Текст книги "Единственная"

IV.

Я инстинктивно толкнул штурвал от себя, чтобы бросить самолет в пике и прижать незваного гостя к потолку кабины.

– Не пугайтесь! – сказала она. – Я ваш друг!(Она рассмеялясь.) Уж кого-кого, а меня как раз и не стоит бояться!

Я немного расслабился.

– Кто…? – начала Лесли, в упор глядя на незнакомку.

Та была одета в джинсы и клетчатую куртку, смуглая, черные волосы рассыпаны по плечам, глаза черны как смоль.

– Меня зовут Пай, – сказала она, – для вас я – то же, что вы – для тех ребят из Кармела. – Она пожала плечами и поправилась. – В несколько тысяч раз.

Я сбросил газ, и в кабине стало потише.

– Как вы…? – начал я. – Что вы здесь делаете?

– Мне показалось, что у вас могут быть проблемы, – сказала она. – Я пришла помочь.

– Что значит в несколько тысяч раз? – спросила Лесли. – Вы из будущего?

Пай кивнула и придвинулась к нам, чтобы было лучше слышно. «Я – это вы оба. Я не из будущего, а из…» Она пропела какую-то удивительную двойную ноту: «…из альтернативного настоящего».

Мне хотелось выяснить, как она могла быть сразу нами обоими, что такое альтернативное настоящее, но больше всего мне хотелось знать, что же происходит?

– Где мы? – спросил я. – Ты знаешь, отчего мы погибли?

Она улыбнулась и покачала головой. «Погибли? А с чего вы это взяли?»

– Не знаю, – сказал я. – Мы уже было зашли на посадку в Лос-Анджелесе, но тут что-то бабахнуло, и город исчез. Цивилизация в долю секунды испарилась, мы летаем над океаном, не существующим на Земле, а когда приземляемся, привидениями бродим в нашем прошлом, там нас, кроме нас самих, никто не видит, по нам ездят тележки, а мы проходим сквозь стены… (Я пожал плечами.) Если этого не считать, то и вправду непонятно, с чего я взял, что мы умерли.

Она рассмеялась. «Успокойтесь, вы живы».

Мы с Лесли переглянулись и действительно почувствовали облегчение.

– Тогда где мы? – спросила Лесли. – Что с нами произошло?

– Это нельзя назвать местом, скорее это точка бесконечной перспективы, сказала Пай. – А произошло это, скорее всего, по вине электроники. Она осмотрела панель приборов. Золотая вспышка была? Интересно. Чтобы оказаться здесь, у вас был всего один шанс на триллион. – Она очаровывала нас, мы чувствовали себя с ней, как дома.

– То есть у нас всего один шанс на триллион вернуться? – спросил я. – У нас завтра встреча в Лос-Анджелесе. Мы успеем вернуться вовремя?

– Вовремя? – она повернулась к Лесли. – Ты голодна?

– Нет.

Затем ко мне. «Хочется пить?»

– Нет.

– Кака вы думаете, почему нет?

– Волнение, – предположил я, – Стресс.

– Страх! – сказала Лесли.

– Вы напуганы? – спросила Пай.

Лесли чуть-чуть подумала и ответила с улыбкой: «Уже нет. Я бы так не сказала. Не очень-то я люблю внезапные перемены».

Она повернулась ко мне. «И много топлива израсходовали?»

Стрелка стояла не шелохнувшись.

– Ни капли! – воскликнул я, внезапно догадавшись. – Ворчун не расходует топлива, а нам не хочется ни есть, ни пить потому, что голод и жажда появляются со временем, а здесь времени нет.

Пай кивнула.

– Скорость тоже зависит от времени, – сказала Лесли. – Но мы движемся.

– Вы уверены? – Пай, вопросительно изогнув свои черные брови, повернулась ко мне.

– Не смотри так на меня, – сказал я. – Мы движемся только в нашем воображении? Только в…

Пай ободряюще улыбнулась, мол, теплее-теплее, словно мы играли в угадайку.

– …в осознании мира?

Она радостно улыбнулась. «Верно! Временем вы называете ваше движение к осознанию мира. Любое событие, которое может произойти в пространстве-времени происходит сейчас, сразу, все – одновременно. Нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее, хотя, чтобы общаться, мы говорим на пространственно-временном языке».

