Текст книги "Грань времени"

Коннор делает большой глоток пива и продолжает:

– Любое место, где был реализован ФПП, позволяло ХРОНОСу оставаться в тени, а еще служило отличной тренировочной площадкой для новых агентов. Учитывая огласку политики «Нового курса» о ФПП, люди нисколько не удивлялись, если какой-нибудь незнакомец, возможно, даже из другого города или с севера, появлялся на их пороге с просьбой рассказать об опыте в условиях рабства или о чем еще…

– Рабства? – спрашиваю я. – Это же в 1938 году.

– И? Родившемуся в 1855 году было бы около восьмидесяти в 1938-м. Вполне вероятно, что останутся какие-то детские воспоминания о жизни в условиях рабства.

– Кроме того, – добавляет папа, – можно разузнать и об эпохе реконструкции. Твоя мама использовала интервью из ФПП в одной из дисциплин, которые преподавала.

– Да, – говорит Коннор. – В Интернете можно найти записи и даже несколько аудиозаписей. Но вернемся к ХРОНОСу. Вся эта шумиха вокруг программы позволяла им незаметно проскальзывать и задавать вопросы, особенно в таких местах, как Атенс, штат Джорджия, где работа ФПП была распространена. Любой, чьи исследования касались конца восемнадцатого или начала девятнадцатого века, хотя бы раз совершал перемещение под видом работника ФПП. Кэтрин была в Атенсе в феврале 1938-го, пытаясь получить информацию о распространенных в то время спорах насчет допуска женщин в состав присяжных, чему Джорджия сопротивлялась до начала 1950-х годов. Она думает, что Сол был там один раз в 1937-м и, возможно, несколько раз в другие годы. Эйбел Уотерс и Делия Моррелл провели немало времени на двух объектах ХРОНОСа в ФПП на юге, так что неудивительно, что именно там они и застряли. С ними был стажер, но Кэтрин не помнит его имени.

– Думаю, это был Грант, – говорит Кирнан. – Хотя я не уверен, имя это или фамилия.

– Что ж, это перемещение беспокоит меня, – говорю я. – Мы оставим его напоследок. Но я хочу заранее отправиться туда хотя бы один раз, чтобы сориентироваться. Я могу понаблюдать издалека за командой Делии, но в основном мне просто хочется прочувствовать это время и место.

– Ладно, – говорит Коннор, рисуя карандашом что-то на бумаге перед собой. – Итак, сначала Австралия, затем Россия или где бы ни был Меллер, и по ходу дела мы занимаемся Джорджией?

– Да, – в списке остался еще один вопрос, поэтому я поворачиваюсь к Кирнану, – ты не знаешь, сколько всего медальонов может быть у киристов?

– Нет. Он всегда есть У Саймона и Пруденс. И я никогда не видел без него Сола, хотя ему он нужен явно только для демонстрации власти, так как он не может им пользоваться. Я думал, что у каждого из региональных лидеров есть свой медальон, но если это так, то цифры, которые вы упомянули ранее, не сходятся.

Кирнан с минуту смотрит на свою бутылку.

– Если бы Коннор не упомянул, сколько у вас здесь ключей, я бы решил, что у них двенадцать, потому что именно столько киристов более или менее способны ими пользоваться, по крайней мере, насколько мне известно. Но если у вас их четырнадцать, значит, у кого-то из них нет ключа.

– Ты когда-нибудь был в их группе? – спрашивает папа. – На каком-нибудь собрании, например?

– Да. – Он что-то подсчитывает на пальцах, а потом говорит: – Шесть. Наверное. Считая мой. Это самое большее число, что я видел в одном месте. В общем, даже если мы не считаем ключ Гудини, это значит, что по крайней мере один из пяти ключей, которые мы будем искать во время этих трех перемещений, в настоящее время находится в их распоряжении. Тот, который они упустят. Мы заберем этот ключ, и…

– Вся башня рухнет вниз, – говорю я.

8

Бостон, Массачусетс

29 июля 1905 года, 9:58

Мое платье 1905 года лежит поверх выцветшего одеяла на кровати Кирнана. Я не сразу замечаю его, но краем глаза улавливаю едва заметное движение, когда он подходит к маленькому зеркалу на стене рядом с красной занавеской. На нем снова белая рубашка и черные брюки, но галстука я не вижу.

