Текст книги "Смертельный удар"

– И никого не впускать до прибытия следственно-оперативной группы.

– Так точно. – Пшибыла отдал честь, повернулся и твердым шагом направился в сторону четверых милиционеров в форме. Хватило нескольких минут, чтобы очистить всю территорию вокруг палатки.

– Спасибо, Витя, – Мариуш пожал руку коллеге.

– Ерунда, – улыбнулся Залевский. – Кубяк уже ищет наших. Он был здесь со мной, но когда увидел, что происходит, пошел собирать всю нашу банду. Расскажи, что случилось.

– Сам посмотри. – Мариуш махнул рукой в сторону палатки, перед которой лежал приходящий постепенно в сознание парень в полосатой майке, а рядом с ним сидела заплаканная темноволосая девушка. Залевскому хватило нескольких секунд, чтобы оценить ситуацию.

– Жесть, – сказал он, вернувшись к коллеге.

– И толпа затоптала все следы.

– А кто ее нашел?

– Этот, – Мариуш указал на лежавшего на земле Вилли, – вместе с девушкой. Их нужно отвезти в комиссариат и допросить. Может, они что-нибудь видели. Когда придут наши, нужно попросить их найти тех, кто жил в этой палатке. Мы не знаем, отсюда девушка или она пришла в гости.

– Ну так за работу, – сказал Залевский. Он уже хотел уйти, когда Мариуш вспомнил еще об одной вещи.

– Витя! – позвал он коллегу.

– Что?

– Где твой «Зенит»?

– В палатке.

– Пока не приехали эксперты, сделай несколько фотографий, в первую очередь толпы. – Сказав это, он указал на растущую толпу любопытных, которых отгоняли подальше люди младшего сержанта Пшибылы.

– Будет сделано, – ответил Залевский и удалился быстрым шагом.

Спустя несколько минут у палатки уже стояли шестеро курсантов из Щитно. Само собой получилось, что Мариуш стал ими командовать. Он даже не думал об этом. Он несколько раз присутствовал на местах преступления, поэтому действовал на автомате. А его коллеги, которых вид убитой девушки лишил уверенности в себе, сразу согласились на роли, которые он им отвел. Он разделил территорию на несколько участков и каждому выделил несколько палаток для досмотра. Милиционерам следовало записать данные соседей и расспросить о том, что они видели. Младший лейтенант Пшибыла, начальник наряда, получил поручение очистить территорию в радиусе двадцати метров от случайных людей. На месте могли остаться только соседи из ближайших палаток. Мариуш решил поговорить с парой, которая нашла труп. Он подошел к парню и девушке, чтобы начать разговор, когда по широкой аллее, рядом с которой стояла красная палатка, промчалась милицейская «Ниса».

Автомобиль резко затормозил, поднимая клубы пыли. Боковая дверь открылась и оттуда вышел невысокий, круглый как мяч, вспотевший старший лейтенант. Вслед за ним через заднюю дверь вышли пятеро милиционеров в форме. Старший лейтенант осмотрелся вокруг и с хмурым видом пошел в сторону палатки, перепрыгивая через натянутые веревки, прибитые к земле алюминиевыми колышками. Он остановился у входа и злобно посмотрел сначала на Блашковского, а потом на пару, сидевшую на траве.

– Конярек! – крикнул он, рассматривая людей у палатки. Младший сержант подбежал к начальнику и вытянулся по стойке смирно.

– Упакуй всех в машину и запиши данные. Позови начальника наряда, нужно сказать ему, что он хорошо справился. А я загляну внутрь и посмотрю, что случилось. Если хотите, можете идти со мной посмотреть.

– Не так быстро, товарищ старший лейтенант.

Медушевский замер как вкопанный. Он не ожидал, что один из этих ярко одетых клоунов заговорит с ним таким тоном. Он медленно повернул голову и посмотрел на нахала. Он принял позу как будто собирался наброситься на человека, оказывающего сопротивление.

