Текст книги "Когда придет дождь"

Глава 3

Просыпаюсь. Вокруг темно и тихо. Где я? Который час? Вопросы без ответов. Потом медленно возвращаются обрывки памяти.

Меня зовут Карл Адамс.

Мне пятнадцать лет.

У меня умер брат.

Последняя мысль грохочет в голове. Роб мертв. Мертв! Умом я понимаю: это огромное горе, но в душе никакого отклика, его смерть для меня – только слова. Всего-навсего слова.

Я помню, как засыпал в этой комнате, слушая его дыхание, его голос. Сейчас не слышу ничего. Тишина снаружи. Даже телик не орет. Только капает вода из подтекающего крана. Звук совсем слабый, но в доме так тихо, что я отчетливо слышу шлепанье капель. Плип, плип, плип. Как шаги секундной стрелки на часах.

Верх спального мешка намок от слюней. Со мной во сне такое бывает. Я отодвигаюсь, сажусь и тыльной стороной ладони вытираю рот. Голова болит, а в горле пересохло. Не без труда вылезаю из спального мешка и бреду в коридор. Там по-прежнему горит свет. Иду в ванную, откуда слышится звук падающих капель.

Капает из крана холодной воды умывальника. Я открываю кран на полную, наклоняюсь, набираю в ладони воды и брызгаю в лицо.

Крик парня. Потом – девушки. Вода у меня на лице, в глазах и ушах. Бешено колотится сердце. Я совсем близко от них. Настолько близко, что вижу их руки и ноги, молотящие по воде. У парня от напряжения стиснуты зубы. Лицо девушки искажено ужасом.

Я отскакиваю от раковины и впотьмах ищу полотенце. Рука натыкается на шнурок выключателя. Дергаю за него, вспыхивает свет. Хватаю с пола полотенце, лихорадочно вытираюсь, после чего осматриваюсь. Я один. Ванная комната невелика: раковина, унитаз. Напротив за пластиковой занавеской собственно ванна с душем. Между плитками чернеет плесень. На потолке – она же. Сердце все еще колотится.

Я был на озере. Был там, когда мой брат утонул.

Я стараюсь глубоко дышать, втягивая холодный, влажный воздух, в надежде успокоиться.

Вода вовсю хлещет из крана. Струя ударяется в раковину, уходит вниз и булькает в канализационной трубе. Я не хочу, чтобы вода попадала мне на лицо и в глаза, но горло пересохло до невозможности. Закручиваю кран, превращая поток в струйку. Снова наклоняюсь, осторожно просовываю голову так, чтобы ловить воду ртом.

Вода холодная и чистая. Я гоняю ее во рту: между зубами, между деснами, по внутренней поверхности впалых щек, после чего выплевываю. Снова набираю полный рот воды и теперь проглатываю. Затем еще. Однако прохлада и свежесть почему-то не приходят. Я отчаянно хочу пить. Но чем больше пью, тем сильнее жажда. Я делаю струю побольше и глотаю, глотаю, глотаю воду. Вода выливается изо рта, брызги летят на щеки и подбородок.

«Си».

Кто-то произносит мое имя. Не выкрикивает. Звук абсолютно не похож на громкий плеск воды. Но имя прозвучало совсем рядом. Я выпрямляюсь, закрываю кран и оглядываюсь. Никого. Поочередно засовываю конец полотенца в каждое ухо, чтобы вытереть попавшую воду.

Такое ощущение, будто… нет, невозможно. Но слышал же я его голос вчера, когда засыпал. «Когда засыпал» – это важно. Если медленно проваливаешься в сон, границы реальности и грез стираются. Ты еще и бодрствуешь, но наполовину уже спишь. Однако сейчас я не сплю. Холодная вода прогнала дремоту.

Кто-то затеял со мной дурацкую игру.

Я подхожу к ванне и отдергиваю занавеску. Пусто. Во всей комнате пусто. Но кто-то здесь был… Я кого-то слышал.

Выхожу в коридор. Останавливаюсь. Прислушиваюсь. Тихо. Где-то вдали воет сирена. Звук быстро гаснет, исчезает. Я иду в мамину комнату.

Осторожно захожу внутрь. Здесь не так темно, как в моей. Шторы не задернуты, и желтый уличный фонарь освещает узор обоев. Кровать пуста. На полу по-прежнему валяется мамина одежда и грязные тарелки.

