Текст книги "Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945"

Отступление от Харькова к Днестру

К 1 октября войска Манштейна уже находились по ту сторону среднего течения Днепра, и тактика выжженной земли, которую он применял, задержала широкомасштабное наступление русских примерно на три недели.[70]70
  И после 1 октября у Манштейна здесь оставался обширный (40 км по фронту и 20 км в глубину) запорожский плацдарм, прикрывавший город Запорожье и плотину Днепрогэс. О его судьбе Манштейн пишет как-то невнятно, если не сказать стыдливо. А все потому, что был там показательно бит в ходе Запорожской операции советских войск 10–14 октября. Когда после первых четырех дней тяжелых боев советские войска (имевшие превосходство в пехоте в 2,2 раза, в артиллерии в 2,1 и в танках в 1,6 раза) вышли на ближние подступы к Запорожью, Манштейн и представить себе не мог, что произойдет дальше. А дальше произошел беспримерный ночной штурм (в ночь с 13 на 14 октября) города силами танков 23-го танкового и 1-го механизированного корпуса (в которых имелось после потерь в предыдущих боях тем не менее более 200 танков и САУ). В результате безумного (с точки зрения германских военачальников) штурма танки прорвались через последний противотанковый ров и позиции измученных (и потому прозевавших) немецких артиллеристов и пехотинцев, утром ворвались в Запорожье, а затем при поддержке подтянувшейся пехоты добили ошеломленного врага и к исходу дня завершили ликвидацию запорожского плацдарма, освободив город Запорожье. Немецкие 27-й армейский и 40-й танковый корпуса, оборонявшие плацдарм, понесли огромные потери в живой силе и технике.


[Закрыть] 15 октября русские, силами четырех стрелковых и двух танковых корпусов, начали наступление к северу от Днепропетровска, в направлении Кривого Рога, пробив значительную брешь в немецких позициях. 28 октября они 47 дивизиями атаковали южнее излучины Днепра, у Мелитополя и отбросили немцев в Крым за Перекопский перешеек и на правый берег нижнего Днепра.[71]71
  Мелитопольская операция Южного (с 20 октября 4-го Украинского) фронта продолжалась с 26 сентября по 5 ноября. В ходе тяжелейших боев советские войска (в начале операции 581 300 чел.) потеряли безвозвратно (убитые и пропавшие без вести) 60 980 чел. Однако немцы потеряли больше – более 85 тыс. было убито и более 22 тыс. взято в плен. Полностью было разгромлено 8 вражеских дивизий, большие потери понесли еще 12 дивизий.


[Закрыть] В конце октября немцы контратаковали в районе Кривого Рога и достигли некоторого успеха, но снова выйти на днепровский рубеж не смогли. Таким образом, у немцев образовался опасный выступ фронта в излучине Днепра. Фон Манштейн хотел эвакуировать его, но Гитлер не позволил. Марганцевые рудники, заявил он, жизненно необходимы немецкой промышленности. 3 ноября русские атаковали с плацдарма на реке севернее Киева, и 6 ноября Киев был взят (освобожден. – Ред.). Фронт по Днепру трещал по швам, и дальнейшее отступление стало неизбежным. 7-го Манштейн снова полетел к Гитлеру в его Ставку, чтобы убедить его разрешить отступление – хотя бы от Никополя, – чтобы высвободить войска для стабилизации положения на севере, и снова получил отказ.

К 14 ноября русские собрали пять армий по ту сторону Днепра, в районе Кривого Рога, с целью ликвидировать Никопольский выступ. 17 ноября немцы контратаковали юго-западнее и западнее Киева и на этот раз добились значительного успеха, уничтожив и захватив 600 танков и 1500 орудий.[72]72
  Цифры из воспоминаний Манштейна. Однако он сам дает интересное примечание: «В донесениях захваченную и уничтоженную технику, безусловно, многие считают по нескольку раз. Тем не менее, даже если часть данных и сократить, они дают правильную картину». Таким образом, немцы совсем изоврались, и чем дальше к концу войны, тем больше, преувеличивая в 4, 6 и более раз. А на самом деле, начиная Киевскую операцию 3-13 ноября, войска 1-го Украинского фронта имели 675 танков и САУ. 271 танк и САУ были в ходе операции потеряны (то есть осталось 404). В ходе операции с 3 по 13 ноября было безвозвратно потеряно в 6 491 чел. Это цена за взятие Киева, Житомира, Фастова и других городов.


