Текст книги "В тени Холокоста. Дневник Рении"

22 февраля 1941 г., суббота

У меня страх сцены, но, может, оно того и не стоило. И все-таки. Поклон в раздевалке, рукопожатие в классе и «Балладина»[53]53
  Драма Юлиуша Словацкого


[Закрыть], потом опять, после перерыва, и потом утром в коридоре. Точно. Мы стояли там вдвоем, и могу себе представить, как мы выглядели, – все на нас смотрели. Эда подошла к нам (его бывшая любовь), а я глупо, как какой-то идиотский остолоп, покраснела как рак! Зигу обхохотался! Черт побери! Что я так краснею…

Я пошла на матч, вошла, когда он переодевался, так что я извинилась, а он просто схватил меня, как только он может, взял меня обеими руками за подбородок и спросил про мою прическу. Потом я пошла в школу одна, не попрощавшись. Довольно странно! В школе Зигу меня упрекал за то, что я сбежала. Во время репетиции наконец стало очень хорошо. Это невозможно описать, чувствуешь это каждым нервом. И запомни, что мы все это время сидели вместе, и гуляли, гуляли вдвоем, что он был помешан на том, чтобы идти на концерт, и то и сё… в 9 часов вечера, а потом идти не захотел и решил пойти на вечеринку, а когда мы там стояли, я наклонилась над часами, и мы коснулись лбами. Кажется, когда мы прощались, у него рука немного дрожала. Он долго держал мою руку… так долго… а потом опять это сделал (или мне показалось)… А может быть, это все было для видимости, ох! Возможно, это ерунда. В конце концов, он скорей скажет что-нибудь двусмысленное в присутствии Ирки и… Нет. Булуш, я переживаю духовную трагедию. Бог даст, все кончится хорошо! Господи, пожалуйста, верни мне мою маму. Мама, приезжай и помоги мне!!!

 
Жжет и жалит,
Дикая ревность;
Засела во мне,
Точно острый осколок.
Весна уже близко,
А я ревную все больше,
Извиваюсь и корчусь —
На что мне
Эта гадюка внутри?
Чтобы отнять покой?
Чтобы вконец измучить?
Чтобы ругалась я, как сапожник?
Горек вкус ревности.
В мои бессонные ночи
Зажигаются лампочки
Мыслей и ожиданий,
Душат несказанные слова,
Жгут утаенные слезы.
Что же это за мука:
Дразнит, не отпускает,
Ревность моей любви!
Может быть, там, где реки
Сходятся с океаном,
Там, где в саду рассветном,
Нежно блестит роса,
Где облака алеют
На бирюзовом небе —
Ты на меня посмотришь,
Мой черноокий принц!
Может быть там, где солнце,
Робко луну встречает,
Там, где весной душистой
Птицы всю ночь поют,
Там на лугу звенящем,
Ты меня поцелуешь,
Мой черноокий принц!
Память об аромате – все, что нам остается,
От красоты цветка.
Вдруг ты так же исчезнешь,
Вдруг ты меня оставишь —
С мечтой и долгой тоской?
Нет! Нет! Нет! Мама, нет!
 

23 февраля 1941 г.

Я очень устала. Так что рассказываю быстро. Ночью просыпаюсь, уверенная, что Зигу рядом. Начинаю его трясти, зову: «Зигу! Зигу!» Но это Арианка, которая напугана и пришла ко мне. Война! Полевые игры на войне – все время вместе, – Зигу бросается на спину и вопит: «Рена, вниз!», а потом мы идем вместе. Рысек кричит: «Рена втюрилась в тебя, Зигу!» Зигу бормочет чуть слышно: «Прекрати».

Завтра вечер! Ах, мой второй. Знаешь, у меня ужасный страх сцены. Я боюсь всего. Получится приятно провести время? Зигу будет танцевать со мной? «Что-то» произойдет?

Черт побери, этот идиот Нацек без ума от Лидки, только этого нам не хватало. Нора расстроена. Бедняжка, я надеялась, что в конце концов все наладится, но теперь… Нора надеется на вечер, но Лидка там тоже будет.

