Текст книги "К черту всё! Берись и делай! Полная версия"

4. Бросай вызов самому себе

Целься выше

Пробуй новое

Снова и снова бросай себе вызов

Каждому человеку нужно к чему-то стремиться. Назовите это вызовом или целью, но это именно то, что делает нас людьми. Принимая вызов, мы прошли путь от пещерного человека до полетов к звездам.

Бросая себе вызов, ты растешь. Меняется твоя жизнь. Взгляд на мир становится позитивным. Достичь поставленных целей не всегда легко, но это не значит, что нужно сдаваться. Вместо этого скажи себе: «Я могу. И я буду пытаться, пока не добьюсь победы».

Для меня существуют два типа вызова. Первый – это делать на работе и дома все, что в моих силах. Второй – поиск приключений. Я пробую совместить и то и другое. Я пытаюсь объять необъятное. Я люблю искать новые вещи и новые идеи.

С первым в жизни вызовом я столкнулся, когда мне было четыре или пять лет и летом мы на пару недель поехали в Девон с двумя тетями и дядей. Когда мы приехали, я сразу же помчался на пляж и уставился на море. Мне страшно хотелось плавать, но я не умел. Тетя Джойс предложила мне десять шиллингов, если я научусь плавать до конца нашей поездки. Она была мудрой женщиной и знала, что такое пари заведет меня с полоборота. Я принял ее вызов в полной уверенности, что выиграю. Большую часть времени море было неспокойным, а волна – высокой, но я старался вовсю. День за днем я барахтался в воде, касаясь одной ногой дна. Я посинел от холода, хлебал соленую воду целыми галлонами – но был полон решимости победить. Увы, плавать я так и не научился.

– Не расстраивайся, Рики, – успокаивая меня, сказала тетя Джойс. – Попробуем в следующем году.

Я был подавлен проигрышем и уверен, что к следующему году тетя забудет о нашем пари. Когда мы отправились домой на машине, я, не отрываясь, смотрел в окно. Если бы только научиться плавать! Я ненавидел проигрывать. День выдался жарким, а в пятидесятые годы дороги были очень узкими. Мы ехали довольно медленно, и вдруг я увидел реку. До дома мы еще не доехали, а значит, отпуск еще не закончился! Я понимал, что это мой последний шанс выиграть.

– Остановите машину! – завопил я.

Мои родители знали о нашем пари. Обычно они старались не подчиняться требованиям пятилетнего мальчишки. Но тут мой отец, как мне кажется, понял, как много это для меня значило. Он съехал на обочину и остановил машину.

– Ну, в чем дело? – спросил он, повернувшись ко мне.

– Рики хочет еще раз попытаться выиграть десять шиллингов, – сказала мама.

Я выскочил из машины, быстро разделся и побежал к реке. Когда был уже у берега, мне стало страшновато. Река казалась глубокой, а быстрое течение накрывало торчащие из воды валуны. Рядом находилось мутное мелководье, где коровы расположились на водопой. Я решил, что оттуда мне проще будет войти в реку. Обернувшись, увидел, что все стоят неподалеку, наблюдая за мной.

Мама улыбнулась и помахала мне рукой.

– Ты сможешь, Рики! – крикнула она.

Их горячая поддержка и вызов, брошенный тетей Джойс, придали мне сил. Я знал: теперь или никогда. Я прошлепал по грязи и плюхнулся в воду. Как только я попал в реку, меня сразу же подхватило течение. Я ушел под воду и начал задыхаться. Потом вынырнул, и меня понесло вниз по реке. Каким-то неведомым образом мне удалось сделать глубокий вдох, расслабиться и оставаться на поверхности. Я ощутил внезапный прилив уверенности и понял, что смогу. Я оперся одной ногой о камень и оттолкнулся. И вскоре поплыл. Неуклюже, по-собачьи плавал по кругу – но выиграл пари! Сквозь шум воды я слышал, как вся семья, стоя на берегу, громко подбадривает меня. Когда я наконец выполз на берег, то был совершенно измотан, но страшно горд собой. Через грязь и заросли крапивы кое-как дополз до тети Джойс. Улыбаясь, она протянула мне десять шиллингов.

