Текст книги "Герцогиня смерти. Биография Агаты Кристи"

Глава первая
У миссис Миллер родилась вторая дочь

Думаю, счастливое детство – одна из самых больших удач в нашей жизни.

У меня было очень счастливое детство.

Агата Кристи. Автобиография

21 ФЕВРАЛЯ 1890. Когда миссис Фредерик Эльва Миллер (для друзей просто Клара) обнаружила той зимой, что беременна, то сразу приказала кухарке подавать сливки к каждой трапезе. Клара знала, что требуется женщине в интересном положении. Одиннадцать лет назад она произвела на свет Маргарет, которую называла Мэдж. Через год родился Луис Монтан, Монти. Она и тогда облегчала себе тяготы беременности сливками, они упреждали и всякие осложнения, так ей казалось. А сейчас ей уже тридцать шесть, она женщина опытная. Да, пусть на столе всегда будут сливки.

Ее собственная мать, Мэри Энн, родила пятерых: четырех сыновей и одну-единственную дочку. Отец Клары, Фредерик Бомер, капитан армии, умер, когда ей было всего девять лет, расшибся насмерть, упав с лошади. Средств у семьи почти не было, и вдова отправила дочь к богатой родственнице, тете Маргарет, старшей сестре своей матери. Жила тетя в Бейсуотере, это западный пригород Лондона.

Маргарет в то время только что вышла замуж за пожилого вдовца Натаниеля Фрэри Миллера. Этот удачливый американский бизнесмен переехал в Англию и обосновался в Чеширском графстве, ближе к южной границе с Манчестером, в огромном доме. У мистера Миллера был собственный, взрослый уже, сын Фред, оставшийся в Америке. Потому он обрадовался, что в доме снова появится ребенок, и принял Клару как родную дочь.

В девять лет непросто переносить столь резкие перемены. Бедная девочка оказалась в чужом доме, с незнакомцем-дядей, да и с тетушкой она прежде виделась довольно редко. Что и говорить, дом был роскошным, но Клара скучала по родным, по привычному и теплому мирку, до которого теперь было целых двести миль. Тогда довольно часто детей отсылали к более обеспеченным родственникам, чтобы проще было сводить концы с концами. Разумеется, девочке оттого, что “все так делают”, было не легче. Шли годы, Клара чувствовала себя одинокой и незащищенной и поэтому старалась прятаться от действительности в мечтах, а воображение у нее было пылкое.

Но случались и в реальной жизни счастливые моменты, особенно когда приезжал на каникулы Фредерик, сынок дяди Натаниеля. Фред был старше Клары на девять лет, весельчак, каких поискать, неистощимый на выдумки повеса. Так и сыпал забавными историями. Кузен был хорош собой, и столько в нем было огня, живости, что Кларе он казался сказочным принцем. Он рассказывал про свою нью-йоркскую жизнь, про Калифорнию, про озорной, искрометный Париж, рассказывал с очаровательной юношеской беспечностью и самоуверенностью, ведь принцу было всего семнадцать.

Учился Фред Миллер в Швейцарии, в закрытой школе. Закончив ее, вернулся в манхэттенский дом, к деду с бабкой. Его пригласили стать членом весьма престижного клуба, “Юнион-клаб”, где ему, между прочим, доводилось насладиться сигарой в обществе Уильяма Астора (отпрыска крупнейшего миллионера), равно как и в обществе прочих представителей элиты. Трудолюбием он не отличался, однако был честолюбив и чрезвычайно гордился тем, что попал в “Светский альманах”[4]4
  “Светский альманах” – ежегодник, в котором перечислены имена и адреса людей, принадлежащих к избранному обществу.


[Закрыть]. У него были мускулистые, как у фермера, руки, хотя спортом он почти не занимался, атлетическую фигуру Фред унаследовал от предков. Спал допоздна, остаток дня проводил в приятном безделье. В викторианской Англии так сибаритствовали все его сверстники, которым посчастливилось родиться в богатой семье.

