Текст книги "Жена наверху"

Часть II
Беа

ИЮЛЬ,

ОДИН ДЕНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ БЛАНШ

Даже не знаю, для кого я пишу все это. Для себя, наверное. Хочу перенести все на бумагу, пока события еще свежи в моей памяти. Я не могу позволить себе надеяться, что кто-то найдет мои записи. Сейчас слишком больно надеяться на что-то, но, возможно, если я запишу все черным по белому, то увижу в происходящем какой-то смысл и тогда смогу не сойти с ума.

Прошлой ночью я впервые осознала, как легко здравомыслие может ускользнуть сквозь пальцы.

Вместе с прочими вещами Эдди оставил мне книгу, дешевую книжку в мягкой обложке, которая валялась у меня еще со студенческих времен, и я нашла ручку, затерявшуюся в глубине ящика прикроватного столика, который мы перенесли сюда всего несколько месяцев назад. Есть что-то особенно странное в этом занятии, в написании моей собственной истории поверх слов, которые я читала и перечитывала, когда была моложе, но так еще труднее писать правду.

Прошлой ночью мой муж, Эдвард Рочестер, убил мою лучшую подругу Бланш Ингрэм.

Бланш мертва. Эдди убил ее. Я заперта в нашем доме. Сколько бы раз я ни повторяла себе эти факты, они все равно кажутся мне настолько неправильными, настолько безумными, что невольно на ум приходит вопрос, не привиделось ли это мне в каком-то страшном бреду? Или, может, я утонула вместе с Бланш и попала в ад? Вторая версия кажется даже реальнее первой, но нет.

Мы с Бланш отправились на выходные в домик у озера, хотели устроить девичьи посиделки и пообщаться. Нам обеим хватало забот – я управляла компанией «Сазерн-Мэнорс», Бланш вела дела с Триппом, – и просто посидеть и поболтать с лучшей подругой, выпить вина и посмеяться, как в старые добрые времена, казалось прекрасным отдыхом. Эти выходные складывались идеально.

Я прокручиваю это в голове, желая убедить себя, что никто из нас не мог предсказать, как все обернется дальше. Видите ли, здесь трудно разобраться.

Я помню, как неожиданно появился Эдди, и мы втроем решили взять лодку для полуночного круиза. Эдди встал за штурвал, мы с Бланш танцевали под музыку, льющуюся из динамиков. Потом голова отяжелела, мысли путались, и стало темно. Бланш кричала, я оказалась в воде, теплой, как в ванне, и понимала, что должна просто плыть и плыть, но, когда добралась до берега, Эдди уже поджидал там. Мою голову пронзила слепящая боль, потом сгустился мрак. Когда я открыла глаза, то уже находилась… здесь. В этой комнате.

Это Эдди пришла в голову идея обустроить на третьем этаже убежище для чрезвычайных ситуаций. Он загорелся мыслью после просмотра одной из серий телешоу «Шестьдесят минут», где говорилось о том, что сейчас модно делать такие пристройки к новым домам. Раз уж Эдди занялся ремонтом, я согласилась, потому что хотела, чтобы в нашем новом доме было все самое лучшее, и если это сделало бы его счастливым, то почему бы и нет? Я бы сделала все, чтобы Эдди был счастлив. Это он придумал превратить убежище в нечто большее, чем просто пустое помещение. Это Эдди предложил поставить здесь кровать.

– На случай, если мы застрянем здесь на какое-то время, – поддразнил он, обнимая меня за талию, привлекая ближе.

Пусть к тому моменту мы были женаты уже почти год, я ощутила тот же трепет, что и в первую ночь, когда Эдди поцеловал меня. Я никогда не переставала испытывать страсть к Эдди. Возможно, именно поэтому я не ожидала дурного. Я была слишком влюблена, слишком доверчива, слишком…

* * *

Эдди вошел, когда я делала предыдущую запись. Я успела засунуть книгу под кровать еще до того, как открылась дверь, так что он, слава богу, не увидел, что я пишу. В будущем мне придется быть более осторожной.

Не слишком большое утешение, но выглядел он ужасно: Эдди всегда имел безупречный вид, но сегодня его глаза показались мне покрасневшими, а кожа немного дряблой, почти серой. И, как бы безумно и ужасно это ни звучало, на секунду мне стало его жалко. Мне захотелось помочь ему. В конце концов, наш брак всегда был таким. Я была руководителем, Эдди – исполнителем.

