Текст книги "Механизмы радости"

– Где я, черт возьми? – передразнивающим тоном отозвался Роджер. – Ты прекрасно знаешь, где я, и ты в ответе за это. Мне бы стоило разозлиться на тебя!

Фортнем энергичным кивком показал жене на кухню, и Синтия кинулась со всех ног туда – снять трубку второго телефонного аппарата. Как только раздался тихий щелчок, Фортнем продолжил:

– Роджер, клянусь тебе, я понятия не имею, где ты находишься. Я получил от тебя телеграмму…

– Какую телеграмму? – игриво осведомился Роджер. – Я никаких телеграмм не посылал. Я спокойненько ехал себе на юг в поезде. Вдруг на станции вваливается полиция, хватает меня и норовит снять с поезда, и вот я звоню тебе из полицейского участка на вокзале заштатного городка, чтобы эти обалдуи наконец оставили меня в покое. Хью, если ты подобным образом шутишь…

– Послушай, Роджер, ведь ты просто взял и исчез!

– Какое там исчез! Обычная деловая поездка. Я и Дороти предупреждал, и Джо говорил.

– Все это очень запутанно, Роджер. Ты, случаем, не в опасности? Может, кто-то тебе угрожает? То, что ты говоришь, ты говоришь добровольно?

– Я жив, здоров, свободен, и никто меня не запугивает.

– Но где именно ты находишься?

– Дурацкий разговор! Слушай, я на тебя не дуюсь за твою глупую выходку – чего тебе еще?

– Я рад, Роджер…

– Тогда будь паинькой и позволь мне ехать дальше по моим делам. Позвони Дороти и скажи, что я вернусь через пять дней. Ума не приложу, как она могла забыть!

– А вот забыла. Так значит, Роджер, увидимся через пять дней?

– Через пять дней, обещаю.

Столько спокойной уверенности и теплоты в голосе – словно вернулся Роджер былых дней. Фортнем очумело тряхнул головой.

– Роджер, – сказал он, – последний день был самым безумным в моей жизни. Так ты, значит, не убежал от своей Дороти? Уж мне-то, черт возьми, ты можешь сказать правду!

– Я люблю ее всем сердцем. А теперь передаю трубку лейтенанту Паркеру из риджтаунской полиции. До свидания, Хью.

– До сви…

Но в трубке уже гудел раздраженный голос лейтенанта. Кто позволил мистеру Фортнему навязать такие хлопоты полиции? Что происходит? Что вы себе позволяете, мистер Фортнем? За кого вы себя принимаете? Что делать с вашим так называемым другом – отпускать или упрятать в кутузку?

– Отпустите его, – бросил Фортнем куда-то в середину этого потока ругательств и повесил трубку. Его воображению представилось, как в двухстах милях южнее на вокзальном перроне гремит грозное: «Посадка закончена!», и громоздкий поезд с грохотом устремляется вперед сквозь черную-пречерную ночь.

Синтия неспешно вернулась в гостиную.

– Чувствую себя полной дурой, – сказала она.

– А я себя кретином.

– Тогда кто же послал ту телеграмму и зачем?

Фортнем налил себе виски и застыл в центре комнаты, разглядывая содержимое стакана.

– Я искренне рада, что с Роджером все в порядке, – наконец прервала молчание его жена.

– С ним не все в порядке, – сказал Фортнем.

– Но ведь ты только говорил…

– Ничего я не говорил. А что мы, в сущности, могли сделать? Настоять на том, чтобы его сняли с поезда и в наручниках доставили домой? И это при том, что он твердит, будто с ним полный порядок? Дело обстоит иначе. Телеграмму он отослал, да только потом решил все иначе. Знать бы почему! Почему? – Фортнем ходил по комнате из угла в угол, временами отпивая из стакана. – Чего ради он предостерегал нас против срочной доставки? Единственная вещь, которую мы получили срочной доставкой на протяжении целого года, – это пакет для Тома, тот, что доставили сегодня утром…

На последних слогах его голос начал спотыкаться.

Синтия первой бросилась к корзинке для мусора и выхватила оттуда измятую бумагу, в которую был упакован пакет с грибами.

Обратным адресом значился Новый Орлеан, штат Луизиана.

Синтия подняла глаза от бумаги:

– Новый Орлеан. Ведь именно туда и направляется Роджер в данный момент?

