Текст книги "Ярость и рассвет"

Рене Ахдие
Ярость и рассвет

Виктору – главной сказке моего сердца.

И Джессике – моей путеводной звезде в ночном небе

Твои дерзания хотя бы иногда,

Но достигают долгожданного ответа.

Зачем же ночь,

когда б не знали мы рассвета…

Значенье солнца укрывает ночи мгла.

Джалал ад-Дин Мухаммад Руми[1]1
  Мавлана́ Джалал ад-Ди́н Мухамма́д Руми́ (1207–1273 гг.) – персидский поэт-суфий. – Здесь и далее прим. пер., если не указано иное.


[Закрыть]

Renée Ahdieh

THE WRATH AND THE DAWN

Copyright © 2015 by Renée Ahdieh

© О. Бурдова, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Пролог

Грядущий рассвет не относился к числу долгожданных.

Уж отзвучала история ночных небес, и на горизонте возник предвестник печали – серебряный ореол.

На плоской кровле мраморного дворца в молчании стояли юноша и его отец. Они наблюдали, как бледный свет раннего утра медленно и осторожно теснил ночную тьму.

– Где он? – спросил юноша.

– Не покидал своих покоев с тех самых пор, как отдал распоряжение, – ответил мужчина, не глядя на сына.

Юноша провел рукой по курчавым волосам, глубоко вздохнул и заключил:

– Весь город взбунтуется.

– И ты не мешкая разгромишь наголову любой мятеж, – последовал суровый отклик, по-прежнему обращенный к безрадостной полосе рассвета.

– Не мешкая? Смею предположить, что любая семья, вне зависимости от положения и статуса, возжелает отомстить за детей.

– О, они непременно возжелают. – Отец наконец взглянул на сына, отметив запавшие глаза, устремленные вовнутрь. А плечи, казалось, опустились под весом огромной тяжести. – Как и должно. Ты же проследишь, чтобы их усилия остались тщетными. Исполнишь свой долг перед повелителем. Тебе все ясно?

– Да, мне все ясно, – после недолгой паузы отозвался юноша.

– Генерал аль-Хури? – послышался за их спинами голос солдата.

– Да? – отозвался мужчина, оборачиваясь к подчиненному.

– Исполнено.

После кивка генерала солдат вышел.

На крыше остались лишь отец с сыном. Они пристально всматривались в небо. Выжидательно.

Вскоре на сухую поверхность под их стопами упала первая капля, которая тут же испарилась на обожженном камне. За ней последовала другая. Скользнув по железным перилам, она исчезла в пустоте.

Спустя несколько секунд вокруг двоих мужчин уже мерно стучал дождь.

– Вот и доказательство, – сказал генерал голосом, в котором звучала скрытая мука.

Юноша отозвался не сразу.

– Он не выдержит подобного, отец.

– Ему придется. Он сильный. И справится.

– Ты никогда не понимал Халида. Дело не в силе воли, а в его сущности. Это разрушит его душу, оставив лишь оболочку, тень его прежнего.

– Ты считаешь, мне нравится происходящее? – поморщился генерал. – Я бы пожертвовал жизнью, чтобы предотвратить все это. Но у нас нет выбора.

– Я отказываюсь в это верить, – покачал головой юноша, смахивая с лица дождевые капли.

– Джалал…

– Должен быть иной способ, – отрезал он, после чего отвернулся от перил и скрылся на лестнице.

По всему городу давно пересохшие колодцы начали наполняться водой. Потрескавшиеся на палящем зное емкости искрились озерцами надежды. Жители Рея просыпались и выбегали на улицы с радостными криками, подставляя лица каплям дождя.

И не подозревая о цене этого чуда.

А в глубине мраморного дворца восемнадцатилетний юноша в полном одиночестве сидел за столом из полированного эбенового дерева. И прислушивался к звукам льющейся снаружи воды.

Единственный источник света в комнате отражался в глазах цвета янтаря.

И этот свет пропадал, поглощенный тьмой.

Юноша поставил локти на колени и обхватил голову руками. Затем закрыл глаза, погружаясь в эхо отзвучавших слов, которые наполняли сознание обещанием жизни, навеки связанной с прошлым.