Молодые люди из его окружения не думали о завтрашнем дне, их полностью обеспечивала родня, снабжала деньгами и для насущных нужд, и для развлечений, джентльмену работать не полагалось. У светской жизни свой распорядок, свои обычаи. Сегодня одна вечеринка, завтра другая, гостевые домики, загородные коттеджи. К шестнадцати годам молодой Миллер обзавелся четырьмя смокингами. В семнадцать повстречался с первой своей возлюбленной, молоденькой дебютанткой, что не мешало ему неделями гостить в загородном имении “Бэтгейт”, у “короля Уолл-стрит” Леонарда Джерома, у этого ворочавшего миллионами финансиста, и не просто гостить, но и ухаживать за его дочерью Дженни. За той самой красавицей, которая впоследствии станет женой герцога Рэндольфа Черчилля и матерью герцога Уинстона Черчилля.

Незаметно пролетали годы, но Фред с неизменной теплотой относился к юной кузине, жившей за океаном, и однажды прислал ей в подарок томик стихов Роберта Саути с надписью: “Кларе в знак любви”. Любви. Это слово заставило ее сердце биться сильнее, она, как и всякая девочка, надеялась, что ее когда-нибудь полюбят, пылко и преданно. О такой любви пишут в книгах, именно о такой она мечтала. Получив подарок, Клара завела особую тетрадку, куда записывала все невысказанные изъявления сердечной нежности, объектом которой был mon cousin merveilleux[5]5
  Мой удивительный кузен (фр.)


[Закрыть]. Семь лет ее тайная влюбленность прорывалась в стихах и сонетах. Время от времени она переплетала листочки с виршами, делала нарядные обложки, на которых золотыми буквами писала заветное имя, “ФРЕДЕРИК”.

А он радовался жизни в далекой Америке, флиртовал с девушками из высшего общества, все искусней очаровывал светских приятелей своими забавными рассказами. Только в двадцать два года Фред впервые осознал, что пора бы остепениться, и то лишь после откровенного разговора с отцом, у которого к тому времени начались серьезные нелады с сердцем. Но пройдет еще восемь лет, прежде чем он в конце концов предложит Кларе Бомер стать его женой. Свершилось это в сентябре 1877 года. Клара сразу испуганно выпалила “нет”, убежденная, что она “слишком скучная особа”, совсем не пара гуляке и дамскому угоднику. Так и сказала.

“Как жаль, что я не красавица”, – подумала тогда Клара. Ей очень хотелось ответить “да” и крепко обнять этого мужчину, о котором она мечтала целых двенадцать лет. Но – лишь пожала ему руку и ушла в свою комнату и там уже дала волю слезам.

Фред был растерян и удивлен, но отказ только сильнее разжег его пыл и упрямство. Он предпринял еще несколько довольно неуклюжих попыток добиться ее руки. Наконец Клара согласилась, убедившись, что Фредерик действительно ею дорожит и что можно верить его обещанию “любить и беречь свою единственную”.

Поженились они в апреле 1878-го, в Чешире, медовый месяц провели в Швейцарии, несколько месяцев пробыли у овдовевшей к тому времени Маргарет, ну а потом началась самостоятельная семейная жизнь. Они сняли меблированную квартиру в Торки. Это весьма известный морской курорт на южном побережье, прозванный Британской Ривьерой. Благодатное место для скучающих аристократов и состоятельных иностранцев, желавших транжирить время и деньги в престижном и завидном антураже.

Редьярд Киплинг в одном письме своему другу, профессору Чарльзу Элиоту Нортону (который преподавал в Гарварде историю искусства), как-то обмолвился: “Торки такое место, которое просто провоцирует на дерзкие выходки. Хорошо бы, скажем, пройтись по нему, нацепив на себя очки, и ничего больше. Виллы, подстриженные живые изгороди, выбритые газоны. Дебелые пожилые дамы в респираторах, восседающие в обширных ландо. Рядом с ними сам Всемогущий Господь будет выглядеть беспутным вертопрахом”.