В сознании Фортнема звякнула дверная ручка, дверь открылась и с хлопком закрылась. Другая дверная ручка в другом доме звякнула, дверь открылась и с хлопком закрылась. И в ноздри ударил запах свежеразрытой земли.

Через секунду он уже набирал телефонный номер. Прошло мучительно много времени, прежде чем на другом конце провода раздался голос Дороти Уиллис. Он представил себе, как она сидит в своем страшно опустевшем доме, где во всех комнатах горит ненужный свет.

Фортнем быстро и спокойно изложил ей свой разговор с Роджером, после чего замялся, откашлялся и сказал:

– Дороти, я понимаю, что задаю дурацкий вопрос. Но ответь мне: за последние несколько дней вы получали что-нибудь с почты – срочной доставкой на дом?

– Нет, не получали, – устало отозвалась она. Потом вдруг встрепенулась: – А впрочем, погоди. Три дня назад. Но я была уверена, что вы в курсе! Все мальчишки в округе помешаны на этом увлечении.

Фортнем теперь взвешивал каждое свое слово.

– Помешаны на чем? – спросил он.

– Странный допрос, – сказала Дороти. – Что может быть плохого в выращивании съедобных грибов?

Фортнем закрыл глаза.

– Хью, вы меня слушаете? Я сказала: что может быть плохого…

– …В выращивании съедобных грибов? – наконец откликнулся Фортнем. – Разумеется, ничего плохого. Совершенно ничего. Абсолютно ничего.

И он медленно-медленно повесил трубку.

Легкие занавески колыхались, словно сотканные из лунного света. Тикали часы. Глубокая ночь заполняла собой каждый уголок спальни. А Фортнему вдруг вспомнился звонкий голос миссис Гудбоди, прорезающий утреннюю благодать – миллион лет назад. Он вспомнил и Роджера, когда тот в полдень навел тучу на солнце в ясном небе. Потом в ушах зазвучал лающий голос полицейского, костерившего его по телефону из далекого южного штата. А потом вернулся голос Роджера, и в ушах застучал колесами поезд, уносящий друга далеко-далеко. Стук колес медленно затихал, пока в сознании не всплыл диалог с невидимой миссис Гудбоди, работающей где-то за живой изгородью:

– Растут как из пушки.

– Любопытное выражение.

– Теперь или я, или эти Marasmius oreades.

Фортнем открыл глаза и проворно вскочил с постели.

Через несколько мгновений он уже был внизу и листал энциклопедию.

Найдя нужное, он подчеркнул ногтем то, что его интересовало: «Marasmius oreades – разновидность съедобных грибов, обычно произрастающих на газонах летом или ранней осенью…»

Захлопнув книгу, он вышел на крыльцо и закурил.

Пока Фортнем безмятежно покуривал, небо прочертила падающая звезда. Деревья тихо шептались.

Дверь дома распахнулась. На пороге стояла Синтия в ночной рубашке:

– Не спится?

– По-моему, слишком душно.

– Да вроде бы нет.

– Ты права, – сказал он и почувствовал, как зябко рукам. – Можно сказать, даже холодно. – Он затянулся пару раз, потом сказал, не глядя на жену: – Синтия, а что, если… – Он хмыкнул, замялся. – Ну, словом, что, если Роджер был прав вчерашним утром? И что, если миссис Гудбоди тоже права? И вдруг в данный момент действительно происходит нечто ужасное? К примеру… – тут он кивком указал на небо, усеянное миллионами звезд, – к примеру, как раз сейчас Землю завоевывают пришельцы из иных миров.

– Хью…

– Нет, дай поиграть моему воображению.

– Совершенно очевидно, что нас никто не завоевывает. Мы бы заметили.

– Сформулируем это так: мы заметили нечто лишь интуитивно, мы смутно забеспокоились. Если что-то происходит, то где и как? Откуда опасность и каким способом нас завоевывают?

Синтия посмотрела на звезды и хотела что-то сказать, но муж опередил ее мысль:

– Нет-нет, я не имею в виду метеориты и летающие тарелки – они бросаются в глаза. Как насчет бактерий? Они ведь тоже могут явиться из космоса, не правда ли?

– Я что-то читала о подобном.

