Текст книги "Тысяча начал и окончаний"

Послесловие автора
Мирза и Сахиба
Пенджабская народная сказка

Этот рассказ вдохновлен сказкой о нечастной горюющей Сахибе и о судьбе, которую она для себя выбрала. В древних индийских народных сказках и легендах имена влюбленных Мирзы и Сахибы часто вспоминают вместе с другими бессмертными любовниками, такими как Лейла и Меджнун, Хир и Ранджа, Сони и Махивал. В то время как другие прославляются в качестве блестящих примеров «единственной настоящей любви», любовь Мирзы и Сахибы – это предостережение, пара погибших влюбленных обрела бессмертие в элегии о страсти, семейной драме, предательстве и убийстве.

Как гласят старые истории, самая красивая девушка в пенджабской деревне Кева, юная Сахиба, находит любовь в объятиях прославленного лучника, Мирзы, сына друга, который стал врагом, но семьи этой пары не разрешают им воссоединиться. Однажды ночью ее договариваются выдать замуж за чужака, и она убегает вместе с Мирзой, они надеются прожить счастливо всю оставшуюся жизнь. Но братья девушки, узнав о побеге влюбленных, отправляются в погоню, чтобы схватить их и вернуть обратно, разлучить их раз и навсегда. Сахиба, зная о погоне и опасаясь за жизнь братьев, – которые наверняка проиграют бой искусному лучнику Мирзе, – опустошила его колчан и сломала стрелы, когда ее возлюбленный спал в ветвях баньяна. Деревенские жители нашли Мирзу со стрелой в горле.

Я задумалась о том, что бы случилось, если бы предательница Сахиба и ее давно потерянный возлюбленный воссоединились в другой жизни, в жизни, в которой Сахибе пришлось бы жить, зная о последствиях своих поступков. В жизни, где тень той девушки, которой она была прежде, существовала бы как зеркало прошлого – в облике нашей решительно сбитой с толку главной героини. В этой жизни новый Мирза мог бы стать немного навязчивым преследователем под влиянием истории его прошлой любви и судьбы, которая проигрывается в его голове. Это привело к возникновению восхитительного любовного треугольника.

Алиетт Де Бодар
Счет на ярко-красных костяшках

Если смотреть издалека, то стена полностью закрывает мир Кам и Там, как кожа зажившую рану.

Стена сложена из грубо обтёсанных камней, обыкновенных, если не считать их цвета, белого и полупрозрачного. Потом она взмывает вверх, постепенно разворачиваясь, вырастает и превращается в купол, на котором появляется узор из темно-синих линий – там, где должно быть небо; он похож на прожилки листа или на вены трупа.

Когда они подходят ближе – и тень стены сгущается, поглощая их собственные тени, – даже солнечная, всегда оптимистичная Там умолкает.

– Мы можем повернуть назад, Старшая сестра, – говорит Кам. – Это был просто сон.

Она ожидает, что Там рассердится, начнет спорить и кричать, едва сдерживая недовольство; снова обвинять ее в отсутствии уважения, в том что Кам якобы считает, будто может как-то ограничивать жизнь старшей сестры, упрекать ее, что она – не Мама. Но Там молчит, глядя на стену.

Так близко от стены нет птиц. Высокая, тонкая кокосовая пальма дугой поднимается из травы к белому, полупрозрачному пространству над камнями на крыше дворца, образуя арку там, где должно быть небо, если бы во Дворце Бессмертного Императора было небо.

– Здесь, – говорит Там. – Точно так, как сказала Мама.

Это был сон, хочется возразить Кам. Мама умерла, и ее могила находится за этой стеной, в маленькой, пыльной деревушке, где росли Кам и Там до того, как посланцы Императора забрали их и привезли во дворец для проверки данных переписи. До того, как жизнь сестер съежилась и ограничилась обществом других девушек, конторских счетов и бесконечных отчетов, которые надо проверять.