[Закрыть] Они все еще были способны побеждать, пока могли концентрировать силы на ограниченном поле боя, но это было осуществимо только при условии, что им давали возможность маневрировать. В Никополе же их зажали в тиски, пока вокруг передвигались массы русских армий. Однако Манштейну, путем нескольких локальных контратак, рассеявших необходимые для главного наступления русские группировки, удалось на время наладить коммуникации Никополя.

Тем временем Манштейн перегруппировал войска для атаки русских позиций на севере. И здесь он одержал победу у Фастова, захватив 700 танков и 668 орудий.[73]73
  Красная армия в ходе Киевской операции с 3 по 12 ноября разгромила 15 немецких дивизий, в том числе 2 танковые и 1 моторизованную. Подтянув резервы, немцы отчаянно контратаковали, стянув на житомирско-киевское направление 15 дивизий, в том числе 7 танковых и моторизованных. Им удалось 20 ноября отбить Житомир, но под Фастовом их атаки разбились о стойкую оборону советских войск (при отражении танковых атак немцев успешно использовались захваченные советскими танкистами в Фастове 64 немецких зенитных орудия). К 23 декабря немцы на киевском направлении совершенно выдохлись, а 24 декабря Красная армия перешла здесь в наступление.


[Закрыть] Но все эти победы оказались не способны задержать безостановочное продвижение русских. Ближе к концу января они снова пошли в наступление, форсировав Днепр между Фастовом и Кривым Рогом, взяв в кольцо южнее Черкасс два немецких корпуса. Фон Манштейн собрал танковую группу для освобождения окруженных корпусов, которым приказал идти на прорыв навстречу танкам. Гитлер лично отменил его приказ и велел окруженным корпусам закрепиться на позициях. По каким-то безрассудным причинам, которые я не в силах объяснить, именно такой была его неизменная реакция на окружение войск. Им следовало закрепляться на позициях и биться до последнего.

Командиры корпусов, за плечами которых стоял опыт Сталинграда, осмелились предпочесть подчинение Манштейну и успешно соединились с пробивавшимися к ним силами, хотя завязшие в грязи орудия пришлось бросить. 35 тысяч человек все же были спасены.[74]74
  Невнятное упоминание корсунь-шевченковской бойни, в которой немцы в окружении потеряли 55 тыс. чел. убитыми и 18,2 тыс. пленными. Следует также отметить, что ни Манштейн, ни автор не упомянули про разгром в конце декабря 1943 г. в районе Бердичев – Казатин 48-го танкового корпуса, который, не успев сосредоточиться для контрудара, был совершенно разбит, потеряв за 6 дней боев до 40 тыс. чел. убитыми и ранеными. Советские войска уничтожили и захватили здесь 670 танков и штурмовых орудий, более 1380 орудий и минометов, 38 складов боеприпасов и снаряжения. Командир 13-го немецкого армейского корпуса, отброшенного к Бердичеву, докладывал наверх (Манштейну), что корпуса фактически не существует, в дивизиях на передовой осталось по 150–300 чел., а пехоты в целом – на один полк.


[Закрыть]

Продвижение русских продолжалось от одной реки России к другой. Они шли от Волги к Дону, от Дона к Северскому Донцу и от Северского Донца к Днепру. От Днепра они вышли к Южному Бугу и, перейдя его, к Днестру. В марте русские форсировали в верхнем течении Днестра и окружили 1-ю танковую армию, все еще находившуюся на левобережье реки. И в очередной раз Гитлер запретил армии идти на прорыв.

25 марта фон Манштейн прилетел в Ставку в Восточной Пруссии, где произошла яростная перепалка с Гитлером. Фельдмаршал заявил, что, вопреки запрету фюрера, он намерен отдать приказ о прорыве, и потребовал подтянуть с Запада свежие силы. Гитлер отказался; Манштейн вскочил и вышел прочь. Наткнувшись на адъютанта Гитлера, генерала Рудольфа Шмундта (генерал пехоты с 1938 г., главный адъютант Гитлера. – Пер.), он велел передать фюреру, чтобы тот искал другого командующего группой армий «Юг». Манштейну было велено снова явиться для доклада тем же вечером, и, к его изумлению, Гитлер полностью изменил свое мнение. Все предложения Манштейна были приняты без малейших возражений. Операцию по прорыву 1-й танковой армии утвердили, а с Запада подтянули [2-й] танковый корпус [СС]. Манштейн вернулся в свою штаб-квартиру, но, пока он находился здесь в течение недели, за ним внезапно прислали личный самолет Гитлера «Кондор» (четырехмоторная тяжелая машина фирмы «Фокке-Вульф». – Пер.). Манштейн вылетел в Оберзальцберг, где Гитлер поставил его в известность, что время для «операций» истекло и что теперь значение имеет только мощная оборона. Генерал Модель, которого Гитлер произвел в фельдмаршалы, по мнению фюрера, самый подходящий для командования человек. Фон Манштейн отстранялся от командования. Если не считать этого известия, вспоминал Манштейн, Гитлер держался весьма дружелюбно.