– Быть может, чужие споры, семена, пыльца и вирусы в огромных количествах ежесекундно таранят нашу атмосферу на протяжении миллионов лет. Возможно, прямо сейчас мы стоим под невидимым дождем. И этот дождь идет над всей страной, над городами и городками, над полями и лесами. Над нашим газоном тоже.

– Над нашим газоном?

– А также и над газоном миссис Гудбоди. Однако люди ее типа постоянно истребляют сорняки и паразитов в своем саду: выпалывают бурьян, распыляют инсектициды. В городах с их ядовитой атмосферой пришельцам тоже не выжить. Есть зоны неблагоприятного климата. Наилучшие погодные условия скорее всего на юге: в Алабаме, Джорджии и Луизиане. В тамошних топях и при такой жаре пришельцы будут расти как на дрожжах.

Синтия рассмеялась:

– Уж не к тому ли ты клонишь, что ботанический сад в Грейт-Байю, который специализируется на выращивании новых видов, на самом деле находится под управлением двухметровых грибов с другой планеты и что посылку Тому прислали именно они?

– Твоя версия выглядит забавной.

– Забавной? Да можно со смеха лопнуть!

Синтия весело закинула назад свою красивую головку.

Фортнем вдруг рассердился:

– Боже правый! Что-то происходит, это очевидно! Миссис Гудбоди истребляет этих Marasmius oreades. А что такое Marasmius oreades? Грибы-вредители. Грибы-убийцы. И вот в самый разгар войны миссис Гудбоди с Marasmius oreades почтовый курьер приносит в наш дом что? Грибы для Тома. Что еще происходит? Роджер высказывает опасения за свою жизнь! Не проходит и нескольких часов, как он исчезает. И присылает нам телеграмму – какого содержания? Избегайте того, что приносит почтовый курьер! То есть не берите грибы для Тома! Значит ли это, что у Роджера есть какие-то основания предупреждать, потому что его собственный сын уже получил подобный пакет и нечто произошло? Да, несколько дней назад Джо получил пакет с грибами. Откуда? Из Нового Орлеана. А куда исчез Роджер? Он едет в Новый Орлеан! Синтия, это же так очевидно! Неужели ты все еще не понимаешь? Я был бы только счастлив, окажись все эти факты совершенно не связаны друг с другом. На самом же деле образуется недвусмысленная цепочка: Роджер, Том, Джо, грибы, миссис Гудбоди, бандероли, обратный адрес!

Жена пристально смотрела на него – без прежнего веселья, но и не до конца серьезно:

– Только не лезь в бутылку.

– А я совершенно спокоен! – чуть ли не выкрикнул Фортнем. Однако через секунду взял себя в руки. В противном случае оставалось только расхохотаться или заплакать. А ему хотелось хладнокровно оценить ситуацию.

Он обводил взглядом окрестные дома и думал, что в каждом из них есть подвал. Все соседские мальчишки, читающие «Популярную механику», шлют деньги в Новый Орлеан и населяют подвалы грибами. Естественный энтузиазм мальчишек. Он и сам подростком получал по почте всякие химикалии для опытов, семена, черепашек, разные мази от прыщей и прочую ерунду. Так во скольких американских домах сегодня ночью разрастаются гигантские грибы благодаря стараниям невинных детских душ?

– Хью! – Жена тронула его за рукав. – Грибы, даже гигантские, не способны мыслить, двигаться, у них нет рук и ног. Как они могут распоряжаться почтовой службой доставки и «завладеть миром»? Будь серьезен, взгляни трезвым взглядом на этих якобы страшных завоевателей, врагов рода человеческого!.. А давай-ка просто посмотрим на них!

Она потянула его за собой в дом. Когда Синтия повела его через холл к двери в подвал, Фортнем решительно уперся. Он замотал головой и сказал с глуповатой ухмылкой:

– Нет-нет, я прекрасно знаю, что мы там найдем. Ты победила. Вся эта история – чушь собачья. Роджер вернется на следующей неделе, мы с ним опрокинем по стаканчику и посмеемся над собой. Ты иди спать наверх, а я выпью молока и приду через пару минут.

– Так-то лучше!

Синтия крепко обняла мужа, поцеловала его в обе щеки и взбежала вверх по лестнице.

В кухне Фортнем взял стакан, открыл холодильник, достал бутылку молока и вдруг застыл на месте.