Супруги потом всю жизнь будут тепло вспоминать свой первый дом, и с особой нежностью узенькую застекленную веранду, выходившую на бухту Торбей. Веранда была невелика, больше похожа на лоджию, но там помещались несколько кадок с пальмами и кресла-качалки. Клара полюбила этот уголок, подолгу там сиживала, пока ее муж играл с друзьями в вист в Королевском яхт-клубе.

На свет появилась Мэдж, которую Фредерик иногда дразнил Маджулей-грязнулей, а через несколько месяцев Клара поняла, что опять беременна, и стала уговаривать мужа свозить ее в Америку. Надо же было наконец познакомиться с новыми родственниками и взглянуть на недвижимость, которую Фред получил в наследство от отца, а получил он обширные владения. Манхэттен показался Кларе “очень шумным, и дома там какие-то ненормальные”. Зато великолепные магазины на “Дамской миле”[6]6
  “Дамская миля” – участок Бродвея, где в XIX веке находились крупнейшие магазины женской одежды.


[Закрыть] очень ей нравились. В огромной, крытой железом мансарде магазина “Лорд энд Тейлор” можно было перекусить, Клара ела огромные сэндвичи, прослоенные кресс-салатом. Приятели Фреда были в восхищении: какая молодчина! У нее маленькая дочь, она ждет второго ребенка, и еще остаются силы на магазины. Редкую выносливость и житейскую хватку молоденькая миссис Миллер в полной мере продемонстрировала позже, когда семейство в сентябре 1880-го вернулось в Торки, уже с младенцем Монти.

Вернулись, и почти сразу Фредерику пришлось снова уехать в Нью-Йорк: призывали дела. Кларе самой пришлось спешно подыскивать новое жилье, поскольку в прежних апартаментах поселилась известная русская оперная певица вместе со своим застенчивым и скромным мужем.

Из Манчестера примчалась на поезде тетя Маргарет, они вдвоем с Кларой осмотрели почти сорок домов, но везде что-нибудь было не так. Приглянулся лишь Эшфилд на улице Бартон-роуд, расположенной высоко над портом.

Эта большая вилла из дерева, покрытого штукатуркой, принадлежала семье квакеров, Браунам. Они прожили там не один десяток лет, но, когда дети выросли и разъехались, супруги надумали продать свой Эшфилд и перебраться в Лондон. Брауны запросили две тысячи фунтов, Клара тут же согласилась и выплатила всю сумму, воспользовавшись деньгами, оставленными ей дядюшкой Натаниелем. Мужу она решила ничего не говорить, а поставить его перед свершившимся фактом: дом куплен, нравится это ему или нет.

“Дорогая моя, я счастлива, что здесь будете жить вы и ваши дети”, – сказала Кларе миссис Браун. Новая хозяйка Эшфилда была на седьмом небе, услышав такие слова.

Дом стоял в стороне от дороги, вокруг аккуратные аллеи, пологие лужайки, за ними ясеневая роща. Рядом с рощей теннисный корт и площадка для игры в крокет. В саду множество вазонов с тюльпанами, нарциссами и бархатцами, расставленных на гравиевых площадках. Высокое крыльцо надежно укрыто от полуденного солнца вьюнком “ползучая смоковница” с чрезвычайно плотными и густыми листочками. Вдоль одной стены огромная веранда, к другой примыкала теплица, чуть меньше веранды, ее в основном использовали как сарай, а сажали там что-то от случая к случаю.