Я ждала каких-нибудь слов или, по крайней мере, попытки объяснить, что, черт возьми, происходит. Наверное, мне следовало закричать на него, броситься к нему, ударить. Сделать хоть что-нибудь. Но я просто сидела, оцепенев. Я хотела бы назвать причиной такого поведения затяжной эффект какого-то наркотика, который Эдди подсунул мне и Бланш, но с той секунды, как он вошел, меня парализовало смесью страха и шока. Я могла лишь наблюдать, как Эдди, повернувшись ко мне спиной, выставил на стол возле двери бутылки с водой и выложил пакеты с крекерами с арахисовым маслом, пару яблок и банан.

Эдди убил Бланш.

Он убил ее и мог убить меня.

Эдди, мой муж, мой партнер. Человек, которого, казалось, я так хорошо знала; который улыбался мне в день нашего знакомства с такой нежностью в глазах; который всегда так внимательно слушал, когда я рассказывала о прошедшем дне, о своих делах, о своих мечтах, помнил маленькие, незначительные детали – например, мой любимый острый соус или то, что я предпочитаю пить кофе с одним пакетиком обычного сахара и одним пакетиком сахарозаменителя.

Этот человек, мой Эдди – убийца.

Если я начну слишком много думать об этом, мне захочется кричать, а я боюсь, что если начну кричать, то уже не остановлюсь. Поэтому я делаю глубокие вдохи, хотя дыхательная схема – вдох на четыре счета, задержка дыхания на четыре счета, выдох на шесть – напоминает мне о занятиях йогой, которые мы с Бланш посещали вместе в прошлом месяце.

Боже, прошел всего месяц. А кажется, будто целая жизнь.

Эдди не заговорил со мной, просто оставил еду и воду на столе и вышел. После его ухода я легла на пол и заплакала, дрожа так сильно, что застучали зубы.

Как меня угораздило выйти замуж за монстра и ничего не замечать до тех пор, пока не стало слишком поздно?

* * *

ЧЕТЫРЕ ДНЯ ПОСЛЕ СМЕРТИ БЛАНШ

Сегодня снова приходил Эдди, принес еще воды и еды. На этот раз я попыталась заговорить с ним, но стоило произнести его имя, как он вскинул руку, отгораживаясь от меня. Казалось, я смотрю на незнакомца, лишь внешне похожего на Эдди. Этот холодный, опасный человек был мне не знаком, и, когда он ушел, я испытала лишь облегчение. На этот раз не было ни слез, ни дрожи – возможно, ведение регулярных записей все-таки помогает.

* * *

ШЕСТЬ ДНЕЙ ПОСЛЕ СМЕРТИ БЛАНШ

Прошло два дня с тех пор, как Эдди приходил в последний раз, и за это время я почувствовала, что становлюсь спокойнее, рассудительнее. Я по-прежнему не понимаю, в чем заключается его план, почему он держит меня здесь, почему я не на дне озера с Бланш. Но должна быть причина, и я собираюсь ее выяснить.

Я должна быть умной. Умнее Эдди.

Это единственный способ выбраться отсюда живой.

Беа не собиралась опаздывать, но повсюду были пробки, да и дождь усложнял передвижение.

К тому времени, как Беа заходит в их с подругой любимый ресторан «Ла-Пас» и пробирается в кабинку на место напротив Бланш, та уже допивает вторую «маргариту», а стоящая на столе корзинка с чипсами почти опустела. Дождавшись, пока подруга сядет, Бланш делает знак официанту, указывая на свой бокал, затем на Беа, которая старается не выказывать раздражения: обычно она берет «маргариту», просто как раз сегодня вечером не собиралась пить. У Беа явно не очень хорошо получается, потому что ее голос звучит резче, чем хотелось бы:

– Три «маргариты» во вторник, да?

Бланш только пожимает плечами и макает очередной чипс в соус сальса, поданный в маленькой синей чашке.

– Если есть возможность, почему бы и не развлечься! – произносит она весело и, на взгляд Беа, наигранно.