Его взгляд приковала желтая мисочка на верхней полке холодильника. Не сама мисочка, а ее содержимое.

Свежесрезанные грибы.

Он стоял с вытаращенными глазами по меньшей мере полминуты, выдыхая облачка пара. Потом взял желтую мисочку, принюхался к ней, потрогал пальцем грибы и вышел с ней из кухни в холл. Он посмотрел вверх вдоль лестницы. Где-то там, укладываясь спать, скрипела кроватью Синтия. Фортнем собрался было крикнуть: «Синтия, ты зачем поставила грибы в холодильник?» – но осекся. Ответ он знал. Она их туда не ставила.

Поставив мисочку с грибами на плоский верх балясины перил в самом начале лестницы, Фортнем задумчиво разглядывал ее содержимое. Он представил себе, как он поднимается в свою спальню, открывает окна, любуется лунным светом на потолке. И в его воображении проигрался последующий диалог:

– Синтия?

– Да, дорогой.

– Синтия, у них есть способ получить руки и ноги.

– Что-что? Ты опять за свои глупости?

Тогда он соберет все свое мужество, ввиду ее неизбежного гомерического смеха, и скажет:

– А что, если человек, бредущий по болоту, возьмет и съест такой вот гриб…

Синтия только фыркнет и ничего не скажет.

– Но ведь если гриб попадет внутрь человека, ему ничего не стоит через кровь завладеть каждой человеческой клеткой и превратить человека – в кого? В марсианина? Если принять версию с поеданием, то грибам не нужны руки-ноги. Они проникают в людей и одалживают их конечности. Они живут в людях, и люди становятся грибами. Роджер отведал грибов, выращенных сыном. И Роджер стал «чем-то другим». Он сам себя похитил, когда направился в Новый Орлеан. В короткую минуту просветления он дал нам телеграмму и предостерег против этих грибов. Тот Роджер, который позже звонил из полицейского участка, был уже другой Роджер, пленник того, что он имел несчастье съесть. Синтия, ведь все части головоломки совпадают. Неужели ты и теперь не согласна?

– Нет, – отвечала Синтия из воображаемого разговора, – нет и нет, ничто не совпадает, нет и нет…

Из подвала вдруг донесся какой-то звук – не то слабый шепот, не то едва слышный шорох. С трудом оторвав взгляд от грибов в миске, Фортнем подошел к двери в подвал и приложил к ней ухо.

– Том? – окликнул он.

Нет ответа.

– Том, ты внизу?

Нет ответа.

– Том!!!

Спустя вечность голос Тома отозвался из глубины:

– Что, папа?

– Уже далеко за полночь, – сказал Фортнем, следя за своим голосом, пытаясь подавить волнение. – Что ты делаешь там, внизу?

Молчание.

– Я спросил…

– Ухаживаю за грибами, – не сразу ответил сын. Его тихий голос звучал как чужой.

– Ладно, давай оттуда. Вылезай! Ты меня слышишь?

Молчание.

– Том! Послушай, это ты положил грибы в холодильник сегодня вечером? Если да, то зачем?

Секунд десять прошло, прежде чем мальчик снизу отозвался:

– Конечно. Хотел, чтобы вы с мамой попробовали.

Фортнем чувствовал, как бешено колотится его сердце. Пришлось три раза глубоко вдохнуть – без этого невозможно было продолжить разговор.

– Том! А ты… ты, часом, сам не попробовал эти грибы? Ты их не пробовал, а?

– Странный вопрос. Разумеется. Вечером, после ужина. Сделал сэндвич с грибами. А почему ты спрашиваешь?

Фортнему пришлось схватиться за ручку двери, чтобы не упасть. Теперь настал его черед молчать. Колени подгибались, голова шла кругом. Он пытался справиться с дурнотой, уговаривал себя, что все это бред, бред, бред. Однако губы не подчинялись ему.

– Папа! – тихонько позвал Том из глубины подвала. – Спускайся сюда. – Очередная пауза. – Хочу, чтоб ты поглядел на мой урожай.

Фортнем ощутил, как ручка двери выскользнула из его вспотевшей ладони и звякнула, возвращаясь в горизонтальное положение. Он судорожно вздохнул.

– Папа, иди сюда! – негромко повторил Том.

Фортнем распахнул дверь.