– Это как… – она умолкла, подыскивая сравнение, – …как в арифметике. Как только ее поймешь, становится ясно, что все задачки уже решены. Кубический корень из 6 известен, но нам потребуется то, что мы называем временем, несколько секунд, чтобы узнать, каким он всегда был и остается.

«Кубический корень 8 равен 2, – подумал я, – а 1 равен 1. Кубический корень 6? Где-то 1,8?» И, конечно же, пока я прикидывал в уме, я понял, что ответ ждал меня задолго до того, как я задался этим вопросом.

– Любое событие? – переспросила Лесли. – Все, что только возможно, уже случилось? Так будущего нет?

Моя практичная Лесли вышла из себя. «Так зачем же мы вообще живем, перенося все испытания в этом… в этом выдуманном времени, если все уже свершилось? Зачем все это?»

– Дело не в том, что все уже произошло, а в том, что у нас неограниченный выбор, – сказала Пай. – Сделанный нами выбор приводит нас к новым испытаниям, а преодоление их помогает нам осознать, что мы вовсе не те беспомощные жалкие существа, которыми сами себе иногда кажемся. Мы – безграничные выражения жизни, зеркала, отражающие дух.

– А где все это происходит? – спросил я. – Может, на небе есть огромный склад, где на полках хранятся приключения и испытания на любой вкус?

– Склада нет. И места такого нет, хотя вы можете представить себе это в виде пространства. Как вы думаете, где это может быть?

Не зная ответа я лишь покачал головой и повернулся к Лесли. Она тоже покачала головой.

Пай переспросила театральным голосом: «Так где?» Глядя нам в глаза, она показала рукой вниз.

Там внизу, под водой, на дне океана пересекались бесчисленные дороги. – Эти узоры? – воскликнула Лесли. – Под водой? А-а! Это наш неограничен ный выбор. Эти узоры показывают дороги, которые мы выбираем! И те повороты, которые мы могли бы в своей жизни сделать, и уже сделали в…

– …параллельных жизнях? – закончил я за нее, догадавшись, какой рисунок складывается из всей этой мозаики. – Альтернативные судьбы!

Мы изумленно уставились на бескрайние узоры, раскинувшиеся под нами.

– Набирая высоту, – продолжил я в приливе проницательности, – мы видим перспективу! Мы видим все возможные варианты выбора и его последствия. Но чем ниже мы летим, тем больше мы теряем понимание этой перспективы. А когда мы приземляемся, мы теряем из виду все остальные возможности выбора. Мы фокусируемся на деталях этого дня, часа или минуты и забываем обо всех других возможных судьбах.

– Какую чудную метафору вы придумали, чтобы понять, кто же вы такие на самом деле, – сказала Пай, – узоры на бескрайнем дне океана. Вам приходится летать на своем гидросамолете и садиться то там, то здесь, чтобы повидаться с самим собой из альтернативной жизни. Но это лишь один из возможных творческих подходов, и он работает.

– Так выходит, что это море под нами, – спросил я, – вовсе и не море? И этих узоров там на самом деле нет?

– В пространстве-времени на самом деле вообще ничего нет, – сказала она. – Эти узоры – всего лишь придуманное вами наглядное пособие. Так вам легче понять одновременность жизни. Это сравнение с полетом потому, что ты любишь летать. Когда вы приземляетесь, ваш гидросамолет плывет над какой-то частью картины, вы становитесь наблюдателями, призраками входите в ваши альтернативные миры. Вы можите научиться чему-нибудь у живущих там других аспектов нашего "я", даже не считая реальностью их жизненное окружение. А когда вы узнаете то, чему вам надо было научиться, вы вспомните свой гидросамолет, прибавите обороты двигателя, подниметесь в воздух и снова обретете перспективу.

– Мы сами создали эту… картину? – спросила Лесли.

– В пространстве-времени столько же метафор, представляющих жизнь, сколько интересующих вас занятий, – ответила Пай. – Если вы бы увлекались фотографией, возможно, вы бы представили себе огромный фотообъектив. Мы видим четко только то, что находится в фокусе, остальное размыто. Мы фокусируемся на одной жизни и думаем, что кроме нее ничего больше нет. И все остальные стороны нас самих, наши размытые тени, мы считаем снами, желаниями, «чем-бы-я-мог-стать», но они точно так же реальны, как и мы. Мы сами наводим фокус.