В последнее время с Бланш что-то не так, но Беа никак не может понять, что именно. Возможно, причина в Триппе; они с Бланш женаты всего год, но в их отношениях уже чувствуется надлом, напряжение. Как раз на прошлой неделе Беа заглянула к ним в гости пропустить по стаканчику и два часа напролет наблюдала, как супруги постоянно придираются друг к другу, обмениваются небольшими колкостями и мелкими оскорблениями под видом любовных признаний. Теперь, сидя напротив Бланш, Беа видит, что веки у подруги слегка припухли, а кожа потускнела. Она жалеет, что ляпнула такую глупость насчет третьей «маргариты».

Когда перед ними ставят напитки, Беа поднимает тяжелый бокал с посыпанным солью краешком и касается им бокала Бланш.

– За нас! – произносит она. – И за то, что мы больше не пьем те чудовищно калорийные коктейли, которые подавали в «Эль-Калор».

Как Беа и хотела, ее слова заставляют Бланш слабо улыбнуться. «Эль-Калор» – дешевое мексиканское заведение, располагавшееся неподалеку от Айви-Ридж, где они с Бланш учились в подростковом возрасте. Подруги заходили туда почти каждый пятничный вечер, хотя им было далеко до совершеннолетия, и заказывали самый отвратительный в меню коктейль «маргарита», замороженную смесь, которая подавалась в гигантских пиалах и имела ярко-красный, или синий, или неоново-зеленый цвет, окрашивавший губы и зубы. У Беа до сих пор сохранилась сделанная в выпускном классе фотография, на которой они с Бланш показывают в камеру языки. У Бланш язык фиолетовый, у Беа – алый, их глаза сияют от спиртного и юности. Она обожает эту фотографию. Она скучает по этим девочкам. Возможно, сегодня вечером у них есть шанс хоть немного воскресить былое?

Бланш берет в руки меню, и Беа видит браслет на ее запястье. Невольно она тянется к руке Бланш, чтобы рассмотреть его: это красивый тонкий серебряный обруч с изящной подвеской в виде знака зодиака Бланш, Скорпиона, украшенного бриллиантами.

– В следующем году мы запустим в продажу нечто подобное, – сообщает Беа, поворачивая запястье Бланш, чтобы лучше видеть браслет. – Но мы сделаем эмалевую подложку для подвески и цвета камушков на выбор. Я подарю тебе такой.

Бланш отдергивает руку, локтем едва не опрокинув бокал. Это движение настолько внезапное, настолько агрессивное, что еще пару мгновений рука Беа продолжает висеть в воздухе над чипсами и сальсой.

– Мне нравится этот браслет, – возражает Бланш, глядя в меню и стараясь не встречаться взглядом с Беа. – Мне не нужен еще один.

– Я просто подумала… – начинает Беа, но тут же, умолкнув, берет свое меню, хотя всегда заказывает одно и то же.

Бланш тоже утыкается в меню с таким видом, будто разгадка тайн Вселенной закодирована среди различных вариантов буррито и энчилад. Воцаряется тяжелое и неловкое молчание, и Беа пытается вспомнить, когда в последний раз испытывала такое в компании Бланш. Той Бланш, которая стала ее лучшей подругой с тех пор, как взволнованная четырнадцатилетняя Беа впервые оказалась вдали от дома и пыталась вписаться в коллектив учеников новой шикарной школы.

Официант принимает их заказы, привычные для обеих: зеленые энчиладас для Беа и суп-тортилья для Бланш, – и та же гнетущая тишина возвращается. Беа уже подумывает сделать вид, что просматривает сообщения в телефоне, но тут Бланш произносит:

– Ну как там твой парень?

Очередной всплеск раздражения охватывает Беа.

– У Эдди все хорошо, – отвечает она, сделав особое ударение на имени, которое Бланш почему-то никогда не упоминает.

Для нее он всегда «твой парень», иногда «этот парень», а однажды за обедом с подругами из Айви-Ридж Бланш назвала его «паренек Беа». Подобные пренебрежительные фразы в адрес знакомых Беа часто слышала от Бланш на протяжении многих лет, но прежде никогда не получала их в свою сторону, и в итоге она встала и ушла прямо в разгар того обеда.

Теперь Бланш допивает остатки «маргариты» и послушно повторяет:

– Эдди. – Сложив руки на столе, она наклоняется вперед, рискуя попасть рукавом туники в пиалу с сальсой, стоящую у запястья.