Перед ним был черный зев подвала.

Фортнем шелестнул пальцами по стене в поисках выключателя.

Том, казалось, угадал его намерение, потому что торопливо сказал:

– Не надо света. Свет вреден для грибов.

Фортнем убрал руку с выключателя.

Он нервно сглотнул. Потом оглянулся на лестницу, которая вела в спальню, к жене. «Надо бы мне сперва подняться наверх, – подумал он, – и попрощаться с женой… Но что за нелепые мысли! Какой вздор лезет в голову! Нет ни малейшей причины… Или все-таки есть?

Конечно же нет».

– Том! – сказал Фортнем нарочито бодрым голосом. – Готов я к этому или нет, но я спускаюсь.

И, захлопнув за собой дверь, он шагнул в непроглядную темноту.

Почти конец света

В полдень 22 августа 1961 года Вилли Берсинджер сидел за рулем своего драндулета, взирая на городок Рок-Джанкшн, штат Аризона. Его нога, обутая в шахтерский ботинок, покоилась на педали акселератора. Вилли тихо беседовал со своим компаньоном.

– Да-а, Сэмюэл, до чего же здорово вернуться в город. Вот так проведешь пару месяцев на прииске «Боже упаси», и тебе стекляшки в музыкальном автомате покажутся витражами. Город нам необходим. Без него мы проснемся в одно прекрасное утро и узреем, что превратились в вяленую говядину и окаменелости. Ну и город, конечно, нуждается в нас.

– Это как же? – удивился Сэмюэл Фиттс.

– Мы приносим с собой то, чего у города нет: горы, ручьи, ночи в пустыне, звезды… и все такое…

А ведь правда, думал Вилли по дороге. Когда человек попадает в глухой уголок, он черпает из источников тишины. Он пропитывается безмолвием полыни, прислушивается к урчанию пумы, гудящей, как улей в полуденной тиши, а из глубоких ущелий льется молчание речных отмелей. Все это человек вбирает в себя, а в городе – размыкает губы и выдыхает.

– Заваливаешься в парикмахерскую и плюх в свое кресло. Хорошо! – размечтался Вилли. – По стенкам развешены календари с оголенными девицами, а под ними толпится городской народец, и все глазеют на меня в надежде, что мне захочется пофилософствовать о скалах, о миражах и о Времени, которое таится среди скал и дожидается, когда же Человек оттуда уйдет. Я дышу, и с каждым выдохом частички дикой природы тончайшей пыльцой оседают на людях. Прекрасно. Я говорю, и речь моя льется спокойно, легко и размеренно…

Он представил, как у посетителей загораются глаза. Когда-нибудь они с воплями кинутся в горы, улепетывая от своих семейств и заводной цивилизации.

– Приятно ощущать себя востребованным, – сказал Вилли, – мы нужны горожанам как воздух, Сэмюэл. Так что открывай дорогу, Рок-Джанкшн!

С посвистом пара и ветра в листах жестяной обшивки они миновали городские окраины и вкатились в царство трепета и смятения.

Едва проехав каких-нибудь сто футов, Вилли резко затормозил. Из-под крыльев дождем посыпалась ржавчина. Машину охватила дрожь.

– Что-то тут неладно, – сказал Вилли. Он оглядел все вокруг своим рысьим взглядом, потягивая воздух большущим носом. – Запах, чувствуешь запах?

– Конечно, – заерзал на месте Сэмюэл, – а что это?

Вилли искоса посмотрел на него.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы деревянный индеец у табачной лавки был выкрашен в небесно-голубой цвет?

– Нет, ни разу.

– Тогда посмотри вон туда. А видел ты когда-нибудь розовую собачью конуру, а оранжевый нужник, а сиреневую поилку для птиц? Так вот же они! Там, там и там!!!

Оба медленно привстали, отчего машина закряхтела.

– Сэмюэл, – прошептал Вилли, – посмотри, весь город: каждая поленница, перила, финтифлюшки с безделушками, заборы, пожарные краны, мусоровозы – весь распроклятый город, ты только глянь! Их же покрасили всего час назад!

– Не может быть! – вскричал Сэмюэл Фиттс.

