Текст книги "Жена наверху"

Жена наверху
Рейчел Хокинс

Copyright © 2020 by Alloy Entertainment, LLC

Produced by Alloy Entertainment, LLC

© В. Коваленко, перевод на русский язык

В оформлении издания использованы материалы по лицензии @shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Посвящается маме, которая, к счастью,

совсем не похожа на матерей,

описанных в этой книге

Всегда есть две смерти: настоящая и та,

о которой людям известно.

Джин Рис, «Антуанетта»

Часть I
Джейн

– 1 —

ФЕВРАЛЬ

Погода для прогулки сегодня выдалась самая дерьмовая из всех возможных.

Дождь льет все утро, из-за чего моя поездка из Сентер-Пойнта в Маунтин-Брук превращается в сущий кошмар. Когда я выхожу из машины на подъездной дорожке Ридов, мои джинсы тут же намокают снизу, в кроссовках начинает хлюпать, и я оставляю мокрые следы на мраморном полу в фойе.

Миссис Рид, удерживающая на поводке своего пса по кличке Медведь, делает чересчур сочувствующее лицо, чтобы показать, насколько неловко ей посылать меня под дождь этим понедельничным утром. Вот что важно – выказать свое сочувствие, но все равно ждать исполнения работы.

Выгуливая собак в районе Торнфилд-Эстейтс почти целый месяц, я определенно поняла одно: самое главное – создать видимость.

Миссис Рид только с виду сочувствует. Она выглядит так, словно ей абсолютно не нравится мысль, что я должна выгуливать ее колли, Медведя, в такой холодный и ненастный день в разгаре февраля. Кажется, ей на самом деле не наплевать на меня как на личность.

На самом деле, конечно, ей плевать, и это нормально. Правда. Не то чтобы мне на нее не наплевать – тут все взаимно. Поэтому я улыбаюсь, одергивая низ своего плаща цвета хаки.

– Готова ко всему, – говорю я ей, принимая поводок Медведя.

Мы стоим в парадном вестибюле дома Ридов; слева подпирает стену огромное, обрамленное в раму зеркало, в котором отражаемся мы с миссис Рид и Медведь, который уже рвется к двери; там же – видавший виды деревянный стол, на котором красуется чаша с сухой ароматической смесью, а также пара бриллиантовых сережек-колец, небрежно брошенных сюда миссис Рид прошлым вечером, когда она вернулась после посещения какого-то благотворительного мероприятия. Я обратила внимание, что благотворительные мероприятия среди жителей этого района очень популярны, хотя мне так и не удалось понять, для чего они на самом деле собирают деньги. Приглашения, которые я замечала лежащими на журнальных столиках или прикрепленными к дверцам холодильников магнитами, содержали в себе винегрет из призывов к добродетели. Дети, избитые женщины, бездомные, обездоленные – все это различные эвфемизмы для слова «бедные». Неизвестно, что миссис Рид поддерживала прошлым вечером, но это еще одна вещь, которая меня на самом деле не волнует.

И я не позволяю себе задержать взгляд на серьгах.

Ощущая гладкий поводок Медведя в своей ладони, я слабо машу миссис Рид на прощание и выхожу на широкое переднее крыльцо. Старые кроссовки тут же слегка разъезжаются на окрашенном цементе, скользком от влаги. Услышав, как за спиной закрылась дверь, я невольно погружаюсь в мысли о том, чем займется этим утром миссис Рид, пока я буду выгуливать ее собаку. Выпьет еще чашечку кофе? Закусит «Ксанаксом»?[1]1
  «Ксанакс» – наркотик, лекарство, призванное лечить депрессии, неврозы и т. д. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть] Распланирует очередную благотворительную акцию?

Или, быть может, какой-нибудь торжественный завтрак по сбору средств для детей, не умеющих ходить на яхте.

Дождь немного стихает, но утренний холод никуда не уходит, и я жалею, что не захватила перчатки – руки выглядят ободранными и потрескавшимися, костяшки сильно покраснели. На коже между большим и указательным пальцами правой руки виднеется светло-розовый ожог – памятный подарок, полученный в последний день моей работы в кофейне «Жареное зерно» в Маунтин-Брук-Виллидж. Я напоминаю себе, что выгуливать собак – отстойное занятие, но, по крайней мере, оно не грозит получением ожогов второй степени.