Перед ним стоял худощавый блондин в красной майке и джинсах. Старшему лейтенанту показалось, что он смотрит на него очень вызывающе.

– Конярек! – снова заорал старший лейтенант. – А этому, – он кивнул головой в сторону Блашковского, – организуй тропу здоровья, чтобы выбить из него дурь.

Но Блашковский не испугался, уверенный в своей правоте. Он знал, к чему могут привести необдуманные действия старшего лейтенанта. Там уже побывало несколько человек, очередная экскурсия милиционеров могла окончательно уничтожить все следы. Поэтому он проявил решительность. Он подумал, что сказал бы его старший коллега Бродяк, прибыв на место преступления, если бы узнал, что он разрешил входить туда всем любопытным. Мурашки пробежали по его спине, когда он вспомнил свою первую встречу со старшим лейтенантом несколько лет назад на берегу Варты, где рыбаки нашли обезглавленное тело женщины. Сейчас он решил действовать профессионально, хоть и вызвал гнев Медушевского, стоявшего перед ним и кипевшего от злости.

– Территория оцеплена, а внутрь лучше не заходить, – сказал Блашковский.

– Конярек! Дай мне дубинку. Сейчас я ему организую тропу здоровья. Прямо здесь, – зарычал старший лейтенант Медушевский, протягивая руку в сторону своего сержанта. Тот как раз собирался отстегнуть дубинку, но у него не получилось, потому что на всякий случай он всегда закреплял ее дополнительным ремнем, и сейчас этот ремень не хотел расстегиваться.

Старший лейтенант еще больше наклонился вперед и высунул нижнюю челюсть, на которой не хватало двух зубов. Мариуш не выдержал и рассмеялся.

Это было уже слишком. Не получив дубинку, Медушевский набросился на Блашковского как комбайн «Бизон» на полном ходу. Но не добрался до него, потому что как из-под земли перед ним выскочил Залевский, который схватил старшего лейтенанта за голову и придержал.

– Конярек! – заорал Медушевский. – Взять их! Они напали на сотрудника…

Он хотел еще что-то добавить, но Блашковский махнул перед его лицом черным удостоверением и сказал:

– Мы из воеводского комиссариата. Успокойтесь, старший лейтенант, потому что люди смотрят. Не мешайте работать.

Залевский еще минуту держал дергающегося старшего лейтенанта, а когда почувствовал, что слова Блашковского наконец до него дошли, ослабил хватку.

Красный как рак Медушевский вынул из кармана клетчатый носовой платок, снял фуражку и вытер вспотевший лоб.

– Почему сразу не сказали? – пробурчал он.

– Вы не оставили нам шанса, старший лейтенант, сразу хотели арестовать.

– Что вы собираетесь делать? – задал резонный вопрос Медушевский, постепенно приходя в себя.

– Что собираемся делать? – задумался Мариуш и немного запаниковал. Наверное, он слегка переборщил. Грозное название «Воеводский комиссариат» охладило пыл старшего лейтенанта, но что будет, когда он узнает, что в действительности все не так. Нужно срочно что-то придумать, чтобы справиться с этим толстяком, не производившим впечатления человека, разбирающегося в уголовных делах. Как выйти из этой ситуации? Он вспомнил о старшем лейтенанте Бродяке, который наверняка не потерял бы самообладания в любой ситуации. Спустя секунду он уже знал, что делать.

– Мне нужно как можно скорее связаться с воеводским комиссариатом, с майором Мартинковским. Мои люди уже проводят предварительный опрос свидетелей, а вас я прошу помочь обезопасить территорию, пока не приехали эксперты. Сейчас главное, чтобы никто не приближался к палатке, где произошло убийство.

– Убийство? – повторил мечтательным голосом Медушевский и подумал о том, как прекрасно было бы вести такое дело. А на его территорию влез этот говнюк, да еще раздает поручения. Но это ведь кто-то из воеводских и у него есть такое право. Пусть делают свою работу, а он со своими людьми доставит им подозрительные элементы на блюдечке.

Он надел фуражку и отдал честь.