Ни одной из девушек, занимающихся подсчетами, никогда не разрешат выйти наружу, за пределы стены, за территорию дворца. Единственный способ выйти отсюда – это идти вглубь, через Внутренние Красные Покои – стать чиновницами высокого ранга, которым поручено выполнять волю Императора, разъезжая по стране и развозя эдикты и меморандумы. Но у Там опять это выражение на лице: такие же загнанные глаза, как тогда, когда она была ребенком и уронила своего каменного слона в деревенский колодец, это упрямство на лице; и правда, когда это Кам не последовала за Там туда, куда вела ее сестра?

– Она сказала, что мы сможем убежать, если у нас хватит силы воли. Мы сможем вернуться домой, к отцу и бабушке, и к теткам. Просто забыть все это, как плохой сон, – говорит Там. Она развязывает свой кушак и накидывает петлю на ствол дерева, задумчиво пробует его на прочность. Она даже не смотрит по сторонам – это делает Кам, но в такую рань все надзирательницы спят, а другие девушки еще хихикают, играя в маджонг.

– Стена наверху тоньше, да? Бьюсь об заклад, мы могли бы проникнуть сквозь нее.

Кам обретает голос, вытаскивает его откуда-то из очень далекого места.

– Птицы отсюда не выбираются.

Там фыркает.

– Как будто ты знаешь, о чем говоришь.

Конечно, Кам не знает. Но и Там не знает.

– Старшая сестра, я не думаю…

Но Там уже быстро лезет на дерево так же легко, как прежде, – словно их совсем недавно привезли во дворец, и пять лет заключения промелькнули как одно мгновение.

– Старшая сестра! – окликает ее Кам. – Будь осторожна!

Ветер, поднявшийся в саду, заглушает ответ Там, которая лезет вверх по стволу, невероятно гибкая, и кажется все меньше, поднимаясь все выше. Конечно, она не может выбраться отсюда этим путем. Неужели она думает, что другие не пробовали это сделать? Сотни девушек трудятся над данными переписи, сотни девушек из всех пыльных маленьких деревушек страны, и десятки должны уметь взбираться по кокосовым пальмам. Бессмертный Император не отпустит так легко тех, кто ему принадлежит.

И Там, и Кам хотят уйти домой – снова сидеть со своей семьей за трапезой из рыбного соуса и риса, болтать о том, кто из жителей деревни чем занят. Сердце Кам сжимается при мысли о том, что она бы все отдала, только бы услышать шелестящий голос двоюродной тетки, жалующейся на недостаток уважения, или мягкие, осторожные шаги бабушки, когда та ходит по дому по утрам, задолго до того, как проснутся все остальные.

Там говорит, что никто еще никогда отсюда не выбрался, что ни одна из девушек не стала высшей чиновницей, что это просто ложь для того, чтобы они вели себя тихо и покорно. Она верит не в Бессмертного Императора, а в волшебство из тех сказок, которые мама рассказывала им по вечерам: в летающие деревья и в горшочки, где не иссякает рис, и в рыб, которые превращаются в драконов, а потом в людей.

Кам больше не верит в волшебство. Но, с другой стороны, она была совсем маленькой, когда умерла мама, и не помнит ее так же хорошо, как Там.

– Младшая сестра, – голос Там плывет вниз вместе с ветром. – Здесь, наверху, можно видеть сквозь стену. Рисовые поля, леса, города. Все выглядит совсем другим отсюда, сверху. Словно рассыпанные драгоценности.

– Спускайся, – просит Кам. Скоро наступит двойной час Кошки[23]23
  Китайцы разделяли сутки на 12 двойных часов, присваивая каждому имя животного.


[Закрыть], и надзирательницы снова соберут их в комнате, похожей на пещеру, где девушки занимаются подсчетами. – Мы опоздаем.

Высоко над ней Там наклоняется к стене, прижав одну руку к ее поверхности, линии на стене от ее прикосновения начинают пульсировать.

– Она такая тонкая. Я могла бы… – ее ноги едва упираются в дерево. Грудь выступает вперед, опасно нарушая равновесие…

– Старшая сестра! – кричит Кам, но уже слишком поздно.