– Может быть, поэтому нас так зачаровывает физика? – спросил я. – Квантовая механика с ее безвременьем? Ничто не возможно, но все реально? Нет ни прошлых, ни будущих жизней, сфокусируйся на одну точку, поверь в то, что она движется – и вот, мы выдумали время? Чувствуя себя участником события, начинаешь думать, что это единственная жизнь? Это так, Пай?

– Очень похоже, – сказала она.

– Тогда мы можем полететь вперед, – предположила Лесли, – над той дорогой, – где мы покинули Ричарда и Лесли, приземлиться чуть дальше и посмотреть, остались ли они вместе, спасли ли годы, потерянные нами!

– А вы уже знаете, – сказала наша гостья из другого мира.

– Мы не знаем! – воскликнул я. – Нас утащили оттуда… Пай улыбнулась. «У них тоже есть выбор. Одна чась их существа напугана и пытается убежать от будущего, связанного взаимными привязанностями. Другая часть желает стать просто друзьями, еще одна – стать любовниками, чуждыми друг другу духовно, еще одна – жениться и развестись, и последняя – слиться духовно, жениться и вечно любить друг друга».

– Выходит, что мы здесь вроде туристов! – подытожил я. – Не мы создали этот пейзаж, но мы выбираем ту часть картины, которую мы хотим разглядеть поближе.

– Хорошо сказано, – согласилась Пай.

– О'кей, – сказал я. – Ну, а если, предположим, мы прилетим в ту часть картины судеб, где моя мать должна встретить моего отца. Но мы им помешаем, они не встретятся. Как же тогда я мог родиться на свет?

– Нет, Ричи, – сказала Лесли, – это не помешает тебе родиться. Ты родился в той части картины, где они смогли встретиться, и ничто этого изменить не может!

– Так нет ничего предопределенного? – спросил я. – Разве каждому из нас не назначена своя судьба?

– Судьба, конечно, есть, – сказала Пай, – но она вовсе не тащит тебя силком туда, куда ты не хочешь идти. Вы сами делаете выбор. Судьба зависит только от вас.

– Пай, а если мы захотим домой, – начал я, – как нам вернуться?

Она улыбнулась.

«Вернуться домой очень просто. Вы создали эту картину си лой своего воображения, но путь домой – это путь духа. Любовь укажет вам дорогу… – она внезапно замолчала. – Простите меня, я что-то увлеклась поучениями. Вы хотите вернуться прямо сейчас?»

– Да, пожалуйста.

– Нет! – воскликнула Лесли. Она говорила с Пай, но при этом взяла меня за руку, словно просила выслушать ее до конца. – Если я правильно поняла, те двое, какими мы были на пути в Лос-Анджелес, остановились во времени, и мы можем вернуться к ним, как только захотим.

– Конечно, можем, – сказал я. – Но тут опять бабахнет, и мы снова угодим сюда.

– Нет, – сказала Пай. – Когда вы вернетесь, мелкие обстоятельства изменятся, и назад вам уже не попасть. Так вы хотите домой?

– Нет, – повторила Лесли. – Я хочу здесь многое узнать, Ричард. Я хочу понять! У нас был лишь один шанс на триллион, и он нам выпал, мы должны остаться!

– Пай, – спросил я, – а если мы останемся, можем мы погибнуть, даже если здесь мы – привидения?

– Если таков будет ваш выбор, – ответила она.

– Наш выбор? – Эти слова мне показались зловещими. – Я люблю безопасные приключения. Полет в полную неизвестность – вовсе не забавное приключение, это просто безумие. А вдруг мы станем пленниками этой воображаемой картины судеб и потеряем наш собственный мир? Вдруг нас что-нибудь разлучит и мы с Лесли никогда здесь друг друга не найдем? Воображение может заманить нас в ловушку. – Мне это не нравилось, и я повернулся к своей жене. – Я думаю, нам лучше вернуться, дорогая.

– Ну, Ричи, неужели ты действительно хочешь упустить такой случай? Разве не об этом ты всегда мечтал – параллельные миры, альтернативное будущее! Только подумай, сколько нового мы можем здесь узнать! Давай немножко рискнем.