Жизни, посвященной расплате за грехи.

Сотня жизней за одну отнятую. По одной жизни на каждый рассвет. Пропустишь хоть утро, и я заберу все твои мечты. Заберу твой город.

И заберу тех жизней тысячекратно.

Размышления о шелке и золоте

Обращались с ней неласково. Да и с чего бы?

В конце концов, никто не ожидал, что она переживет завтрашнее утро.

Руки, что проводили гребнем из слоновой кости по волосам Шахразады, доходившим до пояса, и втирали порошок сандалового дерева в ее бронзовую кожу, работали с жестокой отстраненностью.

Затем юная служанка присыпала голые плечи молодой госпожи золотой пудрой, которая мерцала и переливалась в лучах заходившего солнца.

Порывы свежего ветерка заставляли колыхаться шелковую обивку стен покоев Шахразады. Сквозь резные деревянные створки, ведущие на террасу, доносился сладкий аромат цветков апельсина, нашептывая, что свобода теперь находится вне досягаемости.

«Это был мой собственный выбор. Ради Шивы».

– Я не ношу ожерелья, – сказала Шахразада, когда другая служанка начала застегивать исполинских размеров драгоценное украшение на шее.

– Это подарок халифа. Вы должны надеть это, госпожа.

– А что случится, если я не пожелаю? – поинтересовалась Шахразада, кинув на невысокую служанку недоверчивый взгляд. – Он меня убьет?

– Пожалуйста, госпожа, я…

– Полагаю, сейчас неподходящее время отстаивать свои убеждения, – вздохнула Шахразада.

– Да, госпожа.

– Меня зовут Шахразада.

– Я знаю, госпожа. – Смущенно пробормотала служанка, отводя глаза.

После чего продолжила возиться с нарядом, опустив тяжелую позолоченную мантию на сверкавшие плечи невесты халифа. Шахразада посмотрела в зеркало, чтобы оценить результат кропотливых трудов.

Полуночно-черные пряди блестели, точно волны полированного обсидиана. Светло-карие глаза были подведены угольной сурьмой и жидким золотом. Длинные стрелки придавали взгляду выразительность. По центру лба красовалась рубиновая капля размером с ноготь, такая же болталась на тонкой цепочке вокруг оставленной открытой талии и периодически задевала широкий шелковый пояс широких шаровар. Сама мантия из светлого дамаста[2]2
  Дамаст – узорчатая шелковая ткань, которую ткали с раннего Средневековья в Дамаске, Сирия.


[Закрыть] была расшита золотыми и серебряными нитями. Затейливый узор переливался и переплетался на ткани, ниспадавшей до пола.

«Выгляжу как разряженный павлин», – подумала Шахразада, вслух же произнесла:

– Все невесты выглядели так же нелепо?

Обе служанки снова отвели глаза, явно испытывая неловкость.

Наверняка Шива казалась не помпезной, а красивой. Красивой и сильной.

При этой мысли Шахразада вонзила ногти в ладони, оставляя на коже полумесяцы железной решимости. Лицо превратилось в бесстрастную маску.

Раздался тихий стук в дверь. Все три головы повернулись в унисон, прозвучал дружный выдох.

Несмотря на новообретенное мужество, сердце Шахразады затрепыхалось в груди.

– Можно войти? – нарушил тишину мягкий голос, в котором слышались просительные и извиняющиеся нотки.

– Баба[3]3
  Баба́ – уважительное обращение к отцу в арабских странах.


[Закрыть], что ты здесь делаешь? – медленно, осторожно выдохнула Шахразада, стараясь замаскировать настороженность терпеливым выражением лица.

Джахандар Аль-Хайзуран медленно вошел в покои. В его бороде и на висках серебрилась седина. В карих глазах перетекали, переливались мириады оттенков, словно морские волны во время шторма. В руках отец держал единственный бутон розы с почти бесцветными лепестками, лишь по краям окрашенными в светло-лиловый.

– Где Ирса? – спросила Шахразада, уже не скрывая тревоги.

– Дома, – грустно улыбнулся дочери Джахандар. – Я запретил идти со мной, хотя она до последнего настаивала и ярилась.