Норка! Надеюсь, ты не будешь разочарована! З. и М. и остальные ее дразнят. А этот Нацек, этот глупый, самоуверенный, ужасный негодяй… На ее месте я бы дала ему хорошую пощечину. Что за страшный задавака.

Иркин Фелуш милый, а Ирка великолепна (моя сваха). А Иркин Фелуш, хоть он и далеко, постоянно целует ее на страницах ее дневника.

Запишу, когда… ох, это будет так нескоро (или, возможно, никогда), когда… Я волнуюсь по поводу завтрашнего вечера.

Мама, помоги мне, пошли мне свое благословение, верни свою дочурку к жизни. Господи, Булуш, пожалуйста, помогите мне! Помогите мне!

24 февраля 1941 г., понедельник (второй вечер!)

О! Ах! Эх! Я ужасно устала. Но у меня определенно хватит сил, чтобы рассказать то, что я хочу тебе сообщить. Мамочка! Мама дорогая, если бы только я могла тебе все рассказать, все-все-все, и поцеловать тебя, и получить твой совет, и все тебе рассказать. Ты бы меня наверняка поняла, ты была бы рада за свою дочь, которая так… ну… («не буди лихо, пока оно тихо»)… довольна.

В школе – ничего, потом – да, потом вечер. Я все время танцевала с Зигу, моим прекрасным, единственным, благоухающим Зигу. Рома, моя соперница номер четыре, тоже там была, и вдруг она говорит: «Слушайте, он с ней седьмой раз танцует. Если дойдет до десяти, я ухожу». Зигу рассмеялся и сказал мне, что Рома еще здесь, и добавил: «Теперь может считать до двадцати». По этому поводу было много шуток. Потом он купил в буфете бублик и так мило вложил мне в рот… Потом, когда Мацек сказал: «Это у Зигу любовь на одну ночь», Зигу поспешил меня успокоить: «Нет, это неправда». И состроил при этом такую милую гримасу. Любому, даже слепцу, было видно, что что-то происходит, когда мы вместе танцуем. Хотя – я ужасно ревновала (хотя он с другими танцевал всего три-четыре раза). Но он назвал Ирку «дорогая», а она после танца взяла его под руку (я иногда тоже так делаю). Зигуш назвал Эльзу «Эльзуш» и шутя предложил ей сесть к нему на колени. Когда во время танца у нас потели руки, мы брали друг друга за локти. Замечательный, замечательный Зигуш. Конечно, теперь меня все всегда называют «госпожа Шварцер». Даже при Зигу.

С вечера мы шли держась за руки, Ирка шла с другой стороны. Было приятно, но могло быть лучше… нет! Грешно так говорить – было здорово, спасибо Тебе, Господи! С самого начала я видела, что он хотел пригласить меня, но Польдек поспешил и пригласил Нору. О, Нора, бедная Норка, это было ужасно. Нацек и Лидка кокетничали друг с другом. Она была в плохом настроении, не танцевала (Зигу, когда увидел, что ей не весело, даже послал к ней Юлека – так мило).

Бедная Нора, для нее это был трагический вечер. Она мне сказала только «Ты такая счастливая». (Нет, грешно завидовать, и вообще. Зигу проводил меня домой один, и даже при этом он не стал… он всегда милый, вежливый и хороший.)

Норка, мне ее так жалко, очень жалко, она ушла еще до конца вечера, не попрощавшись. Я слышала, как Нацек сказал, что она сидела одна, так что он ее пригласил из жалости! Он ужасный! Нацек тоже сказал, что Норе не было весело. Даже этот В. не приглашал ее, потому что она отказывалась. В конце концов, лучше оставаться со всеми в дружеских отношениях.

Снова что-то происходит между Иркой и Мацеком. Но я не хочу завидовать Ирке, она мне добра желает. Хотя и не так, как ты, моя мама, и не как Ты, Боже милостивый! Огромное Тебе спасибо и прошу Тебя, продолжай мне помогать…

 
Посмотри на далекие звезды
И возьми меня крепче за руку:
Будем с тобой под музыку
Танцевать —
В землю врастать,
Пока смерть не обнимет нас,
Не отнимет нас
Друг у друга.
Будем вальсировать мы, кружиться,
Будто жизнь – веселая вечеринка —
Беззаботная, легкая, вечно юная.
Страстный танец
В красивом и светлом зале:
Мы забудем о мире, грустном и маленьком,
Два огня – посредине ночного бала.
Все неважно. И я танцую с тобой
Этот вальс – без конца и начала.
 