– Я ни за что не стала бы доверять мужчине, который носит такое прозвище. Ну, типа, взрослому мужчине. Если тебя зовут Роберт, ради всего святого, не будь Бобби, понимаешь? Или Джонни вместо Джона.

– Точно, – не может удержаться Беа. – Например, когда к имени парня нужно добавлять приставку «третий», но все зовут его Трипп.

Бланш хлопает ресницами, но затем, к удивлению Беа, начинает смеяться и откидывается на спинку сиденья.

– Ладно, туше, сука ты этакая, – говорит она, но в ее голосе нет настоящей злости.

Беа чувствует, как напряжение уходит, и гадает, удастся ли все-таки спасти этот вечер, но тут Бланш снова наклоняется и берет ее за руку. Беа видит, что подруга уже пьяна, третья «маргарита» завершает работу, начатую первыми двумя, и хватка Бланш на удивление крепкая.

– Но серьезно, Беа. Что ты знаешь об этом парне? Ты встретила его на пляже. Кто возвращается из отпуска с парнем?

– Вообще-то с женихом, – отвечает Беа, глядя Бланш в глаза. – На прошлой неделе он сделал мне предложение. Вот почему я позвала тебя поужинать вместе. Хотела рассказать тебе эту новость. Сюрприз!

Беа смущенно прижимает руки к лицу, шевелит пальцами и улыбается, но понимает, что не дождется нужной реакции, такой, как это обычно бывает у других женщин, как она сама когда-то отреагировала на признание Бланш. Когда наступает пауза, а затем начинается визг и слезы радости, хаотичные объятия, строятся планы на ближайшие праздники и вечеринки, сыплются вопросы о кольцах, платьях и медовом месяце.

Нет.

Бланш, ее самая лучшая подруга во всем мире, не выдает ничего подобного. Вместо этого она откидывается на спинку сиденья, приоткрыв рот от изумления. Сейчас Бланш – блондинка, ее волосы выкрашены хорошо, но цвет слишком резкий для нее, и на мгновение Беа показалось, что перед ней сидит незнакомка. В следующее мгновение Бланш снова пожимает плечами и позвякивает кубиками льда в стакане.

– Что ж, хотя бы позволь Триппу составить для тебя брачный контракт.

Приносят еду, и, пока официант расставляет тарелки, Беа лишь сверлит Бланш взглядом. Дождавшись ухода официанта, она придвигается, чтобы прошипеть:

– Ну спасибо. Очень по-дружески.

Бланш всплескивает руками, отчего серебряный браслет скользит вниз по ее тощему запястью.

– Что ты хочешь от меня услышать, Беа? Что я счастлива за тебя? Что я считаю отличной идеей выйти замуж за очень сексуального парня, который недавно подошел к тебе на пляже?

– Все было не совсем так, – возражает Беа, кладет салфетку на колени и оглядывается.

Они стараются говорить тихо, но Беа все равно кажется, что здесь вот-вот разыграется сцена из сериала «Настоящие домохозяйки Бирмингема», а ей бы ужасно этого не хотелось. И прежней Бланш этого бы тоже не хотелось, но кто знает, чего ожидать от этой новой Бланш – слишком худой, слишком пьяной, слишком белокурой?

– Ты не понимаешь, – настаивает Бланш. И вот теперь женщина за соседним столиком смотрит на них, слегка приподняв брови. – Теперь ты богата, Беа. И не просто, типа, обеспечена, как многие другие люди, ты не преуспевающий адвокат или врач. Ты на пути к тому, чтобы получить Все Чертовы Деньги Мира, и твой парень это знает.

– И поэтому он заинтересовался мной, так? – Беа чувствует, как ее лицо пылает, хотя все остальное тело остается холодным. – Потому что я богата. Что, кстати, тоже тебя бесит. Очевидно, тебе больше нравилось со мной дружить, когда я была каким-то… каким-то дурацким объектом благотворительности для тебя.

Бланш в ответ усмехается и откидывается назад с такой силой, что стенка кабинки дребезжит.

– Ладно, как скажешь. Я просто переживаю за тебя и хотела напомнить, что нельзя так сильно привязываться к первому встречному, но, судя по твоей реакции, вижу, что зря сотрясаю воздух.