Я вздохнул. На пути к истине моя Лесли в прошлом не раз глядела в лицо опасности. Конечно, она хочет остаться. Теперь она позвала в дорогу скитальца, живущего в глубине моей души.

– Ну ладно, малыш, – сказал я в конце концов.

В воздухе сильно запахло опасностью. Я почувствовал себя пилотом-новичком, осваивающим воздушную акробатику без ремня безопасности.

– Пай, кстати, а сколько здесь живет разных аспектов нашей души?

– спросил я.

Она рассмеялась и посмотрела вниз на бесконечный узор: «А сколько ты можешь себе представить? Им нет числа».

– Так вся эта картина о нас? – пораженно спросила Лесли. – Куда бы мы ни посмотрели, куда бы ни полетели – эти узоры показывают выбор, сделанный нами?

Пай кивнула.

«Мы еще не начали путешествия, – подумал я, – а уже столкнулись с чем-то невероятным».

– А как же другие, Пай? Сколько же жизней может быть во Вселенной?

Она озадаченно посмотрела на меня, словно не поняла моего вопроса. «Сколько жизней во Вселенной, Ричард? – переспросила она. – Одна-единственная».

V.

– Карты здесь точно нет? – спросил я.

Пай улыбнулась. «Карты нет».

"Полет на самолете – это прежде всего правильно проложенный курс,

– подумал я. – И вот, в этом бескрайнем мире, в котором мы только что очутились, нет карты, а компас не работает".

– Здесь путь вам укажет интуиция, – сказала Пай. – Один из уровней вашего сознания уже знает все, что нужно. Найдите в себе этот уровень, попросите указать вам путь и поверьте в то, что вас ведут именно туда, куда вам надо попасть. Попробуйте.

Я выровнял наш гидросамолет на высоте около ста метров и перешел на крейсерскую скорость. Зачем забираться выше, если можно приземлиться где угодно.

Мы летели над бесконечными узорами, таившимися под водой.

– Замысловатый узор, правда? – спросил я.

– Это похоже на ковер, – ответила Пай. – Все просто, когда перебираешь нитки. Но когда начинаешь ткать большой ковер, все кажется немножко запутанным.

– А ты скучаешь по своим прошлым "я"? – спросил я нашего наставника. – Ты скучаешь по нам?

Она улыбнулась.

– Зачем же мне скучать, если мы никогда не расстаемся? Я не живу в пространстве-времени. Я всегда с вами.

– Но Пай, – возразил я, – у тебя все же есть тело. Может быть, оно и отличается от нашего, но оно имеет определенные размеры и похоже на…

– Нет. У меня нет тела. Вы чувствуете, что я здесь, и вы хотите воспринимать меня в виде человека. Но выбор других форм восприятия очень широк, вы могли бы воспользоваться любой – каждая из них может пригодиться, но ни одна из них не истинна.

Лесли повернулась и взглянула на нее.

– А какую более высокую форму восприятия мы могли бы выбрать?

Я тоже повернулся и увидел бело-голубую сверкающую звезду, словно в кабине вспыхнул дуговой электрический разряд.

Мы отпрянули. Я зажмурился, но даже сквозь закрытые веки этот бушующий свет был невыносим. Затем он погас. Пай тронула нас, и мы снова обрели способность видеть.

– Простите меня, – сказала Пай. – Я сделала это, не подумав. Вы не можете видеть меня такой, какая я есть, вы не можете прикоснуться ко мне настоящей. Словами невозможно выразить конечную истину потому, что язык не в силах описать… Для меня сказать "Я", не имея при этом в виду «вы-мы-все– дух-единая-жизнь», будет просто неправдой, но если не говорить словами, то мы не воспользуемся этой возможностью поговорить. Уж лучше ложь с добрыми намерениями, чем молчание или упущенная возможность общения…

В моих глазах все еще полыхало зарево. «О, боже, Пай, а когда мы научимся так гореть?»

Она рассмеялась. «Да вы сами такие же звезды. Наоборот, в пространстве-времени вам приходится учиться гасить свое пламя».

– Пай, а когда мы захотим вернуться в наш гидросамолет после того, как приземлимся и побываем в нашей альтернативной жизни, как нам это сделать?

– Вам вообще не нужен этот самолет. И эти узоры. Вы создаете их силой своего воображения и можете делать с ними все, что захотите. Ваш мир покажется вам таким, каким вы его себе представляете.