Кроме основной гостиной имелась и малая, библиотека, столовая, бильярдная комната, бальная зала. На нижнем этаже кладовка для вещей, кладовка для съестных припасов, кухня (весьма просторная, даже по викторианским понятиям). На кухне главной была Джейн Роу. Джейн оказалась истинным сокровищем. Мало того что она безропотно готовила еду на восемь – десять человек, но еще умела изобрести что-то необыкновенное, знала множество рецептов. Печь топили углем, на ней помещалось сразу шесть кастрюль, еще у плиты имелся бойлер для нагрева воды и духовка. В этой духовке хорошо пропекались “камешки” – печенье, и впрямь похожее на камни, но восхитительно нежное и рассыпчатое.

Как только Фредерик Миллер вернулся в Торки, жена предъявила ему сюрприз: теперь у него имелась собственная просторная спальня и собственная гардеробная. Там же, наверху, были детские спальни, и у Монти, и у Мэдж. Внизу, рядом с холлом, игровая комнатка, совсем небольшая, поэтому классная комната с пианино, на третьем этаже, постоянно превращалась либо в крепость, либо во дворец, смотря какая на повестке дня бывала игра.

Самая большая спальня безоговорочно была отдана Кларе. Спустя десять лет она проведет тут две недели в ожидании знаменательного события. Из Лондона тогда снова примчалась на поезде верная тетя Маргарет помочь с приготовлениями, которыми руководила акушерка миссис Шелтон-Прайс. Согласно квитку об оплате, за свои услуги она получила крону и десять шиллингов, после того как в понедельник, 15 сентября 1890 года, в 14.14 появилась на свет Агата Мэри Кларисса Миллер. Имя Кларисса было дано новорожденной в честь самой Клары, Мэри – в честь матери Клары, Агата – в честь героини книги Дины Марии Мьюлок. В ту пору ее роман “Муж Агаты” был у миссис Миллер самым любимым.

Дети отнеслись к появлению сестренки довольно сдержанно и даже настороженно, зато отец их ликовал и устроил пышное торжество. Двери были распахнуты для всех. В доме собрались и соседи, и местные “отцы церкви”, и несколько директоров частных школ, на тот момент самых лучших в Торки.

Пухленькая светловолосая крошка с голубоватосерыми глазами сразу стала любимицей Клары. Она так ее обожала, что целых полтора месяца не желала брать няню, хотя в их кругу, в кругу зажиточного среднего класса, это было делом обыкновенным.

Когда Агате исполнилось два месяца, в дом все же была приглашена Няня. Теперь Клару избавили почти от всех хлопот по уходу, но в три часа она обязательно шла в детскую поиграть с малышкой. Ритуал, строго соблюдавшийся на протяжении пяти лет. Клара очень дорожила этими минутами общения с дочкой, пожалуй, с каждым годом все сильнее.

Но Клара появлялась в детской уже днем, и большую часть времени девочка проводила, разумеется, с Няней. Когда Агата научилась ходить и стала энергично осваивать неведомое пространство, при ней неотлучно бывала ее круглолицая морщинистая наставница в накрахмаленном батистовом чепце. Вместе с Няней она, сладко замирая от страха, бегала по напоминающим детскую “горку” пологим лужайкам Эшфилда. Бегала, конечно, только Агата, а страдавшая ревматизмом Няня сидела в сторонке, не сводя с подопечной своего зоркого, все подмечавшего взгляда. Подопечная подрастала, превращаясь из пухлого карапуза в высокую тоненькую девчушку. Агате повезло. Вокруг было приволье, благословенный мир природы, даривший каждый день какие-то открытия: дупло на дереве, первые летние цветы, кусочек кожицы с черепашьего хвоста, оброненный во время линьки.

В двенадцать лет Мэдж отправили на учебу в Брайтон, в школу-пансион мисс Лоуренс. А одиннадцатилетнего Монти отвезли в Лондон, в престижнейшую закрытую школу “Харроу”. Так Агата осталась одна, но в этом, оказывается, имелись и некоторые преимущества. Одиноко ей совсем не было, ее обожали слуги, ее обожали родители. Клара умела придумывать замечательные истории. И когда Агата научилась говорить, то, естественно, стала соавтором этих историй. Мать и дочь экспромтом изобретали всякие чудеса и дальнейшие перипетии, мелочей в столь важном деле не существовало. А после Агата как бы приняла у матери эстафету. Когда ей приходилось впоследствии оставаться одной, она уже сама стала придумывать сказки.