Беа уже дрожит, кусок не лезет ей в горло, она отодвигает тарелку и берет стакан. Лед растаял, «маргарита» стала соленой, кислой и слишком крепкой, но Беа все равно допивает коктейль.

– Я просто хочу, чтобы ты была осторожней, – говорит Бланш, и выражение ее лица смягчается. – Ты его почти не знаешь. Сколько вы вместе? Месяц?

– Три месяца, – отвечает Беа. – И я знаю все, что необходимо. Я знаю, что он любит меня, и я знаю, что люблю его.

– Точно. Потому что ничего, кроме любви, безусловно, не имеет значения. – Бланш морщится.

– Я понимаю, что у тебя сейчас с Триппом не все гладко…

– Дело не в «гладкости», – возражает Бланш, изобразив пальцами в воздухе кавычки. – Просто брак – это гораздо больший труд, чем ты думаешь. – Затем она качает головой и кладет вилку. – Но, с другой стороны, он сексуален, а ты богата, так что, возможно, вам обоим будет легче. Возможно, в этом и есть секрет.

Гнев покидает Беа так быстро, словно кто-то переключил тумблер.

Бланш ревнует ее. Вот в чем все дело. Ревнует к деньгам, к ее успеху, а теперь еще и к мужчине. Беа и представить себе не могла, что Бланш когда-нибудь захочет чего-то, как у нее, а теперь та хочет всего. Поэтому Беа, испытав облегчение, нежно берет Бланш за руку.

– Мы можем заключить перемирие? – тихо спрашивает она. – Потому что получится очень неловко, если моя подружка невесты не будет со мной разговаривать.

Бланш фыркает, но через минуту пожимает руку Беа в ответ.

Часть III
Джейн

– 10 —

Я и не подозревала, что простыни в действительности могут пахнуть мягкостью, но простыни Эдди пахнут ею. Каждое утро, проснувшись в этой большой кровати с мягкой обивкой, я подношу простыни к носу и вдыхаю их запах, удивляясь, как же мне так чертовски повезло.

Прошло две недели с тех пор, как я более или менее переехала к Эдди. Уже две недели я наслаждаюсь мягким постельным бельем, а днем валяюсь на роскошном диване в гостиной и смотрю дурацкие реалити-шоу по огромному телевизору.

Никогда отсюда не уйду.

Я медленно вылезаю из кровати, зарывшись пальцами ног в роскошный ковер, словно созданный для этого. Спальня шикарна во всех отношениях – темное дерево, глубокий синий цвет, редкие всполохи серого. Нейтрально. По-мужски. Я догадываюсь, что это одна из комнат, где Эдди избавился от стиля Беа; раньше, держу пари, эта спальня была оформлена в таких же повторяющихся ярких оттенках, как и весь дом: цвет морской волны, шафранно-желтый, насыщенная фуксия. Но сейчас хозяин комнаты – Эдди. А теперь и я.

Когда я вхожу в кухню, Эдди уже стоит там, одетый для поездки на работу. Он улыбается мне, чашка кофе дымится в его руке.

– С добрым утром. – Он подает чашку мне.

В первое утро моего пробуждения здесь Эдди приготовил для меня черный кофе без сахара, как и в день нашего знакомства. Я смущенно призналась, что на самом деле не очень люблю черный кофе, и теперь в моем распоряжении есть дорогой вспениватель молока и всевозможные недешевые ароматизированные сиропы. Сегодня из чашки пахнет корицей, и я полной грудью вдыхаю аромат, прежде чем сделать глоток.

– Даже не знаю, как тебе в этом признаться, но я сплю с тобой только ради кофе, – говорю я, и Эдди подмигивает мне.

– Мое умение готовить отличный кофе – действительно единственная лучшая черта во мне.

– Думаю, у тебя есть и еще парочка неплохих черт, – отвечаю я. Эдди смотрит на меня, вскинув брови.

– Всего парочка?

Большим и указательным пальцами я показываю ничтожный промежуток, и смех Эдди согревает меня почти так же, как кофе. Он мне нравится, это невозможно отрицать. Дело не только в доме или деньгах, хотя я очень заинтересована в таких вещах, это уж точно. Но быть в отношениях с Эдди… хорошо. И ему нравлюсь я. Не только мой вымышленный образ, но и то настоящее, что я ему в себе открыла. Думаю, я хочу открыться ему по-настоящему еще больше, а такого желания у меня уже давно ни с кем не возникало.