Он замечает меня в зеркале спустя несколько секунд после того, как я появилась. Я ожидаю, что он встретит меня своей обычной ухмылкой, но на этот раз его лицо встревожено.

– Что случилось?

Он проводит языком по зубам и качает головой.

– Я только что… я решил, что это не очень хорошая идея.

Ладно, если бы кто-то сказал мне вчера, что Кирнан хочет отменить наше путешествие, я бы вздохнула с облегчением. У нас с ним не самый приятный опыт путешествий. Наверное, сейчас я возражаю просто потому, что мне не нравится, что он отменяет все, и особенно потому, что он не удосужился спросить мое мнение по этому поводу.

Но главное, я знаю, что Кирнан с нетерпением ждал этого момента. Я оглядываю эту комнату, этот пузырь, в котором он живет и в котором все еще может воображать, что его Кейт существует. Не знаю, в том ли дело, что он уже работал над нашим делом с другой-Кейт, или в чем-то конкретном, над чем он работает сам, чтобы победить киристов, но, когда он говорит об этом, крошечная, трепещущая искра надежды в его глазах вспыхивает пламенем. И хотя мне не должно быть никакого дела до этого, мне все же есть до этого дело.

– А как же операция по получению ключа Гудини?

– Сегодня его там не будет. Я не знаю, когда он клюнет на наживку и произойдет ли это вообще… – он садится на край кровати. – Я думал о том, что ты сказала ранее. О том, что если есть хоть малейший риск, то он того не стоит.

– В общем, когда Гудини появится, тебе понадобится моя помощь?

Он прищуривается, явно подозревая, что я заманиваю его в ловушку.

– Возможно.

– Будет ли у нас больше шансов, если ты введешь меня в курс того, что мы делаем? И где и когда мы это делаем?

– Возможно, – повторяет он.

– Ты хочешь сказать «да». Мы с тобой знаем, что будет лучше, если я узнаю о том, как передвигаться в 1905 году, проведя там несколько часов, а не послушав твои объяснения.

Кирнан молчит, но по его лицу можно сказать, что я не смогла его убедить. Подождав немного, я сажусь рядом с ним.

– Что, если я пообещаю сразу же вернуться к Кэтрин, если мы столкнемся с чем-нибудь подозрительным? И так как ты у нас специалист по 1905 году, я полностью доверюсь твоему решению. Без лишних вопросов.

Он фыркает, и уголок его рта приподнимается в улыбке.

– Без лишних вопросов? Ты уверена, что справишься? – он долго не сводит с меня глаз, а затем вздыхает. – Если мы решили это сделать, тебе лучше одеться, иначе мы опоздаем на поезд.

– Так чем же именно ты занимаешься в парке Норумбега? – спрашиваю я.

– Давай я расскажу тебе, как только мы сядем в поезд, который мы упустим, если не поторопимся?

Он помогает мне с платьем, затем я снимаю свои кроссовки и засовываю их под кровать.

– А далеко отсюда? – спрашиваю я.

– До железнодорожной станции? Наверное, с километр. – Кирнан хватает черную сумку на шнурке, перекидывает ее через плечо и открывает дверь в коридор.

– После вас.

Я выхожу, и Кирнан оглядывается, стараясь убедиться, что за нами никто не наблюдает. Затем он лезет в сумку и достает красно-белую жестянку с детской присыпкой Johnson’s Baby, присаживается на корточки и рассыпает ее тонким слоем прямо за дверью. После он достает клочок газеты и отрывает маленькую полоску. Он тщательно облизывает ее и приклеивает мокрую бумажную полоску поперек шва между дверью и стеной, прежде чем запереть дверь и бросить ключ в сумку.

– Не хочешь объяснить, что это было?

– Что-то вроде охранной системы. Если кто-то попадет в комнату, когда меня здесь не будет, я это узнаю.

– И ты проделываешь всю эту процедуру каждый раз, когда выходишь из комнаты?

– Чтоб наверняка.

– Да, но если это будет Пруденс или кто-то из ее команды, разве они войдут через дверь?