25 февраля 1941 г., вторник

Зигуш! Мой замечательный! Замечательный! Замечательный! Дорогой мой «любимец»! Мы стояли в коридоре (пока Рома поносила меня в своем классе), потом я угостила его своими вафлями. Он положил кусочек мне в рот. И сказал Ирке: «Рена на первом плане», и одолжил мне свой экземпляр «Балладины». И то да сё. «Рена, ты попала под дурное влияние» – его, конечно. Потом: «Ренуся», и чуть не ударил Рысека за то, что он заигрывал со мной. Ага! Но это еще не все! У меня до сих пор гул в ушах после вечера – играйте, фанфары!! Ирка мне рассказала, что Зигу стоял с ней в коридоре и говорит: «Рена такая хорошенькая», а когда она спросила, хорошо ли он провел время, он ответил: «А ты как думаешь?» и «Ради кого Рена приходила?» А когда Ирка сказала ему, что я приходила хорошо провести время, он рассмеялся с недоверием! Увижу его сегодня вечером в 6 часов.

Мама, дорогая, как хорошо быть влюбленной. Господи Боже, прошу, пусть все так продолжается, пожалуйста…

 
Давай обнимемся:
Путь перед нами – радостный, долгий, трудный.
Пусть звенит наша песня,
Пусть высохнут наши слезы,
Пусть зреет радость внутри.
И под алым флагом любви
Мы пойдем с тобой – рука об руку
И смеяться будем до обморока,
И вдыхать ароматы сада.
А весна никогда не закончится —
Ни в мире, ни в нас самих!
Только так, только так и надо —
Чтобы вместе – по жизни – в радости,
Чтобы от любви нашей плавились
Бронза и сталь.
 

Он стоял в коридоре, читал стихи и сказал: «Это стихотворение Рены». Мне про это рассказал Мацек.

Нора сейчас действительно расстроена.

26 февраля 1941 г., среда

Я больше не должна в нем сомневаться. Разве он не спросил меня сегодня, пойду ли я в клуб? Разве он не пришел только потому, что я туда собиралась? Разве он не нес мой портфель и не помог мне спуститься по лестнице? Разве он не ждал меня у школы? Когда я поделилась с ним халвой, он сказал, что ему нельзя, а потом, не спрашивая, взял кусочек – как близкий человек, так мило. Он взял лист с домашней работой. Но, знаешь, что мне больше всего нравится вспоминать? Не знаю почему, но мне нравится вспоминать тот приятный момент, когда Зигу купил бублик и кусочек положил мне в рот. Потому что, ты понимаешь, кроме того, что это было приятно, он это сделал как-то… по-мужски… как муж. О, эту сцену я помню.

Знаешь, почему я никогда его не рисую? Потому что не могу нарисовать его достаточно красивым, потому что боюсь, что не смогу. Может быть, сфотографировать? Может быть. Зигуш как-то об этом говорил.

Теперь нас дразнят, насмехаются. Жаль, но… будем надеяться, скоро у них для этого появится причина…

Господи, мама, спасибо! Помогли! Так, так сильно…

Я так рада, что он не такой, как Нацек! Нет! Я больше не могу это выносить! Хотя мне надо делать домашнее задание, я должна тебе рассказать. Я думала, что на сегодня все, но… Ирка пришла с Зигу! С Зигу, ты меня слышишь? Мы сидели вместе часа три, потом пошли в город. Зигу хотел погулять, а Ирка хотела пойти домой. На что мой прекрасный Зигуш, сказал: «Как Рена скажет», потом мы остались одни. Ха-ха-ха!