– Так точно, немедленно приступаем к работе, а вы, Конярек, – он грозно посмотрел на своего подчиненного, – возьмите машину и отвезите старшего лейтенанта в комиссариат, чтобы он мог позвонить в Познань.

– А что с дубинкой? – спросил Конярек, который наконец смог ее отстегнуть.

– В жопу себе ее засунь, – проворчал Медушевский.

Названный старшим лейтенантом Блашковский посмотрел под ноги, а потом на Залевского, не скрывающего ироничную улыбку.

г. Познань

11:00

Лейтенант Теофиль Олькевич с самого утра чувствовал недомогание. Раньше с ним такого не случалось. Независимо от того, сколько он выпил накануне, на следующий день он всегда был в отличной форме. Но сегодня что-то изменилось. Голова раскалывалась, а во рту было сухо. Он уже выпил, наверное, два литра воды, но это не помогло. Он знал, что может поставить его на ноги, поэтому ему нужно было придумать повод, чтобы выбраться из комиссариата. Неподалеку, возле Ежицкого рынка, была забегаловка, где с утра продавали разливное пиво «Лех». У него были знакомства, поэтому для него, наверняка, нашлась бы охлажденная бутылка, потому что кроме разливного пива, которого иногда не хватало, там продавали и пиво в бутылках. Но ему не везло, он не мог выйти даже на минуту, потому что должен был ждать правонарушителя из следственного изолятора на Млынской. Все затягивалось, потому что в следственном изоляторе, как всегда, не хватало транспорта. Ему обещали часа два назад, что как только появится машина, они сразу отправят арестованного, но очевидно, это было лишь обещание, а он здесь невыносимо страдал.

Все из-за спирта, который он вчера получил от участкового Криспина Обрембского из Лазаря. Обрембский, с которым они были знакомы уже двадцать лет, несколько дней назад провел рейд в притоне и конфисковал более десятка литровых бутылок югославского спирта. Конфисковал без оформления, конечно, благодаря чему бабка, содержавшая притон, не отправилась за решетку, а спирт достался Обрембскому и его друзьям из милиции. Теофиль получил одну бутылку спирта, качество которого он сразу проверил. Вечером дома он закипятил воду и из одного литра сделал три пол-литровые бутылки первосортной медовой настойки. Она была превосходна на вкус, профессионально оценил свое изделие Теофиль, а если она настолько хороша, он не мог выпить всего одну рюмку. Он дал попробовать жене, но она лишь пригубила настойку, заявив, что для нее эта гадость слишком крепкая. Олькевич обиделся, что его способности не оценили. Он решил, что на это способен только настоящий ценитель. Поэтому он положил две бутылки в свою изношенную коричневую сумку и спустился этажом ниже, где жил Матушевский, способный оценить вкус хорошего алкоголя. С двумя пол-литровыми бутылками они быстро справились, потом была третья и в конце еще бутылка «Балтийской», которую сосед хранил в новом баре с зеркалом и подсветкой. Последнее, что запомнил Теофиль, это унитаз, в который он заглядывал с близкого расстояния.

Такого с ним тоже раньше не было. Он мог выпить море алкоголя, но чтобы его после этого тошнило…

Я старею или что-то не так с этим спиртом, подумал он, анализируя ситуацию. Нужно спросить у Криспина, какое у него было похмелье. Он был уверен, что его друг-участковый вчерашний вечер провел, дегустируя новый напиток.

Он хотел снять трубку, чтобы позвонить в отдел Познань–Грюнвальд на Рыцарской и подробно расспросить Обрембского, когда в кабинет вошел старший лейтенант Бродяк. Худощавый, веснушчатый и рыжеволосый мужчина старше тридцати, одевавшийся как валютчик. На нем была джинсовая рубашка, джинсы и белые кроссовки. Все в нем напоминало о «Певексе», в том числе побритое лицо, которое он обрызгивал настоящим «Олд Спайсом». Олькевич поморщился, ощутив в кабинете это веяние Запада. Он сам после бритья пользовался обычным одеколоном «Пшемыславка», а пару раз она пригодилась не только для наружного применения.