Медведь натягивает поводок, желая обнюхать каждый почтовый ящик, мимо которого мы проходим; я позволяю ему тащить меня за собой, больше размышляя о домах и о районе, чем о своем подопечном. За каждым из этих элитных особняков находится покрытый густой травой двор, так что вряд ли вообще кому-то из жильцов может понадобиться выгул собак. Но слово «нужда» не подходит здешним людям. Здесь уместна лишь «прихоть».

Вот для чего все эти дома.

Миссис Рид живет вдвоем с мужем на Магнолия-Корт, в доме с восемью ванными комнатами и семью спальнями, с официальной гостиной и семейным кабинетом, с комнатой отдыха наверху и «кабинетом для джентльменов». Насколько я могу судить, каждый дом в Торнфилд-Эстейтс похож на этот. Мне удалось побывать уже в четырех таких, потому что, само собой, как только кто-то из соседей нанимает человека для выгула собак, всем остальным тут же нужно – хочется – того же. Для Ридов я выгуливаю Медведя, а теперь взяла на себя заботу и о далматинце по кличке Мэри-Бет – питомце семьи Макларенов с Примроуз-лейн. Есть еще живущие на Оуквуд Кларки со своими ши-тцу Майором и Полковником, а Трипп Ингрэм с Мейпл-уэй недавно нанял меня выгуливать лабрадора его покойной жены – Харпера.

В общем, это неплохая работенка, уж получше, чем в «Жареном зерне». Здесь люди по-настоящему смотрят мне в глаза, потому что хотят доказать себе, что не являются мудаками, раз напрямую обращаются к «помощнику» по имени. «Джейн – почти как член семьи», – вероятно, говорит миссис Рид другим дамам в загородном клубе, и все они издают жеманные звуки согласия и выпивают еще по одной «кровавой Мэри».

Мои кроссовки поскрипывают, пока я иду по тротуару, погруженная в мысли о своей квартире, о том, что потолок, наверное, снова протекает в том самом месте на кухне, где темнеет пятно, чуть более грязно-серое на фоне остального грязно-серого цвета. Это дешевая квартира не в самой ужасной части города, но порой мне кажется, что я живу в маленькой бетонной коробке и от серого цвета никуда не деться, как ни украшай комнату плакатами из «Таргета» или красивыми покрывалами, выбранными в благотворительных магазинах.

В Торнфилд-Эстейтс нет ничего грязно-серого. Трава здесь всегда зеленая, вне зависимости от времени года, и в каждом доме цветочные горшки, или наружные ящики для растений, или огромные цветущие кусты. Жалюзи ярко-желтые, темно-синие, бордовые, изумрудно-зеленые. Если где-нибудь и встречается серый цвет, то приглушенного тона и элегантный – цвет голубиного крыла, как однажды назвала его при мне миссис Рид. Даже в такой дождливый день, как сегодня, здесь постоянно кипит работа газонокосильщиков, чистильщиков ковров, по подъездным дорожкам туда-сюда снуют фургоны с персоналом для ведения домашнего хозяйства.

Медведь останавливается у бордюра, чтобы помочиться, и я свободной рукой откидываю капюшон с головы. От этого движения холодная дождевая вода стекает по моей шее; дождевик старый, шов с левой стороны порван, но я не могу заставить себя купить новый. Это расходы, без которых, кажется, можно обойтись, и иногда я задаюсь вопросом, заметил бы кто-нибудь из здешних жителей, пропади у них старый плащ. Слишком большой риск, напоминаю я себе, но все равно трачу целых две минуты на фантазии о том, как иду по этому району в чем-то элегантном и красивом, в чем-то, способном укрыть меня от холодных струй дождя. В чем-то вроде куртки от «Берберри», которую миссис Кларк повесила у двери на прошлой неделе.

Даже не думай об этом.

Вместо этого я вспоминаю о бриллиантовых сережках миссис Рид: если бы обе пропали, пожалуй, это выглядело бы подозрительно, но одна?.. Одна могла бы запросто упасть со стола и быть втоптанной в ковер в загородном клубе. Или заваляться где-нибудь в кармане.