– Скорее всего, нет. Но Пру установила одну стабильную точку, и она находится за той красной занавеской. Она согласилась стереть ее, но даже если она сдержала свое слово, подозреваю, что у Саймона она тоже есть. Во всяком случае, в этой стабильной точке тоже есть ловушка. Я не могу помешать им ворваться, но, если они это сделают, я буду знать наверняка, что они там были. И пока все идет хорошо. Я не могу гарантировать, что они не используют эту стабильную точку для наблюдения за комнатой, но если это и так, то они видят только красную ткань. А теперь время от времени и голого меня.

– Уж лучше они, чем я, – говорю я, и он смеется.

И все же меня не покидает ощущение, что все эти меры предосторожности бессмысленны. Пруденс или Саймон могли установить стабильную точку в этом коридоре. Возможно, они наблюдают за нами прямо сейчас. От этой мысли у меня мурашки бегут по коже, и я оглядываюсь через плечо. Может быть, меня преследует паранойя, но опять же, откуда мне знать? Я оглядываюсь еще раз и качаю головой, следуя за Кирнаном по коридору.

На этот раз лестница не оккупирована детьми, поэтому нам удается сбежать без клянченья конфет. Мы выходим, и над нами ясное небо с редкими кучами облаков. Первые полкилометра перед нами многоквартирные дома вперемежку с небольшими магазинами, похожими на те, что мы видели по дороге из табачной лавки Джесса. Мне удается не таращиться на них в открытую, но что-то все же бросается мне в глаза в каждом квартале, будь то плакат, рекламирующий что-то знакомое, например пиво «Шлиц», печенья «Ньютон», или тот факт, что у машин уже есть номерные знаки. Наверное, это логично, но мне даже в голову не приходило.

Мы сворачиваем на мост Харрисон-авеню, и Кирнан кивает на скопление новостроек через дорогу. Сквозь щель между двумя зданиями я вижу малышей, играющих в маленьком огороженном садике.

– Это штаб местного поселенческого дома в Саут-Энде. Несколько лет назад дети в этом возрасте целыми днями торчали на улице, пока их родители работали на фабриках, но теперь у них есть завтрак, обед и кто-то, кто следит за тем, чтобы они не упали в реку. Конечно, они могли бы принять еще больше детей, если бы дом киристов не переманил некоторых из их спонсоров.

– Дом киристов?

– Да, он находится в Вест-Энде. Изначально они хотели присвоить этот дом, но лидеры сопротивлялись, как это было в Халл-Хаусе в Чикаго. Джейн Аддамс была готова пойти на множество компромиссов, чтобы поддерживать Халл-Хаус в рабочем состоянии, но отказалась каждый вечер подавать к рагу порцию «Хвалы Киру».

Ладно, я знаю, что Джейн Аддамс была, по общему мнению, замечательным человеком. К сожалению, мне не удается сдержать дрожь, потому что каждый раз, когда я слышу ее имя, я автоматически вспоминаю о докторе Г. Г. Холмсе. Не то чтобы она была похожа на Холмса, на самом деле она была его полной противоположностью. Просто мы с Треем смотрели документальный фильм о ее работе в Халл-Хаусе после очень жуткого DVD о Холмсе и отеле «Всемирная ярмарка», чтобы очистить разум. Трей как-то пошутил, что предпочтет «Халл-Хаус» «Хэлл-Хаусу»[12]12
  Игра слов. Для того, чтобы превратить Hull House в Hell House (с англ. Адский дом) достаточно изменить одну букву.


[Закрыть], и теперь они навсегда связаны в моем подсознании.

– Ты был знаком с Джейн Аддамс, когда находился в Чикаго? – спрашиваю я.

– Не совсем. Однажды я открыл ей дверь после встречи с Пруденс… Старшей Пру, возможно, лет на десять старше той, которую ты встретила на ярмарке. Пру предлагала большую сумму денег, чтобы выкупить Халл-Хаус. Несмотря на то, что они сошлись во многих вопросах, Аддамс вежливо послала Пру к черту. Аддамс хотела помочь людям независимо от их религиозных взглядов, и было ясно, что в этой сделке за довольно толстые нити дергали киристы.

– И то же самое произошло здесь, в Саут-Энде?

Кирнан начинает отвечать, но тут нам приходится уворачиваться от повозки с лошадьми и тележки. Когда мы снова оказываемся на тротуаре, он продолжает:

– Я не совсем понимаю, что произошло в Саут-Энде. Это было еще до моего переезда в Бостон, так что я не участвовал в переговорах. Саймон помог создать дом киристов в Вест-Энде и нанял группу студентов колледжа, чтобы те управляли им.