Шахразада про себя порадовалась, что отец хотя бы в этом последовал ее желаниям, и мягко упрекнула:

– Тебе следовало остаться с сестрой. Она нуждается в тебе. Обещай, что не покинешь ее сегодня вечером. Сделай это ради меня, баба. Как мы обсуждали. – Она протянула руку, взяла свободную ладонь Джахандара и сжала ее, пытаясь этим жестом передать свою просьбу следовать ранее оговоренному плану.

– Я… Я не в состоянии дать подобное обещание, дитя, – прошептал отец, опустив голову. Узкие плечи вздрагивали от едва сдерживаемых рыданий. – Шахразада…

– Будь сильным. Ради Ирсы. Не волнуйся, все будет хорошо, – произнесла девушка, стирая слезы с увядшего лица Джахандара.

– Прости мою слабость. Одна мысль, что сегодняшний вечер может быть последним в твоей жизни…

– Это не так. Я обязательно увижу завтрашний рассвет. Клянусь.

Джахандар кивнул, хотя несчастное выражение его лица ничуть не изменилось, и протянул дочери не до конца распустившийся бутон розы.

– Это последний цветок из моего сада. Пусть напоминает тебе о доме.

Стараясь улыбкой выразить любовь и благодарность, Шахразада потянулась, чтобы принять дар, но отец остановил ее. Поняв, что он задумал, девушка начала протестовать.

– Позволь мне сделать для тебя хотя бы это, – прервал ее Джахандар, хотя слова его звучали тихо, едва слышно.

Он пристально всмотрелся в бутон, сведя брови и поджав губы. Одна из служанок кашлянула в кулак, другая же не отрывала взгляда от пола.

Шахразада терпеливо ждала, понимая, что сейчас произойдет.

Роза начала медленно распускаться. Лепестки раскрывались, будто обрели собственную жизнь от прикосновения невидимой руки. Прекрасный аромат, сладкий и идеальный, поплыл в воздухе… только чтобы спустя секунду стать дурманящим, чересчур насыщенным. Приторным. Края цветка сменили цвет с великолепного нежно-лилового на темно-ржавый в мгновение ока. После чего бутон увял и погиб.

Джахандар с ужасом наблюдал, как ссохшиеся лепестки опадают на белый мраморный пол.

– Я… Прости меня, дитя, – прошептал он.

– Ничего страшного. Я никогда не забуду красоты розы. Несколько мгновений она была идеальной, баба, – заверила Шахразада, обвивая руками шею отца и притягивая его к себе. Затем тихо, чтобы услышал лишь он, добавила: – Забирай Ирсу и отправляйтесь к Тарику, как и договаривались.

Джахандар кивнул. В его глазах снова блеснули слезы.

– Я люблю тебя, моя прекрасная девочка.

– И я тебя люблю. И сдержу обещания. Все обещания.

Охваченный эмоциями, Джахандар молча смотрел на старшую дочь.

В это мгновение снова раздался стук в дверь. На этот раз требовательный, а не умоляющий.

Шахразада резко обернулась к двери, заставив две рубиновые капли вздрогнуть, и выпрямилась, вскинув подбородок.

Джахандар сместился в сторону, закрыв лицо руками, позволяя дочери решительно направиться к выходу.

– Прости меня, – прошептала она отцу прежде, чем перешагнуть порог и последовать за группой стражников, возглавлявших процессию.

Когда Шахразада скрылась за поворотом, Джахандар упал на колени и принялся рыдать.

Эти горестные звуки эхом разносились по огромным дворцовым коридорам, отчего ноги девушки подкашивались. Она застыла, чувствуя, как трясутся колени под тонкой шелковой тканью широких шаровар.

– Моя госпожа? – скучающим тоном поторопил Шахразаду один из стражников.

– Ничего, пусть подождет, – задыхаясь, произнесла она.

Охранники обменялись взглядами.

Сражаясь с подступавшими слезами, грозившими оставить дорожки на щеках, Шахразада прижала руку к груди, мимоходом задев кончиками пальцев край тяжелого золотого ожерелья. Громоздкое украшение, усеянное несуразно большими самоцветами неслыханной стоимости, обхватывало горло и душило. Как кандальный ошейник, усыпанный драгоценностями. Пару секунд пленница размышляла, не сорвать ли с себя этот оскорбляющий достоинство и указывающий на рабское положение предмет.