Смертный приговор немецким армиям на юге России был подписан. Русские, подобно волнам прилива, накатывались на изо всех сил удерживаемые немецкие рубежи обороны и, подобно нарастающему приливу, постепенно полностью поглотили эти позиции. Так Гитлер нанес последний урон Европе. Если бы не стратегическая недальновидность фюрера, Запад первым захватил бы Германию.

Манштейн вернулся для передачи командования Моделю, однако в оставшиеся ему часы приказал 1-й танковой армии идти на прорыв. Что и было успешно осуществлено[75]75
  С огромными потерями в живой силе и технике.


[Закрыть]

7 апреля, через неделю после того, как Манштейн оставил фронт. За 15 месяцев командования группой армий «Юг» он, в условиях чрезвычайных обстоятельств, осуществил отступление 500-мильной линии фронта на 880 миль на запад и не потерял при этом ни единого крупного соединения,[76]76
  За 15 месяцев – значит включая период командования группой армий «Дон». За это время Манштейн для начала «потерял» 6-ю армию Паулюса, которая непосредственно ему подчинялась. Можно вспомнить и два корпуса, большей частью уничтоженные в Корсунь-Шевченковском котле.


[Закрыть] одновременно нанося противнику урон более значительный, чем позволял причинять себе.[77]77
  И в ходе Сталинградской битвы (с ноября 1942 г., действия группы армий «Дон»), и в ходе многих операций (Донбасская, Мелитопольская, Киевская, Житомирско-Бердическая и др.) потери войск, руководимых Манштейном, во многом по объективным причинам (превосходство советских войск, особенно в авиации и артиллерии, возросшее полководческое мастерство советских военачальников и др.) существенно превышали потери советских войск. Вообще бои на Правобережной Украине стали катастрофическими для вермахта, отступавшего в условиях зимы, а затем распутицы по раскисшему чернозему под ударами советской авиации и проходивших везде подразделений танков Т-34 с пехотой на броне. Немцы бросали тяжелую технику и оружие, но многим и это не помогло.


[Закрыть] Манштейн принял отставку без протестов и жалоб, после чего удалился в свое поместье. В мае 1945 г. он сдался фельдмаршалу Монтгомери. От цивилизованного противника Манштейн ожидал справедливого суда, однако цивилизованное отношение к побежденному стало редкостью в войне, развязанной Гитлером.

Часть вторая

Глава 8
Подготовка к суду

Ибо цель, ради которой люди праведные ведут войну, заключается не в разрушениях и не в истреблении обидчиков, а в преобразовании и исправлении злых деяний. Точно так же в их задачу входит не вовлекать невиновных в уничтожение виновных, но скорее увидеть, что те, кто считается виноватыми, получили воздаяние по степени их виновности.

Полибий. Всеобщая история, книга V, глава II. Мнение язычника, процитированное лордом Хэнки в книге «Политика, суды и ошибки»

Всевозможные суды над военными преступниками, имевшие место после окончания войны, явились осуществлением политики, провозглашенной в Ялте, – наказание отдельных личностей из числа наших врагов. А поскольку русские постоянно напоминали нам об этом, слово «наказание» стало ключевым. В июне 1945 г. в Лондоне прошла конференция, призванная привести эту политику в действие. На ней присутствовали прокуроры, представлявшие Великобританию и США, а также генерал Иона Тимофеевич Никитченко (советский юрист, генерал-майор юстиции, член Международного военного трибунала в Нюрнберге от СССР, судья Верховного суда СССР), который был назначен российским судьей на Нюрнбергском процессе. На этой конференции прокуроры и судья еще до процесса обсуждали способ, каким следовало подвести обвиняемого под наказание. Протокол этого совещания опубликовали американцы. Не было предпринято ни малейших усилий, дабы выработать некое общее международное правовое положение, по которому следовало судить деяния обвиняемых. Вместо этого были рассмотрены эти деяния и написан закон, призванный явно исключить возможность защиты, которая предположительно могла содействовать обвиняемому. Таковым предстал статут Нюрнберга, фундаментальная основа всех судов над военными преступниками. За Нюрнбергом последовал ряд проведенных союзниками процессов, отличавшихся от российских (где поступали гораздо проще, попросту казня тех военных преступников, от которых русским не было пользы), и еще один Международный трибунал в Токио.