– Ты молодчина, Рики! – сказала она.

– Я знала, что ты сможешь, – сказала мама, протягивая мне сухое полотенце.

Я тоже знал и не собирался сдаваться до тех пор, пока этого не докажу.

В школе у меня было неважно с чтением. Уроки стали мукой из-за моей дислексии. Сама мысль о поражении была мне отвратительна, но, как я ни сражался, чтение и письмо давались мне с огромным трудом. Может показаться странным, но именно из-за этого я стал мечтать о профессии репортера – о работе, где читать и писать приходится постоянно. Когда я узнал, что в моей школе объявлен конкурс на лучшее сочинение, то сразу же принял в нем участие. Не знаю, кого больше всех шокировала моя победа. Я был учеником, которого постоянно наказывали за двойки по языку и литературе. Но этот-то ученик и победил в конкурсе сочинений. Я был в восторге. Когда рассказал маме о своем успехе, она ничуть не удивилась:

– Я знала, что ты сможешь победить, Рики.

Моя мама из тех людей, для кого не существует слова «невозможно». Она убеждена, что если человек действительно берется за дело, то для него нет ничего невыполнимого.

Мой успех окрылил меня, и хотя я не был выдающимся учеником, но с этого момента дела в школе пошли в гору. Я научился запоминать трудные слова, и проблем с орфографией стало гораздо меньше. Это лишний раз доказывает: можно добиться всего – но ты должен приложить усилия. Я не останавливался на достигнутом и ставил перед собой новые задачи. Победив в конкурсе сочинений, перешел к созданию журнала Student. Мне хотелось доказать, что паренек, которого постоянно наказывали за неспособность как следует читать и писать, может это делать.

Повзрослев, я принимал все более серьезные вызовы взрослого мира. Жил на максимальных оборотах и жаждал приключений. Опасность манила меня. Я уже установил рекорд, впервые перелетев через Атлантику на монгольфьере вместе с Пером. В канун нового 1990 года мы с ним решили пересечь Тихий океан от Японии до Соединенных Штатов. Это была гораздо более опасная авантюра – восемь тысяч миль над океаном. Такого еще не делал никто.

Рождество я провел на одном небольшом островке у берегов Японии в окружении семьи и друзей. Пейзаж был очаровательным и умиротворяющим – казалось, что время остановилось, вокруг царил мягкий и легкий туман. Река несла свои воды между скал и вдоль берегов, поросших ивами и бамбуком. Я смотрел, как рыбаки ловили рыбу с помощью дрессированных бакланов. Жизнь этих людей казалась такой спокойной. Счастливы ли они? Или им присущи те же надежды и страхи, что и всем нам? Может быть, их древние традиции подсказали им, как примириться с бегом времени – то, чего никогда не удавалось сделать мне? Интересно, что сказали бы они о моей постоянной жажде движения? Я же знал лишь одно: вызов, который вновь и вновь бросала мне жизнь, заставлял меня двигаться дальше.

Джоан не хотела видеть, как я отправляюсь в очередное опасное путешествие, да и детям пора было в школу – так что я отправил семью в Лондон, после чего двинулся с родителями в аэропорт, где нам предстояло пересесть на рейс до места дислокации монгольфьера. На больших телеэкранах в зале ожидания я увидел, как вертолеты поднимали из моря какое-то тело. Даже не слыша текста, уже знал, что это наш соперник японец Фумио Нива. Он стартовал рано утром при сильном ветре, чтобы опередить нас, но оболочка его монгольфьера порвалась, и он рухнул в ледяное море. Из-за сильного шторма его не успели вовремя спасти, и он умер от переохлаждения. Это был шок – ведь совсем недавно я весело болтал с ним.