Медведь останавливается, чтобы обнюхать очередной почтовый ящик, но я тащу его дальше, направляясь к своему любимому дому. Он находится в конце тупиковой улицы и расположен дальше от дороги, чем другие здания. Кажется, это один из немногих домов, вокруг которых не снуют люди; двор такой же зеленый, как и другие лужайки по соседству, но менее ухоженный, а красивые фиолетовые кусты, цветущие перед домом, разрослись слишком сильно, заслоняя собой окна на первом этаже. Это самый большой и высокий дом в округе: два просторных крыла тянутся по обе стороны от основного строения, два дуба стремятся ввысь на лужайке перед входом. Здание явно старше, чем другие дома по соседству, и, вероятно, оно первое, возведенное здесь. Однообразие фасадов в Торнфилд-Эстейтс приводит к тому, что в итоге все дома сливаются воедино. Мне это нравится – лучше уж одна сплошная красота, чем унылая монотонность моей части города, – но есть что-то такое в этом доме, одиноко стоящем в конце глухого тупика, что каждый раз притягивает к нему.

Я выхожу с тротуара на середину дороги, чтобы получше все рассмотреть. В этой части района всегда так тихо, что мне даже не приходит в голову, что стоять посреди дороги не самое безопасное занятие.

Я слышу звук мотора раньше, чем замечаю машину, но даже тогда не двигаюсь с места. Позже я буду вспоминать этот момент и гадать, было ли это предчувствием, не получилось ли так, что все события в моей жизни вели меня к этому самому месту, к этому самому дому.

К нему.

– 2 —

Почти все автомобили в Торнфилд-Эстейтс одинаковы и являются какой-то моделью роскошного внедорожника. Это практически аналоги домов на колесах – невероятно дорогие и чрезмерно большие. В последнее время я редко обращаю на них внимание, просто машинально отмечаю, что по улицам регулярно проезжают танки цвета шампанского или ночного неба.

Но машина, вылетевшая по подъездной дорожке моего любимого дома, не внедорожник. Это спортивная машина старой модели, с рычащим мотором, цвета алого карамельного яблока, яркая, как кровоточащая рана на фоне пасмурного дня.

Медведь лает, пританцовывая на задних лапах, и я пытаюсь убраться с дороги, но пальцы запутываются в поводке, а бампер машины стремительно приближается.

Асфальт скользкий от дождя, и, возможно, именно это меня и спасает: отступая, я поскальзываюсь и падаю, ударившись о землю так сильно, что клацнули зубы. Капюшон накрывает лицо, так что я не вижу ничего, кроме брезента цвета хаки, но слышу визг тормозов, а затем слабый скрежет металла. Медведь лает, лает и лает, нервно прыгая, а кожаный поводок впивается в запястье, заставляя меня морщиться от боли.

– Господи Иисусе! – раздается мужской голос, и я наконец решаюсь отбросить капюшон с лица.

Задняя часть этого великолепного автомобиля теперь упирается в один из причудливых уличных фонарей, расположенных вдоль дороги. Скорость была невысокой, но машина такая легкая, что металл смялся, как бумага, и у меня внезапно пересыхает во рту, а сердце тяжело бьется в груди.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Такая машина стоит больше, чем многие люди зарабатывают за год. При работе в кофейне мне потребовалась бы целая вечность, чтобы накопить хотя бы на первый взнос за что-то подобное, а теперь машина серьезно испорчена, потому что я глазела на дом этого парня, стоя посреди улицы.

Я наконец заставляю себя взглянуть на мужчину, который вышел из машины и теперь стоит, закинув руку на водительскую дверь. Он не похож на других мужчин, которые встречаются в Торнфилд-Эстейтс: те носят рубашки поло и брюки цвета хаки и даже самые молодые и подтянутые из них обладают какой-то мягкостью форм – безвольные подбородки, животы, нависающие над дорогими кожаными ремнями. В этом же человеке нет ничего безвольного или обвисшего. Он одет в джинсы и ботинки, с виду потрепанные, но я-то знаю, что они недешевые. Вся одежда на нем выглядит дорого, даже помятая белая рубашка на пуговицах.