Я знаю: мамы здесь нет, но на всякий случай окликаю ее. Никакого ответа.

Поворачиваюсь и возвращаюсь к себе. В нашу с Робом комнату с пробитой дверью. От мысли о ней меня слегка мутит. Что, если там кто-то прячется, поджидает меня? Но свет из коридора подсказывает: никого. Только два матраса с измятыми спальными мешками.

Зажигаю свет – обыкновенную лампочку, свисающую с потолка. Свет кажется нестерпимо ярким, а комната – меньше и угрюмее, чем прежде. Смотрю на часы. Десять минут четвертого. Должно быть, раннее утро. Иду к окну, раздвигаю шторы. Наши дома на ярус выше улицы с закрытыми магазинами, автостоянкой, освещенной уличными фонарями, и полосой травы, за которой начинаются другие ярусы домов. И ни души. Я ставлю локти на подоконник, упираю подбородок в ладони и смотрю на пустую улицу. Вроде не делаю ничего особенного, но все же становится спокойней. Похоже, я не раз вот так смотрел из окна.

Постояв немного, открываю верхнюю фрамугу окна. В металлической рукоятке проделаны отверстия. Просунув шпенек в одно из них, фиксирую рукоятку. Еще темно. Из приоткрытого окна струится свежий воздух и негромкие звуки спящего городишки. Они сливаются в общий, неразличимый фон.

Больше мне не заснуть. Как говорят, ни в одном глазу.

Я разглядываю пол и разбросанные вещи: футболки, носки, трусы. Границы нет, а потому неизвестно, какие шмотки мои, а какие – брата. Правильнее сказать, какие принадлежали ему. И еще не разберешь, где тут чистое и где грязное. Скорее всего, чистого вообще нет.

Тут же пустые коробки из-под еды, банки из-под кока-колы и конфетные обертки. Своеобразный суп. Я решаю упорядочить хаос. Носки складываю в одну кучу, футболки – в другую. Банки выстраиваю в ряд, как солдатиков. Зачем я это делаю? Наверное, чтобы хоть чем-то себя занять. Вскоре на полу проступают участки, застеленные ковром. Не знаю, какого цвета он был раньше. Сейчас ковер в основном серый с коричневыми пятнышками.

Настоящий мусор я складываю в старый полиэтиленовый пакет: целлофановые обертки, бумажки, куски жевательной резинки, которые удалось отколупнуть. И вот уже половина пространства между матрасами очищена. Я поднимаю клочок бумажки. Похоже, журнальная картинка, порванная. Мне уже попадались ее клочки, и я все сложил в мешок. Присмотревшись, понимаю: это не обрывки журнальной страницы. Бумага толще и с одной стороны белая. Да это же разорванная фотография! Переворачиваю клочок и вижу половину рта, подбородок и тень в верхней части шеи.

Лезу в мешок, выуживаю еще пару кусочков. Раскладываю их на полу, двигаю, пытаюсь совместить. Два совпадают. Теперь, кроме рта, появился глаз и половина носа. Лицо девушки. Где-то я ее уже видел…

Ищу другие куски снимка. Вытряхиваю все из мешка, но ни одного не нахожу. Оставляю мусор валяться грудой и бросаюсь на поиски обрывков фотографии. Каждую тряпку осматриваю, выворачиваю наизнанку, трясу. И новые обрывки обнаруживаются, словно трофеи. Часть загадки, которую мне нужно разгадать. Вот еще два обрывка. Серебряная цепочка на шее, верх футболки. В правом ухе девушки – две маленькие сережки; одна над другой. Не хватает левой стороны. Продолжаю поиски.

Обрывки разбросаны по всей комнате. Мне удается найти почти все. Не хватает двух, но они, я так думаю, были крайними частями. Обойдусь и без них. Достаточно скоро я складываю все куски, собрав пазл. Награда – лицо девушки, очень красивой. Длинные темные волосы с пробором посередине. Пряди закинуты за уши. Кожа гладкая; в отличие от моей – никаких прыщей. И потрясающие глаза. Темно-карие. От света лампочки они словно оживают. От них невозможно оторваться. Девушка надула губки и растянула щеки, глядя в объектив. Думаю, снимок она делала сама, держа аппарат на вытянутой руке.