Эта трагедия потрясла меня. Но я обещал принять участие в полете. Какие бы опасности нам ни грозили, я не собирался сдаваться и был уверен, что Джоан меня поймет.

Наш план состоял в том, чтобы пересечь океан, двигаясь в одном из струйных течений, которые опоясывают Землю на высоте от девяти до десяти с половиной тысяч метров. Они несутся с мощью реки во время паводка. Чем ниже, тем ветер слабее. Наша проблема заключалась в высоте гигантского монгольфьера – более девяноста метров от верхнего края оболочки до капсулы. Когда мы попадем в струйное течение, верхняя и нижняя части шара начнут двигаться с разной скоростью, а тогда может случиться все что угодно.

Мы надели парашюты и пристегнулись к спасательным плотикам, чтобы в случае экстренной ситуации не терять драгоценное время. Потом запустили горелки. Мы поднимались и поднимались, а потом верхушка оболочки шара вошла в нижнюю границу струйного течения. Ощущение было такое, словно мы ударились о стеклянный потолок. Мы увеличили подачу топлива в горелки, пытаясь подняться выше, но ветер оказался настолько силен, что все равно гнал нас вниз. Мы еще поддали топлива – и наконец прорвались. Верхняя часть оболочки тут же рванула вперед, подхваченная мощной струей. Она летела со скоростью двести километров в час. Капсула продолжала двигаться со скоростью сорок километров в час. Казалось, тысяча лошадей тащит нас в разные стороны. Было слишком высоко, чтобы прыгать с парашютом, и мы боялись, что шар разорвется надвое, а тяжелая капсула рухнет в океан.

Но в последний момент она тоже пробилась через «стеклянный потолок», и монгольфьер выпрямился.

Меня поразили ярость и мощь струйного течения и то, что мы прорвались сквозь барьер – и остались в живых. Меня охватило чувство дикого и пугающего восторга – мы одни во всем этом огромном пространстве. Реальность казалась абсолютно эфемерной и не более осязаемой, чем воздух, который в буквальном смысле и был единственной нашей опорой.

Мы летели с дикой скоростью – намного быстрее, чем могли предполагать. Семь часов спустя настало время сбрасывать первый опустевший бак из-под топлива. Нам показалось, что безопаснее это сделать, выйдя из струйного течения – наверняка мы не знали ничего, ведь все было для нас внове. Мы выключили горелки и начали спускаться в более спокойную зону. Капсула сразу же стала тормозить, но сам монгольфьер по-прежнему рвался вперед. С помощью видеокамеры, укрепленной на днище капсулы, мы ясно видели бурлящий волнами зловещий серый океан в семи с половиной километрах под нами. Я подумал, не суждено ли нам закончить свой полет там, в воде.

Пер нажал кнопку сброса пустого бака, и капсула тут же резко накренилась. Я упал на Пера, а все вещи в кабине заскользили по направлению к нам. Мы с ужасом обнаружили, что с одного борта сорвался не только пустой бак, но и два полных. Каждый из них весил тонну. Крен стал еще сильнее, равновесие нарушилось. Вдобавок теперь у нас было слишком мало топлива для регулировки высоты полета и поиска ветра нужного направления. Мы поняли: до Штатов нам уже не долететь. Полегчав сразу на три тонны, монгольфьер резко взмыл вверх. Мы с такой скоростью ударились о струйное течение, что пулей пробили «стеклянный потолок» и продолжали подниматься. Пер стравил часть воздуха из оболочки, но мы все равно взлетали все выше и выше.