– Вы в порядке? – спрашивает он, делая шаг ко мне. Несмотря на дождь, на мужчине надеты очки-авиаторы, и я вижу в них свое отражение – бледный овал лица на фоне темно-зеленого капюшона.

А когда он снимает очки и небрежно вешает их, зацепив дужкой за воротник рубашки, я вижу, какие пронзительно-синие у него глаза. Три морщинки появляются на его переносице; на меня давно никто не смотрел с такой искренней заботой, и это кажется мне привлекательней хорошей одежды, великолепной машины, идеального телосложения.

Я киваю ему, поднимаясь и дергая за поводок Медведя, чтобы подтянуть поближе.

– В порядке, – отвечаю я. – Мне не следовало стоять на дороге.

Уголок его рта приподнимается, и на щеке появляется ямочка.

– Мне не следовало срываться с подъездной дорожки, как адской летучей мыши.

Он наклоняется и коротким движением почесывает Медведя между ушей. Пес ластится к его руке, высунув язык.

– Полагаю, вы и есть тот самый новый помощник по выгулу собак, о котором все вокруг говорят, – произносит мужчина.

Я откашливаюсь, щеки внезапно вспыхивают.

– Да, – отвечаю я. Мужчина в ожидании смотрит на меня. – Джейн, – выпаливаю я. – Ну… Меня зовут Джейн.

– Джейн, – повторяет он. – В последнее время здесь не часто встретишь девушек по имени Джейн.

Я не спешу рассказывать, что это даже не мое настоящее имя, а имя мертвой девушки из моей прошлой жизни. Мое настоящее имя звучит не менее скучно, но встречается еще чаще, чем Джейн.

– Я Эдди. – Мужчина протягивает мне руку, и я пожимаю ее, горько отмечая, какая влажная, должно быть, у меня ладонь, да еще и чуть пониже большого пальца перепачканная грязью с дороги.

– Мне тоже в последнее время встречается не так уж много мужчин по имени Эдди, – отвечаю я, и он смеется. От этого глубокого, согревающего смеха у меня бегут мурашки по спине.

Возможно, именно поэтому в ответ на приглашение Эдди зайти к нему на чашечку кофе я соглашаюсь.

– 3 —

Вблизи дом еще более впечатляющий, чем с улицы. Входная дверь изгибается аркой высоко над нами – отличительная черта всех здешних домов, огромные двери. У Ридов двери в ванную не ниже двух с половиной метров в высоту, что придает даже самым маленьким комнатам величественный и важный вид.

Эдди пропускает нас с Медведем внутрь, и пес тут же отряхивается, разбрызгивая капли воды по мраморному полу.

– Медведь! – восклицаю я и одергиваю его за ошейник, но Эдди только пожимает плечами.

– Полы ведь высохнут быстрее тебя, а, здоровяк? – Одарив пса очередным поглаживанием, он жестом приглашает меня следовать за собой по коридору.

По правую руку стоит тяжелый стол – еще больше мрамора, больше кованого железа – с замысловатой цветочной композицией на нем, и, проходя мимо, я провожу пальцем по лепесткам ближайшего цветка. Они прохладные и шелковистые, чуть влажные на ощупь, значит, цветы настоящие. Мне становится любопытно, неужели Эдди – или его жена, давайте будем реалистами, – обновляет букет каждый день?

Коридор ведет в просторную гостиную с высокими потолками. Я ожидаю увидеть интерьер как у Ридов, весь в нейтральных оттенках, но мебель здесь подобрана яркая и удобная: пара диванов цвета темной клюквы, три кресла с откидными спинками и ярким рисунком – узор на всех разный, но все вместе смотрится отлично. На светлых деревянных полах несколько ковров, тоже пестрых. Два высоких торшера отбрасывают на пол лужицы теплого золотистого света, а камин обрамлен встроенными книжными полками.

– У вас есть книги, – говорю я, а Эдди останавливается и поворачивается ко мне, засунув руки в карманы и приподняв брови.

Кивком я указываю на полки, забитые книгами в твердом переплете.

– Просто… во многих домах есть такие полки, но обычно на них нет книг.