Гнев успокаивал. Служил напоминанием.

О Шиве.

О лучшей подруге. О ближайшей наперснице.

Шахразада поджала пальцы в расшитых золотыми нитями туфлях и снова расправила плечи. Затем возобновила путь, не сказав ни слова.

Сопровождавшие ее стражники еще раз переглянулись.

Когда процессия достигла массивных двустворчатых дверей, ведущих в тронный зал, сердце Шахразады заколотилось вдвое быстрее, чем обычно. Она сосредоточилась на своей цели, стараясь не обращать внимания на протяжный и зловещий скрип петель.

На противоположной стороне обширного помещения стоял Халид ибн аль-Рашид, халиф Хорасана.

Царь из царей.

Чудовище из кошмаров Шахразады.

С каждым шагом она ощущала все возраставшую ненависть вкупе с кристальной ясностью поставленной цели и не сводила прямого взгляда с врага. Горделивая осанка сильно выделяла халифа среди его свиты. По мере приближения к нему стали заметны и другие детали.

Высокая и подтянутая фигура Халида ибн аль-Рашида выдавала в нем воина. Прямые темные пряди были уложены волосок к волоску, намекая на любовь к порядку даже в мелочах.

Шагнув на возвышение, Шахразада встретилась взглядом с повелителем, отказываясь опускать глаза и проявлять покорность.

Его брови слегка приподнялись, перестав затенять светло-карие глаза, которые в ярком свете блеснули янтарем, словно у тигра. Резкие черты лица привлекли бы внимание любого художника.

Халиф застыл на месте, рассматривая девушку не менее пристально, чем она его.

Его лицо ранило, взгляд пронзал насквозь.

Медленно Халид ибн аль-Рашид протянул руку. Шахразада уже собиралась принять предложенную ладонь, но вспомнила, что следует поклониться.

Ярость кипела, грозя вырваться на поверхность и окрашивая щеки девушки румянцем.

Она снова встретилась взглядом с халифом, и тот моргнул, после чего коротко кивнул.

– Жена.

– Мой повелитель.

«Не обольщайся. Я переживу эту ночь и встречу завтрашний закат, – поклялась себе Шахразада. – И еще столько закатов, сколько потребуется. Чтобы убить тебя».

Единственная

Сокол парил в выцветших полуденных небесах, ловя потоки воздуха и вглядываясь в заросли. При малейшем признаке движения хищная птица складывала крылья и сизо-серой молнией падала на добычу, выставив лапы с острыми когтями.

Вскрикивающая, покрытая шерстью жертва не имела ни малейшего шанса ускользнуть.

Вскоре послышался приближавшийся стук копыт. Взметнув клубы песка, двое всадников остановились на почтительном расстоянии от сокола и его добычи.

Первый из мужчин, сидящий верхом на лоснящемся темно-гнедом арабском жеребце породы Аль-Хамса, отвернулся от солнца, вытянул левую руку и тихо свистнул.

Сокол вскинул голову, прислушиваясь, и снова взмыл в небо, подлетел и опустился на руку наездника, крепко впиваясь когтями в мангалу[4]4
  Значения выделенных курсивом слов указаны в разделе «Глоссарий».


[Закрыть] – кожаную манжету, закрывающую его предплечье от запястья до локтя.

– Будь ты проклята, Зорайя. Снова заставила меня проиграть пари, – проворчал второй всадник, обращаясь к птице.

Ее владелец ухмыльнулся Рахиму, лучшему другу с самого детства, и заявил:

– Хватит жаловаться. Сам виноват, что никак не можешь усвоить один-единственный урок.

– Тебе повезло, что я такой глупец, Тарик. Никто иной не сумел бы выносить твою компанию так долго.

– В таком случае, – рассмеялся собеседник, – пожалуй, следует перестать обманывать твою матушку, уверяя ее, что ты являешься светочем премудрости.

– Конечно. Твоей-то я никогда и не пытался солгать.

– Неблагодарный. Отправляйся и подними добычу Зорайи.