Нас предупреждали, что стеклянный купол капсулы взорвется на высоте тринадцати километров, а наши глаза и легкие вакуумом будут вырваны из тел. На высоте двенадцать тысяч триста метров мы вошли в неизвестность. Как загипнотизированные, смотрели на стрелку альтиметра, поднявшуюся до пугающей отметки двенадцать тысяч семьсот пятьдесят метров. Мы понятия не имели, что же произойдет дальше. Сейчас мы находились на высоте, на которой никогда не летал не только ни один монгольфьер, но и большинство самолетов. Наконец воздух в оболочке остыл, и мы начали падать. Мы снова смотрели, как ползет стрелка альтиметра – на сей раз в обратном направлении. Жечь драгоценное топливо очень не хотелось, но для того чтобы прекратить падение, нам пришлось это сделать. Мы не могли садиться в океане, потому что спасать нас там было некому.

Мы могли протянуть еще часов тридцать почти без топлива. Но для того чтобы достичь земли, нам нужно было лететь быстрее, чем это вообще возможно на монгольфьере. Необходимо было постоянно находиться точно в центре струйного течения – а это казалось невозможным.

Последней каплей стала потеря радиоконтакта. Мы провели в воздухе уже много часов, и Пер вымотался. Он лег и сразу же заснул мертвым сном. Я был предоставлен самому себе. В Бога я не верю, но в тот день мне казалось, что какой-то ангел-хранитель помогал нам. Мы начали ускоряться. Я был уверен, что это сон. Мы преодолевали сто тридцать километров в час, потом триста, триста сорок и наконец – четыреста километров в час! Это было чудо.

Я чувствовал себя выжатым до предела и словно одурманенным наркотиками, но, поскольку Пер спал, мне пришлось нести свою вахту. Когда я увидел странные мигающие огоньки на поверхности стеклянного купола, то подумал, что вижу духов. Наконец до меня дошло: это были горящие комья замерзшего топлива, пролетавшие мимо капсулы. За бортом было минус семьдесят. Если такой пылающий булыжник попадет в купол, он тут же взорвется.

– Пер! – заорал я. – Проснись! Мы горим!

Пер тут же проснулся. Он с ходу понял, что нужно сделать.

– Подними шар на уровень двенадцати километров, там почти нет кислорода, – сказал он. – Пожар прекратится.

Мы поднимались, а пылающее топливо продолжало лететь вниз. Мы прошли свой предыдущий максимум в 12 750 метров – и продолжали подниматься. На высоте 12 900 я был уверен, что капсула взорвется, и уже представлял, как вакуум вырывает мои глаза и легкие, превращая их в кровавое желе, как в фильме ужасов. К моему великому облегчению, огонь погас, и мы снова стали спускаться. Но драгоценное топливо было израсходовано. Внезапно заработало радио. Голос произнес: «В Персидском заливе началась война. Американцы бомбят Багдад». Это казалось странным, словно сама реальность разорвалась надвое: мы находились на границе с космосом, а на Земле началась война. Наша наземная служба передала по радио, что струйное течение, в котором мы находились, меняет направление и поворачивает обратно в Японию. Нам нужно было немедленно опуститься в другое струйное течение, которое направлялось к Арктике, но со скоростью гораздо меньшей. Для того чтобы достичь земли, нам нельзя было лететь медленнее, чем триста километров в час, – в два раза быстрее, чем кто бы то ни был прежде. Мы снизились до пяти с половиной тысяч метров и вошли в медленное струйное течение, двигавшееся с юга. Когда мы уже думали, что придется готовиться к прыжку в океан, наземная служба проинформировала нас, что мы вошли в струйное течение нужного нам направления. В узкой полосе на высоте девяти тысяч метров мы часами неслись в накрененной капсуле с фантастической скоростью триста тридцать километров в час. В конце концов мы приземлились в пургу на замерзшем озере на самом севере Канады – в безлюдном месте площадью в двести раз больше Британии.

Мы отвинтили крышку люка и выбрались наружу. Мы обнимались и отплясывали джигу на снегу. Серебристая оболочка нашего монгольфьера упала на верхушки сосен, и ветром ее разодрало в клочья. Внезапно мы осознали: капсула уже не взорвется, но снаружи минус шестьдесят. Если мы не заберемся внутрь, то наверняка обморозимся. Мы вползли в капсулу, и я установил контакт с авиаслужбой.