– Как можно американские баксы тратить на такую ерунду? – терпеливо объяснял он когда-то Бродяку. – Наши отечественные товары не такие плохие, а за доллары можно купить, например, водочки, не обязательно заграничной, лучше польской, потому что это лучший в мире товар и поэтому дефицитный, и его нет в обычных магазинах, чтобы люди с ума не посходили от счастья.

Но у Бродяка было другое мнение, и он покупал вещи в «Певексе», тем более у него всегда был доступ к иностранной валюте. Его лучший друг Ричи Грубинский, с которым они вместе выросли в Старом городе в Познани, уже несколько лет был важной фигурой в валютном бизнесе. На него работало большинство познанских валютчиков. Мирек всегда мог купить несколько баксов по курсу, о котором другие могли только мечтать.

– Приветствую, – сказал Бродяк, приблизившись к столу, за которым сидел грустный как орангутанг Олькевич. – Что за мировая скорбь на лице? Выглядишь, как будто тебя вытолкнули из очереди за дефицитным товаром. Заболел, что ли?

– Не заболел, но что-то меня мутит с утра.

Бродяк остановился рядом со столом и внимательно посмотрел на Олькевича. На первый взгляд лейтенант выглядел нормально. Круглое, гладко выбритое лицо с двойным подбородком, старательно зачесанные на лысину волосы, немного покрасневший нос, ну и мешки под глазами, но как будто темнее, чем обычно. Теофиль Олькевич, несмотря на возраст, выглядел вполне нормально.

– Ты не выглядишь больным, – вынес решение Бродяк, закончив осмотр. – Может, немного уставшим.

– Может, снаружи и не выгляжу, – махнул рукой Теофиль, – но внутри что-то печет, просто ужас. Я уже столько воды выпил, что не могу пошевелиться. – Сказав это, он похлопал себя по выступающему животу, который плотно облегал тесный пиджак.

– Даже курить не очень хочется.

Старший лейтенант улыбнулся и вынул из кармана своей джинсовой рубашки пачку «Кемел» без фильтра и предложил коллеге.

– Из «Певекса», – похвастался он. – Не то, что твои дерьмовые экстракрепкие. Такую можешь выкурить без вреда для здоровья.

Олькевич поморщился, как будто смотрел на что-то самое ужасное в своей жизни, но в конце концов протянул руку и вынул из пачки одну американскую сигарету.

Вскоре ароматный дым заполнил кабинет.

Бродяк сел за свой стол и включил радиоприемник «Тарабан», стоявший на полке рядом. Радиоприемник был монофонический, однако на работе старший лейтенант, любитель стереофонии, не обращал внимания на качество звука. Музыка нужна была как фон, чтобы разнообразить унылую обстановку. Вскоре раздались характерные звуки польки, которая уже много лет была заставкой «Лета с радио».

На столе Олькевича зазвонил телефон. Милиционер неохотно посмотрел на серый аппарат, но в конце концов снял трубку.

– Олькевич, – проворчал он.

г. Яроцин

11:05

– Держите его. Ладно, положите его на землю, лицом вниз.

Старший лейтенант Медушевский посмотрел в лицо парню в черной футболке и коротких спортивных шортах. Он увидел ужас в его глазах и почувствовал гордость. Вовсе не по причине задержания подозреваемого. Его гордость была связана с тем, что человек, которого он подозревал, настолько очевидно его боялся. Старший лейтенант, как опытный милиционер, был уверен в том, что боятся только виновные. Если кто-то невиновен, так чего ему бояться. Каждый день по пути на работу и с работы он встречал сотни невиновных людей, которые ему улыбались, здоровались и ничуть его не боялись. А этот тип, как только его увидел, решил дать деру. И если бы не Конярек и еще один его человек, младший сержант Мжиглод, тот не лежал бы сейчас здесь на земле.