У Ридов на встроенных полках стоит несколько фотографий в рамках, какие-то вычурные вазы, в остальном они просто пустуют. Кларки предпочитают фарфоровые тарелки на маленьких подставках с причудливой серебряной чашей.

Эдди все смотрит на меня, и я не могу понять выражение его лица.

– Вы наблюдательны, – произносит он наконец.

Я не уверена, комплимент ли это, и внезапно начинаю жалеть, что вообще заговорила. Внимание переключается на стену с окнами, выходящими на задний двор. Как и передняя лужайка, он выглядит немного более неряшливым, чем дворы по соседству: трава здесь выше, кусты не подстрижены, но это смотрится красивее, чем типовые газоны. Двор примыкает к лесу, высокие деревья тянутся к серому небу.

– Мы купили землю за этим участком, чтобы не приходилось любоваться задней стеной чужого дома, – поясняет Эдди, проследив за направлением моего взгляда. Он все еще держит ключи от машины, и они позвякивают в его руке. Как по мне, это нервное бренчание не вяжется с остальным его образом.

Я думаю о том, что Эдди только что сказал – мы. Огорчаться тут глупо. Конечно, у такого мужчины есть жена. В Торнфилд-Эстейтс нет одиноких мужчин, кроме Триппа Ингрэма, да и тот вдовец. В таких местах холостяки не живут.

– Красиво, – говорю я Эдди. – Уединенно.

Одиноко, в то же время думаю я, но оставляю эти мысли при себе.

Прочистив горло, Эдди отворачивается от окна и идет на кухню. Я следую за ним, волоча за собой Медведя, вода с моего плаща капает на пол.

Размерами кухня не уступает другим помещениям в этом доме: огромный холодильник из нержавеющей стали, кухонный островок из темного гранита и красивые шкафчики кремового цвета. Кажется, все блестит, даже сам хозяин, остановившийся перед кофейной машиной, чтобы заправить в нее капсулу.

– Какой кофе предпочитаете? – интересуется он, стоя ко мне спиной, и я присаживаюсь на краешек табурета, не выпуская из руки поводок Медведя.

– Черный, – отвечаю я. По правде говоря, не очень люблю черный кофе, но в любом кафе он всегда самый дешевый, так что это уже привычка.

– Вижу, вы крепкий орешек.

Эдди посылает мне улыбку через плечо, блеснув голубыми глазами. Щеки у меня вновь вспыхивают. Женат, напоминаю я себе, но, когда Эдди протягивает мне чашку кофе, бросаю взгляд на его руки. Тонкие пальцы, ухоженные, с темными волосками возле костяшек.

И никакого кольца.

– Что ж, расскажите мне о себе, Джейн – помощник по выгулу собак. – Эдди отворачивается, чтобы сделать кофе и себе. – Вы из Бирмингема?

– Нет. – Я дую на поверхность своего напитка. – Я родилась в Аризоне и до прошлого года жила в основном на Западе.

Правда, но относительная: мой любимый способ рассказывать о своем прошлом новым знакомым.

Забрав свою кружку с подставки кофейной машины, Эдди поворачивается ко мне и опирается спиной о кухонную тумбу.

– Как же вы здесь оказались?

– Мне хотелось чего-то нового, а здесь живет мой школьный друг, который предложил свободную комнату.

В плетении лжи есть своя хитрость – нужно добавлять к ней правду, хотя бы частичку. Это зацепит людей, а также подкрепит остальную ложь.

Мне хотелось чего-то нового. Это правда, ведь я убегала от чего-то старого.

Школьный друг. Парень, с которым я познакомилась в детском доме после того, как моя последняя история с приемной семьей закончилась плохо.

Кивнув, Эдди делает глоток кофе. Я борюсь с желанием поерзать на стуле, спросить, какого черта он привел меня в свой дом, чтобы поболтать, где его жена, почему он не на работе или куда там он так спешил этим утром. Но Эдди, кажется, нравится просто сидеть со мной на кухне, пить кофе и разглядывать меня, словно он разгадывает какую-то загадку. Я не могу избавиться от ощущения, что сегодня утром разбила голову на дороге и попала в какую-то альтернативную вселенную, где богатые красивые мужчины, похоже, интересуются мной.