Там падает. Слишком поздно. Слишком поздно. Зачем она… зачем она послушалась сестру… зачем она…

Но пока Там падает, стена окутывает ее, синие линии становятся тоньше и проникают под ее кожу, как вены, пальцы приобретают цвет неба, листьев; руки скрывает тонкая белая вуаль, которая скользит вверх по ее грудной клетке и лицу, – и в тот момент, когда Там должна удариться о камни стены, она изменяется, расплывается, превращается, – и белая птица с синими полосками на крыльях взлетает, поймав восходящий поток, и делает вираж назад, к стене.

Она…

Такое случается только в сказках. Кам останавливается, тяжело дыша, мир вокруг нее расплывается и качается. Она смотрит, как птица снова и снова устремляется к внешней поверхности стены; снова и снова ударяется о непреодолимое препятствие.

Она сказала, что мы сможем летать.

Это был всего лишь сон. Просто невероятный, невозможный сон Там. Но, когда птица падает вниз, со взъерошенными, сломанными, кровоточащими крыльями, когда она садится на сжатый кулак Кам и смотрит снизу в ее лицо, Кам узнает взгляд сестры.

Кам не может скрыть отсутствие Там. Надзирательницы замечают, конечно, и сурово выговаривают ей за то, что не сумела уследить за сестрой. Они думают, что она убежала, что она прячется где-то в глубине садов.

– Глупая девчонка, – со вздохом говорит надзирательница Бак Ким. – Она об этом пожалеет, когда мы ее найдем. – А потом обращается к Кам, чуть более добрым голосом, – она всегда любила Кам, всегда хвалила ее за упорный, неустанный труд. – Не позволяй этому отвлечь тебя от расчетов.

Но она отвлекается. Кам кормит птицу своим подгоревшим рисом и клецками, смотрит, как та ест, двигается, летает, и гадает, сколько в ней осталось от Там. Два раза она выносит ее в сад, отпускает ее у стены, но она всегда возвращается, всегда в том же облике. Что бы ни произошло у стены, это может произойти только один раз.

– Старшая сестра, – шепчет она иногда, после того, как закончит дневные подсчеты. – Что нам делать?

Птица никогда не отвечает. Кам просыпается утром, вытряхивает песок из своих туфель – запах моря наполняет комнату, его приносит ветер с ближних пляжей, – и кормит птицу лапшой из своей суповой миски. Птица жадно глотает еду, запрокидывая голову, как обычно делала Там во время завтрака.

По ночам она поет – издает дрожащие трели, эти звуки возникают в ее снах, превращаются в голос сестры. Это было бы не так плохо, если бы птица говорила о мудрых тайнах, или о сне, который видела Там, о том сне, с которого все началось, но вместо этого она говорит о мелких, повседневных вещах, такие разговоры они вели до того, как Там превратилась в птицу.

«Видишь, в провинции Дай Сан, вот здесь? Несоответствие между домашним хозяйством Хоа Кан сейчас и пять лет назад. Не могло у них появиться тринадцать детей от всего одной жены!

А здесь, в провинции Кванг Пхуок, эти пятнадцать ведер очищенного риса просто исчезают между этой страницей и следующей. А здесь это опять происходит. Готова поклясться, что староста деревни их ворует. Наверняка ворует.

Видишь, Старшая сестра? Видишь?»

Кам открывает рот, чтобы заговорить, но у нее получаются только птичьи трели. Там смеется, расслабленная, добродушная.

Не волнуйся. Все со временем станет ясным.

И все расплывается и белеет, приобретает цвет стены, синие вены вытягиваются вокруг нее, и раздается какой-то многократно повторяющийся звук, снова и снова, – она думает, что это звучит гонг, колокол, возвещающий подъем, но когда Кам просыпается, ловя ртом воздух, в своей пустой комнате, она понимает, что это такое: это стук круглых костяшек на счетах.