Но оркестровый павильон и баптистская церковь, железнодорожная станция и пожарная часть, приют общества взаимопомощи и окружная тюрьма, ветлечебница, бунгало и коттеджи, оранжереи, башенки на крышах, вывески и почтовые ящики, телеграфные столбы и мусорные урны – все и вся сверкало пшеничным золотом, зеленью яблок-дичков и кричащей цирковой алой краской. Казалось, вот только что Создатель повыдергивал из земли все сооружения, от водонапорных баков до молельных домов, выкрасил и оставил сушиться.

Но и это еще не все: там, где вечно торчали сорняки, теперь сплошь росла капуста, зеленый лук, салат-латук, теснились диковинные подсолнухи, отсчитывая часы под полуденным солнцем. Под бесчисленными деревьями цвели анютины глазки, прохладные, как носики у щенят, и томно глядели большими влажными глазами на остриженные изумрудно-зеленые лужайки, словно сошедшие с рекламных проспектов, приглашающих посетить Ирландию.

И в довершение ко всему мимо пробежали десять парней, чисто выбритых, с тщательно уложенными волосами и сверкающими, как снеговые горы, рубашками, брюками и теннисками.

– Этот город свихнулся, – заключил Вилли, провожая их взглядом. – Чудеса. Мистика. Сэмюэл, какой диктатор захватил власть? Неужели протолкнули закон, заставляющий мальчишек ходить чистыми, красить каждую зубочистку и каждый горшок с геранью? Слышишь запах? Это новые обои – в каждом доме! Этих людей жестоко покарал Страшный суд! Ну не может человеческая натура исправиться за одну ночь. Ставлю все золото, что я намыл за этот месяц: все эти чердаки и подвалы вычищены и вылизаны. Готов поспорить на что угодно, на город свалилось Нечто…

– Ну конечно, я даже слышу пение херувимов в Райском саду, – запротестовал Сэмюэл. – Выдумаешь тоже, конец света! А впрочем, по рукам. Считай, золото уже мое.

Машина свернула за угол. В воздухе носились запахи скипидара и побелки. Сэмюэл фыркнул, выбросил за борт обертку от жвачки, То, что последовало за этим, немало удивило его. На улицу выбежал старикан в новеньких комбинезонных брюках и начищенной до зеркального блеска обуви, схватил бумажку и погрозил кулаком удаляющейся машине.

– Ну форменный конец света, – пробормотал Сэмюэл Фиттс. – Да… но пари остается в силе.

Они отворили дверь в парикмахерскую. В ней было полно клиентов: одни уже пострижены, напомажены, гладко выбриты, розоволицы, а другие еще дожидаются своей очереди, чтобы устроиться в кресле и выгнуться дугой. Тем временем трое парикмахеров вовсю орудовали ножницами и гребешками. И посетители, и парикмахеры говорили разом – в зале стоял гвалт, как на бирже.

Как только показались Вилли и Сэмюэл, шум моментально утих. Можно подумать, в дверь выстрелили из ружья.

– Сэм… Вилли…

В тишине кто-то из сидящих поднялся, кто-то из стоящих присел, и все уставились на них.

– Сэмюэл, – проговорил Вилли одним лишь краешком рта, – у меня такое ощущение, будто сюда пожаловала Красная Смерть. – Потом громче: – Всем привет! Я пришел дочитать вам лекцию под названием «Любопытная флора и фауна Великих американских пустынь», а также…

– Не-е-т!!!

Старший парикмахер, Антонелли, бросился к нему, схватил за руку и зажал ладонью рот, словно нахлобучил колпачок на горящую свечу.

– Вилли, – зашептал он, с опаской озираясь по сторонам, – обещай мне только одно: ты сейчас пойдешь, купишь иголку с ниткой и зашьешь себе рот. Молчи, если тебе жизнь дорога!

Вилли и Сэмюэл почувствовали, что их подталкивают вперед. Двое уже побритых и постриженных вскочили со своих мест, хоть их никто и не просил. Старатели забрались в кресла и тут увидели свои отражения в засиженном мухами зеркале.

– Сэмюэл! Ты только сравни: мы и они!

– Да-а, – сказал Сэмюэл, моргая, – во всем этом городе только нам с тобой по-настоящему нужно побриться.

– Пришельцы! – Антонелли усадил их в кресла поглубже, словно собирался срочно дать им наркоз. – Вы и сами не подозреваете, какие вы чужаки!