– А вы? – спрашиваю я. – Вы родом из Бирмингема?

– Моя жена была оттуда.

Была. Я удерживаю в уме это слово, это напряжение.

– Она, э-э… Она выросла здесь, хотела вернуться, – продолжает Эдди, и его пальцы барабанят по кружке – то же движение, которое я заметила ранее на улице.

Затем он ставит ее на стол и, скрестив руки на груди, прислоняется к кухонному гарнитуру.

– Вы проживаете в Маунтин-Брук? – спрашивает Эдди. Я вскидываю брови, вызывая этим у него смех. – Вас пугают мои вопросы? Похоже на допрос с пристрастием?

Возможно, кому-то так бы и показалось, но мне приятно, что другой человек настолько интересуется мной – не фальшиво и притворно, как миссис Рид, а искренне, по-настоящему. К тому же я предпочла бы сидеть здесь, болтая и попивая кофе в его великолепной кухне, чем выгуливать Медведя под дождем.

Мои пальцы скользят по жилке на мраморе.

– Ваши вопросы почти не пугают, – отвечаю я. – Разве что на один балл по десятибалльной шкале.

– Один балл – это еще не страшно. – Эдди снова улыбается, вызывая щекотку вдоль моего позвоночника. Я улыбаюсь в ответ, слегка расслабившись. – И, кстати, нет, я не проживаю в Маунтин-Брук. Квартира моего друга находится в Сентер-Пойнте.

Сентер-Пойнт – это уродливый маленький городок в двадцати милях отсюда, когда-то входивший в пригород Бирмингема, а теперь превратившийся в пристанище магазинчиков и забегаловок быстрого питания. В нем еще остались приличные кварталы, но в целом он кажется другой планетой по сравнению с Торнфилд-Эстейтс, и это отчетливо видно по выражению лица Эдди.

– Черт, – произносит он, выпрямляясь. – Это довольно далеко отсюда.

Это так, и моя паршивая машина, думаю, в таких поездках долго не протянет, но все окупается возможностью оставить позади уродливое окружение и наслаждаться этим местом с его ухоженными газонами и кирпичными домами. Конечно, было бы разумнее найти работу в Сентер-Пойнте, как сделал Джон, но, едва переехав, я сразу же начала искать способы сбежать оттуда.

Так что я не возражала против долгих поездок.

– В Сентер-Пойнте не так уж легко найти работу, – говорю я.

Очередная полуправда. Мне предлагали работу: кассиром в «Доллар Дженерал» или в «Уинн-Дикси», уборщицей в спортзале «Сила без жира!», в помещении которого когда-то располагался видеопрокат, – но это была не та работа, которую я хотела. Это не приблизило бы меня к мечте стать другим человеком.

– А мой друг через знакомых помог мне устроиться в местную кофейню «Жареное зерно», и там я встретила миссис Рид. Ну, точнее, сначала я встретила Медведя.

При звуке своего имени собака завиляла хвостом, постукивая им по основанию моего стула, в качестве напоминания, что мне, вероятно, пора уходить, но Эдди продолжает смотреть на меня, и я, похоже, не могу перестать говорить.

– Он был привязан снаружи, и я принесла ему воды. По-видимому, я стала первой, на кого он не зарычал с тех пор, как миссис Рид взяла его, и она поинтересовалась, выгуливала ли я когда-нибудь собак, и вот…

– И вот вы здесь, – пожав плечом, заканчивает за меня Эдди. Движение элегантное, несмотря на его помятую одежду, и мне нравится, что на его губах играет нечто среднее между улыбкой и ухмылкой.

– Да, – соглашаюсь я, и на мгновение он удерживает мой взгляд. Глаза у него лазурные, но окаймленные краснотой, щетина темнеет на фоне бледной кожи.

Дом выглядит ухоженным и чистым, но некоторое ощущение пустоты в нем – и пустоты в глазах Эдди – напоминает мне о Триппе Ингрэме. Я ненавижу выгуливать его собаку, потому что приходится заходить в этот душный дом затворника, где время словно встало на паузу в ту секунду, как умерла жена владельца. И тут я вспоминаю, что жена Триппа умерла не одна: всего полгода назад она вместе с лучшей подругой погибла в результате происшествия с лодкой. В памяти не отложилось имя подруги, потому что, честно говоря, меня не очень интересовали старые сплетни, но теперь я жалею, что не знаю его.