Повернувшись обратно к раковине, Эдди споласкивает свою чашку и спрашивает:

– Итак, что у тебя сегодня на повестке дня?

Все последние две недели я ждала этого момента, надеясь, что Эдди поинтересуется, как прошел мой день, потому что я все еще выгуливаю этих чертовых собак. Я могу оставаться в доме Эдди, есть еду, которую он покупает, но во всем остальном мне по-прежнему приходится рассчитывать только на себя: заправлять машину, покупать одежду и все такое прочее. Формально мне еще нужно платить за квартиру.

– Собаки, – коротко отвечаю я, и Эдди смотрит на меня, чуть нахмурившись.

– Ты все еще этим занимаешься?

Теплота, которую я к нему испытывала, немного рассеивается. А чем, по его мнению, я целыми днями занимаюсь? Просто сижу и жду его возвращения? Скрывая досаду, я поднимаюсь с табурета и пожимаю плечами.

– Ну вообще-то да. Я должна зарабатывать деньги.

Эдди кривится, вытирая руки об одно из полотенец производства «Сазерн-Мэнорс», которые висят по всей кухне. На этом полотенце изображен кусочек арбуза, идеально надкушенный с одной стороны.

– Ты можешь воспользоваться моей банковской картой и приобрести все, что нужно. И я могу подключить тебя к своему расчетному счету сегодня же. К моему личному счету, а не счету «Сазерн-Мэнорс». Для подключения к тому потребуется хренова куча бумажек, но рано или поздно мы и с этим разберемся.

Эдди отворачивается, комкает полотенце и бросает его в прачечную комнату, расположенную рядом с кухней. Неужели это настолько просто для таких, как он? Эдди готов предоставить мне доступ к тысячам и тысячам долларов, как будто это пустяк, и я могу просто… взять их. Забрать все, если захочу. Возможно, так оно и есть – ему и в голову не приходит, что я способна на нечто подобное. Что любой, особенно женщина, может это сделать.

Но поскольку именно этого мне и хочется, я улыбаюсь Эдди, слегка качая головой.

– Это было бы… Это потрясающе, Эдди. Спасибо.

– Какой смысл иметь много денег, если моя девочка не может их потратить, м-м-м? – Обогнув стойку, Эдди обнимает меня за талию и прячет лицо в мои волосы. – Кроме того, – добавляет он, прежде чем отстраниться, – почему бы тебе не забрать свои вещи из прежней квартиры и не привезти их сюда? Пусть все будет официально.

Прижав руку к груди, я бросаю на него свой лучший наигранно-кокетливый взгляд.

– Эдвард Рочестер, ты просишь меня переехать к тебе?!

В очередной раз ухмыльнувшись, он пятится к двери.

– Думаю, да. Ты согласна?

– Возможно, – уклончиво отвечаю я. Ухмылка Эдди становится еще шире, прежде чем он отворачивается.

– Я оставлю свою карту в прихожей! – кричит он.

Я слышу мягкий шлепок пластика по мрамору, а затем звук открывшейся и закрывшейся двери. Я остаюсь в доме одна.

В своем доме.

Приготовив еще одну чашку кофе, я несу ее наверх, в огромную ванную комнату – на данный момент мою любимую часть дома. Почти как и все остальное здесь, ванная чересчур большая, но это не действует угнетающе. В этой комнате, конечно же, тоже чувствуется рука Беа. Если бы Эдди занимался оформлением этой ванной, я думаю, она выглядела бы более элегантной, более современной – стекло, сталь и плитка в урбанистическом стиле. Вместо этого комната отделана мрамором и медью, а на полу выложена мозаичная плитка в виде – вот неожиданность – цветка магнолии в центре. Я провожу босой ногой по одному из темно-зеленых листьев, а затем направляюсь к ванне.

В нашей квартире есть ванна, но я стала бы нежиться в ней только под кайфом. Мало того, что она узкая и покрыта черной плесенью по углам, так еще и касаться обнаженной кожей места, где Джон стоит, когда принимает душ? Одна эта мысль приводит меня в ужас. Нет, я всегда принимала самый быстрый в мире душ, съеживаясь каждый раз, когда душевая занавеска касалась меня.