В дневное время Кам идет, как лунатик, к своему месту в павильоне, где девушки работают со счетами. Она прикладывает ладонь к пластине у двери – дверь открывается, регистрируя ее приход, и Кам садится на свое место в конце ряда, возле одного из лакированных столбов, выкрашенных в ярко-красный цвет (как все, что принадлежит Императору), недалеко от внутреннего двора. Рядом с ней лежит опустевшая циновка Там, ее бумаги аккуратно свернуты, счеты поставлены на ноль, чернила уже высохли на волосках ее кисти. Другим девушкам это не нравится: суеверная Хан делает знак, отводящий беду, когда садится на место и достает свои счеты из рукава. Девушки не должны исчезать. Пускай они пленницы во дворце, но Император обеспечивает им безопасность, кормит и одевает, а за его стенами свирепствует война и голод, их семьи становятся все малочисленнее, они вымирают, лишенные такого чудесного покровительства.

Кам смотрит на бесконечные ряды цифр, пытаясь осознать их смысл: сведения о жителях провинции Киен Ла, производство ими сквашенной рыбы, выход на барщину и потребление рисового вина на одну семью. Мелочи, которые должны соответствовать друг другу, но это бывает не всегда: слишком много рисового вина, слишком много пиршеств в честь Императора, слишком мало соли, отправленной в столицу…

Вокруг нее слышится стук костяшек на счетах, все громче и громче, он заполняет ее мир, одна за другой девушки все глубже погружаются в цепочки чисел, отслеживая несоответствия, выстраивая истинную картину жизни Бессмертной Империи и ее народа, костяшка за костяшкой. Эти звуки превращаются в птичью песню, в трели голоса ее сестры, которые преследуют ее во сне. «Не беспокойся, Младшая сестренка».

Конечно, она беспокоится. Она всегда беспокоилась.

Кам приходит в себя, вздрогнув от прикосновения к своей руке. В какое-то надрывающее душу мгновение ей кажется, что это вернулась Там, но это птица; она прыгает вверх и вниз между ее пальцами, издавая горлышком тихие, довольные звуки. Когда Кам протягивает руку, птица перелетает на циновку Там, глядя на нее блестящими глазами, прыгает по счетам Там, и костяшки пляшут под ее лапками; а оттуда она летит на ступени лестницы, ведущей вниз, во двор. Понятно, что она хочет сказать.

«Иди за мной».

Кам медленно встает. Она смотрит на надзирательницу Бак Ким, одними губами извиняется. «Мне нужно на минутку». Бак Ким кивает, жестом велит ей вернуться быстро. Надзирательница не заметила птицу, но почему она должна видеть в птице нечто необычное?

Птица – она летит, прыгает и ждет Ким, когда та спотыкается, – ведет ее через внутренний двор, ее извилистый путь проходит между рядами каменных слонов и слуг, а потом по коридорам между стенами, которые ведут от их рабочих помещений в сады. На мгновение Кам охватывает тревога, что ее разрешение на проход здесь не действует, но когда она прикладывает ладонь к пластинкам, каждая дверь открывается с тихим звуком, похожим на выдох. Воздух здесь плотный, до отвращения насыщенный ароматом османтуса[24]24
  Османтус – душистый цветок, один из самых любимых в Китае.


[Закрыть].

Тут птица останавливается. Когда Кам подходит к ней, они стоят под аркой из желтого камня, на которой высечены иероглифы, обозначающие долгую жизнь и удачу, потом птица прыгает по направлению к лужайке, взлетает в воздух и летит к далеким очертаниям стены. Ее движения медленны и размеренны – это очень характерно для сестры, такое упрямство, которое даже за пять лет заключения ничуть не уменьшилось.

Кам смотрит, ее сердце бьется где-то в горле.

– Там ничего нет. Вернись. «Пожалуйста, Старшая сестра. Пожалуйста. Пожалуйста, прекрати, что бы ты ни делала. Вернись».

Птица останавливается, поворачивает обратно, к ней. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – думает Кам, она молится своим умершим предкам, матери, которая должна следить со своего алтаря предков и защищать своих дочерей из могилы. – Заставьте ее вернуться». Но птица снова поворачивается, делает вираж, летит к стене, а затем, так же неторопливо, к Кам. Она проделывает это снова и снова, ее движения превращаются в медленный танец, а стук костяшек на счетах становится все громче, наполняет воздух подобно раскатам грома.