На фото есть и надпись, в самом низу. Часть ее пришлась на отсутствующий обрывок, поэтому я вижу лишь: «Целую. Н…»

Целую.

Снимок находился в нашей общей с Робом комнате. Так кого она целовала?

Оглядываю комнату. Думаю о том, что мне известно о моей жизни. Вспоминаю, как вернулся сюда вчера. Кухню, где мама залпом пила пиво, а оно булькало у нее в горле. Потом возвращаюсь к собранному снимку и снова смотрю в глаза девушки. Очень хочется, чтобы слово «целую» адресовалось мне.

Но это невозможно. При нашей последней встрече девушка со снимка на меня накричала.

Я видел ее в машине «скорой помощи».

Глава 4

Девушка на фотографии. Девушка в машине «скорой помощи». Я должен узнать, кто она. Мне нужно с ней поговорить. Мама бы подсказала, но мамы в комнате нет. Оставляю собранный из кусков снимок на полу и выхожу на лестницу. Успеваю спуститься на одну ступеньку, как снова слышу звук капающего крана.

Плип, плип, плип.

Я ведь плотно его закрутил. Наверное, прокладка стерлась, или как называется эта штука?

Поворачиваюсь и иду в ванную. Так и есть: опять кран холодной воды в раковине. Заворачиваю его, насколько хватает сил. Почему-то у меня дрожат плечи. По спине бегают мурашки. В коридоре хлопает дверь. У меня замирает сердце. Осторожно выбираюсь в коридор. Это моя дверь. Дверь моей комнаты.

Сердце снова колотится. Гулко. Учащенно. На шее дрожит жилка. Пульс. Глубоко дышу, пытаясь успокоиться, затем на цыпочках подхожу к двери, берусь за ручку и медленно, осторожно ее поворачиваю. Открываю дверь, заглядываю в комнату, вхожу и не без тревоги проверяю пространство между дверью и стеной. Разумеется, в комнате пусто. Единственное отличие: снимка, собранного по кусочкам, на ковре больше нет. Точнее, нет на одном месте. Обрывки вновь разбросаны по комнате. Несколько штук валяются на моем спальном мешке, примерно столько же – на мешке Роба. Такое ощущение, что кто-то поднял их и подбросил к потолку. Странно.

Подхожу к окну, высовываю руку. Ни дуновения. Закрываю фрамугу и снова подбираю обрывки фотографии. Будь у нас прозрачный скотч, их можно было бы склеить. Собрав кусочки, иду вниз, на поиски мамы и липкой ленты.

В гостиной горит свет. Мама лежит на диване. Звук хлопнувшей двери ее не разбудил. Отключилась. Рука с покалеченным пальцем свисает с дивана, указывая на пустую банку, уроненную мамой. Мама крепко спит.

Зрелище спящей матери пробуждает во мне очередное воспоминание.

– Отец сделал вот так.

Лезвие ножа Роба впивается мне в кожу, в ложбинку, отделяющую верхнюю фалангу мизинца. У брата холодные, жесткие глаза. Одно неосторожное слово, и он оттяпает мне часть пальца.

– Хорошо, я тебе верю.

– Но отец все проделал очень быстро. Прижал ее руку, взмахнул ножом и…

Я вздрагиваю, вспоминая, как Роб прижал мою руку. Меня снова передергивает от мысли, что маме пришлось пережить ужас на самом деле. Такое с годами не забывается. Воспоминания, впитавшиеся в стены, ядовиты, как воздух. Неудивительно, что мама поливает их пивом.

Останавливаюсь в дверях, совершенно не представляя, чем займусь теперь. Мне не хочется шебаршиться в гостиной, разыскивая ленту-скотч. Не хочется мешать маме спать.

На телевизоре стоят семейные фотографии. Я на цыпочках прохожу мимо мамы и внимательно рассматриваю снимки. Три портрета в картонных рамках. На каждом – двое мальчишек. Краткий фоторассказ о том, как мы с братом росли. Три моментальных снимка. Три этапа жизни. Малыши, маленькие мальчики, подростки.

Помести нас в толпу из тысячи и даже миллиона человек, вы бы сразу заметили, что мы – братья. Одинаковые неопрятные волосы, одинаковые щелочки серо-синих глаз, чуть косящих с внешней стороны, одинаковые скулы. Братья, но не близнецы. Роб старше. Это заметно на каждом снимке. Он дерзок и самонадеян, чего не скажешь обо мне. Его голова слегка запрокинута, и в аппарат он смотрит сверху вниз. Совсем немного, но достаточно, чтобы заявить: «Да, я – Роб. И что дальше?» Я же на всех снимках смотрю не в объектив, а чуть в сторону.