Оба его подчиненных выполнили приказ и быстро перевернули задержанного на живот. Мжиглод сел ему на ноги, а Конярек стал на колени у головы задержанного, сунул ее между своими коленями и придавил обе руки, пальцы которых были сцеплены на затылке в замок. На всякий случай, чтобы не вырвался.

Оба знали свое дело и уже неоднократно участвовали в предварительном допросе, который проводил старший лейтенант. Они только должны были держать, остальное делал начальник.

Сейчас Медушевский спокойно подошел к лежавшему на земле парню и взял у Конярека белую дубинку. Он осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, что случайные люди не наблюдают за его работой. Но рядом никого не было. Впрочем, кто здесь должен быть, в этих кустах? Именно здесь они нашли этого парня с бритой головой. Как только старший лейтенант увидел его, появилась уверенность, что с ним что-то не так. Во-первых, кто ходит с бритой головой? Только преступники, мысленно ответил на свой вопрос Медушевский. Во-вторых, какой нормальный человек будет лежать на траве с окровавленной рукой. В-третьих, если кого-то подобного нашли и завели с ним разговор, он должен спокойно отвечать на вопросы, а не убегать. А этот вместо того, чтобы поговорить, стал убегать. Вывод напрашивается сам собой: у него бритая голова, окровавленная рука, и в придачу ко всему он убегал, а это значит, что он преступник.

Довольный проделанным анализом, старший лейтенант Медушевский наклонился над лежавшим на земле парнем. Для полного счастья не хватало только чистосердечного признания.

Старший лейтенант Медушевский не был случайным человеком. Он читал профессиональную литературу и знал, что признание в принципе завершает расследование. Есть труп, есть подозреваемый и есть наконец признание. И дело закрывается после составления протокола. У него были все составляющие, кроме последней. Но это чистая формальность, думал старший лейтенант, который хорошо знал, как профессионально подойти к делу.

Этот подозреваемый сам подвернулся, и это не могла быть случайность. После оцепления территории по поручению того засранца из Познани – а вообще, что творится в Гражданской милиции, если он такой молодой, а уже офицер, не мог успокоиться Медушевский – так вот, по его поручению территорию оцепили, и он мог со своими доверенными людьми отправиться на поиски преступника. Долго не пришлось искать. Они отошли от палатки, в которой начали работать криминалисты, всего на двести шагов. Вблизи душа и уборной был небольшой сквер, где нельзя было ставить палатки. По замыслу организаторов это должно было быть место для приема пищи, потому что на траве стояли деревянные столы и скамейки. Никто ничего там не принимал, кроме алкоголя, конечно, и поэтому во время ежедневного обхода они всегда задерживали там пьяных правонарушителей. Они отвозили их в вытрезвитель или в изолятор, в зависимости от настроения сотрудников.

Старший лейтенант был уверен, а это подсказывало ему милицейское чутье, что если им нужно найти виновного, они могут на что-то или на кого-то наткнуться именно в этом месте. Они наткнулись на кого-то. На вытоптанном газоне лежал бритоголовый парень с забинтованной рукой. Медушевский заметил его издалека. Он приказал двоим сотрудникам окружить лежавшего на земле, а потом сам направился в его сторону. Правонарушитель, наверное, что-то почувствовал, потому что поднял голову, посмотрел на приближавшегося старшего лейтенанта, а потом вдруг вскочил на ноги и бросился бежать. Но ему не повезло. Он столкнулся с Мжиглодом, который профессионально его подсек, а когда парень падал, сзади на него набросился Конярек. Вскоре подозреваемый уже сидел в наручниках в «Нисе».

Медушевский решил довести дело до конца. Он приказал Коняреку заехать в лес по дороге к Острову-Великопольскому. Там милиционеры вытащили подозреваемого из машины и быстро подготовили его к допросу.

– Я сейчас спокойно спрошу, зачем ты это сделал. И жду правильного ответа. Это значит такого, чтобы мне не пришлось спрашивать еще раз. А я не буду спрашивать, если все будет понятно и рассказано начистоту. Ты меня понимаешь, лысое чмо?