Дети часто утешают себя обществом воображаемых друзей. Агата исхитрялась нафантазировать целые семейства. Первыми из тех персонажей, которые ей запомнились, были “Котята”, у каждого было человечье имя и вполне человечьи замашки. Потом появились гладиаторы, похожие на викингов, дальше – рыцари Круглого стола, впрочем, иногда рыцари были вынуждены довольствоваться и обычным квадратным столом.

В этих историях были задействованы и домашние животные. Первым актером в разыгрываемых спектаклях стал ярко-желтый кенарь Голди, который был наречен “господином Дики”. Второй театральной звездой был Джордж Вашингтон, четырехмесячный йоркширский терьер, подарок от папы на пять лет. Но вообще-то все называли его просто Тони. Терьера наряжали то в ленты и банты, то в шляпы и “шлемы”, в зависимости от того, куда благородный рыцарь держал путь: на бал или на битву.

В бильярдной стояла низенькая круглая емкость с карпами, которых Агата воспринимала скорее как украшение, чем что-то живое. Она называла всех их сразу миссис Фиш, видимо, ей трудно было в сгрудившейся стае различать отдельных рыб, то их бывало много-много, то почти все куда-то вдруг исчезали.

Всеобщим любимцем был денди-динмонт-терьер Скотти, хозяином его числился Монти. Этот смешной кудлатый пес часто разгуливал по большой гостиной, лапы короткие, шерсть длинная, заодно протирал ею пыльный пол: комнатой редко пользовались. Агата родилась, когда Скотти было десять лет, а еще через пять он угодил под опрокинувшуюся повозку продавца горшков и щеток. Безутешный Монти похоронил его на заднем дворе, где покоились все жившие когда-то в Эшфилде звери. Агата горевала даже сильнее Монти и требовала, чтобы все слуги надели траурные повязки.

За год до трагедии Фредерик попросил местного художника Н.Х.Дж. Бэрда нарисовать Скотти. Агата настояла, чтобы этот портрет завесили черной тканью. Позже Бэрд напишет портреты всей семьи, в том числе и Нянин. Но портрет Скотти так и останется для Агаты особым. Это символ утраты любимого существа. Напоминание о первой на ее веку семейной трагедии. Портрет-память.

А потом девочку вдруг стали одолевать кошмары: ей постоянно снился незнакомец с ледяными голубыми глазами, он загадочно улыбался, и в руке у него был пистолет. Она так его и называла: “Человек с пистолетом”. Этот злодей так бедняжку запугал, что она просила Няню не гасить газовую лампу и оставлять окно приоткрытым, чтобы можно было глотнуть свежего воздуха, когда от страха перехватывало горло.

В тот же период Агата полюбила моменты, которые называла потом “моментами уединенья”, это когда ей разрешали одной гулять в саду, где можно было дать волю своей фантазии. Отважные детские шалости были не в ее духе, она предпочитала постигать вещи, а не ломать их. Залезть на ветку какого-нибудь высокого дерева и о чем-нибудь поразмышлять – вот что ей нравилось. Кстати, самой любимой была огромная пихта, “дерево Мэдж”, так его назвала когда-то сама Мэдж. Был на этой пихте удобно изогнутый сук, широкий, как скамейка, устланный опавшей хвоей, надежно защищенный ветками с гроздьями шишек.

Укрывшись за роскошной живой завесой, Агата неутомимо придумывала умопомрачительные приключения, где героям приходилось, рискуя жизнью, покорять неведомые земли. То, что пространство ее жизни ограничивалось пределами Торки, значения не имело. Главное, что сам образ жизни маленькой Агаты способствовал развитию воображения, к ее услугам был целый мир волшебства, где она была королевой. Чудесный мир, созданный ее матерью.