– Мне надо представить, что я тяну ручку газа? Но как я могу протянуть к ней руку, если я в другом мире? Как я могу быть одновременно в двух местах?

– Вы не можете одновременно быть в двух местах, потому что вы одновременно находитесь повсюду. И вы сами – правители ваших миров, а не слуги складывающихся там обстоятельств. Ну так что, попробуете?

Лесли тронула мое колено и взялась за штурвал. «Попробуй, дорогой, – попросила она. – Скажи мне, куда лететь.»

Я устроился поудобней и закрыл глаза. «Вперед», – скомандовал я, чувствуя себя довольно глупо. С тем же успехом я мог бы сказать, например, «набирай высоту». Внезапно я уловил во всем этом какой-то смысл, а чуть позже перед моим внутренним взором появилось некое подобие визира прибора посадки. Насколько реальным может показаться наше воображение!

Лесли, следуя моим указаниям, делала повороты, и как только перекрестье оказалось точно в центре моей мысленной картинки, я отдал приказ садиться. Я слышал, как киль нашей летающей лодки начал резать гребни волн, открыл глаза и увидел, как мир, затуманенный водопадом брызг, начал исчезать. Затем все затянуло мраком, в котором неясно светились какие-то силуэты. Наконец мы остановились.

Мы стояли на широком бетонном поле… военно-воздушная база! Синие сигнальные огоньки по краям поля, взлетные дорожки вдали, реактивные истребители, отливающие серебром в лунном свете.

– Где мы? – шепотом спросила Лесли.

Перед нами рядами стояли истребители «F-86E». Я сразу узнал это место. «База ВВС им. Уильямса, штат Аризона, летное училище летчиков-истребителей. Сейчас 1957 год, – прошептал я в ответ. – Я любил приходить сюда по ночам, чтобы побыть наедине с самолетами».

– А почему мы шепчемся? – спросила она.

В этот момент из-за шеренги самолетов вынырнул патрульный джип военной полиции. Он медленно приближался к нам, а затем повернул и остановился за самолетом, стоявшим справа от нас. Мы услышали голос полицейского.

– Простите, сэр. Предъявите, пожалуйста, пропуск.

Ему ответил низкий голос. Что-то отрывистое, мы не смогли разобрать.

– Полицейский говорит со мной, – сказал я Лесли. Я помню этот разговор…

Тут до нас донеслось: «Конечно, сэр, просто проверка документов. Все в порядке».

Потом джип дал задний ход, развернулся и рванул прямо на нас. Похоже, водитель нас не заметил, хотя фары светили нам прямо в лицо, как два ослепительных солнца.

– Осторожно! – закричал я, но было уже поздно.

Лесли вскрикнула. Джип врезался в нас и помчался дальше, набирая скорость.

– Ну да, – сказал я. – Я и забыл. Прости.

– К этому тяжело привыкнуть, – ответила Лесли, с трудом переводя дыхание. Из-за крыла самолета показался темный силуэт. «Кто здесь? С вами все в порядке?»

На нем была куртка и темный нейлоновый летный костюм. В лунном свете он сам был похож на привидение. На куртке вышиты белые крылья – эмблема летчиков, и желтые нашивки лейтенанта.

– Иди ты, – прошептала Лесли. – Я постою здесь.

Я кивнул и обнял ее за плечи.

– Все нормально, – сказал я, подходя к нему. – Разрешите пристроиться? Я улыбнулся – после всех этих лет неожиданно для себя заговорил на курсантском жаргоне.

– Кто это?

Почему он задает такие непростые вопросы? "Сэр, – отрапортовал я,

– лейтенант Бах, Ричард Д., личный номер А– 0-3-0-8-0-7-7-4, сэр!"

– Майз, это ты? – усмехнулся он. – Чего это ты здесь дурака валяешь?

«Фил Майзенхолтер, – вспомнил я. – Каким он был отличным другом! Через десять лет он погибнет, его „F-105“ собъют во Въетнаме».

– Я не Майлз, – ответил я. – С тобой говорит Ричард Бах из твоего будущего, старше тебя на тридцать лет.

Он всматривался в темноту. «Ты…кто?»

"Если нам с Лесли и дальше летать над этим океаном, – подумал я,

– нам лучше потихоньку привыкать к таким вопросам".