Задержанный ничего не ответил, поэтому старший лейтенант с размаху ударил его дубинкой по ноге. Прежде чем допрашиваемый успел закричать, очередной удар пришелся по другой ноге.

– А-а-а! – заорал парень, а старший лейтенант посмотрел на Конярека.

– Заткни ему пасть.

Конярек повернул голову задержанного и приложил ладонь к его рту, плотно прижимая.

– Еще раз спрашиваю. Отвечай, говнюк, чтобы я остался доволен. Но сначала я помогу тебе освежить память, чтобы ты ничего не перепутал.

Он присел рядом с парнем, которого крепко держали милиционеры. Первый удар пришелся по спине, а затем удары посыпались по всему телу и ногам.

Спустя несколько минут старший лейтенант устал, а допрашиваемый согласился бы подписать даже признание в том, что это он несет ответственность за бойню на шахте Вуек. Но Медушевскому достаточно было признания в убийстве постояльца красной палатки. Старший лейтенант даже не знал, убили женщину или мужчину, он забыл спросить у того молодого офицера, а потом решил не усложнять ситуацию и ни о чем не расспрашивать. Главное – получить признание.

Глава 2

г. Познань

11:10

Теофиль Олькевич посмотрел на свои грязные ногти на левой руке. Он удивился, что под ними такой толстый слой грязи. Обычно он старался выглядеть прилично. Когда он чистил ногти перочинным ножом, конечно, оставался тонкий черный контур, но сегодня его руки выглядели ужасно. Все из-за огорода, на котором ему приходилось работать. Какое-то время назад его жена Ядвига пришла домой и сказала, что умер сосед Антковяк с пятого этажа, и подвернулся случай, чтобы купить его участок, потому что вдова едва передвигается на костылях, и огород ей не нужен. Если уж появилась такая возможность, стоит ей воспользоваться, потому что скоро набросятся другие и отберут. Теофиль был не против, чтобы набросились и отобрали, потому что был уверен, что участок ему ни к чему. Однако Ядвига считала иначе, тем более, когда узнала, что местоположение отличное, между Нижней Вильдой и Бема, то есть совсем недалеко от их дома, всего двадцать минут пешком. Она умела убеждать. Сначала Теофиль отказался и сказал, что ему участок не нужен, потому что у него нет времени на ерунду, то есть, что он не будет копаться в земле. Свободное время он хочет проводить у телевизора в тапочках, как культурный человек, а не в резиновых сапогах, как какой-то батрак. Но Ядвига не сдавалась. Она сказала, что на участке растет несколько кустов смородины, из которой можно делать домашнее вино. И это был аргумент, с которым трудно было поспорить. Он убеждал себя, что вино – это не самогон, но в конце концов и его можно пить, а если оно будет невкусным, то его всегда можно прогнать через дистиллятор, а спирт ведь все равно из чего сделан, из смородины или из картофеля. Вкус тот же, пришел к выводу Теофиль и поддался на уговоры. К сожалению, он не учел, что кроме сбора урожая смородины, придется делать и другую работу. Белить деревья, чинить забор и разваливающийся домик, а хуже всего было то, что ему приходилось копать грядки. И вчера он копал, прежде чем принялся за дегустацию югославского спирта. Он вспомнил, что хотел помыть ногти щеткой, но отложил это на потом, и так уж получилось, что не получилось. Утром он забыл о ногтях и помчался на работу, а теперь выглядел совсем нетоварно – грязный и страдающий от помелья.

– Что там у тебя? – спросил он, услышав в трубке голос Блашковского. Он минуту слушал, а потом начал громко смеяться.

– Подожди, – сказал он, когда приступ смеха уже прошел. – Расскажу Миреку, что к чему.

– Что случилось? – Бродяк оторвался от «Познанской газеты» и вопросительно посмотрел на коллегу.

– Блашковский звонит из Яроцина, – объяснил развеселившийся Олькевич. – Он там на задании со своей школой. И представь себе, что кого-то убили, а этот дурачок влип в расследование.