– Мы долетели. Прибыли. Живые и здоровые.

– Где вы?

– Приземлились на каком-то озере, окруженном деревьями.

– Это замерзшее озеро, – говоривший канадец был спокоен и немногословен. – Не провалитесь. Единственная проблема в том, что в этом районе примерно восемьсот тысяч озер, а деревьев и того больше.

Нам пришлось сидеть в капсуле восемь часов. Пер отморозил себе ступню, а я – палец. Мы прижимались друг к другу в полудреме, уничтожили все наши запасы съестного, пытаясь сберечь хоть крошку тепла, а вокруг нашей капсулы лютовала метель. Мы приземлились в пятистах километрах от ближайшего жилья и в двухстах пятидесяти километрах от ближайшей дороги.

В конце концов мы услышали глухой шум вертолетных лопастей. Шум становился все громче и громче, а потом вертолет сделал круг и сел рядом с нами.

Полет в Йеллоунайф занял четыре часа. Мы приземлились на крошечном летном поле. Согнувшись, мы пробежали через заснеженное поле к ангару. Вихрь едва не сбил нас с ног, когда мы открыли дверь и ввалились внутрь.

Там были Уилл Уайтхорн, корпоративный директор Virgin Group, мама, отец, жена Пера Хелен и еще кое-какой народ из Йеллоунайфа. Сначала я вообще никого не узнал: на всех были странные раздутые костюмы с ярко-красными куртками и штанами с подогревом. Когда мы появились на пороге, все радостно приветствовали нас.

– Хлебните холодного пивка! – заорал Уилл. – Это все, что у нас есть!

Мы с Пером открыли бутылки и обрызгали всех вокруг пеной.

– Вы смогли! – сказала мама.

– Но это в последний раз, – сказал отец.

– Вы это о чем? – шутливо произнес Пер. – В следующий раз мы полетим в кругосветку. Если бы топливные баки не сорвались, мы бы уже были над Англией!

Я рассмеялся. Но я уже знал, что не смогу не принять этот вызов. Пару лет спустя мы действительно сделали такую попытку.

Перед самым полетом через Тихий океан моя дочь Холли прислала мне факс из Лондона. Она писала: «Надеюсь, вам не придется садиться на воду и терпеть аварию. Я желаю вам удачной посадки на суше».

Прекрасная метафора всей моей жизни. Мне везет. До сих пор почти все мои посадки были удачными. Я считаю, что писатель и альпинист Джеймс Ульман точно сформулировал проблему, сказав: «Вызов – это причина и движущая сила всех деяний человечества. Если есть океан – мы пересечем его. Если есть болезнь – мы ее вылечим. Если существует несправедливость – мы ее исправим. Если есть рекорд – мы его побьем. А если есть вершина – мы ее покорим».

Я полностью с ним согласен и убежден, что мы всегда должны бросать себе вызов.

5. Твердо стой на собственных ногах

Полагайся на себя

Гонись за мечтой, но живи в реальном мире

Работай вместе с другими

«Если хочешь молока, не жди, пока корова сама подставит тебе вымя». Эта старая поговорка вполне в духе поучений моей мамы. Она бы еще добавила: «Давай, Рики. Не рассиживайся. Иди лови корову».

Старинный рецепт кроличьего пирога гласит: «Сначала поймайте кролика». Обратите внимание, что в нем не сказано: «Сначала купите кролика» или «Сидите на пятой точке и ждите, пока кто-нибудь не принесет его вам».

Подобные уроки, которые преподавала мне мама с самого раннего детства, и сделали меня самостоятельным человеком. Они научили меня думать своей головой и браться за дело самому. Раньше для народа Британии это было жизненным принципом, но нынешняя молодежь нередко ждет, когда ей все поднесут на блюдечке. Мне повезло: у меня прекрасные родители.