У меня есть фотография, две фотографии – украденные, но все же. Когда его спросили, в кого он влюблен, Зигу сказал, что в меня (он стоял сзади меня). Ах! Ох! Ах! Я так счастлива… Чувствую себя глупой, любящей и незнакомой. Когда мы возвращались, я ему сказала, что взяла фотографию, а Зигу сказал: «А я хотел тебе дать совсем другую, она больше и симпатичней. По-моему, невежливо дать тебе фотографию, как эта!» Ну разве он не замечательный? Ты не знаешь, не можешь знать, но я готова разорваться, я взрываюсь, ага! Смотри! Смотри! Смотри! Какой он прекрасный! Любуйся им весь день и всю ночь, как я. Мама и Ты, дивный Боже, ведите меня…

P. S. Когда я ему сказала, что боюсь своей соперницы номер четыре, Ромы, он сказал, чтобы я не боялась, и что он меня защитит, и что с ней надо что-то делать, может быть, отправить в Кульпарков[54]54
  Кульпарков – район Львова, известный своей психиатрической лечебницей.


[Закрыть].

 
Цветы в полях,
И звезды в небе —
Все для тебя,
Все для тебя,
Стихи ночей
Моих бессонных,
И слезы, слезы втихомолку —
Все о тебе,
Все о тебе.
 

27 февраля 1941 г., четверг

В школе все было нормально. А потом было так хорошо! Мы встретились во второй половине дня, то есть я его встретила в красном уголке. Рома и Ева тоже были там, и мы не могли от них отделаться. Они все время следовали за нами, пошли к Ирке, там произошла целая комедия – я убежала вверх по лестнице, Мацек к Зигу К., Зигу искал меня и т. д. Потом он присоединился к Мацеку у К., и они должны были делать домашнее задание. Потом они высвистели меня, и мы пошли гулять. Зигу мило взял меня под руку, а потом отпускал всякие намеки. Но он был ужасно мил. Мы встретили Нацека, который что-то говорил о девочке Шпигель и мальчике Шварцер, не знаю, что он имел в виду. На обратном пути они завели научную дискуссию по вопросам секса. Я была немного смущена. Но они начали объяснять, что, если я собираюсь изучать медицину, тогда то да сё. Они думают, что я еще такой ребенок, и Зигу не позволяет им рассказывать никаких пошлых анекдотов (в смысле, мне).

Мы строили планы насчет университета – они будут на нижних этажах, а мы с Иркой на верхних. Зигу хотел одолжить мне одну книгу, «из которой ты сможешь кое-чему научиться».

Вообще, он в последнее время стал очень напористым (что мне ужасно нравится). Например, говорит мне: «Рена! Выучи этот немецкий стих! Немедленно!» Или: «Рена пойдет в театральное училище». И он избил Рысека за то, что тот меня дразнил. Он был в бешенстве от В. за его «Можно я с вами пойду?» – «Рена, кругом! Принеси пальто!» А когда я обиделась, он сказал: «Ну ладно, ты кругом, а я подам тебе пальто?» В красном уголке Зигу сказал, что, как только он заговорит обо мне, я появляюсь в окне. Он все время смотрит на меня, и так нежно. Когда Мацек сказал, что человеку нужен друг, он ответил, что тогда его нужно найти.

Могу целые тетради исписать только одним разговором. Вот почему я не все записываю, а просто думаю… думаю… что Господь добрый, а моя мама меня очень любит, и они оба помогают мне во всем…

28 февраля 1941 г., пятница

Господи! Суббота уже завтра? Как быстро пролетела эта неделя! Завтра суббота. Что будет в это время завтра? Я так боюсь. Господи Боже, помоги мне, и ты, моя одна-единственная мама!!

1 марта 1941 г., суббота

В школе было мило! Зигу спросил, называет ли меня Прохазка г-жой Шварцер (используя таким образом его фамилию). Он даже сам так говорит. Мне не грустно. Это не грех. Отдаю себя вашим заботам, Булуш и Господь.

2 марта 1941 г., воскресенье

Сегодня был такой прекрасный день! Весенний! Я видела Зигу в городе, он гулял с какими-то бродягами, поклонился, послал мне горящий взгляд. Какой идиот! Не мог подойти? Он смеялся, глупыш! Но это не важно, мы оба влюблены (только я) и молоды. Это написала Ирка, и, если это сотрется, тогда… ладно. Уже начинает стираться, но это не про нас. Ох, ты знаешь, я вспоминаю тысячи вещей, тысячи приятных, интимных вещей. Иначе я сойду с ума и остыну, – и все окончится ничем.