Выше упоминалось уже, что Агате сызмальства рассказывали замечательные истории, какие-то из жизни, чаще выдуманные, но в каждой прямо или косвенно утверждалось, что добро непременно побеждает зло.

Няня тоже знала сказки, но у нее в запасе было примерно полдюжины, и она повторяла их снова и снова, на прогулках или укладывая Агату спать. А вот у Клары сказки всякий раз бывали новыми. Правда, она их мгновенно забывала, но ей ничего не стоило придумать очередную, сюжеты и вдохновение дарила сама жизнь. В повествование тут же попадал паук, пробежавший по столу, и свеча на окне… да что угодно, мышь, апельсин, дверь, которая, оказывается, умела читать чужие мысли!

Агата, затаив дыхание, ловила каждую фразу, точнее, каждое слово, потому что мама иногда умолкала на середине предложения, ведь приходилось на ходу придумывать сюжет. Агата дергала ее за юбку, умоляя рассказать, что же было дальше. К тому моменту, когда история наконец завершалась, Агату уже обуревало множество вопросов и собственных предположений, которые потом помогали ей сочинить иную, более полную версию маминой сказки; разумеется, сие таинство происходило в “момент уединения” под ветвями великанши-пихты.

Старшие брат и сестра учились в других городах, ровесников, товарищей для игр, по соседству не оказалось. Поэтому единственным утешителем, другом и собеседником маленькой Агаты стало ее собственное воображение. И еще она продемонстрировала необыкновенные способности: в свои пять лет научилась читать, сама, без всякой помощи!

Почему вдруг Клара решила, что не стоит младшую дочку учить чтению раньше восьми лет? Об этом домашние предания умалчивают. Известно только, что миссис Миллер всегда руководствовалась своей интуицией, уверенная в собственной правоте. Теперь ей казалось, что чтение испортит ребенку глаза. И переубедить ее было невозможно, хотя старших детей она приобщила к чтению, едва те научились держать в руках книгу.

Запрет на чтение был не единственным. Когда Клара лежала в гостиной на кушетке, набираясь сил после родов, ее порой озаряли и другие истины. Например, эта: нельзя отдавать ребенка в руки учителей, которые нещадно муштруют своих несчастных питомцев. А еще она распорядилась, чтобы Агату обували в высокие, туго зашнурованные ботинки (чтобы ножки были прямыми), платья, напротив, были свободными, чтобы не мешали росту, а на улицу ее выводили непременно в соломенной шляпке или в панаме, солнце ведь такое коварное.

Итак, Няне был дан строгий наказ: книги убирать подальше, чтобы Агата не могла до них добраться. Легко сказать, ведь в Эшфилде было море книг, кругом полки, полки, да еще целая библиотека, в основном с античной литературой, которую Фредерик очень любил. И вот однажды Агата забрела в тесную кладовку при классной комнате, где и обнаружила книжку, то есть восхитительный запретный плод: “Ангел любви” детской писательницы Л.T. Мид, эту историю для юных барышень Монти подарил в 1885 году Мэдж на Рождество.

Спрятав добычу под длинным шерстяным жилетом, Агата прошмыгнула мимо классной, спустилась в холл, тихонечко прошла мимо комнаты, где прилегла поспать Клара, потом юркнула в дверь рядом с буфетной и на цыпочках прокралась к выходу. А оттуда – уже бегом на поляну, к “дереву Мэдж”. Свидетелем преступления был только терьерчик Тони, весело несшийся следом, уверенный, что хозяйка придумала для него новую игру. Но как только Агата расположилась на ветке и раскрыла толстую, в двести страниц, книжку, все игры были забыты. Она водила пальцем по строчкам, пытаясь осилить слова.