«Смотри, в провинции Кванг Фуок, голод в год Металлического Тигра…»

Синие перья на крыльях птицы сияют под обшивкой стены – это сияние распространяется на все ее тело, пока оно не начинает светиться, как нефрит в лучах солнца, и снова это сияние становится венами стены, пульсирующими в том же медленном ритме биения сердца. От лужайки поднимается белый туман, тянется вверх. Птица продолжает танцевать, и каждый взмах ее крыльев порождает струю белого, прозрачного тумана, который становится все гуще. Кам смотрит на стену и на птицу и видит, как щупальца тумана соединяют их, подобно тонким нитям из ткацкого челнока.

– Старшая сестра, пожалуйста!

Птица дрожит и трясется, и опять меняется. Ее тело вытягивается вверх, вплетается в белизну, от которой у Кам болят глаза. Туман окутывает ее; стена на короткое мгновение смыкается; а потом нет уже никакой птицы, ничего, кроме тонкого дерева, вытянувшего ветки наружу, и с той же тонкой сеточкой синих линий на стволе. В кроне дерева появляется один-единственный круглый, золотистый плод – хурма с десятью тычинками. Ее сладкий, спелый аромат дрожит в воздухе, сгущается в горле Кам, как обещание пиршества.

«Старшая сестра».

Деревья тоже не могут выйти отсюда – даже их листья, которые летят по ветру, не способны пробить стену. Это бесполезно. Сколько бы раз Там ни меняла свой облик, – неважно, где она берет такую силу, как долго сможет ее удержать, – убежать невозможно. Только высокопоставленные доверенные чиновники получают разрешение выходить наружу.

Кам идет к дереву, становится возле него на колени. Счеты умолкли; теперь слышен только шум ветра в ветвях. Когда она кладет ладонь на ствол, она слышит мысли сестры: любовь к Кам и злость на нее, на ее чрезмерное старание быть ответственной. Она любит Кам, действительно любит, но иногда Там хочется встряхнуть ее, настоять на покорности и своей власти над ней. Должна же Кам понять, что это иллюзия, что их никогда не сделают чиновницами высокого ранга, что они будут жить и умрут в стенах рабочего павильона со счетами в руках, без мужей, без детей, без семьи?

«Ох, Старшая сестра».

Мир снова расплывается. Кам смахивает с глаз слезы. «Не позволяй, чтобы это отвлекало тебя от работы», – сказала бы надзирательница Бак Ким. Кам должна вернуться обратно раньше, чем ее начнут искать. Нужно делать работу, проверять цифры, одну страницу за другой. Ей нужно убедиться, что все сделано безупречно – все, что потом отнесут в Главный Секретариат, запечатанное и проверенное самим Императором.

Вокруг нее разливается озеро прозрачного белого тумана, остатки стены, которая сомкнулась над Там, изменила ее. «Ты не выберешься этим путем. Ты должна понять».

Ветер свистит в ветвях, и это снова голос сестры. «Может быть, выберусь. Мы не узнаем, пока я не попытаюсь, не так ли? Мама говорила…»

Кам хочется ответить: «Мама мертва». Она с усилием сдерживается, потому что это не те слова, которые нужно слышать Там, потому что они ничего не изменят. «От мамы во дворце ничего не зависит. Ты должна это понимать, Старшая сестра». Это дерево. Оно… оно не может уйти, его корни в земле сада. «Не можешь ли ты… должен быть другой облик». Но ничто не проникает сквозь стену. Ни листья, ни птицы, ни девушки – ни дорогая ее сердцу сестра, та, у которой всегда хватало огня для них обеих, которая втягивала ее в разные неприятности, как будто нельзя жить по-другому.

Ее сердце дает сбой, пропускает удар. Кора ствола гладкая, как костяшки на ее счетах; Кам невольно водит по ней пальцами вверх и вниз, словно опять считает, перебирает один облик за другим, по очереди отбрасывая их. Ничего не получится. Ничто не выберется отсюда. Кроме…

Кроме морского воздуха, и еще песка, который они находят в своих туфлях по утрам, и на дне своих фарфоровых мисок на столе за завтраком.