И что получилось в результате? Мне кажется, лучше всего это выразил судья из Индии Рахабинод Пал в своем особом мнении, которое он высказал, будучи одним из судей Международного Токийского трибунала: «Так называемый судебный процесс, основанный на определении победителями состава преступления, сводит на нет сотни лет цивилизации, отделяющие нас от истребления побежденных в войне без суда и следствия. Суд, заранее настроенный на осуждение, обречен стать постыдным использованием юридического процесса ради удовлетворения жажды мести. Такой суд не несет в себе никаких идей правосудия и может только оставить по себе ощущение скорее политического, чем юридического процесса… Утверждать, что победитель может по своей воле определять состав преступления… и затем наказывать… все равно что вернуться в те времена, когда ему было дозволено опустошать захваченные земли… присваивать всю общественную и частную собственность, убивать местных жителей или пленять их…»

Результатом судов над военными преступниками стало не создание международных законов, но сведение к нулю национальных законов, которые наши предки кропотливо создавали в течение столетий. Кто из нас, сегодняшних, считает, что раз война развязана, то любая из воевавших сторон будет связана какой-либо конвенцией? Каждый станет обвинять другого в агрессии и преступлениях. По словам фельдмаршала лорда Монтгомери: «Нюрнбергский процесс превратил ведение безуспешной войны в преступление, за которое генералы побежденной стороны должны быть осуждены и повешены».

Фельдмаршалы Браухич, Рундштедт и Манштейн, а также генерал-полковник Штраус сдались англичанам. Они все сражались против англичан и показали себя благородными солдатами. Но русские обвинили их в военных преступлениях[78]78
  Преступлениях неоспоримых – как по отношению к гражданскому населению, так и к военнопленным, которых в 1942 г. уморили и расстреляли в лагерях-загонах и при перемещении сотни тысяч.


[Закрыть] и потребовали экстрадиции. К чести британской армии, было решено взять под защиту своих пленных. В конечном счете и американцы и англичане отказали в экстрадиции и сами судили находившихся у них военачальников за совершенные в России преступления. К сожалению, нюрнбергский принцип оставался в силе, и военные трибуналы для суда над военными преступниками, учрежденные Королевским предписанием от 18 июня 1945 г., проводились таким образом, чтобы сделать защиту практически невозможной.

Однако армия старалась, как могла, и ей удалось тянуть время почти четыре года. В конце концов, поскольку американцы уже провели свои трибуналы, нашей армии приказали тоже заняться ими. За это время фон Браухич скончался, а предоставленные медицинские свидетельства утверждали, что состояние фон Рундштедта и Штрауса не позволит им выдержать длительный судебный процесс. После долгих дебатов в правительстве свидетельства были приняты, и перед судом предстал один фон Манштейн.

Королевское предписание учредило особые суды с особой процедурой ведения процессов над немцами. Что было не чем иным, как простым использованием власти победителя над побежденным. Я всегда считал, что Королевское предписание противоречило международным законам, и абсолютно уверен, что оно являлось злоупотреблением правом победителя. Возможно, будет уместным заметить, что в процессах над немцами было допущено не менее дюжины нарушений, каждое из которых, произойди оно в суде над англичанином, послужило бы поводом для рассмотрения в уголовном апелляционном суде на основании серьезных процессуальных нарушений.

И я не думаю, что победитель вправе устанавливать для побежденного такую форму процесса, которую сам счел бы неадекватной по отношению к собственным гражданам.