Я, мать его, заслужила эту ванну.

Сидя на краю, я наклоняюсь вперед и включаю горячую воду. Держа чашку кофе в одной руке, пальцами другой пробую температуру. Теперь я буду принимать здесь ванну каждый день, до конца своей жизни. Вот так я буду проводить свои утренние часы. Больше никаких поездок из Сентер-Пойнта. Больше никакого выгула собак.

И как только закончу этим утром отмокать в ванне, я оденусь и съезжу напоследок в ту грязную маленькую квартирку, а затем забуду про нее и никогда больше не стану вспоминать.

* * *

Я беру то, что Эдди называет «разумной машиной», – внедорожник «Мерседес» – и направляюсь из тенистых анклавов[5]5
  Анклав – часть территории государства, полностью окруженная территорией другого государства.


[Закрыть] Маунтин-Брук к торговым рядам и уродливым жилым комплексам моего прежнего места обитания. Мне непривычно парковать такую красивую машину на том месте, где раньше стоял мой потрепанный «Хендай», и уж тем более подниматься по бетонным ступеням в новых кожаных босоножках. Перестук собственных каблуков кажется настолько громким, что заставляет меня вздрагивать.

Номер «234» на двери невероятным образом выглядит еще грязнее. Я достаю ключ из сумочки, но, вставив его в замок, понимаю, что дверь не заперта. Я хмурюсь, входя внутрь. Джон идиот, но он не из тех, кто ведет себя так беспечно.

И тут до меня доходит, что это я проявила беспечность и заранее, до своего визита сюда, не позвонила в церковь и не убедилась, что Джон ушел на работу и не будет делать то, что он делает сейчас, а именно – сидеть на диване, завернувшись в мой плед, и смотреть скучные утренние передачи по телевизору.

– Она вернулась! – объявляет Джон с набитым хлопьями ртом.

На мой взгляд, Джон готов есть хлопья на завтрак, обед и ужин, он обожает это дешевое, сладкое дерьмо для детей. Джон никогда не покупает фирменных наименований, лишь сплошные «Фруктовые восторги» и «Сахарные хлопья». Невнятная масса, которую он в данный момент пихает в рот, превращает молоко в мутно-серую жижу, и я, даже не пытаясь скрыть отвращения, спрашиваю:

– Разве ты не должен быть в церкви?

Джон пожимает плечами, не отрывая взгляда от телевизора.

– Выходной.

Замечательно.

Собираясь что-то добавить, Джон поворачивается и, увидев меня, слегка округляет глаза.

– Что на тебе надето?

Мне хочется съязвить насчет того, что ему следовало бы приберечь эту фразу для своих интернет-подружек, но тогда наш разговор затянется, а это последнее, что мне нужно, поэтому я просто отмахиваюсь от Джона и иду в свою комнату. Дверь открыта, хотя я отчетливо помню, как закрывала ее, и гневно поджимаю губы. Моя кровать по-прежнему застелена, и, открыв ящик комода, я нахожу все свое нижнее белье на месте, так что это, по крайней мере, хоть какое-то облегчение. Сунув руку под кровать, я достаю свою потрепанную спортивную сумку, но, расстегнув ее, останавливаюсь и оглядываюсь.

Не то чтобы я не отдавала себе отчет в том, насколько печально выглядит моя комната, – несмотря на все усилия, она всегда имела неряшливый и слегка казенный вид, напоминая тюремную камеру, – но теперь, после двух недель проживания в доме Эдди, я не вижу здесь ни одной вещи, которую хотела бы взять с собой. Я хочу оставить все это – тусклость, дешевые ткани, потертые края – в прошлом. Вообще-то я хочу даже большего.

Я хочу сжечь все это к чертовой матери.

Я выхожу из спальни с пустыми руками: без спортивной сумки, которую засунула обратно под кровать; без запасов нижнего белья, оставленного Джону для любых его извращений. Даже без маленьких безделушек и сокровищ, собранных мной в домах Торнфилд-Эстейтс.