– Я – это ты, лейтенант. Я – это ты, только накопивший чуть больше жизненного опыта. Я уже сделал все ошибки, которые ты только собираешься сделать, но как-то сумел выжить.

Он подошел ближе, пытаясь получше рассмотреть меня в темноте. Он все еще думал, что это шутка. «Я собираюсь совершать ошибки? – переспросил он, улыбаясь. – Что-то мне не верится».

– Давай назовем их неожиданной возможностью кое в чем разобраться.

– А мне кажется, я их не сделаю, – заявил он.

– Ты уже совершил самую большую ошибку, – я продолжал настаивать.

– Ты пошел в армию. Лучше всего уйти в отставку сейчас же. Нет, не лучше всего. А умнее всего – подать в отставку.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Я только что окончил летное училище! Я даже не успел еще поверить в то, что стал настоящим пилотом ВВС, а ты говоришь, чтобы я ушел в отставку?… Так, ладно. А что ты еще хочешь мне предложить?Похоже, он решил, что это забавная игра, и был готов в нее поиграть.

– О'кей, – продолжил я, – раньше, помнится, я думал, что просто использую ВВС в своих целях – научусь летать. А на деле вышло, что ВВС использовало меня, а я этого не знал.

– Но я-то об этом знаю! – воскликнул он. – Понимаешь, я люблю свою страну и, если за ее свободу надо будет сражаться, я хочу быть в самой гуще этой битвы!

– А ты помнишь старшего лейтенанта Уайта? Расскажи-ка мне про лейтенанта Уайта.

Он искоса глянул на меня, явно почувствовав себя неловко.

– Его фамилия была Уайэт, – поправил он. – Инструктор по предполетной подготовке. С ним в Корее что-то там произошло, и он немного спятил. Однажды в учебном классе он написал большими буквами на доске: УБИЙЦЫ. А затем повернулся к нам и с улыбкой мертвеца заявил: «Вот вы кто!» Его фамилия была Уайэт.

– А знаешь, чему тебя научит твое будущее, Ричард? – начал я. – Ты узнаешь, что из всех , кого ты встретшь в ВВС, только старший лейтенант Уайэт был по-настоящему в здравом уме.

Он покачал головой. «Послушай, – сказал он, – время от времени я представляю себе, что мы с тобой встретились, думаю, о чем бы я поговорил с тем, кем стану через тридцать лет. Ты на него не похож. Совсем не похож! Он гордится мной!»

– Я тоже горжусь тобой, – ответил я. – Но совсем по иным причинам. Я горд за тебя потому, что знаю, ты поступаешь, как тебе сейчас кажется, лучше всего. Но я не могу гордиться тем, что, по-твоему, лучше всего добровольно вызваться идти убивать людей, расстреливать ракетами и жечь напалмом деревни, в которых мечутся перепуганные женщины и дети.

– Черта с два я это сделаю! – запальчиво заявил он. – Я буду летат на истребителе противовоздушной обороны!

Я промолчал.

– Ну, я хотел бы попасть в ПВО…

Я просто смотрел на него из темноты.

– Слушай, я служу своей стране и сделаю все, что мне только…

– Ты мог бы найти тысячи других способов послужить своей стране,

– обрезал я. – Зачем ты вообще здесь? Можешь ли ты честно признаться в этом хотя бы самому себе?

Он колебался. «Я хотел научиться летать».

– Ты умел летать еще до того, как пришел в ВВС. Ты мог бы летать на пассажирских самолетах.

– Они слишком… тихоходны.

– Не похожи на истребители с бравых плакатов вербовочных пунктов, да? Не такие, как показывают в кинобоевиках?

– Да, не такие, – признался он после долгого молчания.

– Так почему ты оказался здесь?

– Меня завораживает совершенство… – Он осекся, стараясь говорить предельно откровенно. – Меня завораживают истребители. В них есть неповторимая красота.

– Как ты понимаешь красоту?

– Красоту начинаешь чувствовать, когда… ты познаешь что-то в совершенстве. Летать на таком самолете… – Он любовно погладил крыло истребителя. – …Понимаешь, я не барахтаюсь в грязи, я не привязан к рабочему столу, домам, ни к чему на земле. Я лечу быствее звука на высоте 14 километров, там, где никогда и никто до меня не был. Какая-то частичка меня точно знает, что мы рождены для полета, говорят, что мы – беспредельны. Полнее всего я чувствую жизнь, какой она по-моему и должна быть, когда я лечу на таком вот самолете. Конечно. Именно поэтому я жаждал скорости и ослепительного блеска. Я об этом никогда не говорил, даже не думал. Просто чувствовал.