Предписание определяет военное преступление как нарушение законов и обычаев войны. Но даже если допустить весьма сомнительное предположение, что международные законы накладывают на каждого отдельного солдата обязанность подчиняться законам войны вместо устава и приказов собственной армии, то нет повода сомневаться в том, что, в соответствии с международным правом, не существует никаких обязательств для соблюдения именно обычаев. Обычаи, по своей природе, изначально являются правилами, не имеющими силу закона. Со временем обычаи, по мере того как они становятся общепринятыми для наций, развиваются в правила, но только в том случае, если они широко распространены, то есть когда они признаны всеми цивилизованными народами. Тогда они перестают оставаться в статусе обычаев и достигают статуса правил, и тогда их можно расценивать в качестве обязательных. Это относится и ко всему своду международных законов, поскольку все они являются продуктом соглашения сторон. Наше собственное Наставление по военно-судебному производству по этому поводу гласит: «Поскольку законы войны являются юридически обязательными, а обычаи нет, то последние могут, с достаточной степенью обоснованности, пренебрегаться воюющими сторонами».

Таким образом, Королевское предписание начиналось с назначения наказания солдатам противника за деяния, которые на момент совершения не являлись не только уголовными, но даже противозаконными, и оно не предусматривало никакого определения обычаев, отклонение от которых провозглашалось бы преступлением. Были ли это обычаи, признанные правительством Британии, но не признанные правительством Германии? Или они признавались правительством Германии, но не признавались правительством Британии? И влияло ли на ситуацию признание или непризнание этих обычаев Россией? Королевское предписание не давало ответов на эти вопросы – и не собиралось давать. И обвиняемые не имели никакой возможности узнать, какой закон, по утверждению обвинителей, они нарушили, поскольку никакого закона по сути и не было.

Основной процедурой, которую должно было принять, являлся тот самый полевой, точнее, военно-полевой суд, то есть упрощенная форма суда без участия присяжных, предназначенная для рассмотрения преступлений, совершенных на поле боя. Такая процедура совершенно неприемлема для сложного и длительного процесса, включающего рассмотрение тысяч документов. Но, как оказалось, даже упрощенную схему военно-полевого суда изменили в ключевых аспектах в ущерб обвиняемому.

Подсудимому отказывалось в каком-либо праве на получение официального обвинения или точного определения состава преступления, в котором его обвиняли. Он имел право только на общие расплывчатые определения, которые обвинение считало нужным ему предоставить. Ему отказывалось в праве ознакомиться с показаниями против него или присутствовать при даче таких показаний. В этом состояло фундаментальное отклонение от практики английского суда, где обвиняемый вправе знать не только точную формулировку предъявленного ему обвинения, но также ознакомиться с показаниями против него, присутствовать на даче показаний и участвовать в перекрестном допросе. Подсудимому отказывалось в праве оспорить правомочность суда или дать отвод кому-либо из состава жюри. Если бы процесс проводился военным судом, то есть трибуналом, фон Манштейн обладал бы правом предстать перед равными с ним по рангу офицерами. На деле никто из состава суда и близко не был равен званию фельдмаршала, а некоторые находились настолько же ниже ранга Манштейна, насколько простой рядовой солдат ниже действующего офицера. И это явилось серьезной помехой для защиты, поскольку только офицеры в должности командующего, напрямую подчиняющиеся своим правительствам, были бы состоянии понять проблемы, с которыми пришлось столкнуться фон Манштейну.

Но самым серьезным нарушением являлось то, что Королевское предписание лишало обвиняемого защиты, предоставляемой правилами снятия свидетельских показаний. Большинство людей понимают смысл слова «слухи» и знают, что основанные на слухах показания не могут быть представлены в английском суде. Старая поговорка гласит: «Слова солдата – не доказательство». В назначенном Королевским предписанием суде все сказанное или написанное неким солдатом даже много лет назад рассматривалось как свидетельство, вне зависимости от того, жив или уже умер солдат на момент проведения процесса. Слухи принимались к сведению независимо от того, получены ли они из первых, вторых или сотых рук. Обвинение могло предъявлять – и предъявляло – показания, данные людьми, которых оно отказывалось вызвать в суд или отказывало защите в их перекрестном допросе. Суду вменялось принимать все подобные свидетельства, поскольку они могли оказаться «полезными при доказательстве или опровержении обвинения». Всю свою историю английское законодательство придерживалось принципа, что основанные на слухах показания столь опасны, что не должны иметь ни малейшего веса в суде, и тем не менее суды над солдатами противника сами должны были решать, какое значение следует придавать основанным на слухах показаниям. На практике же обвинение полагалось на свидетельства, даже пятидесятая часть которых не могла быть принята во внимание английским судом. И наконец, обвиняемого лишили всех прав на апелляцию.