– Так это ведь хорошо, разве нет? – обрадовался Мирек, считавший Блашковского своим учеником, в придачу ко всему сообразительным и перспективным. Поэтому он был уверен, что парень знает, что делает.

– Но он отдал приказ какому-то начальничку из местного комиссариата, который чуть не затоптал место преступления и хотел сам вести расследование. И еще сказал, что расследованием занимается воеводский комиссариат из Познани.

– Молодец, – похвалил Мирек своего протеже.

– Только старший лейтенант, которого прогнал Блашковский, думает, что он тоже старший лейтенант. То есть он думает, что наш Блашковский тоже старший лейтенант, потому что он им командовал. Если он узнает, что слушал приказы курсанта, голову ему оторвет.

– Так и будет. Дай мне трубку.

Бродяк подошел к столу Олькевича и взял в руку трубку. Минуту он внимательно слушал то, что хотел рассказать Мариуш, и в конце концов принял решение.

– Охраняй место преступления и не разговаривай с этим старшим лейтенантом. Мы соберем группу и скоро приедем. Будем через два часа. Я поеду, Теофиля тоже возьмем и, наверное, Гжегож Коваль поедет.

Олькевич удивленно посмотрел на Бродяка. Этого еще не хватало, чтобы где-то шариться, в каких-то Яроцинах. У него не было ни малейшего желания двигаться. Единственное, о чем он мечтал, чтобы добраться до пива, выпить несколько кружек, а потом вернуться домой и спокойно выпить немного водочки.

У него была спрятана одна бутылка в шкафу, где ее не могла найти Ядвига. Она стояла в самом низу за банками. Но с другой стороны, если он вернется домой, жене может прийти в голову мысль, чтобы пойти сегодня на участок и закончить то, что они начали вчера, то есть снова копать грядки и Бог знает, что еще. Он ей объяснял, что копать надо весной и тогда готовить какие-то семена, чтобы посадить морковь и еще что-нибудь. Но она настаивала, что нужно навести порядок после предыдущих владельцев и сделать все по-своему. Поэтому ему пришлось копать. Он знал наверняка, что сегодня ему не хочется этого делать. А отъезд в Яроцин освобождал его от заботы о грядках и от нареканий Ядвиги.

– Ладно, если нужно, значит нужно, – сказал Олькевич, поднимаясь из-за стола.

Бродяк положил трубку на телефонный аппарат и посмотрел на коллегу.

– Предупрежу Фреда, что мы едем на рок-фестиваль. А ты, Теофиль, надень что-нибудь более подходящее. В этом костюмчике ты не похож на любителя такой музыки.

Теофиль посмотрел на свой живот, который тесно облегал пиджак, и на ноги в черных брюках с заутюженными стрелками. Он стряхнул невидимую пыль с лацкана и вызывающе посмотрел на Бродяка, который в своей джинсовой одежде выглядел как возрастной поклонник группы «Закрытое отделение».

– Я не слушаю эти вопли и не собираюсь вливаться в толпу сумасшедших. Мне нравится Ирена Сантор и тот, что поет о парнях с радаром, как его зовут, ну этот, Анджей Росевич, потому что они хотя бы умеют петь, а эти только вопят чем погромче.

г. Яроцин

11:50

– Вот так, старший лейтенант. Вы там, в воеводском комиссариате, думаете, что мы здесь ничего не умеем, а мы уже все сделали. Результат впечатляет, разве нет?

Мариуш Блашковский сидел за столом в комнате для допроса, которую ему предоставили милиционеры из комиссариата в Яроцине. Когда он вошел сюда полчаса назад, он удивился, что она ничем не отличается от тех, в которых он работал в Познанском воеводском комиссариате. Такой же зеленый линолеум на полу, покрашенные до половины стены и поцарапанный стол, лучшие времена которого прошли еще во времена Гомулки. Даже вонь была такой же, как в Познани, характерная смесь мастики для пола и сигаретного дыма. Единственное отличие – черный пластмассовый телефон без диска, по которому, как ему сказали, можно связаться с познанским комиссариатом.