Джон выключил телевизор и теперь сидит лицом ко мне на диване, по-прежнему прикрывая пледом поджатые колени. Он ухмыляется, вероятно, ожидая, что я попрошу отдать плед, и готовится ответить что-то дерзкое, что-то такое, чтобы заставить меня гадать, грубит он мне или нет (конечно, грубит). Этот плед он тоже может оставить себе.

– Я съезжаю, – без предисловий сообщаю я, засовывая руки в задние карманы. – Я недавно полностью оплатила аренду, так что…

– Ты не можешь просто уйти.

Злость вспыхивает в моей груди, но вслед за ней появляется что-то другое. Радость. Я никогда больше не увижу этого мудака, никогда больше не буду спать в этой угнетающей квартире или принимать тоскливый душ под редкими струями едва теплой воды. Я никогда больше не буду рыться в карманах, собирая деньги, чтобы отдать их Джону Риверсу.

– И все же я ухожу. С твоего разрешения или без него.

– Ты должна была предупредить меня за две недели, – прищурившись, возражает он, а я смеюсь, откинув голову назад.

– Ты не собственник этой квартиры, Джон. Ты просто унылый паренек, который думал, что я буду спать с тобой, если ты позволишь мне остаться здесь. И ты завысил для меня плату за аренду.

По его шее разливается блеклый румянец, нижняя губа чуть-чуть оттопыривается, и я вновь испытываю невероятное облегчение при мысли, что в последний раз общаюсь с ним. Скоро такие люди, как Джон Риверс, перестанут существовать для меня. Он и сейчас уже почти не существует.

– Мне никогда не хотелось переспать с тобой, – сердито бормочет он. – Ты меня даже не возбуждаешь.

В прежние времена меня бы эти слова ранили, даже если бы их произнес кто-то вроде Джона. Я всегда осознавала собственную неприглядность, маленький рост, невзрачность, и я остро чувствую это, когда смотрю на фотографии Беа, на ее темные, блестящие волосы, обрамляющие красивое лицо с высокими скулами и большими глазами. Ее тело выглядело невероятным образом пышным и подтянутым одновременно, в отличие от моей собственной угловатой, почти мальчишеской фигуры.

Но Эдди захотел меня – маленькую, серую, скучную. В кои-то веки я чувствую себя красивой. И всесильной. Поэтому я смотрю на Джона и усмехаюсь:

– Продолжай себя в этом убеждать, – затем поворачиваюсь и ухожу.

Я и представить не могла, что звук захлопнувшейся за спиной двери может принести такое удовольствие, и на обратном пути к машине даже рада слышать перестук своих каблуков. Мне нравится, что он такой громкий.

Пошел. Ты. Я мысленно повторяю это в такт своим шагам. Пошел. Ты. Пошел. Ты.

Все еще ухмыляясь, я подхожу к «Мерседесу», достаю ключи и нажимаю маленькую кнопку, чтобы отпереть двери. Через мгновение меня осеняет, что прямо напротив припаркован знакомый красный автомобиль, и поначалу я удивляюсь, что у кого-то из местных жителей есть такая хорошая машина. Только когда Эдди встает из кресла водителя и идет ко мне, я наконец-то спохватываюсь, что это его машина, что он… здесь. В Сентер-Пойнте. В моем дерьмовом жилом комплексе. Мне настолько не хочется сталкиваться с ним лицом к лицу, что я испытываю непреодолимое желание убежать, запрыгнуть в свою машину (его машину, напоминает мне мой гадкий мозг) и убраться отсюда к чертовой матери.

– Привет, красавица, – говорит Эдди, приближаясь и поигрывая ключами.

– Ты следил за мной?! – резко спрашиваю я, радуясь, что на мне темные очки, скрывающие выражение лица.

Я встревожена, и не только потому, что поступок Эдди кажется не свойственным его характеру, но и потому, что он здесь. Теперь он увидел это место, эту уродливую дыру, которую я пыталась скрыть от него, и не важно, что я отсюда съезжаю. При мысли, что Эдди вообще знает о ее существовании, мне сразу хочется плакать.

Вздохнув, Эдди засовывает руки в задние карманы. Ветер треплет его волосы, и он кажется пришельцем на этой стоянке, в этой жизни.

Головокружение становится все сильнее.

– Понимаю, – начинает Эдди. – Это безумие, и я не должен был этого делать.