– А что, нас не было каких-то два месяца… – Лицо Вилли было залеплено в тот же миг дымящимся полотенцем – его сдавленные приглушенные стоны стихли. В душной темноте был слышен низкий строгий голос Антонелли.

– Теперь ты будешь как все. Опасен не твой видок, нет. Гораздо опаснее твоя старательская болтовня: в такое время городских ребят можно легко вывести из себя.

– В такое время, в такое время! – Вилли отдернул мокрое полотенце и осоловелым глазом уставился на Антонелли. – Что еще стряслось с вашим городишком!

– Не только с нашим, – Антонелли посмотрел вдаль, на диковинный мираж за горизонтом. – Феникс, Тусон, Денвер. Все города Америки! Мы с женой на той неделе едем туристами в Чикаго. Представляешь, Чикаго весь выкрашен-выскоблен, как новенький. Они его теперь называют Жемчужиной Востока! Питтсбург, Цинциннати, Буффало – то же самое! А все от того… Гм-гм… ну, ладно, встань, подойди к телевизору, вон у стены, и включи.

Вилли отдал Антонелли дымящееся полотенце, подошел к телевизору, включил и стал прислушиваться к гудению, покрутил ручки. На экран пала снежная пелена.

– Теперь радио, – сказал Антонелли.

Вилли почувствовал, что все наблюдают за его попытками настроиться то на одну станцию, то на другую.

– Что за черт, – процедил он наконец, – ни телевизор не работает, ни радио.

– Вовсе нет, – спокойно сказал Антонелли.

Вилли вернулся в кресло, лег и закрыл глаза. Антонелли нагнулся над ним, тяжело дыша.

– Слушай же, – сказал он. – Представь, четыре недели назад, в субботу, около полудня мамы и ребятишки смотрят по телевизору всяких магов да клоунов, женщины в салонах красоты – показ мод, в парикмахерской и в магазинах скобяных товаров мужская половина глазеет на бейсбол или ловлю форели. Весь цивилизованный мир уставился в телевизоры. Нигде ни звука, ни шороха, только на черно-белых экранчиках.

– И тут, в самый разгар телепросмотра…

Антонелли остановился, чтобы приподнять краешек полотенца.

– Пятна на солнце, – выговорил он.

Вилли сжался в комок.

– Самые большие за всю историю человечества, – сказал Антонелли. – Весь мир захлебнулся в электрической буре. С экранов все стерло подчистую. И ничегошеньки не осталось. А потом опять ничегошеньки.

Он говорил отрешенным голосом, словно описывал арктический ландшафт. Он намыливал щеки Вилли, не глядя. Тот озирался по сторонам, смотрел, как падает и падает снег на гудящем экране, словно на вечную, нескончаемую зиму. Ему казалось, он слышит, как у людей, стоящих в зале, трепещут сердца.

Антонелли продолжал свою надгробную речь:

– Только к вечеру до нас дошло, в чем дело. Через два часа после солнечной бури все телемастера в Соединенных Штатах были подняты на ноги. Каждый думал, что телевизор барахлит только у него. А когда и радио заглохло, на улицы высыпали мальчишки – разносчики газет, как в старые времена, и только тогда мы ужаснулись, узнав, что солнечные пятна эти надолго, может, еще и нас переживут.

Посетители заволновались.

Рука Антонелли с бритвой задрожала. Ему пришлось переждать.

– Вся эта зияющая пустота, эти падающие хлопья. О-ох! Мурашки от них по коже! Это все равно что твой хороший приятель развлекает тебя в гостиной. И вдруг… умолкает. И лежит перед тобой ледяной и бледный. Он мертв, и ты чувствуешь, что холодеешь вместе с ним.

– В тот вечер все бросились в кино. Фильмы были так себе, но это напоминало бал общества взаимопомощи до полуночи. Кафе шипели от газировки; в тот вечер, когда нагрянула Беда, мы выдули двести стаканов ванильной и триста шоколадной. Но нельзя же каждый вечер ходить в кино и глотать газировку. Тогда что же? Собрать родню, поиграть в нарды или перекинуться в картишки?

– Можно еще пулю в лоб, – заметил Вилли.

– Конечно, но людям нужно было выбраться из своих сумрачных домов с привидениями. Во всех гостиных воцарилась кладбищенская тишина. Ох уж мне эта тишина…

– Кстати, о тишине… – Вилли немного привстал в кресле.