– Саймон? – От этого имени у меня зубы сводит. Я с трудом представляю себе, как он заключает деловые сделки с людьми. Ну, только если с такими монстрами, как Г. Г. Холмс.

– Ну да, Саймон делает все, что ему говорят. Он хочет возглавить «Кирист Интернэшнл», когда Сол уйдет. В общем, если Сол прикажет спрыгнуть, Саймон спросит, с какого этажа.

– Так… они знают, что ты вернулся? В Бостон?

Он пожимает плечами.

– Пру знает. Я понятия не имею, как много она теперь рассказывает другим. Но она считает, что я потерял бо́льшую часть своей способности управлять ключом. И я думаю, что довольно хорошо постарался, убеждая ее, что не помню другой временной линии. У Пру на побегушках целая куча подхалимов-киристов, и гордости у нее хоть отбавляй. Она бы взяла меня обратно в их круг, если бы я попросил, но сама она никогда не станет меня упрашивать.

– Но ты предупредил меня в метро, и она ничего не заподозрила? В тот день, когда Саймон схватил мой рюкзак? Ты сказал, они знают, что ты сделал.

Кирнан снова смотрит на тротуар и сжимает губы.

– Не могу согласиться, Кейт. Возможно, я совершенно случайно узнал, что они задумали. Но именно Пру задержала меня в коридоре и повела в том направлении. Если бы она этого не сделала, я бы никогда не услышал Саймона.

– Я не понимаю. На выставке она сказала мне держаться от тебя подальше, а потом она…

– С ее точки зрения, как только я предупредил тебя в метро, я сделал то, что она от меня хотела. И, честно говоря, я не знаю, помнит ли Старшая Пру что-нибудь из этого.

– Ладно, все это ужасно запутанно.

– Возможно, но это ключ к пониманию твоей тети. Что, если бы у тебя был шанс вернуться назад и сказать самой себе, чтобы ты не совершала тех ошибок, которые совершила? Шанс изменить все, что ты считаешь неправильным в своей жизни?

– Ну, у меня вроде как есть такой шанс. Но… это ведь опасно, верно? Кэтрин говорит, что от этого едет крыша, а я хотела бы разобраться со всем этим без особого риска, если мы выберемся отсюда живыми.

– Кэтрин права. Но либо Пру этого не знала, либо в какой-то момент ей стало все равно. Она довольно жестоко обращается со своей молодой версией, поручая ей то, что она не доверила бы никому другому. Думаю, она считает, что это соответствует тому, как Сол приказывал ей появляться в видениях или на церковных мероприятиях – ему не нравилось, что она взрослела, поэтому он мог отправить к ней кого-нибудь посреди ночи, когда она была младше двадцати, чтобы ее разбудили, подготовили и отправили туда, куда ему нужно было доставить сообщение.

– Значит, двадцать лет для него – уже слишком?

– Не знаю. Наверное, все дело в том, что киристы всегда представляли Пру нестареющей. Она – важная часть всего этого мифа о вечной жизни для корешанских киристов, и многие киристы все еще верят в это. Думаю, она что-то вроде живой торговой марки.

– Это просто безумие. Сколько раз она…

– Понятия не имею. Могу только предположить, что чем старше Пруденс, тем больше вероятность, что она без башни. Проблески здравомыслия у нее еще проявляются, но с возрастом они все реже, потому что ее память слишком часто перезаписывалась. Ты слышала о VHS?

Этот вопрос настолько неуместен, что он буквально останавливает меня на полпути, и тогда мне приходится спешить, чтобы догнать его.

– Чего? Ты о видеокассетах? Слышала немного. Но сколько я себя помню, мы всегда пользовались DVD-дисками. А какое это имеет отношение к…

– Когда вернешься, спроси своего отца, что с ними случается, когда их перезаписывают. Я плохо понимаю всю технологию, но это сравнение помогло Кейт понять ситуацию в прошлый раз. Там что-то связанное с остаточными изображениями. В общем, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь – Пру хотела, чтобы я знал об их планах насчет тебя. Я не знаю, спланировала ли это ее старшая версия, или она просто случайно узнала что-то, но она привела меня к той двери и затем исчезла. Именно тогда я услышал, как Саймон проболтался кому-то, наверное, одному из стажеров, о планах отправиться за тобой, чтобы забрать дневник, и о заговоре, чтобы избавиться от Кэтрин в 1893 году.