Вспоминаю о зажатых в ладони обрывках фотографии той девушки. Если добавить ее к нашим снимкам, с кем бы она встала рядом? С Робом? Со мной? Посередине? Или впереди? Какое положение подошло бы ей лучше всего?

За мной храпит мама. Поворачиваюсь к ней. Она меняет позу, ложится на спину, но вскоре снова открывает рот и оглашает гостиную храпом, от которого дрожат стекла в окнах.

Она крепко спит. У меня никакого намека на сон. Мне не хочется стоять и слушать ее храп, но и подниматься к себе желания не имею. Хватит с меня капающих кранов, хлопающих дверей и пугающего присутствия тех, кого здесь нет и быть не может.

Обрывки фотографии запихиваю в карман джинсов и иду к входной двери. В прихожей сдергиваю с крючка куртку. Это моя или его? Неважно. Надеваю куртку. Потом, словно что-то припомнив, беру вторую, возвращаюсь на цыпочках в гостиную и накрываю маму. Потихоньку выхожу обратно в прихожую, осторожно отодвигаю задвижку и открываю дверь.

Во двор опять принесли цветы. Выйдя из дому, я тут же натыкаюсь на них. Они стоят на коврике, мешая проходу. Несу их в прихожую и оставляю там. Выхожу, плотно закрыв за собой дверь.

Это море цветов… Должно быть, Роба любили. Иначе зачем тащить цветы? Должно быть, его любили. Или же цветы несут маме… проявление сочувствия к женщине, потерявшей сына? Я по-прежнему не чувствую горечи утраты. Мысли крутятся вокруг дырок в двери, следов кулака Роба. Я вспоминаю его холодный взгляд, лезвие ножа, впившееся в мой палец. Или вся его злоба и ненависть ограничивались стенами нашего дома, предназначаясь нам с мамой?

Я миную двор, сворачиваю в бетонный проход, останавливаюсь, смотрю вниз. На гаражи и другие такие же домишки. Вокруг меня тихий, спокойный, желто-оранжевый мир. Воздух слегка пахнет шоколадом. Наверняка сегодня кондитерская фабрика работает в ночную смену. Задираю голову к небу. За пятнами света от уличных фонарей пытаюсь увидеть звезды, но не нахожу ни одной.

Вот и лестница. На несколько секунд я замираю, потом стремительно несусь вниз, перепрыгивая через ступеньки. Не закончив спуск, наклоняюсь в сторону и хватаюсь за бетонную стенку. Подпрыгиваю и перемахиваю через стену. Полет недолгий, всего два метра. Я приземляюсь не на ноги, а шмякаюсь на колени. Ладони шумно ударяются об асфальт. Несколько секунд сижу скрюченный, проверяя, не покалечился ли. Встаю, болит левая лодыжка и левое колено. Должно быть, ногу подвернул.

Оглядываюсь в надежде, что моего позорного приземления никто не видел. Похоже, обошлось без зрителей. Вытираю ладони о брючины. Джинсы не вчера куплены, но после моих рук они становятся еще грязнее. Бррр!

Смотрю на лестницу. Как же у Роба так ловко получалось? Вновь возникает картина из прошлого.

Он перемахивает через стенку, приземляется с кошачьей легкостью и принимается пританцовывать вокруг девушки.

– Привет, Нейша, – произносит он. – Как дела?

Затем берет ее за руку и тянет к себе. Она смеется. Длинные волосы мелькают в воздухе, а они с Робом кружатся по автостоянке, подчиняясь музыке, что звучит у них внутри. Музыку, под которую они танцуют, я не слышу.

Нейша.

Девушку зовут Нейша.

Заворачиваю за угол и иду на автостоянку. Возможно, она пробудит во мне новые воспоминания. Они никуда не делись. По-прежнему живут внутри меня. Врач мне говорил: «Это похоже на ящики в столе или в комоде, которые тебе не открыть. Ты дергаешь все сильнее, а они не подчиняются. Не надо дергать. Через какое-то время они сами отопрутся». Врач оказался прав. Дома я совершенно не помнил имя девушки. И вдруг оно всплыло в памяти.