Однажды, когда мне было четыре года, мы поехали куда-то, а на обратном пути мама остановила машину за несколько миль до нашего дома и сказала, что теперь я должен сам найти дорогу домой через поле. Она преподнесла это как игру – и я только обрадовался возможности в нее поиграть. Это был первый вызов, и я его никогда не забывал. Я рос, и подобные уроки становились сложнее. Однажды ранним зимним утром, когда мне было лет двенадцать, мама разбудила меня и велела одеваться. Было темно и холодно, но я вылез из постели. После завтрака на кухне – горячей и питательной овсянки – мама дала мне завернутый в бумагу ланч и яблоко.

– Воду ты наверняка найдешь по дороге, – сказала она и помахала мне рукой, отправляя в поездку на велосипеде к южному побережью за пятьдесят миль от дома. Когда я выехал, захватив с собой карту на всякий случай, еще не рассвело. Я переночевал у родственников и вернулся домой на следующий день. Войдя на кухню, где были мама и Линди, я страшно гордился собой и ожидал, что меня встретят криками радости. Вместо этого мама просто сказала:

– Молодец, Рики. Ну как, было интересно? А теперь беги к викарию, он хочет, чтобы ты помог ему колоть дрова.

Кому-то такое воспитание может показаться суровым. Но в нашей семье все очень любили друг друга и были дружны. Просто родители хотели, чтобы мы росли сильными, свободными, независимыми и учились полагаться на самих себя. Не забывайте, что их поколение пережило две мировых войны, и потому слово «баловать» в их словаре отсутствовало. Отец всегда был готов нас поддержать, но именно мама побуждала к тому, чтобы мы в любом деле выкладывались целиком. От нее я узнал, как делают бизнес и зарабатывают деньги. Она говорила: «Слава достается победителю» и «Гонись за мечтой!». Мама знала, что любой проигрыш несправедлив, – но такова жизнь. Не слишком разумно учить детей тому, что они должны всегда побеждать. В реальном мире люди борются, в нем есть победители и проигравшие, и порой несправедливость нужно просто пережить.

Когда я родился, папа только начинал заниматься юриспруденцией, и денег постоянно не хватало. Однако мама никогда не ныла. У нее было две цели. Первая – находить полезные занятия для меня и моих сестер, потому что на безделье в нашей семье смотрели неодобрительно. Вторая – отыскивать способы зарабатывания денег, чтобы пополнить семейный бюджет. У родителей не было секретов от нас, и часто за ужином мы говорили о делах. Я знаю, что некоторые родители не посвящают детей в свою работу и не обсуждают с ними свои проблемы. Но я убежден, что их дети никогда не поймут, чего на самом деле стоят деньги, что такое доход, бюджет, счета. Попадая в реальный мир, они нередко не выдерживают схватки. Но мы знали, каков мир на самом деле, потому что об этом в нашем доме говорили вслух, ничего от нас не скрывая. Мы с моей сестрой Линди помогали маме в ее проектах. Это было здорово и создавало чувство локтя в семье и работе.

Я старался воспитывать Холли и Сэма в том же ключе. Однако мне повезло – денег у меня было больше, чем в свое время у моих родителей. Я до сих пор считаю мамины правила очень хорошими и думаю, что Холли и Сэм знают, чего стоят деньги.

Поскольку приходилось заниматься семьей, мама не могла работать – не слишком многим матерям удавалось работать в 1950-е. Тогда она стала думать, чем можно заняться дома, – и придумала. Она начала делать маленькие деревянные коробочки для салфеток и корзины для мусора. Ее мастерская располагалась в садовом сарае, и все мы ей помогали. Мы с удовольствием раскрашивали ее изделия, складывали их, пока не набиралось количество, достаточное для отправки на продажу. Даже отец в свободное время подключался к этой работе, делая зажимы, скреплявшие смазанные клеем части вместе. Мама показывала образцы в местных магазинах, а когда ее изделия заказал Harrods[12]12
  Harrods – один из самых известных и дорогих универмагов Лондона. Прим. пер.