Была. Он сказал «была».

– Но я оторвал вас от работы, едва не задавив на дороге, а потом вывел на болтовню, – говорит Эдди, и я улыбаюсь, поигрывая кружкой в руках.

– Мне нравится болтать. Хотя можно было обойтись и без угрозы для жизни.

Он вновь смеется, и внезапно мне не хочется никуда уходить, я бы с удовольствием осталась здесь и беседовала с Эдди весь остаток дня.

– Еще чашечку? – предлагает он, и я отодвигаю кружку, хотя выпила всего половину.

– Нет, пожалуй, мне пора. Медведя нужно хорошенько выгулять.

Эдди ставит свою кружку в маленькую раковину рядом с кофеваркой. Наверное, такие есть во всех домах, потому что, не дай бог, богатым людям придется сделать лишние три шага, чтобы воспользоваться основной раковиной.

– Сколько собак вы выгуливаете в этом районе? – спрашивает он, когда я соскальзываю с табурета и тянусь за поводком Медведя.

– В данное время четырех, – отвечаю я. – То есть пятерых, ведь у Кларков их две. Получается пять собак, четыре семьи.

– Не могли бы вы втиснуть в свое расписание и шестую?

Я замираю, а Медведь встает на ноги и потягивается.

– У вас есть собака? – спрашиваю я.

Эдди снова улыбается, на этот раз шире, и мое сердце совершает кульбит в груди.

– Как раз собираюсь завести.

– 4 —

– С каких это пор у Эдди Рочестера есть собака?

Миссис Кларк – Эмили, как она попросила себя называть, – улыбается. Она всегда улыбается, наверное, чтобы показать свои идеальные виниры, которые, должно быть, обошлись в целое состояние. Эмили стройная, как миссис Рид, и такая же богатая, но вместо очаровательных свитеров она всегда носит дорогую спортивную одежду. Я не уверена, что Эмили действительно ходит в спортзал, но она все время делает вид, будто ждет начала занятий йогой. Сейчас в ее руках кофейный термос с монограммой, где ярко-розовым шрифтом на цветочном фоне выведена буква «Э», и я замечаю, что даже с улыбкой взгляд Эмили остается жестким. Жизнь в приемных семьях научила меня больше смотреть людям в глаза, чем слушать речи. Рты хорошо лгут, но глаза выдают правду.

– Он завел ее совсем недавно, – отвечаю я. – Кажется, на прошлой неделе.

Я точно знаю, что это произошло на прошлой неделе, потому что Эдди сдержал свое слово – он приобрел щенка ирландского сеттера, Адель, на следующий день после нашего знакомства. После этого я начала выгуливать ее и, видимо, попалась на глаза Эмили, потому что этим утром она начала разговор с вопроса: «Чью это собаку ты вчера выгуливала?»

Эмили вздыхает и качает головой, уперев кулак в узкое бедро. Солнечный свет играет на ее кольцах, отбрасывая множество маленьких радуг на белые кухонные шкафчики; у Эмили много таких колец, так много, что все сразу и не поносишь.

Так много, что Эмили не заметила, как одно из них, с большим рубином, две недели назад пропало.

– Может быть, это утешит его, – говорит Эмили и наклоняется чуть ближе ко мне, словно делится секретом. – Его жена умерла, – произносит она почти шепотом. На слове «умерла» ее голос становится практически неслышным, словно стоит сказать это громче – и смерть тут же постучится в двери или что-то в этом роде. – Или, по крайней мере, мы так думаем. Никто не видел ее уже полгода, так что с ней точно что-то произошло.

– Я слышала об этом, – небрежно отвечаю я, будто сама прошлым вечером по возвращении домой не искала в Интернете информацию о Бланш Ингрэм, не сидела в темноте своей спальни, читая строки: «Также пропала и предположительно мертва Беа Рочестер, основатель торговой империи “Сазерн-Мэнорс”».

И будто потом я не искала в сети мужа Беа Рочестер. Эдварда. Эдди.