Местность вокруг меня выглядит незнакомой, но я решил немного прогуляться и вернуться тем же путем.

Впереди что-то вроде луга, поросшего травой. Место отдыха. Освещена только дорожка, проложенная через луг. Трава, что попадает в круги света, ярко блестит. Чуть в стороне зелень уже темная. Из сумрака, словно призраки, возникают столбики ворот. Детская игровая площадка, окруженная невысокой металлической изгородью. Сейчас там пусто. Воздух густой. Влажный, но не настолько, чтобы заклубиться туманом. Однако и сухим его не назовешь. Я догадываюсь, почему не видно звезд. Небо накрыто низкими густыми облаками.

Поднимаю воротник куртки, прячу руки в карманы и сутулю плечи, стараясь защититься от холодного и влажного воздуха. Дохожу до края луга. Дорожка не кончается, но дальше бежит между металлическими заборами садиков на задворках домов. Фонарей нет. Я не вижу собственных ступней, но продолжаю идти, доверяя ногам. Они обязательно меня куда-то приведут, и там будет светлее. Не может же путь вести в никуда.

Довольно скоро дорожка выводит меня в район небольших аккуратных квадратных бунгало. У дверей пандусы. Рядом цветочные клумбы. Этот кусочек города кажется искусственным, будто его собрали из конструктора «Лего» или похожего набора.

Квартал бунгало упирается в центральную улицу. Я вспоминаю: вчера мы проезжали его на такси. В три тридцать утра он выглядит совершенно иначе. У половины магазинов глаза витрин закрыты металлическими ставнями, а снизу еще и заперты на замок. Урны переполнены обертками, бутылками, рекламными листовками и старыми газетами. К кроссовке прилипает комок мокрой бумаги. Я отбрасываю его и замечаю валяющуюся поблизости газету.

Местную, с моей фотографией на первой странице.

Они взяли снимок, где Роб смотрит сверху вниз, я чуть отворачиваюсь от объектива. Рядом фото Нейши, но другое, из школьного альбома. Волосы аккуратно зачесаны. Никаких сережек. Белая рубашка, галстук бордового цвета и кардиган.

Я сажусь на корточки и читаю статью, держа газету под светом фонаря.

«Полиция считает смерть местного семнадцатилетнего подростка Роберта Адамса несчастным случаем. Роберт погиб во вторник, утонул в озере кингслейского Империал-парка. Это произошло днем, примерно в половине пятого. Полицейские водолазы, прибывшие на место трагедии, извлекли из воды тело подростка. Медики „скорой помощи“ констатировали смерть.

Насколько известно, несчастный случай произошел во время купания в озере, где Роберт плавал с младшим братом, пятнадцатилетним Карлом, и их приятельницей Нейшей Гупта, шестнадцати лет. Подростки купались как раз в то время, когда на Кингслей обрушилась чудовищная буря и погодные условия резко ухудшились.

Вот что сказал Дейв Энтони, инспектор полиции Кингслея: „Предварительное расследование показывает, что Роберт стал жертвой несчастного случая. На озере есть опасное место, огороженное предупреждающими знаками. Однако местная молодежь часто купается там, пренебрегая опасностью. Скорее всего, Роб заплыл туда, но не смог выбраться, что и привело к его смерти. Когда двое других купальщиков придут в себя, мы рассчитываем узнать от них все подробности. Мы скорбим вместе с родными и друзьями Роба Адамса“.

Как нам стало известно, вскоре будет произведена аутопсия тела Роба. Патологоанатом обещал представить отчет о результатах вскрытия.

На момент подготовки статьи мать Роберта – тридцати четырехлетняя Керри Адамс – была настолько шокирована трагедией, что мы не решились тревожить ее расспросами».

Я читаю статью еще раз, медленнее, вчитываясь в каждое слово. При первом беглом прочтении от меня ускользнуло много подробностей. Я и без газетчиков знаю, что брат утонул в озере. Теперь вижу, сколько всего пропустил. В статье указано не только имя Нейши, но и фамилия – Гупта. Ей шестнадцать лет. На озере случилась буря. Полиция хочет меня расспросить. Медики должны произвести (а может, уже произвели) вскрытие тела Роба. Журналисты пытались говорить с мамой.