Мы приближаемся к выстроившейся перед кафе толпе примерно из двадцати человек, некоторые с детьми. Как только мы миновали толпу, Кирнан просит подождать, подняв палец, а затем подходит к худому мужчине на другом конце очереди и шепчет ему что-то. Мальчик лет пяти-шести, с длинными светлыми волосами, спадающими на усталые глаза, вцепился в штанину мужчины, пристально глядя на Кирнана, пока они разговаривают.

Мужчина некоторое время слушает Кирнана, затем качает головой и отмахивается от него. Однако, когда мы уходим, он оглядывается назад, как будто заново обдумывает то, что ему сказали.

– И что же это было? – спрашиваю я.

– Они выстроились в очередь к букмекеру. Я сказал ему, что лучше ставить на «Браунс», потому что «Сай» не так хорошо бросают, что на самом деле неправда, но они все равно проиграют. Не думаю, что убедил его. Должно быть, ярый фанат «Американс».

– Это что, бейсбол? Я думала, что «Браунс» – футбольная команда, а про «Американс» даже не слышала.

Он театрально прикладывает ладонь к своему сердцу.

– Конечно, это бейсбол. «Американс» стал «Ред Сокс». А «Браунс» – «Сент-Луис». Не знаю, кем они стали. Ты ведь слышала о Сае Янге, верно?

– Я слышала о такой награде. Он питчер, верно?

– Не просто питчер. Лучший питчер на свете, который даже в ваши дни держит рекорд по количеству отработанных иннингов[13]13
  Иннинг – это часть бейсбольного матча, в которой команды поочередно играют в защите и нападении.


[Закрыть]. В той игре, которую мы с тобой смотрели 4-го числа, боже мой, он сделал двадцать иннингов, и тринадцать из них без остановки.

– Но в бейсболе всего девять иннингов. Я почти уверена в этом, потому что была на трех или четырех играх.

– Да, но в тот раз было одиннадцать дополнительных иннингов. Тогда Сай не преодолел последние два пробега. Даже несмотря на то, что мы проиграли, это была невероятная игра.

Я тщетно пытаюсь сдержать улыбку, потому что сейчас его голос звучит так же воодушевленно, как и тогда, когда он был еще ребенком на выставке.

– Ты сказал, что мы были на той игре. Другая-Кейт увлекалась бейсболом?

– Хм… не совсем, – признался он, слегка нахмурившись. – Это был подарок мне ко дню рождения. Она проспала примерно половину игры.

На игре «Нэшнлс», на которую я ходила с папой, не было дополнительных иннингов, но я все равно была готова вздремнуть уже спустя час, так что я ее понимаю. Конечно, я не говорю этого вслух, поскольку Кирнан явно принял бы это за оскорбление.

– Но на этих играх бывает очень весело, – продолжает он. – На следующей неделе «Американс» будут играть дома. Я мог бы достать билеты…

– Не стоит.

Он ухмыляется, и я почти уверена, что он мысленно сравнивает меня с другой-Кейт, но сидеть и смотреть всю игру не лучшая попытка доказать ему, что он ошибается, особенно когда я, вероятно, в конечном итоге засну и докажу ему, что он прав.

Мы несколько минут идем в тишине. Или скорее мы идем молча, чего нельзя сказать об окружавшем нас городе. Насколько я могу судить, правил дорожного движения нет здесь и в помине. Трамваи, повозки, запряженные лошадьми, и редкие автомобили, выкрашенные в черный цвет, делят проезжую часть, но они делят ее только в самом широком смысле этого слова. Точнее будет сказать, что каждое транспортное средство движется так, как ему вздумается. Каждые несколько секунд раздается громкий лязг с одного или обоих концов трамвая, пытающегося избежать столкновения с многочисленными экипажами, велосипедами или пешеходами, блуждающими по рельсам.

Очередной звонок раздается позади нас, и я поворачиваюсь к Кирнану.

– Здесь всегда такое безумие? Никогда бы не подумала, что в субботу здесь будет так много машин.

– Это еще не безумие. Видела бы ты этот район до того, как построили метро.