Ирка любит Фелуша. Я ей вчера написала стихотворение.

Действительно ничем? На этой неделе у Ирки день рождения. Возможно, будет вечеринка. Там будет весело? Я буду танцевать с Зигу? Сейчас так хорошо. У меня есть его фотография, и я могу разглядывать ее часами, смотреть и смотреть. Сегодня я его больше не увижу.

Спокойной ночи, дорогой Дневник. Я тебе завидую, потому что ты можешь целые дни проводить с моими мыслями о нем и его образом… Ну, посмотрим, что будет дальше, Булуш. Пока…

 
Помню серый, осенний, дождливый день:
Я стою у окна, завернувшись в плед,
Слышу бой старинных настенных часов
И смотрю на улицу под дождём.
Мне так холодно, так одиноко,
Насморк, горло, температура.
Впрочем, многим сейчас не лучше —
Что еще ожидать от осени?
В этих грустных, привычных сумерках
Согревает сверчка стрекотание,
Я читаю дневник и радуюсь —
В нем страница весны:
 
 
«Счастливые дни,
Солнечные и теплые!
Как же я рада вам,
Рада ранней весне!
Окна откройте
Пошире,
Двери, ворота, калитки —
Все распахните,
Впустите весну,
Обнимите,
Доверьтесь ей!
Ну что же вы, люди, стоите?
Весна!»
И побежала я с песнями,
С цветами в руках —
Навстречу солнцу.
 
 
Подожди меня, я с тобой.
Как мне радостно там, как тепло.
Как мне хочется слиться с весной!
Я читаю – и в этой тетрадке
Аромат первоцветов, черемухи,
Беззаботность.
 
 
А теперь за холодными окнами дождь,
Небо плачет и плачет,
Я читаю и верю, что это пройдет,
Что возможно – иначе:
Что бывают улыбки, и счастье, и свет,
Что недолог осенний безрадостный век,
Что пройдет эта серость и сырость,
Я стою у окна, я закуталась в плед.
 
 
Хорошо, что в облачный день,
Или ночью, когда не уснуть,
Я могу открыть мой дневник,
И вдохнуть весну.
 
 
Что же это за колдовство?
Делать я ничего не могу —
Только и думаю о тебе,
Только тобой и живу.
 

3 марта 1941 г., понедельник

Иркин день рождения. Вообще-то Зигу свинья, но он такой милый и очаровательный, что я ему все прощаю. В школе он подошел ко мне и ласково поздоровался, сказал, его «тащат на вечеринку», но ему ужасно скучно. Ага! Когда Тусек убеждал его прийти на вечеринку, он сказал: «Я бы лучше пошел в город с кем-нибудь встретиться». С кем? С Реной. Они его жутко дразнили из-за меня, он не танцевал и сегодня в школе сказал, бедняжка: «Они меня не только называют мужем Рены, но еще и зятем Арианки». О, прекрасные слова. «Рена, ты выглядишь, как будто только что встала с постели». И потом: «Что насчет газеты?» и «Ты должна написать что-нибудь обо мне», и потом этот взгляд – и этот, и тот, и еще другой.

Я договорилась с ним пойти к Ирке, но он не пришел, этот замечательный хам.

Нора всех избегает, даже нас. Она на нас злится, особенно на меня. Я ее понимаю, я не сержусь. Она, наверное, думает, что над ней смеются, и ведь она права. Но она даже не представляет, как все плохо. Этот Нацек… И сегодня к Ирке – во всяком случае, он ей что-то сказал на вечере. Хотела бы я знать, что. Что мог он ей сказать, этот пошляк? Ей бы стало легче, если бы она мне рассказала, а так… бедная, бедная Норка… Господи, Булуш, пожалуйста, позаботьтесь обо мне. Между нами что-то вроде серьезных отношений, как брак. Мама, почему тебя нет сейчас со мной?

5 февраля 1941 г., среда[55]55
  На самом деле это запись от 5 марта.