[Закрыть], дела пошли в гору. Вдобавок она сдавала комнаты студентам из Франции и Германии, так что ее дни были полны забот и хлопот. Работать от души и веселиться от души – черта нашей семьи, и у всех нас есть предпринимательская жилка, возможно, оттого, что после войны денег не хватало всем.

Сестре мамы, тете Клэр, очень нравились черные уэльские овцы. Ей пришла в голову идея организовать компанию по выпуску чайных чашек с изображениями черных овечек. Черные овечки становились все популярнее, и тетя расширяла бизнес. Теперь она заказывала женщинам в своей деревне вязаные узорные свитера с изображением все тех же овечек. Дела шли очень славно – черные овечки приносят хорошую прибыль и по сей день. Годы спустя, когда я уже заправлял Virgin Records, тетя Клэр позвонила мне и сказала, что одна из ее овец начала петь. Я не рассмеялся. К тетиным идеям всегда стоило прислушаться. Я принялся повсюду ходить за этой овцой с включенным магнитофоном. Ваа Ваа ВIасk Sheep[13]13
  Ваа Ваа ВIасk Sheep («Бе-е-е, бе-е-е, черная овечка») – известная с 1744 года детская песенка-считалка, Virgin выпустила ее в исполнении той самой «поющей овцы» на сингле («сорокапятке») в 1982 году. Прим. пер.


[Закрыть] стала настоящим хитом, дойдя до четвертого места в хит-парадах.

Я проделал путь от маленького бизнеса в садовом сарае до глобальной сети Virgin. Базисные правила были сходными – движение денежных средств, прибыли и убытки. Но уровень риска возрос, а я научился быть смелым в своих поступках и решениях. Я всегда внимательно всех выслушиваю, но до сих пор полагаюсь на собственные силы и самостоятельно принимаю решения. Я верю в себя, в поставленные цели и всегда стараюсь расширить горизонты, не теряя при этом собственных идеалов и не забывая уроков порядочности, честности и уважения к другим людям, которые я еще ребенком усвоил дома.

Лишь однажды моя вера была поколеблена, и случилось это в 1986 году. К тому времени Virgin стала одной из крупнейших в Британии частных компаний с четырьмя тысячами сотрудников. Уровень продаж по сравнению с предыдущим годом возрос на шестьдесят процентов. Как это часто бывает с фирмами, поднявшимися быстро и ярко, мне посоветовали сделать компанию публичной и начать продажу акций. Ни я, ни мои партнеры по бизнесу не горели желанием следовать такой рекомендации. Мы не хотели терять контроль над компанией. К решению меня подтолкнула уверенность в том, что банки, с которыми мы работали, нас надували. Как это бывает с компаниями, действующими на международных рынках, значительная часть наших денег приходила с опозданием, а когда деньги все-таки поступали, то сразу большими суммами. Поэтому, хотя на бумаге и ликвидность, и прибыли выглядели солидно, на самом деле мы превратились в какую-то фабрику по наращиванию кредитов.

Когда кризис все-таки разразился, у нас было три миллиона фунтов невыплаченных кредитов. При этом мы со дня на день ожидали прибытия чека на шесть миллионов из США. К тому же расчетная прибыль на конец финансового года должна была составить около двадцати миллионов фунтов стерлингов. Не оставалось никаких сомнений в том, что в целом наше финансовое положение устойчиво, но в нашем банке так не считали. Единственной причиной их недовольства, похоже, было то, что я вывел на орбиту Virgin Atlantic, а мой проект Skytrain только что лопнул – и с немалым шумом. Как бы там ни было, менеджер принес плохую весть: банк решил закрыть кредитную линию. Неловко признаваться, но я пришел в такую ярость, что буквально вышвырнул его из своего дома, – один из редких случаев, когда я потерял контроль над собой. Потом я принялся обзванивать всех и вся – по всей планете, – одалживая деньги и беря краткосрочные кредиты.