Немцы, чье состояние конфисковали, остались без средств на защиту; единственное предоставляемое им денежное содержание состояло из мизерных ежедневных выплат, которые могли делать местные немецкие власти через немецких же адвокатов обвиняемых. Никакой подготовительной работы не проводилось, и немецкий адвокат оказался абсолютно не в курсе английской судебной процедуры, на которой основывался процесс. В Германии, насколько нам известно, сторона защиты играет весьма незначительную роль. До суда они могли не видеть свидетелей, а вся процедура допроса и перекрестного допроса проводилась судьей, а не адвокатом. Таким образом, немецкие адвокаты не имели опыта и истинного понимания техники перекрестного допроса или снятия свидетельских показаний так, как знаем их мы.

Фон Манштейну обвинение предъявили 1 января 1946 г. Частные пожертвования в Германии и великодушие немецких юристов позволили ему и другим военачальникам иметь немецких адвокатов. Фон Манштейна представляли доктор Латернер и доктор Леверкун. До середины мая они оказались не у дел. Никаких документов предоставлено не было, только постановление об обвинении в самых общих чертах. Доктор Латернер уже до этого имел значительный опыт судов над военными преступниками. Он представлял Генеральный штаб на международном Нюрнбергском процессе, где успешно доказал, что, в рамках Нюрнбергского соглашения, члены Генерального штаба не могут являться коллективным ответчиком. Он выступал в защиту фельдмаршала фон Лееба перед американским судом и фельдмаршала Кессельринга перед британским. Исходя из этого опыта он пришел к убеждению, что не обладает достаточной компетентностью для ведения защиты перед иностранным судом, основанным на чуждой ему юридической процедуре. Полагаю, что именно к такому заключению должен был прийти любой здравомыслящий адвокат. Я определенно должен считать себя совершенно некомпетентным для участия в процессе даже в американском суде, хотя там говорят на том же языке и используют практически одинаковые законы. Доктор Леверкун, которому довелось жить и в Англии, и в Америке, полностью разделял мнение доктора Латернера. В июне он приехал в Англию, дабы попытаться убедить британское правительство назначить для ведения защиты английского адвоката. Я и сам поднимал в парламенте вопрос, касающийся процесса над генералами, и доктор Леверкун связался со мной. Я пообещал сделать все возможное, чтобы убедить правительство обеспечить защиту всем, что оно сочтет необходимым, и, главное, назначить английского адвоката. Обвинение должно было представляться главным судьей с четырьмя помощниками. И мне казалось нарушением законности, если защита не будет представлена аналогичным образом. Но мне не удалось ни в чем убедить правительство. Тогда доктор Леверкун написал письмо в «Таймс», выдержка из которого приводится ниже: «Мнение мое и моих коллег состоит в том, что без содействия британской адвокатуры мы не можем быть уверенны, что фон Манштейн получит надлежащую защиту. Суд является британским судом, состоящим из британских офицеров, действующих в соответствии с британской юридической процедурой и британскими правилами снятия показаний, с которой ни один из нас не знаком. Британская техника перекрестного допроса является совершенно чуждой для адвокатов континентальной Европы. Более того, с нашей точки зрения, только британский адвокат (предпочтительно служивший в британских вооруженных силах) полностью компетентен в понимании психологии суда подобной природы».

В результате после этого письма кавалер Креста Виктории лорд де Л’Айла и Дадли и генерал лорд Бриджмен открыли подписной лист на сбор средств, необходимых для полноценной защиты. Уинстон Черчилль стал одним из первых подписчиков фонда. На цели предоставления фон Манштейну британской защиты было собрано порядка двух тысяч фунтов.

Доктор Леверкун спросил меня, готов ли я взять на себя ведение защиты. По ряду причин мне не хотелось браться за это дело. У меня не было особого желания раздражать собственное правительство, которое я всей душой поддерживал. С профессиональной точки зрения невелика честь участвовать в злополучном процессе, в котором любая защита практически обречена на проигрыш. Я прекрасно понимал, что предстоит колоссальный объем работы, а я планировал устроить себе отпуск после тяжелого года. Но тем не менее доктор Леверкун настоятельно просил меня принять предложение, и я чувствовал себя не в силах найти приличествующий повод для отказа. Однако заявил, что поскольку рассматриваю этот случай скорее как политический, чем юридический, то не могу принять плату за свою работу.