– Я что, слуга? Сам этим занимайся.

– Хорошо, тогда подержи пока ее, – сказал Тарик и вытянул предплечье с соколом, терпеливо ожидающим на привычном насесте.

Как только Зорайя поняла, что хозяин пытается передать ее, то встопорщила перья и протестующе заклекотала.

– Эта богомерзкая птица ненавидит меня, – воскликнул Рахим и отпрянул.

– Потому что прекрасно разбирается в людях, – улыбнулся Тарик.

– А еще обладает характером склочной старухи, – проворчал его друг. – Клянусь, твоя Зорайя даже хуже, чем Шази.

– Еще одна девчонка с прекрасным вкусом.

– Подобная оценка льстит твоему самолюбию, тебе так не кажется? – покачал головой Рахим. – Учитывая, что им обеим нравишься именно ты.

– Подобные сравнения, скорее всего, и служат причиной того, что Шахразада аль-Хайзуран тебя недолюбливает. Уверяю, они с Зорайей имеют гораздо больше общего, чем моя скромная персона. А теперь прекрати тратить время, слезай со своей чалой и отправляйся за добычей, чтобы поскорее отправиться домой.

Не прекращая ворчать, Рахим спешился и потрепал свою лошадь ахалтекинской породы по шее. Серая шкура блестела на пустынном солнце, как отполированное олово.

Тарик обвел взглядом раскинувшиеся до самого горизонта пески. Пейзаж изредка разбавляли скудные сухие кусты. От этого океана всех оттенков коричневого исходили волны жара, отчего по небу с облаками бежала голубая и белая рябь.

Надежно упрятав добычу Зорайи в кожаную седельную суму, Рахим взлетел в седло со сноровкой молодого вельможи, которого с детства обучали подобному мастерству, и протянул:

– Что же касается пари…

– Нет, только не это, – простонал Тарик, заметив решительное выражение на лице друга.

– Потому что знаешь, что проиграешь?

– Ты лучший наездник, чем я.

– Зато у тебя скакун выносливый. И отец эмир. А еще я уже один раз проспорил сегодня. Дай мне шанс сравнять счет, – настаивал Рахим.

– И долго ты планируешь продолжать эту игру?

– Пока не одолею тебя. Во всем.

– Тогда состязание затянется навечно, – поддразнил Тарик.

– Негодяй, – едва сдерживая ухмылку, бросил Рахим и натянул поводья. – Из-за такого оскорбления я готов забыть о честной борьбе. – С этими словами он пришпорил кобылу и поскакал в противоположном направлении.

– Покажем этому глупцу, – рассмеялся Тарик.

Он подкинул птицу в воздух, прижался к шее жеребца и щелкнул языком, натягивая поводья. Арабский скакун встряхнул гривой, фыркнул и встал на дыбы, прежде чем стремительно броситься в погоню. Из-под копыт вихрем взметнулся столб песка и пыли.

Белая накидка-рида Тарика развевалась, грозя улететь, несмотря на кожаную налобную ленту, крепившую капюшон к голове.

Преодолев последнюю дюну, всадники помчались к окруженной стеной крепости из сырцового кирпича, чьи башни высоко вздымались над песком. Медные купола уже покрылись зеленовато-голубой патиной[5]5
  Па́тина, или пати́на – пленка или налет на меди и ее сплавах.


[Закрыть] от времени.

– Сын эмира скачет! – выкрикнул один из сторожевых, завидев Рахима и Тарика, которые стремительно приближались к боковым воротам.

Створки едва успели распахнуться, скрипя железными петлями, как оба всадника пронеслись внутрь. Слуги и мастеровые разбегались с их пути. Наземь полетела корзина с хурмой, и все содержимое рассыпалось в разные стороны. Пожилой мужчина выругался вслед юнцам и с трудом наклонился, чтобы подобрать своевольные оранжевые плоды.

Не заметив устроенного погрома, молодые вельможи остановили лошадей в центре большой площади.

– И каково это – проиграть глупцу? – издевательски поинтересовался Рахим, его темно-голубые глаза победно сверкали.