Белые озера вокруг нее, туман, пронизанный синими венами. Стена возвышается вокруг нее, толстая, шершавая и теплая. Пальцы Кам скользят вниз по стволу, будто передвигают косточку пятого разряда, и свет растекается от ее пальцев, течет к сестре в чужом облике.

Дерево рассыпается в пыль. Сначала ствол, а потом ветки и листья; а последним – золотистый плод, его аромат собирается невероятно густым соком на языке Кам – он похож на сок манго, на жидкий мед. Вокруг нее желтая пыль пляшет и дрожит, замирает на мгновение; потом ветер подхватывает золотистую взвесь и несет к обшивке стены. Пыль проникает в стену между синими венами, втягивается, пока и следа золота не остается.

Рука Кам повисает в воздухе, пальцы ее еще ощущают прикосновение пальцев Там, и она не знает, смеяться ей, или плакать, или то и другое вместе.

«Пожалуйста, Старшая сестра…

Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо».

Когда надзирательница Бак Ким приглашает Кам в свой кабинет, Кам уверена, что речь пойдет о Там, о по-прежнему пустующем месте среди девушек, которое все они со страхом обходят, по мере того как идет время, а ее не могут нигде найти.

Но она выбралась отсюда. Пыль прошла сквозь стену. Должна была пройти! Неважно, что стена теперь – это просто стена, что сны Кам молчат уже год, что она снова и снова выходит в сад и не находит ничего, кроме безупречно аккуратного газона и пустоты под каменной аркой.

Надзирательница не кажется сердитой, она просто задумчива. Бак Ким смотрит на Кам так, будто взвешивает, чего она стоит.

– Хочешь чаю? – спрашивает она.

Кам сидит, упираясь коленями в пол, пока надзирательница Бак Ким наливает в чашку чай цвета скошенной травы, и вдыхает почти знакомый запах. Он из Внутренних Красных палат, редкий, дорогой напиток, такого никогда не дают рядовым сотрудницам.

– Это касается моей работы? – спрашивает она.

Надзирательница Бак Ким поджимает губы.

– Можно и так сказать.

– Я… – с тех пор, как год назад дерево рассыпалось золотой пылью, Кам жила словно под серой вуалью, складывала и вычитала числа, но не помнила, что она делает, и не понимала смысла того, на что она смотрит. Это должно было иметь последствия для нее. – Я прошу прощения…

Надзирательница Бак Ким смеется.

– Тебе не за что просить прощения, детка. Твоя работа была превосходной, – она делает глоток из своей чашки, ставит ее на низкий лакированный столик, на мерцающее изображение повторяющихся трех символов удачи. – Только за последние два дня ты проверила больше отчетов и записей, чем три твоих соседки вместе взятые.

Кам сидит и ждет – она не знает чего. Новых похвал? Когда-то она бы наслаждалась ими, но теперь они кажутся ей пустыми, бессмысленными.

– Тогда…

Надзирательница Бак Ким придвигает к ней лист бумаги, медленно, с подчеркнутым почтением – и, конечно, это потому, что внизу страницы стоит ярко-красная печать Бессмертного Императора, с тонко выгравированным на ней переплетением кругов. Кам кланяется невидимому правителю, и только после этого поднимает голову и смотрит на бумагу.

Слова расплываются и перемещаются; она едва успевает их заметить, они тут же становятся слишком тяжелыми, чтобы их удержать. «Поскольку наша служанка Нгуен Ти Кам выказала примерное прилежание и преданность Императорскому трону…

Данным указом мы имеем удовольствие повысить ее до должности чиновницы Второго ранга в Главном комиссариате Внутренних Красных палат…»

Главный комиссариат.

Чиновница.

Второй ранг.

Она.

Она выберется отсюда! Она станет чиновницей высокого ранга и сможет спокойно выходить из дворца и входить в него по воле Императора. Она… она может поехать домой!

– Тебе много надо осознать, я понимаю, – надзирательница Бак Ким произносит это почти добрым голосом. – Ты привыкнешь к этому в конце концов. – А потом, отбросив официальный язык и декорум, она обнимает Кам, крепко, как мать. – Я так рада за тебя, детка. Я всегда знала, что ты сможешь этого добиться.