Когда дело дошло до суда, оказалось, что против Манштейна выдвинуты обвинения по 17 пунктам. Как выразился тогда один из репортеров, обвинение собрало все, что произошло во время войны на Востоке, и обрушило на голову фон Манштейна.

Похоже, обвинение составило список всех инцидентов, когда преступался любой из законов или обычаев ведения войны и которые могли произойти на любом участке фронта, где воевал фон Манштейн. Поскольку все это простиралось на четыре с половиной года жесточайшей войны, обвинение смогло представить список из нескольких сотен инцидентов. Инциденты, или, как их назвали, «частные случаи», были поделены на 17 групп, и на каждую приводились ссылки на приказы, отданные высшим командованием. К тому же голословно утверждалось, будто эти «частные случаи» явились результатом этих приказов. Затем, перед приказами, выдвинули утверждение с различными формулировками, но в целом сводящееся к тому, что фон Манштейн повинен во всех последствиях приказов высшего командования. И наконец, в комментариях к каждому пункту обвинения появились слова «вопреки законам и обычаям войны».

Что именно фон Манштейн действительно совершил и какой закон или обычай, как утверждалось, нарушил, оставалось совершенно не ясно. В результате получился огромный документ, чтение которого в суде заняло более двух часов.

Мы запросили детальное разъяснение того, что означают эти обвинения, и представили стороне обвинения 20 печатных листов с вопросами. Обвинение отказалось на них отвечать. Когда мы опротестовали обвинения в суде, сторона обвинения возразила, что на процессах в Нюрнберге и Токио обвинения были еще более расплывчатыми! Истинный ответ состоял в том, что Королевское предписание не предусматривало права подсудимого знать о выдвинутых против него обвинениях, и нам надлежало удовлетвориться тем, что нам соизволила представить сторона обвинения. Я приехал в Гамбург в августе 1949-го, где встретился со своим английским помощником, Сэмом Силкином, пробывшим здесь уже несколько недель. В плане подготовки защиты мы мало что могли сделать, поскольку пока не знали, с каким судебным делом нам предстоит столкнуться. Поэтому мы занялись знакомством с нашей группой защиты и выработкой генеральной линии, которой должны были следовать. Я знал как самого Сэма Силкина, так и его отца, нынешнего лорда Силкина, в ту пору министра городского и сельского планирования Великобритании. Сэм пошел в армию прямо из Кембриджа, где добился блестящих успехов – диплома первой степени и выступления за университет в крикете. В армии он дослужился до подполковника и приобрел опыт как штабного офицера в штабе корпуса генерала Нейла Ритчи (в 1941–1942 гг. командовал 8-й британской армией в Северной Африке. – Пер.), так и председателя судов над военными преступниками на Дальнем Востоке. В Гамбурге армейский опыт Сэма, его исключительные способности в анализе и доступном изложении сложных документов, его работоспособность и беспокойный характер оказались просто бесценными. А тот факт, что Сэм, еврей по происхождению, так яростно бился за справедливый суд для фон Манштейна, произвел сильнейшее впечатление на немецкую публику. Доктор Латернер, будучи главным представителем защиты Генерального штаба в Нюрнберге, успешно доказал, что, в рамках Нюрнбергского соглашения, члены Генерального штаба не могут являться коллективным ответчиком. Он обладал огромным опытом в подготовке подобных процессов и был знаком со всеми документальными свидетельствами Нюрнберга. Его знания оказались крайне ценными в деле защиты. Он понимал английский, но не мог выразить свои мысли на этом языке, что стало некоторой помехой на суде. Выступая главным адвокатом на предыдущих процессах, доктор Латернер не так легко свыкся с ролью подчиненного, однако к коллегам проявлял исключительную лояльность. Основной возложенной на него задачей стали допросы Манштейна. С чем он великолепно справлялся.