Радость, расцветающая в груди по мере чтения статьи, была темной и уродливой, той, что не должна была у меня возникать, но я все равно не могла заставить себя сопереживать утрате. Он свободен, она мертва, и теперь у меня есть повод видеться с ним каждую неделю. Повод бывать в этом великолепном доме, в этом великолепном районе.

– Это так грустно, – растягивая слова, продолжает Эмили, очевидно, решив выложить мне все.

Ее глаза блестят. Сплетни здесь валюта, и она явно собирается расщедриться.

– Беа и Бланш были вот так. – Скрестив указательный и средний пальцы, Эмили демонстрирует их мне. – Они были лучшими подругами. С самых, как говорится, пеленок.

Я киваю, как будто знаю, каково это – иметь лучшую подругу или сохранять отношения с кем-то с пеленок.

– У Эдди и Беа был дом на озере Смит, и Бланш с Триппом часто ездили туда с ними. Но мальчики отсутствовали, когда все случилось.

Мальчики. Словно речь идет о семиклассниках, а не о мужчинах за тридцать.

– Я даже не знаю, почему они взяли лодку, ведь Беа не очень любила такое развлечение. Вот Эдди оно нравилось, но, держу пари, он больше никогда не сядет в лодку.

Эмили снова смотрит на меня, ее темные глаза слегка прищурены, и я понимаю, что она хочет от меня что-то услышать или увидеть на моем лице шок или даже нарастающее любопытство. Не очень-то весело распускать сплетни, если на лице собеседника читается скука, вот почему я сохраняю равнодушный вид, проявляя не больше интереса, чем если бы мы говорили о погоде. Приятно наблюдать, как она пытается добиться от меня реакции.

– Все это звучит ужасно, – выдаю я.

Понизив голос, Эмили наклоняется еще ближе:

– Никто до сих пор толком не знает, что произошло. Лодку обнаружили посреди озера, дрейфующей. Вещи Бланш и Беа по-прежнему лежали в доме. Полиция считает, что они, должно быть, слишком много выпили и решили взять лодку, но потом упали за борт. Или одна упала, а другая пыталась помочь ей. – Еще одно покачивание головой. – Это очень, очень грустно.

– Точно, – соглашаюсь я.

На этот раз притворяться равнодушной немного сложнее. Есть что-то в этом мысленном образе: лодка на темной воде, одна женщина тщетно пытается забраться на борт, другая наклоняется, чтобы помочь ей, но тоже падает… Это никак не отражается на моем лице, и потому улыбка моей собеседницы теперь больше похожа на гримасу. Эмили как-то механически пожимает плечами, сообщая:

– Что ж, это известие огорчило всех нас, правда. Большой удар для всей округи. Трипп сейчас в таких растрепанных чувствах, но, я думаю, ты и сама это знаешь.

И снова я ничего не говорю. Растрепанные чувства – наименее подходящее определение для того, что происходит с Триппом. Как раз на днях он спросил, не смогу ли я упаковать для него вещи его жены, раз уж он сам не может заставить себя это сделать. Я собиралась отказаться, потому что считала гребаным кошмаром задерживаться в этом доме еще на какое-то время, но Трипп предложил заплатить мне вдвое больше, поэтому я взяла паузу, чтобы обдумать его предложение.

Я просто смотрю на Эмили с вежливым выражением на лице. Наконец она вздыхает и говорит:

– В любом случае, если Эдди завел собаку, возможно, это признак того, что он пытается жить дальше. Похоже, он оправился от горя быстрее Триппа, но Эдди и не зависел от Беа так, как Трипп от Бланш. Клянусь, тот парень не мог и в туалет сходить без разрешения Бланш. Эдди с Беа так себя не вел, но, бог свидетель, ее смерть его подкосила.

Темные волосы Эмили скользят по лопаткам, когда она поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня.

– Он был без ума от нее. Мы все.

Я сглатываю горечь, вспоминая фотографию Беа Рочестер, увиденную мной на ноутбуке. Она была ослепительно красива, но и Эдди – привлекательный мужчина, гораздо красивее большинства здешних мужей, так что неудивительно, что они составляли прекрасную пару.