Кам сидит неподвижно, осторожно подбирая слова.

– Я… – она замолкает, пытается снова. Ее горло заполнено чем-то сладким, с привкусом десятитычинковой хурмы. – Спасибо, Старшая тетушка. Это так много значит для меня.

Это много значило бы, когда-то давно; но теперь она может думать только о голосе Там, о шепоте в ушах, и ничто из этого не способно снять серую вуаль с окружающего ее мира.

В день ее представления Бессмертному Императору Кам долго, очень долго принимает ванну, погрузившись в обжигающе горячую воду, как будто это может наконец отмыть ее дочиста. Служанки, приставленные к ней, удалились по ее приказу: когда она выходит из резного бассейна, она смотрит на себя. Кожа стала светлее после шести лет, проведенных в павильоне расчетчиц, но это до сих пор темная, плотная кожа крестьянской девушки, которая выросла, сажая рис на рисовых полях и стоя на коленях в мутной грязи до тех пор, пока эти поля не стали ей казаться целым миром; она пела песни вместе с кузиной Хоа, и кузиной Лан, и со всеми остальными.

Там сейчас среди них, она смеется и улыбается, спотыкается, собирая рассаду, как делала всегда, под любящим взглядом отца и бабушки. Она вернулась домой.

Должна была вернуться.

«Пожалуйста, Мама. Пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо».

В спальне – ее собственной невероятно большой, невероятно роскошной – кто-то выложил тунику из пяти полос богатой парчи с эмблемой второго ранга – куропаткой, вышитой такими тонкими нитками, что она выглядит нарисованной. Кам позволяет служанкам одеть себя, словно во сне: один слой одежды за другим, густых красных оттенков, а потом тонкая верхняя туника без рукавов, такая темная, что кажется почти черной. Она смотрит на себя в зеркало, и из зеркала на нее смотрит незнакомка, ее руки тонут в широких, вышитых золотом рукавах, лицо намазано свинцовыми белилами, длинные волосы подняты вверх и уложены в сложный узел на макушке с золотыми шпильками в виде черепах. Ее губы выкрашены в цвет императорских чернил, и кроваво-красный рот похож на свежую рану.

Она думала, что будет чувствовать себя победительницей, но в ее груди одна лишь пустота, словно из нее вынули сердце.

Кам смотрит на себя в зеркало, заставляет себя улыбнуться и смотрит, как шевелится ее отражение, как кроваво-красные губы раздвигаются, обнажая покрытые черной эмалью зубы, как у всех чиновниц.

Пора.

Дверь открывается с тем же мягким выдохом, похожим на последний вздох. Кам собирается с духом, готовая увидеть новых служанок и новых стражников, перед долгим путешествием во Внутренние Красные палаты, ко всему, о чем она когда-либо мечтала.

Там стоит на пороге.

Время замедляется, увязает в меду. Кам делает медленный вдох.

– Старшая сестра?

Там улыбается. На ней грубая туника крестьянки, а волосы распущены по плечам, но она не изменилась. Лицо у нее то же самое – круглое, как луна, с ямочками вокруг недоброй улыбки – и она держится так, как будто идет в бой. Позади нее стоит надзирательница Бак Ким и стражники. Лицо у надзирательницы замкнутое, сердитое.

– Видишь? – говорит она Там. – Твоя младшая сестра идет к лучшей жизни. Она в тебе не нуждается.

– Ты… – у Кам вырывается глубокий, дрожащий вздох; ей приходится замолчать, потому что это так больно, одежда сжимает ее тисками. – Ты была снаружи!

– Она сдалась, – говорит надзирательница Бак Ким сердито.

Там качает головой.

– Я вернулась домой, Младшая сестра. Я… – ее лицо искажается на мгновение; теряет знакомую улыбку, лишается выражения и становится напряженным. – Я старалась. С бабушкой, отцом и тетками, я… – ее руки сжимаются в кулаки. – Они… каждый раз, когда они брали палочки для еды за самый кончик, каждый раз, когда они неправильно произносили слово… – теперь ее бьет дрожь. – Я сидела с кузиной Лан, и нам больше не о чем было разговаривать. Ее миром была деревня, и урожай риса, и за кого она собирается выйти замуж, и было так много всего вокруг, чего она не видела!