Доктор Леверкун был старше и имел значительный международный опыт. Он хорошо знал Англию и Америку и говорил по-английски без малейшего акцента. Во время войны Леверкун возглавлял немецкую военную разведку в Турции. Позднее, уже во время процесса, к нам присоединился третий английский адвокат, Билл Крум, противник Леверкуна со стороны нашей разведки. Редко мне доводилось получать большее удовольствие, чем от тех интересных и занимательных вечеров, когда они оба погружались в воспоминания. Леверкуну посчастливилось остаться в живых после репрессий, последовавших за неудачным покушением 20 июля 1944 г., когда взрыв бомбы лишь по случайности не унес жизнь Гитлера. Его наверняка арестовали бы тогда, но гестапо само позаботилось об алиби для Леверкуна, арестовав его четырьмя днями ранее. По чистому недосмотру его не казнили в концентрационном лагере вместе с шефом, адмиралом Фридрихом Вильгельмом Канарисом (адмирал (1940), в 1935–1944 гг. начальник абвера, немецкой военной разведки и контрразведки. – Пер.). Леверкун возглавлял немецкое отделение движения за Объединенную Европу (в 1946 г. Уинстон Черчилль предложил создать Объединенную Европу с целью противопоставить ее Советскому Союзу; движение основано в 1947 г. и представляло собой западноевропейскую идею общего «европейского дома», сопоставимого с экономической мощью США. – Пер.) и лучше всех из тех, с кем я встречался в Германии, разбирался в европейской политике. Его разъяснения о принципах работы нацистской системы (которые я широко использовал в этой книге) составили один из интереснейших дней процесса и заслужили высокую оценку лорда Райта, присутствовавшего на суде в качестве зрителя.

На следующий день после приезда Леверкун отвез меня в госпиталь в пригороде Гамбурга для встречи с фон Манштейном. Для меня стали неожиданностью как его внешность, так и характер. Не знай я, что он генерал-фельдмаршал, решил бы, что передо мной ректор университета. Первое, что поражало в нем, – это ум, наряду с курьезной, несколько академической чудаковатостью. После предварительных церемоний Манштейн предложил мне выпить чаю. Когда чай принесли, он выразил недовольство тем, как его сервировали, и послал за санитаром, дабы подать чай как следует. За время пребывания в Гамбурге я близко узнал его охранников. Они находили Манштейна невероятно трудным подопечным. Все должно было быть в идеальном порядке, иначе не избежать выволочки, однако, несмотря на это, все они были ярыми приверженцами стороны защиты – то есть нас – и радовались, когда все шло хорошо, или негодовали, если нам вставляли палки в колеса. Фон Манштейн оказался полной противоположностью тому, что зовется faux bonhomme – ложный парень (фр.). Он носил холодную неприступную личину, сквозь которую могли внезапно прорваться поразительные всплески юмора и гуманности. Я думаю, что именно в этом крылась его способность вселять любовь в своих подчиненных.

Когда мы подошли к делу, я объяснил Манштейну, что приехал сюда по одной простой причине – потому что считаю отказ от предоставления ему той защиты, которую он заслуживает, идущим вразрез с честью моей страны. Манштейн ответил, что следил за моей деятельностью в парламенте и был впечатлен, как он выразился, благородным отношением к побежденным, и благодарен мне за это. Потом продолжил: «Меня не особо заботит то, что станет со мной; в любом случае моя жизнь уже подошла к концу. Но меня беспокоят моя честь и честь немецкой армии, которой я командовал. Ваши солдаты знают, что когда они встретились с нами, то мы сражались как честные солдаты. Большевистская пропаганда убедила вас, будто в России мы воевали как варвары. Это неправда.[79]79
  И все-таки германская армия показала себя на территории СССР по-настоящему варварской – цифры истребленного гражданского населения и военнопленных приведены ранее.


[Закрыть] В невероятно сложной войне мы поддерживали твердую дисциплину и сражались, сохраняя достоинство. И я намерен защитить честь немецкой армии». Я ответил Манштейну, что мне не многое известно о выдвинутых против него обвинениях и что нам придется подождать, пока откроются судебные слушания, с тем чтобы узнать, чего нам следует ожидать.

Затем объяснил, какое заявление собираюсь сделать по поводу неправомочности Королевского предписания, и он одобрил мое намерение. Мы провели с фон Манштейном множество бесед, и я смею утверждать, что мы в наших взаимоотношениях прониклись друг к другу полным взаимным доверием. Он никогда не оспаривал принимаемые мной решения, а я ни капли не сомневался, что на любой вопрос получу прямой и правдивый ответ.

Ответственные за подготовку процесса разместили членов суда в одном отеле, сторону обвинения в другом, а нас в третьем. Принадлежавшая немцам идея состояла в том, чтобы все три партии участников процесса оказались полностью независимыми. Я считаю это ошибкой, и на практике такая схема действительно не сработала. Члены суда, обвинение и защита постоянно обедали вместе, и наши приятные отношения вне стен суда совершенно не портил тот факт, что на самом процессе атмосфера зачастую оказывалась довольно напряженной.