Я стараюсь переварить прочитанное. Почему-то мой разум усиленно цепляется за слово «вскрытие». Они что же, располосуют тело Роба? Мне не хочется об этом думать, но мысль прочно застряла в голове. Я вспоминаю черный мешок и молнию, которую застегивают, закрывая его лицо и голову. Они разрежут его, заглянут внутрь. Я снова смотрю на фото, и мне никак не связать одно с другим. Парень-школьник: дерзкий, нагловатый – и… тело, распластанное на хирургическом столе. Чушь какая-то.

Капля падает в самую середину снимка. Я поднимаю голову, и ее сестра ударяет мне по лицу, рядом с правым глазом. Легкая, холодная дождинка. Несколько капель барабанят по снимку. Начинается дождь.

Дождь беспрестанно колотит по поверхности воды, поднимая тончайшие брызги. Кажется, все озеро кипит. Я больше не вижу берега, не вижу ничего и никого. Дождь вгоняет меня в озеро, а озеро тянет на дно. Роб и Нейша исчезли. Я их не вижу и не слышу. Работаю руками и ногами, верчу головой во все стороны, пытаясь разглядеть и расслышать хоть что-то сквозь сплошную стену дождя. С каждым вдохом я глотаю воду. Она проникает в горло. Я ее выплевываю, снова вдыхаю, и вода вновь заполняет рот.

Не хочу под дождь. Не хочу мокнуть. Меня охватывает страх. В горле застрял комок. Бешено колотится сердце, прошибает пот. Ноги трясутся. Прочь отсюда. Надо где-то спрятаться.

Я сворачиваю газету, запихиваю внутрь куртки и пускаюсь бежать. Дождь усиливается. Впереди кто-то ныряет под навес магазина. Кому-то, как и мне, в этот час не спится. Я почти домчал. Это магазин уцененных товаров. Над двойными дверями широкий навес. Меня вдруг охватывают сомнения: хочу ли оказаться на узком пятачке рядом с совершенно незнакомым человеком?

Опять картина из памяти… Вода, заливающая глаза, нос и рот. Она стремится пролиться в горло… Скорее туда, где сухо.

Вбегаю под навес. Там пусто. Должно быть, любитель ночных прогулок зашел в магазин, однако внутри темно. Магазин закрыт. Меня пробирает дрожь. Что-то здесь не так. У меня промокло лицо, волосы и руки. От холодного дождя начинаю зябнуть.

Я смотрю на проезжую часть улицы. Дождь хлещет как из ведра. Капли пляшут на асфальте. Я закрываю глаза и вспоминаю, сам не зная как, что раньше любил этот звук. Мне нравилось, когда дождь барабанил в окно, а я в сухости и тепле слушал его звуки. Но сейчас песня дождя больше похожа на вой сирен. Дождь воет у меня в голове и торопливыми пальцами тянется к моему животу. С волос на щеку стекает крупная капля.

«Ну и идиот же ты, Си».

Голос где-то поблизости. Он угрожает. Он рядом со мной, шепчет на ухо. Я открываю глаза, оглядываюсь. Кто говорил? Кто здесь?

Я один. Передо мной пустая улица, сзади – темное здание магазина. Я снова вздрагиваю. Мне страшно. Испугаешься тут, когда слышишь и видишь то, чего нет. Дождь и не думает слабеть, но я решаю выйти и бежать домой, несмотря на стихию. Здесь недалеко.

Поднимаю воротник, выскакиваю из-под навеса и мчусь по тротуару. Дождевая вода превращается в ручейки, которые торопятся к сточным канавам. Вода попала мне за шиворот, растекается по плечам. Ноги шлепают по тротуару. Я бегу по лужам. За спиной слышатся шаги. Я оборачиваюсь, но никого нет. Центральная улица принадлежит сейчас мне. Мне и дождю. Должно быть, я слышу звуки собственных шагов. Точнее, их эхо, отраженное от стен домов.

Вода хлещет в лицо, ударяет по макушке и струйками стекает вниз. Она кажется живым существом, обитающим между моим телом и одеждой. Что-то ползет по коже. Я громко вскрикиваю.

Ярчайшая вспышка света озаряет всю центральную улицу. Так светло не всегда бывает даже днем. Вспышка гаснет, а через пару секунд слышатся глухие раскаты грома.