– Они – наша семья, – говорит Кам, но Там качает головой.

– То, как они на меня смотрели… они старались этого не показывать, но в их взглядах были благоговение и страх, будто они меня боготворили. Я просто не могла этого больше выносить.

– Конечно, вы уже не крестьянки, – говорит надзирательница Бак Ким. – Ведь вы не можете подавить в себе то, чем вы стали.

Там входит в комнату, идет мимо Кам, к выложенному плитками бассейну и горячей воде. Ее взгляд окидывает кровать, от ног к изголовью: разбросанная одежда Кам, душистые, чужие ароматы, наполняющие комнату, которые превратили Кам из дочери крестьянина в чиновницу Империи.

– Мы не можем вернуться домой, Младшая сестра. Мы слишком изменились.

Кам открывает рот, чтобы сказать – нет, конечно, они могут, и она вернется, но тут она вспоминает незнакомку, глядевшую на нее из зеркала, чиновницу, малейший поступок которой теперь должен быть подчинен интересам трона.

Вместо этого она говорит:

– Тебе не надо было возвращаться. Почему… – почему ты не могла остаться там? Почему ты не могла проявить осторожность, хоть раз в жизни? Почему…

Там смотрит ей в глаза. Она поднимает руки – смуглые, тонкие и изящные, синие вены на них светятся под прозрачной кожей.

– Разве ты не понимаешь?

И у нее глаза птицы, быстрые, и блестящие, и яростные; ее руки движутся в медленном танце, как крылья.

У нее за спиной надзирательница Бак Ким говорит:

– Пойдем, детка. Твоя сестра должна идти на прием к Императору, а тебе придется назначить подходящее наказание.

Там тихо произносит:

– Мы не можем вернуться домой, но это не значит, что мы должны жить в клетке. Помнишь, как все выглядело оттуда, сверху?

– Как драгоценные камни, – отвечает Кам, эти слова всплывают из трясины памяти.

Там улыбается, у нее лучистая и заразительная улыбка.

– Так много замечательных мест предстоит открыть! Пойдем, Младшая сестра. Давай увидим их вместе.

От воды в ванне поднимается туман, он сгущается от каждого взмаха рук Там – и Кам слышит нарастающий стук костяшек абака, отдающийся эхом под крышей, и ей кажется, что весь дворец начинает дрожать от этого звука, прорастающего корнями в ее груди, прочными, как ветви дерева. Под ее пальцами – округлые формы костяшек на счетах, огромное разнообразие форм, которые надо взвесить и отбросить; во рту у нее – вкус десятитычинковой хурмы, густой, и сладкий, и земной, напоминание о том, какой вкус у всего того, что осталось снаружи, сильный, и отчаянный, и живой.

– Мы не можем уйти… – начинает Кам, медленно, с отчаянием. Она хочет поговорить о снах, о волшебстве, о том, что они не смогут долго удерживать измененный облик, но все слова тают у нее в горле.

Там смотрит на нее из тумана. Теперь ничего не осталось от комнаты, от одежды на кровати, от стражников и от надзирательницы Бак Ким.

– Не можем? – старшая сестра протягивает руку из тумана, у нее темные глаза, затянутые мраком.

«Будь благоразумна», – хочет сказать Кам… и тут она понимает, что Там права, что благоразумие не уничтожит прутья их клетки и не даст ей ничего, кроме пустых побед. Она встряхивает головой. Ее волосы струятся, длинные, черные, нечесаные, цвета взбитой грязи. Она сдвигает вниз последнюю невидимую костяшку, словно заканчивая дневные подсчеты, и протягивает руку к Там сквозь туман.

Кам сжимает руку сестры и позволяет туману окутать их обеих, пыль и песок танцуют на ветру, и летят, летят прочь из дворца, к сокровищам мира за стеной.