Тарик улыбнулся уголком губ, спрыгнул с седла и сбросил за спину капюшон риды. Затем провел рукой по непокорной волнистой шевелюре. Из спутанных прядей ему на лицо посыпался песок, заставив юношу заморгать, отражая внезапное нападение пустыни.

За его спиной раздался ехидный смех Рахима.

Тарик наконец разглядел перед собой служанку, которая поспешно отвела глаза и покраснела. Поднос в ее руках задрожал, и стоявшие на нем серебряные стаканы с водой зазвенели.

– Благодарю, – улыбнулся сын эмира, беря один из них.

Румянец служанки стал еще гуще, а дребезжание усилилось.

Рахим подошел ближе, забрал оставшийся стакан и кивнул девушке, которая тут же развернулась и бросилась прочь со всех ног.

– Вот ты увалень, – упрекнул друга Тарик, толкая его плечом.

– Полагаю, бедняжка немного влюблена в тебя. Так что тебе следует возблагодарить судьбу за сей щедрый дар после демонстрации такой бездарной верховой езды.

Проигнорировав выпад Рахима, Тарик обернулся, разглядывая площадь. Справа от себя он заметил пожилого слугу, который собирал рассыпанную хурму, и устремился к нему на помощь. Встав на одно колено, юноша принялся складывать оранжевые плоды в корзину.

– Спасибо, сагиб, – с поклоном поблагодарил мужчина, прикасаясь кончиками пальцев правой руки ко лбу жестом почтения.

Взгляд Тарика смягчился. В тени серебристая радужка казалась особенно выразительной: светлый оттенок возле зрачка постепенно переходил в пепельно-серый по краям. А длинные угольно-черные ресницы еще больше подчеркивали необычные глаза. Широкий лоб придавал юноше суровый вид, но впечатление смягчала улыбка, редко сходившая с губ. Дневная щетина затемняла квадратную челюсть, привлекая внимание к изящным и симметричным чертам лица.

Тарик кивнул пожилому мужчине, в свою очередь используя уважительный жест.

Над их головами Зорайя оглашала небеса пронзительными криками, требуя немедленного внимания. Ее хозяин покачал головой с притворным неодобрением и громко свистнул. Птица тут же устремилась вниз с диким клекотом, который распугал оставшихся на площади людей, опустилась на мангалу протянутой руки Тарика и принялась чистить перья, пока тот нес своевольную питомицу в клетку, чтобы покормить.

– Ты не находишь, что Зорайя немного… избалована? – поинтересовался Рахим, наблюдая, как сокол молниеносно расправляется с целой полоской сушеного мяса.

– Она лучшая охотничья птица во всем халифате.

– Как по мне, так этой треклятой твари простят даже убийство. Ты этого дожидаешься?

До того как Тарик успел возразить, в арочном проеме ближайшего здания появился советник отца.

– Сагиб? Эмир желает видеть своего сына.

– Что-то случилось? – нахмурился юноша.

– Из Рея недавно прибыл гонец.

– И все? – хмыкнул Рахим. – Вряд ли очередное письмо от Шази достойно послужить причиной для столь официального приглашения.

Тарик внимательно вгляделся в лицо советника, отмечая глубокие морщины на лбу и нервно стиснутые пальцы.

– Так что произошло?

– Заклинаю, сагиб, пройдемте со мной, – уклончиво отозвался собеседник.

Рахим последовал за другом через украшенный мраморными колоннами вестибюль мимо галереи с фонтаном, выложенным мозаичной плиткой. Искрящиеся струи воды падали из пасти льва, выполненного из позолоченной бронзы.

Наконец все трое очутились в главном зале. Назир аль-Зийяд, эмир четвертой по значимости и богатству крепости Хорасана, сидел вместе с женой за низким столиком. Яства стояли перед ними нетронутыми.

– Отец, в чем дело? – спросил Тарик, резко останавливаясь при виде заплаканной матери.

– Сын, сегодня мы получили послание из Рея, – вздохнул эмир, поднимая глаза на вошедших. – От Шахразады.

– Позволь прочесть, – просьба прозвучала тихо, но твердо.

– Оно было адресовано мне. Присутствует отрывок и для тебя, однако…

– Как такое могло произойти? – мать Тарика снова залилась слезами.