– Мне не нравится, когда на самолет навешивают бомбы, – продолжал он.Но что же я могу поделать. Без них не было бы таких прекрасных самолетов.

«А без тебя, – подумал я, – война бы умерла». Я протянул руку к истребителю. И сегодня я считаю «F-86» самым красивым на свете самолетом. «Прекрасная, – сказал я, – наживка».

– Наживка?

– Истребители – это наживка. А ты – рыбка.

– А что же тогда крючок?

– А крючок убъет тебя, когда ты его найдешь, – сказал я. – Крючок

– это то, что ты, Ричард Бах, человек, несешь личную ответственность за каждого взрослого, за каждого ребенка, которого ты убъешь при помощи этой штуковины.

– Но постой! Я за это не отвечаю, ведь не я принимаю эти решения! я только исполняю приказ…

– Ни приказы, ни служба в ВВС, ни война не могут служить оправданием. Каждый из убитых тобой будет преследовать тебя до самой смерти, каждую ночь ты будешь просыпаться от собственного крика, снова и снова убивая их всех, одного за другим.

Он весь напрягся.

– Послушай, если на нас нападут, что же мы будем делать без ВВС? Я пришел сюда, чтобы защитить нашу свободу!

– Ты говорил, что пришелсюда научиться летать и познать красоту.

– Я летаю для того, чтобы защищать мою родину.

– То же самое говорят и другие, слово в слово. Солдаты из России, Китая, возьми какую хочешь страну. Им вдалбливают: «Мы делаем правое дело», «Защищай Отечество от Них». Но эти самые Они, Ричард, это ты и есть!

И вдруг его самонадеянность куда-то испарилась. «А помнишь модели самолетов? – в его голосе звучала мольба. – Я смотрел на тысячи самолетиков и мечтал, что превращусь в малюсенького человечка и отправлюсь на каждом из них в полет. А помнишь, как я любил залезать на деревья и смотреть вниз? Я был птицей, готовой взлететь. Помнишь, как прыгал с вышки в бассейн, представляя себе, что лечу? Помнишь, как впервые по-настоящему полетел на самолете? Я очень долго не мог прийти в себя от радости. Я до сих пор не могу прийти в себя».

– Именно так все и задумано, – сказал я.

– Задумано?

– Как только ребенок научится смотреть на окружающий мир – ему подсовывают картинки. Когда научится слушать – рассказы и песни. Когда научится читать – книги, эмблемы, плакаты, флаги, кинофильмы, памятники, славные традиции и уроки истории. Потребовать клятву верности и равнение на знамя! На свете есть Мы и есть Они. Они нас убъют, если мы утратим бдительность, подозрительность, святую ярость и боевую подготовку. Исполняй приказы, делай, как тебе говорят, защищай свою страну.

Надо всячески поощрять детскую любознательность, любовь к машинкам, всему, что движется: автомобилям, корабликам, самолетикам. А потом собрать самые прекрастные и чарующие машинки в одном месте: у вояк, в вооруженных силах каждой из стран нашего мира. Засунуть автолюбителей в танки, ценой по миллиону долларов за штуку; тех, кто любит море – сделать капитанами и упрятать в него, упаковав в атомные подводные лодки, ну а тем, кто мечтает о полете, тебе, Ричард, дать сверхскоростные самолеты – бери и летай, дескать, сколько захочешь! И вот ты уже привычно надеваешь блестящий летный шлем и пишешь на борту истребителя свое имя.

Они заманивают тебя все дальше и дальше, раззодоривая и требуя, чтобы ты доказал им, что ты и вправду достоин и достаточно крут для такого дела. Они хвалят тебя: «Элита!», «Супермен!» Они укутывают тебя в полотнище флага, цепляют тебе на китель крылышки пилота, офицерские нашивки и медальки на ярких ленточках в награду за то, что ты, не рассуждая, выполняешь приказы тех, кто дергает тебя за веревочки.