Когда я отвожу взгляд от уличного движения и снова смотрю на здания, я понимаю, что в какой-то момент мы пересекли невидимую черту, разделяющую разные культуры. Бо́льшая часть людей в двух-трех кварталах отсюда были европейцами, но здешние жители почти сплошь азиаты, и большинство вывесок, похоже, были написаны на китайском языке.

Кирнан замечает выражение моего лица и говорит:

– Да, мы в китайском квартале. Но ты не волнуйся. Здесь безопасно.

– Почему ты решил, что я буду волноваться об этом? – спрашиваю я.

Он выглядит озадаченным.

– Ну, не знаю. Потому что здесь все по-другому?

Я приподнимаю бровь, но затем понимаю, что он не намеренно высказался расистски. Мы проходили такое на уроке социологии в прошлом году. Что-то незнакомое нам или не вписывающееся в наше привычное окружение правда может вызвать подсознательный триггер у большинства людей. Сердце ускоряет свой ритм, и человек пытается неосознанно проанализировать ситуацию вокруг себя и защититься. Поэтому я просто улыбаюсь ему и говорю:

– Я уже бывала в китайском квартале раньше. В Вашингтоне. Вряд ли они сильно отличаются.

– Возможно, – говорит он, принюхиваясь. – А в китайском квартале Вашингтона подают бао[14]14
  Баоцзы, или просто бао – популярное китайское блюдо, представляющее собой небольшой пирожок, приготовляемый на пару.


[Закрыть]?

– Конечно. В димсаме[15]15
  Димсам или дяньсинь – лёгкие блюда, которые представляют собой разложенные по нескольким блюдцам небольшие порции десерта, фруктов, овощей либо морепродуктов.


[Закрыть]. – Я глубоко вдыхаю и улавливаю запахи хлеба, чеснока и кунжута. Посмотрев через улицу, нахожу источник аромата – китайский ресторанчик.

– Не знаю, что такое димсам, – говорит он. – Но знаю, что такое бао. Мы с папой завтракали ими почти каждое утро на выставке. И так как сегодня я не завтракал… – Он без предупреждения хватает меня за руку и совершает один из тех самоубийственных маневров, свидетелем которых я уже несколько раз становилась за последние пару минут. Вместо того чтобы перейти дорогу на углу, как культурный человек, он тянет нас в поток машин за мгновение до того, как из-за поворота выехал трамвай. Теперь из-за нас кондуктор яростно дергает колокольчик и кричит, когда вагон пролетает от нас в шаге.

Как только мы оказываемся на другой стороне дороги, я отдергиваю руку.

– Ты что, с ума сошел?

– Чего? – Он выглядит так, будто совсем не понимает, о чем я говорю, и мне приходится бросить многозначительный взгляд в сторону улицы.

– Улицу в Бостоне никогда не перейдешь, если будешь стоять и ждать, когда тебя пропустят, – сообщает он мне, – по крайней мере, в 1905 году. Здесь нет этих мигающих идиотских знаков, в которых горит человечек и отсчитываются секунды.

– Мне нравятся эти идиотские знаки, – бормочу я. – А твой метод скорее сведет меня в могилу.

Китайский ресторанчик, по-видимому, находится на втором этаже, но на лестничной клетке стоит тележка с едой. Молодой китаец открывает крышку большой бамбуковой пароварки, и Кирнан указывает на простой белый пирожок, а затем на такой же, но усыпанный черными семенами кунжута.

Кирнан протягивает мне пирожок с кунжутом. И он просто огромен.

– Я думала, ты берешь для себя. Мне правда не хочется есть, – и, хотя я готова была поклясться, что не вру, все же мой живот решил именно в этот момент возразить с рычанием. Возможно, потому что бао и правда вкусно пахнет.

А еще я могла бы поклясться, что на этой шумной улице Кирнан ну никак не мог услышать этот тихий звук, но либо у него отличный слух, либо мой взгляд, опустившийся на предательский живот, подсказал ему.

– Извини, но, кажется, твое мнение не учли, – говорит он, откусывая большой кусок от своего пирожка, который пахнет жареной свининой. – Просто откуси немного. Я доем, если не понравится.

