидеть вещи глазами моей дочери. Понять, что все эти звуки оседающего за ночь дома маленькому ребенку могут казаться довольно угрожающими. И если они не давали уснуть мне, то вполне возможно, что Мэгги тоже не может спать. Поэтому-то я и решил, что мне не помешало бы проведать Мэгги.