От плакатов, развешенных на вербовочных пунктах, правды ждать нечего. На них – лихие реактивные истребители. Но под фотографиями забыли написать: «Кстати, если тебя на нем не собьют, ты умрешь на кресте, распятым чувством личной ответственности за всех тех, кого ты убил, пока летал на этом красавце».

И вовсе не какие-то недоноски Они, а именно ты, Ричард, глотаешь наживку и гордишься этим. Гордишься, как здоровенный карась, завернутый в изящную синюю форму пилота, которого подцепили на крючок с наживкой и волокут на встречу со смертью, свой собственной завидной почетной истинно патриотической бессмысленной дурацкой смертью.

И Соединенным Штатам будет наплевать, и ВВС, и генералу, который отдает приказы, будет тоже наплевать. И лишь один-единственный человек никогда не забудет и не простит того, что ты убил всех тех, кого ты вот-вот убьешь, и этот человек – ты сам. Ты и они, и их семьи. Вот она, твоя красота, Ричард…

Я повернулся и пошел прочь. Неужели наши жизни настолько предопределены тем, что нам вбили в голову, что их невозможно изменить? Ну, а я сам изменился бы, прислушался бы ко мне, если бы был на его месте?

Он не окликнул меня. Он просто заговорил, как будто даже не заметил, что я ушел: «Ты говоришь, „я несу за это ответственность“, что ты имеешь в виду?»

Какое странное чувство. Я говорил сам с собой, но у него уже была своя собственная голова на плечах, и я не мог вложить в нее свои мысли. Мы можем изменить нашу жизнь только в ту мимолетную вечность, которую мы называем «сейчас». Но достаточно пройти хоть одной секунде, и выбор буду делать уже не я, а тот другой.

Я напрягся, чтобы услышать его голос. «Сколько человек я лишу жизни?»

Я вернулся к нему. «В 1962 году тебя пошлют в Европу в составе 478-й эскадрильи тактических истребителей. Это назовут „Берлинским кризисом“. Ты выучишь наизусть курс к одной основной цели и двум запасным. Скорее всего, через пять лет ты сбросишь водородную бомбу на город Киев».

Я внимательно смотрел на него и продолжал: «Этот город известен своей киностудией и издательствами, но тебя нацелят на железнодорожный вокзал в центре города и на станкостроительные заводы на его окраине».

– Сколько человек?..

– Той зимой население Киева будет насчитывать 900 тысяч человек, и если ты выполнишь приказ, то несколько тысяч, выживших после взрыва, пожалеют о том, что они не погибли сразу.

– Девятьсот тысяч человек?

– Самообладание потеряно, национальная гордость поставлена на карту, угроза безопасности свободного мира,вспоминал я, – один ультиматум за другим…

– И я… сброшу эту бомбу? – Он напрягся, как струна, вслушиваясь в рассказ о своем будущем.

Я открыл рот, чтобы сказать нет, Советы пошли на попятную, но во мне заполыхала ярость. Такой же я, но только из альтернативного прошлого, где мир сгорел в ядерном пламени, схватил меня за глотку и заговорил неистовым, полосующим как бритва, голосом, отчаянно пытаясь добраться до его души.

– Конечно, сбросил! Я так же, как и ты не задавал вопросов! Я думал, что раз начинается война, то у президента есть для этого все основания, он принимает решения, он за все отвечает. И до того момента, пока мой бомбовоз не оторвался от взлетной полосы, мне и в голову не приходило, что президент вовсе не отвечает за эту сброшенную бомбу потому, что президент не умеет водить самолет!

Я попытался освободиться от мертвой хватки безумца, но не смог.

– Президент не сможет отличить кнопку запуска ракет от педали тормоза, наш главнокомандующий не сумеет даже запустить двигатель и вырулить на взлетную полосу – без меня он был бы всего лишь безобидным идиотом, восседающим в Вашингтоне, а мир продолжал бы существовать, не зная ядерной войны. Но, Ричард, у этого идиота был я! Он не знал, как уничтожить одним махом миллион человек, поэтому за него это сделал я! Его оружием была не бомба, а я! Тогда мне и в голову не приходило, что в мире лишь горстка людей умеет убивать миллионы, и без нас войны просто не может быть! Я уничтожил Киев, можешь ли ты поверить, что я сжег девятьсот тысяч человек потому, что какой-то сумасшедший… сказал мне, что я должен это сделать!