Самодовольный старший лейтенант Медушевский подошел к столу и тяжело опустился на табурет, на котором обычно сидел допрашиваемый.

– У нас двадцать восемь задержанных. Все сидят в нашем изоляторе. На самом деле не сидят, а стоят, потому что места у нас маловато. У нас не то, что у вас в Познани, есть проблемы с квадратными метрами, – он посмотрел на Блашковского и улыбнулся. – Сотрудники продолжают задержания, но они уже не нужны, потому что главного мы задержали. Сукин сын признался во всем, даже хотел признаться в других преступлениях, но мы ему не позволили. Это может осложнить дело. В конце концов не стоит перебарщивать. Милиция – это не исповедальня, чтобы выслушивать все, что нам рассказывают…

– Кто признался? – удивился Блашковский, посмотрев внимательно на бордовое лицо Медушевского, довольного результатами своих действий.

– Один бритоголовый придурок, которого мы нашли на палаточном поле. Он хотел убежать, но мы его поймали. Получил по голове и рассказал все, как на исповеди. Осталось только подписать показания.

– Он еще не подписал? – удивился Мариуш.

– Сейчас он не в состоянии, – улыбнулся старший лейтенант. – Не удержит даже ручку в руке.

Мариуш подошел к окну и выглянул на улицу. Мимо проезжал серый «Стар» с прицепом, нагруженным ящиками с бутылками из-под молока. Громкое звяканье стекла и рокот старого двигателя еще были слышны, когда грузовик исчез из поля зрения. Блашковский скрестил руки на груди, посмотрел еще немного в окно, дожидаясь момента, когда тишина в комнате станет красноречивой. Он научился этому у своего начальника майора Мартинковского. Когда тот был недоволен объяснением или выводами подчиненного, он подходил к окну, смотрел вниз на улицу, а когда тишина в кабинете начинала звенеть, неожиданно поворачивался и задавал резкий вопрос, прибивавший собеседника к полу. Мариуш сам это испытал и вынужден был признать, что эффект был ошеломляющим. Сегодня он решил сам это опробовать. Он медленно посчитал в уме до десяти и быстро повернулся к Медушевскому.

– Вы его избили? – спросил он холодным тоном.

Улыбка, до этого сиявшая на круглом лице Медушевского, моментально исчезла. Милиционер удивленно посмотрел на Мариуша.

– Ну… Он не хотел сознаваться… Мы его немного того…

– Вы знаете, что бить задержанных запрещено? – продолжать атаковать Блашковский. Он с удивлением отметил, что метод Мартинковского действует и приносит результаты.

– Вы не читали директиву № 315/88 от мая текущего года, изданную Центральным комиссариатом Гражданской милиции, об ограничении средств принуждения и неприменении физического насилия?

Медушевский побледнел. Он никогда раньше не слышал о такой директиве. Он годами всех избивал, была такая необходимость или не было. Избивал за глупую улыбку, наглое поведение и даже за непонравившуюся внешность, и никто из его людей, и даже начальников, не видел в этом ничего предосудительного. В конце концов таким образом выбивали показания и сотрудники других комиссариатов, не только он. Но он не хотел признаваться, что не знает такой директивы, так как это означало бы неисполнение указания, согласно которому следовало читать все поручения и рекомендации, приходившие из столицы. Но этого было так много, что ни у кого не было на это времени, поэтому большинство указаний, отправленных в комиссариат в Яроцине, непрочитанным попадало в папку, чтобы в нужный момент их можно было найти.

– Что-то такое читал, – соврал Медушевский, посмотрев на свои начищенные черные ботинки.

Блашковский победоносно посмотрел на него, однако вскоре испугался своего успеха. Рано или поздно этот жирдяй узнает, что его обвел вокруг пальца курсант. Вся надежда на помощь из Познани.

Медушевский покраснел как рак, крепко сжал губы, которые даже побелели, и уставился в пол, покрытый зеленым линолеумом.