На вкус он даже лучше, чем пахнет. Мы едим на ходу, успешно избегая еще каких-либо столкновений. Кирнан уплетает бао со свининой за обе щеки, а у меня еще добрая половина пирожка впереди, и я протягиваю ему остаток своего, хотя вполне могла бы его умять. Может быть, это немного напомнит моему желудку, кто здесь главный.

Бостон-Коммон всего в нескольких кварталах отсюда, и мы садимся на поезд прямо на этой стороне парка. Как только мы оказываемся внутри, я откашливаюсь, бросая на Кирнана нетерпеливый взгляд.

– Что?

– Мы уже в поезде, – говорю я. – Ты должен мне что-то рассказать.

Он кивает и начинает рыться в своей холщовой сумке, вытаскивая смятый листок бумаги. Я разглаживаю его как могу и вижу, что это флаер. Взгляните На Удивительного Будини, Который Теперь Исчезает По Ночам в Большом Стальном Театре. Слова на переднем плане написаны зеленым шрифтом поверх черного силуэта цилиндра.

– Хороший плакат, – начинаю я.

– Спасибо. Мне тоже нравится, вышло довольно неплохо.

– Но «Будини»? Ты серьезно?

– Это не я придумал, – он понизил голос и наклонился вперед, чтобы нас не подслушали. Я делаю то же самое, хотя сомневаюсь, что кто-нибудь смог бы разобраться в нашем разговоре, если бы уловил несколько фраз. – Это было в истории. Похоже, какой-то другой парень проделал тот же трюк или, скорее, будет проделывать его в следующем сентябре, называя себя Будини. Гудини узнаёт об этом и приходит в бешенство. Ну, мы так думаем. Возможно, это был рекламный трюк, в котором Гудини был замешан с самого начала. Так или иначе, он бросает парню вызов на подводное соревнование, которое Гудини, конечно же, выигрывает. Другой парень чуть не утонул, по крайней мере, так пишут в газетах.

– А что этот другой, фальшивый Гудини подумает о том, что ты украл его план?

Он пожимает плечами.

– Мне все равно. Кейт попыталась проскользнуть мимо телохранителей Гудини в Лондоне, чтобы спросить о ключе, но ей не удалось. Планом «Б» было разозлить Гудини настолько, чтобы он сам пришел сюда и бросил мне вызов. Затем мы встречаемся с ним лицом к лицу, и он передает нам свой ключ.

– И сделает он это добровольно?

– Возможно. Он вроде бы хороший парень. Он не поклонник людей, которые пытаются манипулировать другими с помощью фальшивых заявлений о духовном мире, так что, наверное, мы сможем убедить его. Но добровольно или нет, нам придется забрать его ключ.

Он прав, хотя у меня такое чувство, что все пройдет не так гладко, как он думает.

– Так… где ты научился фокусам?

– В тот год на выставке я изучал основы у уличных фокусников, наблюдая за ними. Если достаточно долго наблюдать, можно понять всю технику. И один парень с Каирской улицы научил меня нескольким трюкам. Из меня, конечно, не выйдет потрясающего шоумена, но я смогу подготовить зрителей к главному событию.

– Полагаю, это трюк с побегом?

– Да. Ассистенты надевают на меня наручники, и я запрыгиваю в контейнер. Когда они открывают его спустя несколько минут, я освобождаюсь от наручников и сбрасываю цепи. Та-да. Мне нужно только дотянуться до ключа ХРОНОСа, и это проще простого.

– Так кто же тогда расстегивает наручники?

Он опускает взгляд в пол.

– Хм… Первые несколько раз это делал Джесс. Но мне не хочется втягивать его в это дело. И я делал это сам, там, в квартире.

– Это ведь… не лучшее решение? То есть, судя по тому, что ты мне рассказывал… и по тому, что мне рассказала Кэтрин…

– Это не лучшее решение, но я могу с этим справиться. Я ничего себе не говорю, и во время каждого выступления за неделю перемещаюсь в свой выходной день, когда я наполовину сплю, – он пожимает плечами. – У меня уходит немного больше времени, чтобы снять наручники, когда я в полудреме, но, когда я снова засыпаю, становится легче. Как будто это был сон.

– Нет. Я сделаю это. В котором часу мы покинули твою комнату сегодня утром? Чуть позже десяти?

– Кажется, да.