– Что? Что произошло? – настойчиво спросил юноша и потребовал, повысив голос: – Отдай мне письмо.

– Слишком поздно. Ничего уже нельзя поправить, – снова вздохнул эмир.

– Сначала Шива. Потом моя бедная сестра, обезумев от горя, покончила… – всхлипнула мать, ее плечи вздрагивали. – А теперь и Шахразада… Как такое могло произойти? Почему?

Тарик окаменел.

– Ты сама понимаешь почему, – хрипло произнес эмир. – Она поступила так именно из-за Шивы. Ради Шивы. Ради нас всех.

После слов мужа мать Тарика поднялась и убежала. С каждым шагом ее рыдания становились все громче.

– О Шази, что же ты натворила? – прошептал Рахим.

Тарик так и стоял без движения, с застывшим, непроницаемым выражением лица.

– Сын, ты… – начал было эмир, направляясь к нему.

– Отдай мне письмо, – повторил юноша.

Назир аль-Зийяд сдался и неохотно протянул ему свиток.

Знакомый почерк Шахразады бежал по странице, такой же властный, резкий и с сильным нажимом, как обычно. Тарик прекратил читать, когда добрался до предназначенного ему отрывка с извинениями. Со словами сожаления о совершенном предательстве. С благодарностями за понимание.

Довольно. Это было невыносимо. Только не от нее.

Тарик скомкал свиток в кулаке.

– Ничего нельзя исправить, – вновь попытался воззвать к сыну эмир. – Свадьба состоится сегодня. Если Шахразада исполнит задуманное… Если она…

– Замолчи, отец. Молю тебя.

– Ты должен это услышать. Истина должна прозвучать, как бы тяжела она ни была. Чтобы пережить это вместе, всей семьей. Твои тетя и дядя так и не сумели справиться с потерей Шивы. И посмотри, какая судьба их постигла.

Тарик закрыл глаза, отец же продолжал:

– Даже если Шахразада останется в живых, мы ничем неспособны ей помочь. Все уже случилось. Остается лишь принять ее решение и смириться с неизбежным. Мне известны твои чувства по отношению к ней. Понимаю, что потребуется время, прежде чем ты осознаешь: счастье возможно обрести и с другой. В мире еще немало юных прекрасных дев.

– Я уже все осознал.

– Что ты имеешь в виду? – с удивлением воззрился на сына эмир.

– Я понял твои намерения. Теперь тебе следует понять мои. В мире, вне всякого сомнения, достаточно прекрасных юных дев. И я действительно способен обрести толику счастья с кем-то из них. Полагаю, все возможно со временем.

– Рад видеть подобную прозорливость, – кивнул эмир. – Иногда худшее оборачивается великим благом, сын.

Рахим потрясенно уставился на мужчину, не заметив, как вспыхнули серебристые глаза друга.

– Пойми и еще вот что, – продолжил Тарик, – мне нет дела до всех прекрасных юных дев. Не существует другой, похожей на Шахразаду. Она – единственная в своем роде.

С этими словами он отшвырнул смятое послание на пол, развернулся и резко толкнул створки двери.

Рахим обменялся с эмиром взглядами и последовал за другом. Они тем же путем вернулись на площадь. Тарик взмахнул рукой, веля привести лошадей. Оба юноши молчали, пока скакуны не оказались рядом.

– Каков план? – наконец нарушил тишину Рахим. – У тебя он хотя бы есть?

– Ты не обязан ехать со мной, – после короткой паузы отозвался Тарик.

– И кто из нас теперь глупец? Думаешь, только тебе дорога Шази? И была дорога Шива? Я тоже считаю их семьей, хоть и не прихожусь им родней по крови.

– Спасибо, Рахим-джан, – кивнул Тарик, оборачиваясь к высокому, долговязому другу.

– Не торопись благодарить, – улыбнулся тот. – Нам все еще требуется план. Скажи, что ты собираешься предпринять? – После секундной заминки он добавил: – Что-то вообще можно предпринять?

– Покуда правитель Хорасана дышит, всегда можно кое-что предпринять, – заявил Тарик. На его челюсти заходили желваки, а левая рука потянулась к изящной сабле на бедре. – То, что мне удается лучше всего.