Получалось, что лучший выход для нас – сделать Virgin публичной компанией. К 1986 году все ломились в Сити. Любой, кто в свое время купил акции British Telecom, уже удвоил свои деньги.

Я никогда не забуду, как увидел в Сити огромную очередь людей, желавших купить акции Virgin. По почте к нам уже поступило семьдесят тысяч заявок на покупку акций, но эти люди протянули до последнего дня, до самого 13 ноября 1986 года. Я шел вдоль всей этой вереницы людей и благодарил их за то, что они в нас верят. Я навсегда запомнил их слова: «В этом году мы отказались от отпуска, решив вложить наши сбережения в Virgin», «Давай, Ричард, докажи, что мы не ошиблись» и «Мы ставим на тебя, Ричард». Потом я посмотрел вниз и к своему ужасу увидел, что, одеваясь в спешке, я надел туфли разного цвета.

Акции Virgin продавались лучше, чем любые новые акции на бирже, за исключением массивных выпусков акций приватизированных предприятий. Более ста тысяч индивидуальных покупателей подали заявки на наши акции, а почтовое отделение привлекло к работе двадцать дополнительных сотрудников, чтобы как-то справляться с потоком писем.

Однако довольно скоро я начал испытывать отвращение к тому, как делаются дела в Сити. Все это было совсем не по мне. Теперь, чтобы обсудить, с какими рок-группами заключать контракт, вместо неформальной встречи с партнерами в своем плавучем доме я должен был спрашивать разрешения у членов совета директоров. Многие из них не имели ни малейшего понятия о том, как работает музыкальный бизнес. Они не понимали, как запись, ставшая хитом, может в течение суток принести миллионы. Вместо того чтобы подписать контракт с набирающим популярность исполнителем раньше, чем это сделают конкуренты, мне приходилось четыре недели дожидаться очередного собрания совета директоров. Но к тому времени было уже поздно что-то решать. Порой мне приходилось слышать и такое: «Контракт с The Rolling Stones? Моей жене они не нравятся. Джанет Джексон? А это еще кто?»

Я всегда принимал решения быстро и руководствовался инстинктом, а теперь был повязан по рукам и ногам всей этой бюрократической волокитой, заседаниями совета директоров и игрой по всем правилам. Я ненавидел сидеть во главе огромного полированного стола в окружении костюмов в полоску, которым пытался объяснить, что такое Virgin, в то время как у меня самого в плавучем домике не было не то что офиса или письменного стола, но даже и положенного желтого линованного блокнота. Но самое неприятное заключалось в том, что я не был уверен, что стою на собственных ногах. Наши доходы удвоились, но акции Virgin начали скользить вниз, и я впервые в жизни ощутил депрессию.

Потом на фондовой бирже разразилась катастрофа. Рухнули все акции. Моей вины в этом нет, но мне казалось, что именно я подвел тех, кто купил акции Virgin. Многие из них были друзьями, членами семьи, сотрудниками нашей компании. Однако многие из них были такими же людьми, как и та пара, что вручила нам все свои сбережения. И я решился: выкуплю все акции до единой – по той цене, по которой люди их приобретали. Я не был обязан платить столь высокую цену, но мне не хотелось подводить людей. Я лично взял ссуды на требуемые сто восемьдесят два миллиона фунтов стерлингов, но дело того стоило. Речь шла о моей свободе, репутации и добром имени.

Тот день, когда Virgin снова стала частной компанией, мог сравниться для меня со спасительной посадкой после рекордного полета на воздушном шаре. Я почувствовал огромное облегчение.

Я снова был капитаном своего корабля и хозяином своей судьбы. Я верю в себя. Я верю в руки, которые трудятся, в умы, которые мыслят, и в сердца, которые любят.