[Закрыть]

Ах, снова среда! Мама, если бы ты была здесь, я бы всем была довольна! Было бы так хорошо, но… Всегда есть какое-нибудь «но»… Когда ты приедешь?

Теперь долгие прогулки, прощания и встречи – не могу даже всё описать. Во всяком случае, утром он купил в столовой пряник и дал мне откусить, вообще-то он его почти целиком засунул мне в рот. Он рассказал про Рому, как она зашла к нему в 7 утра, когда он еще был в постели. А Ирка сказала, что во время матча он спросил обо мне, наверное, раз сто, и т. д. и т. д. Он постоянно говорит, какие у меня красивые глаза, эти глаза, глаза, глаза (я ему нравлюсь и как личность – Мацек мне сказал, и он прав). Зигу говорит: «Рена, ничто тебе не поможет, все в твоих глазах». Или: «Меня зачаровали чьи-то глаза». Он что-то говорил и о моей коже, так что я спросила : «Он это с иронией говорит?» – на что З. обиделся и сказал… Ах, какой он замечательный… Он погладил меня по волосам. Сказал: «Почему у Ирки волосы так дыбятся?», и что он не прыгнет выше 1,48 м, и что мне нужно переключиться на спорт. И что в субботу мы вместе пойдем на вечеринку. «Рена, ты бы лучше научилась танцевать свинг». «С сегодняшнего дня ты начинаешь читать газеты». Это было так мило, так замечательно, когда в городе нас дразнили, а он сказал: «Рена, какой союз!» и «Рома не соперничает с тобой напрямую, потому что чувствует твое превосходство».

Я, правда, не могу все записать. Он сказал, что нам надо найти кого-нибудь для Норы, а я сказала ему оставить это, потому что она так подавлена. Зигуш, милый Зигуш… И все еще такой робкий…

Мама, если бы ты только могла приехать. Господи, прошу Тебя, продолжай помогать мне. Отдаю себя Твоим заботам…

Ах, одна часть моего желания начинает сбываться, будем надеяться на другую… О, Господи!

6 февраля 1941 г., четверг[56]56
  На самом деле это запись от 6 марта.


[Закрыть]

Сегодня он пришел в класс после своих уроков. Но на перемене они что-то задумывали с Иркой. Много смеялись, мне было очень любопытно. И Ирка рассказала мне, что это было. Зигу ей сказал по секрету, что он в меня влюблен, что у меня прекрасные глаза (я сыта по горло этими глазами), зубы – жемчуг, ресницы – опахала, и нос, и все остальное, и Ирка случайно не знает, я тоже его люблю? Конечно, он ее просил держать это в тайне, потому что хочет сам мне сказать или что-то в этом роде. Он сказал, что будет счастлив со мной.

Меня просто раздирает, не уверена, верить Ирке или нет, но она клянется, что это правда. Ах!!! Если это так, то Зигу полный дурак! Он болван! Он дикарь! Кто такой деликатный вопрос решает с посторонними?! Не может просто мне сказать? Как ребенок! А при этом знает, как спросить, когда у меня месячные. Милый, милый, чудный Зигуш!

Мама, приезжай! Господи, Булуш, под вашими заботливыми крыльями ищу я убежище…

 
Жду и жду, и волнуюсь:
Время идет-уходит…
Размывается надпись,
А Зига все не спешит с обещанием…
 

7 февраля 1941 г., пятница[57]57
  На самом деле это запись от 7 марта.


[Закрыть]

Мы почти… Сегодня после уроков он прижал меня (бережно) к стене и приблизил губы к моим… Он сказал, он сказал: «Крошка моя», и еще: «Что мне делать с этими глазами?» Я сказала – дать мне темные очки. Он спросил, почему я такая злая? Это было слишком, я была вне себя. «Что, Зигу? Разве я злая?» Он взял мои руки и повторил ласково: «Нет, нет, нет!» И спросил о планах на завтра.

Завтра может быть все, что он захочет. Мы идем к Ирке, но будет ли все как я хочу? Я уже не так боюсь… Но я не буду разочарована???

Странное чувство. Я могла бы и к нему пойти. Получится все, хотя бы немного? Молюсь Господу и Булуш. Непрестанно прошу вас позаботиться обо мне…