Я добираюсь до квартала бунгало, заворачиваю за угол, поскальзываюсь и падаю на траву. Шлепаюсь неуклюже, задев колено, поврежденное при прыжке с лестницы. Успеваю выругаться и выбросить вперед руки. На них и приземляюсь, но проезжаю еще немного по глине, пока не зарываюсь в нее лицом. Из всех запахов остаются только ароматы глины и дождя, молотящего меня по затылку. Мелькает мысль: «Это повторяется. Я снова тону».

Поворачиваю голову и вижу лицо Роба: белое, безжизненное, перепачканное в озерном иле. И неумолимо ползущий бегунок, что закрывает мешок.

Поднимаюсь на ноги. Конечно же, его здесь нет. Здесь вообще никого, кроме меня. Других идиотов, вылезших ночью погулять под дождем, нет. До моего дома всего пять минут. Но дождь теперь хлещет вдвое сильнее. От грома у меня вот-вот лопнут уши. Небеса трещат, выворачиваясь наизнанку.

Я ныряю под крыльцо ближайшего бунгало, прислоняюсь к двери, выкрашенной в голубой цвет. Хочу вытереть лицо, но у меня перепачканы ладони. Вытираю их о джинсы и лезу в карманы куртки – не найдется ли матерчатого или бумажного носового платка. Карманы глубокие. Пальцы нашаривают смятый платок. Им уже попользовались. Интересно, чьи сопли: его или мои? Так ли это важно? Насколько возможно, вытираю ладони и снова засовываю их в карманы. Помимо платка, я нашел еще кое-что.

Вытаскиваю пачку сигарет и зажигалку.

Двое парней на озере. Пьют и курят. Смеются, греясь на солнышке. Я и Роб.

Дрожащими руками достаю сигарету. Зажигалка пляшет, и мне не сразу удается прикурить. Втягиваю в себя дым. Он заполняет мое горло, как до этого заполняла вода. Снова трудно дышать. Я задыхаюсь, кашляю, наклоняюсь и сплевываю, пытаясь продышаться. Не распрямляясь, бросаю сигарету и втаптываю ее в землю. «Двое парней на озере», – с невеселой усмешкой думаю я. Один из них курит, но это не я.

Значит, сигареты Роба. Его и куртка.

Я снова лезу в карманы и на этот раз вытаскиваю мобильник. Дешевая штучка с сенсорным экраном. Разворачиваю мобильник, нажимаю нижнюю кнопку. Экран оживает.

Я чувствую себя виноватым, а от чувства вины мне не по себе. В мобильниках хранятся имена, номера, сообщения, картинки. Там хранятся жизни их владельцев.

Пролистываю адресную книжку. Номеров мало, едва ли дюжина наберется. Один из них – Нейши Гупта.

Перехожу в раздел сообщений: «Входящие», «Отправленные». Как водится, самые последние сообщения – в верхней части экрана.

Сообщение, отправленное на номер Нейши в 13.29: «Ты там будешь? 3.30».

Ее ответ, пришедший в 13.32: «Я уже говорила, что буду. Забыл?»

Отрываюсь от освещенного прямоугольника, поднимаю голову. Вокруг темный и мокрый мир. Когда глаза привыкают к темноте, за пеленой дождя замечаю бледную фигуру. От крыльца до нее метров пятнадцать или двадцать. Напрягаю зрение, чтобы получше рассмотреть, но фигура исчезает.

«Он знает, что я добрался до его телефона», – думаю я…

Что за чушь? Он же мертв. Роб мертв.

Экран переходит в режим ожидания. Теперь в нем слабо отражается моя физиономия. Нажатием другой кнопки возвращаю его к жизни и лезу в меню.

Галерея. Первый снимок – копия бумажного, чьи обрывки лежат у меня в кармане. Нейша, надув губки, смотрит в аппарат. На экране ее изображение выглядит более живым и реальным. Я смотрю на нее, и у меня замирает сердце. Она красивая. Сексуальная. Но теперь у меня нет ни малейших сомнений: это фото Роб снимал на свой мобильник и она смотрела в его телефон. Смотрела на Роба.

Нейша Гупта, девушка Роба.

Веду пальцем по экрану, вытаскивая следующий снимок. На нем не только ее лицо. Снято в спальне, но не в нашей. Нейша в трусиках и лифчике сидит на кровати, наклонившись в сторону объектива. Одна лямка сползла с плеча. Нейша больше не надувает губки, но и не улыбается. У нее растерянное лицо, словно она не знает, что делать дальше. Но я смотрю не на лицо.