– На третий вечер, – моментально перебил его Антонелли, – мы все еще пребывали в шоке. От окончательного сумасшествия нас спасла одна женщина. Она как-то вышла из дому и скоро вернулась. В одной руке у нее была кисть, а в другой…

– Ведро краски, – закончил Вилли.

Все вокруг заулыбались, оценив его догадливость.

– Если когда-нибудь психологи возьмутся учреждать золотые медали, то в первую очередь они должны наградить ее и других женщин из таких же маленьких городов, которые спасли мир от погибели. Они по наитию набрели в потемках на чудесное исцеление…

Вилли представил, как это было: папаши и сыночки со зверскими лицами, грохнувшиеся ниц перед дохлыми телевизорами в надежде, что чертов ящик проорет: «Первый мяч!» Или: «Вторая подача!» А потом они очнулись после поминок и узрели своих добрых жен и ласковых матерей, стоящих в полумраке с возвышенными мыслями на челе и полных высоких дум. С малярными кистями в одной руке и с ведерками в другой. И тут их глаза и лица загорелись благородным огнем.

– Боже, это разнеслось как лесной пожар! – воскликнул Антонелли. – От дома к дому, из города в город. Бум 1932 года с головоломками-пазлами и бум 1928 года, когда все носились с шариками на резинках, – ерунда по сравнению с этим. Ведь тут Все Засучили Рукава и Принялись Вкалывать, вот это был Бум так Бум! Город разнесли на мелкие кусочки и склеили заново. Краску шлепали на все, что стояло неподвижно хотя бы десять секунд; люди забирались на башни со шпилями, сидели верхом на заборах и сотнями летели с крыш и лестниц. Женщины красили шкафы и чуланы, дети – свои игрушки, тележки и воздушных змеев. Если бы они ничем не занялись, можно было бы построить стену вокруг города и переименовать его в Говорливый Ручеек. Во всех городах, где люди забыли, как открывать рот, как разговаривать друг с другом, – то же самое. Мужчины так бы и ходили притихшие и пришибленные, если бы женщины не всучили им кисти и не показали ближайшую некрашеную стену!

– Похоже, с этим вы уже покончили, – сказал Вилли.

– За первую неделю краска в магазинах кончалась три раза. – Антонелли с гордостью посмотрел на город. – На покраску больше времени и не ушло бы, если, конечно, мы не вздумали бы красить живые изгороди и распылять краску над каждой травинкой. Теперь, когда все чердаки и подвалы вычищены, наш пыл обращен на… короче, наши женщины снова маринуют помидоры, закатывают компоты из фруктов, варят варенье из малины и земляники. Подвалы битком забиты. И церковь не обошли вниманием. Играем в кегли, по вечерам в бейсбол верхом на ослах, собираем благотворительные вечеринки, хлещем пиво… Музыкальный магазин распродал пятьсот гитар укулеле, двести двенадцать стальных гитар, четыреста шестьдесят фарфоровых флейт и деревянных дудочек-казу – и все за четыре недели. Я учусь на тромбоне, Мак, вон, на флейте. По четвергам и субботам оркестр дает вечерние концерты. Ручные мороженицы? Берт Тайсон продал их на прошлой неделе двести штук. Двадцать восемь дней, Вилли, Двадцать Восемь Дней, Которые Потрясли Мир!

Вилли Берсинджер и Сэмюэл Фиттс сидели, пытаясь осознать все это, оправиться после тяжелого удара.

– Двадцать восемь дней в парикмахерской не было отбоя от посетителей, бреются по два раза в день, так что можно сидеть и смотреть друг на друга, глядишь, и вымолвят словечко, – говорил Антонелли и брил Вилли. – А то прежде, помнишь, до эпохи телевизоров, парикмахеры слыли самыми болтливыми людьми на свете. Теперь же за этот месяц нам потребовалась целая неделя, чтобы обрести былую форму. Мы встряхнулись, оживились, теперь мы выпаливаем четырнадцать слов на каждые их десять. О качестве говорить не приходится, зато количество ужасающее. Слышал, какой гомон стоял, когда вы вошли? Но когда мы свыкнемся с Великим Забвением, разговоры пойдут на убыль.