– Сегодня, когда ты будешь совершать трюк, установи свое прибытие в 10:15 утра, и я буду там. А завтра установи в 10:16, и так каждый день в течение недели, на одну минуту вперед. Так мы сможем разобраться с этой неделей одним разом, прежде чем я вернусь к себе. У меня это займет всего ничего, и будет здорово, если ты тоже сохранишь все свои брусочки «Дженги» на месте.

Его лицо выражает одновременно неохоту и облегчение, а значит, для него это все-таки было не так легко, как он говорил.

Мы пересаживаемся на другой поезд на Лейк-стрит и садимся в открытый трамвай, который, по словам Кирнана, отвезет нас в пригород. Бо́льшую часть поездки я разглядываю пейзаж и листаю вчерашнюю газету «Бостон глоб», которую кто-то засунул между скамейками.

Кирнан читает через мое плечо, и когда я переворачиваю газету, он указывает на рекламу Варьете «Кита».

– Ламберт и Пирс. Они начнут в парке Норумбега на следующей неделе.

«Двое в черном»? У меня в голове возникает изображение Уилла Смита и другого парня в темных очках, сражающихся с межгалактическими нарушителями спокойствия.

– Да, Кейт тоже понравилось. Это менестрель-шоу[16]16
  Менестрель-шоу, или минстрел-шоу – форма американского народного театра XIX века, в котором загримированные под негров белые актеры разыгрывали комические сцены из жизни негров, а также исполняли стилизованную музыку и танцы африканских невольников.


[Закрыть], поэтому им следовало назваться «Два черных лица». Как и многие другие актеры, они управляют водевильными домами, находящимися в пределах нескольких сотен километров отсюда. Некоторые крупные актеры путешествуют по всей стране, и даже по миру.

– Так это и есть твоя цель, О Великий Будини? Убрать Гудини с дороги и купаться в лучах славы?

– Боже милостивый, нет. Не цель, и я даже не надеюсь на это. Гудини правда обладает талантом искусно высвобождаться, и он отличный шоумен. Дело не просто в ключе ХРОНОСа. Мне повезло, что зрители засыпают до моего исчезновения.

– Как ты думаешь, есть ли хоть малейший шанс, что он будет здесь сегодня?

– Гудини? Нет. Я почти уверен, что получу письмо от его адвокатов прежде, чем сам Великий решит приехать в Бостон. Как я уже говорил, сегодня у нас лишь подготовка, чтобы мы могли…

– Нет. Мы не можем. Я могла бы недели потратить на изучение информации о 1905 годе и не узнать столько, сколько узнала за последний час.

Он усмехается.

– Осторожнее, любовь моя. Ты уже говоришь прямо как настоящий историк ХРОНОСа.

Я отрицательно качаю головой.

– Только не это. Скорее как мастер по зачистке.

* * *

Кирнан совершенно точно описал парк Норумбега как Всемирную выставку для бедняков. В центре парка стоит огромный фонтан, похожий на те, что были на выставке, только сильно уменьшенный и испещренный птичьим пометом. Карусель находится ближе к центру парка, и Кирнан говорит, что в будущем здесь планируют установить колесо обозрения и остальные аттракционы. Река Чарльз представляет собой малую копию берегов озера Мичиган.

Главной достопримечательностью парка Норумбега, по-видимому, являются прогулки на каноэ. На реке их так много, что почти не видно воды.

– Здесь всегда такая толпа? Лодки едва передвигаются.

Кирнан смеется.

– Они здесь не для того, чтобы передвигаться. Лодки постепенно продвинутся на четверть километра вниз по реке. Полиция все чаще проводит аресты, но парочки это не останавливает.

– Аресты? За что?

– За поцелуи в каноэ. Некоторые зовут это место «шальным каноэ».

Я бросаю на него скептический взгляд.

– А зачем целоваться в каноэ? Вокруг же полно людей. Никакого уединения.

– Люди в других лодках занимаются тем же, так что никому нет дела. Через несколько лет, когда повсюду будут автомобили, их задние сиденья разорят владельцев каноэ, но сейчас эти лодки – самое уединенное место, которое можно купить за десять центов.

Мы немного побродили, а потом начался небольшой дождь, и мы побрели вверх по склону к зданию, которое стоит на вершине. Вывеска на фасаде гласит: «Большой стальной театр», и это довольно точно описывает массивное серое здание.