Потными пальцами перелистываю дальше. На третьем снимке Нейша улыбается. Не широко, уголками рта. В глазах испуг. Ее левая щека краснее правой. Я почему-то вспоминаю, как вчера мама ударила меня в такси. Глаза Нейши смотрят с мольбой. О чем она просит? Снимок делался не для меня. Я чувствую себя негодяем, влезшим в чужую жизнь, но продолжаю смотреть. Не могу оторваться. Мои глаза наслаждаются плавными линиями ее тела, теплым медовым оттенком ее кожи. Роб сфотографировал ее с медальоном в виде сердечка на серебряной цепочке. Сердечко застыло между голых грудей.

«Отдай мне твой медальон, и я уйду».

Голос Роба врывается в память. Обрывок еще одного воспоминания. С чем оно связано? Он говорил не с Нейшей. Тогда с кем?

Позади слышится шум. Я быстро выключаю мобильник и запихиваю его в куртку. В окне бунгало вспыхивает свет. Только этого не хватало!

Дождь ослабевает. Я поднимаю воротник куртки и убегаю. Недавно просмотренные снимки обжигают чувством вины. Меня выносит на луг, и только там я останавливаюсь, думаю о зажегшемся свете, смотрю на ряды аккуратных бунгало, построенных по краям луга. Эта картина пробуждает новое воспоминание.

Темный дом. Я стою позади Роба. Слышу собачий лай. Он сменяется визгом, собака замолкает. Роб уже в первой комнате… Я вхожу и замечаю на полу между нами что-то неподвижное, похожее на собаку.

– В чем дело, Уинстон? – слышится дребезжащий старушечий голос.

– Роб, сваливаем отсюда. Немедленно! – шепчу я.

И тогда вспыхивает свет.

Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Я стою в середине луга. Справа – детская площадка. Слева – уродливая конструкция из параллельных металлических прутьев. В ней не спрячешься ни от дождя, ни от ветра.

В оцепенении взбираюсь на эту конструкцию и усаживаюсь на ее прутья. Естественно, они совершенно мокрые, отчего мои джинсы намокают еще сильнее. Дождь теперь мягко шелестит, но я его не слышу. Слышу отчаянный визг собаки, звенящую тишину и голос старухи. Она умоляет Роба, потом обрушивает на него проклятия. А еще я слышу свой голос, переполненный паническим страхом.

Меня мутит. Кирпичная стена в голове, пустота… они были лучше прорывающихся воспоминаний. Может, потому я все и забыл? Скорее всего, это и стало причиной потери памяти. Правду лучше всего забывать.

Я не чувствую, как дрожат прутья. Не слышу никаких звуков, кроме дождя, однако понимаю, я снова не один. Кто-то совсем рядом. Я ощущаю его и вздрагиваю, думая о тени, нырнувшей под навес, и о бледной фигуре на улице.

Заставляю себя обернуться и посмотреть сквозь металлические прутья. И подскакиваю. На меня смотрит его лицо. Глаза уставились на меня. Губы шевелятся.

«Ну и идиот же ты, Си».

Стоит мне моргнуть, и он исчезает.

Черт бы подрал это место. Нужно выбираться отсюда. Возвращаться домой. Я схожу с ума. У меня едет крыша.

Спрыгиваю, бреду дальше, потом бегу, озираясь по сторонам. Добираюсь до бетонной лестницы, поднимаюсь к проходу. В другом кармане нащупываю связку ключей. Вернувшись в дом, быстро иду наверх. Я не проверяю комнату, а сразу вхожу, бросаю куртку на пол, стаскиваю с себя мокрую одежду, хватаю из кипы сухую футболку и вытираю ею волосы. Потом падаю на матрас. Я лежу на правом боку, лицом к стене, чтобы не видеть спального мешка Роба, и плотно закрываю глаза.

На этот раз, засыпая, я не слышу его дыхания. Не слышу голоса, требующего пожелать ему спокойной ночи. Но потом у меня в мозгу что-то щелкает, и, прежде чем отрубиться, я шепчу: «Спокойной ночи, Роб». Это последнее, что я слышу, – звук собственного голоса… и стук капель из подтекающего крана в ванной.