Ее “страшную тайну” еще долго бы никто не узнал, но месяца через два-три Няня зачем-то подошла к этой пихте и услышала… голос Агаты, рассказывавшей самой себе про какую-то школьницу. Она ее окликнула, и из гущи ветвей на перепуганную нянюшку свалилась книга, а потом выпрыгнула и сама Агата. Вид у этой негодницы был виноватый, но и очень довольный. Девчушка скакала вокруг Няни с ликующими воплями:

– А я умею читать, а я умею читать!

В тот же день Няне пришлось сообщить печальную новость хозяйке.

– Боюсь, мэм, мисс Агата все ж таки выучилась читать, – скорбным голосом доложила она, протягивая Кларе изрядно потрепанную книжку.

Клара изумилась, потом подняла руки вверх, сдаваясь. И велела принести в классную комнату книги, всякие, и старые, и новые.

– Раз Агата умеет читать, пусть читает что хочет.

Мама разрешила, и пятилетняя Агата вскоре читала запоем, открывая для себя новые миры. Книг было столько, что она даже не успевала испугаться обилию незнакомых слов и понятий, главное —успеть все прочесть и постичь. Специальные книжки для малышей она вообще не раскрывала, сразу набросившись на романы Диккенса, на истории Эдгара По, на Льюиса Кэрролла и Киплинга. Агате очень полюбились книги Мэри Луизы Моулсворт, которую тогда называли “Джейн Остин для детской”, она по нескольку раз их перечитывала: “Часы с кукушкой”, “Расскажи мне сказку”, “Комната с гобеленом”, “Резные львы”.

Читать было гораздо проще, чем выводить буквы и цифры. У Агаты не хватало терпения, Няня так медленно диктовала, такие долгие делала паузы. Вскоре учительские полномочия были переданы мистеру Миллеру. Он занимался с ней по часу в день, сразу после завтрака и вечером, перед тем как отправиться в клуб. Она послушно усаживалась на широкие колени уже погрузневшего отца, касаясь затылком его бороды, пахнувшей табаком и еще почему-то мокрыми хризантемами.

Да, в конце концов, уроки чистописания и арифметики проводил отец, он сам и писал и считал отлично, к тому же умел заинтересовать Агату, используя “пособия” из реальной домашней жизни. Например, копии заполненных от руки квитанций из мебельного магазина вмиг стали подспорьем в сложении и вычитании.

По окончании школы Мэдж отправили на девять месяцев в Париж (для окончательной “шлифовки”). Оттуда она привезла сестренке учебник французского языка для начинающих Le Petit Precepteur (“Маленький учитель”). Мэдж, и прежде-то очень милая и живая, теперь обрела парижский шик и грацию. Ее преображение взбудоражило весь Торки, внимания остроумной, очаровательной Мэдж стали добиваться многие молодые холостяки.

Когда сестра вернулась домой, Агата в первый момент даже ее не узнала, но не сомневалась, что со временем обязательно и сама станет такой.

“Помню, с каким волнением я смотрела, как она выходит из кеба. В кокетливой соломенной шляпке, отделанной белой вуалью с черными мушками, она показалась мне прекрасной незнакомкой”.

Мэдж напропалую сыпала французскими словечками и остротами. Агату она стала называть ma petite poulette[7]7
  Моя цыпонька (фр.).


[Закрыть] и взялась учить ее французскому, руководствуясь привезенным учебником. Собственно, с этого и началась их дружба, на всю жизнь.

По тогдашним правилам Мэдж полагалось уже вывозить в свет, а достойное общество, считал ее папа, можно найти только в Нью-Йорке. Поездка туда стоила бешеных денег, но ради дочери Фредерик Миллер готов был на траты, поэтому в начале 1896 года часть семьи отбыла в Америку. Под руководством Клары и благодаря материальной поддержке Фредерика Мэдж вела бурную жизнь: балы, приемы, званые обеды, по вечерам опера или театр.

Агата, пока их не было, оставалась на попечении тети Маргарет, которая приходилась ей двоюродной бабушкой, поэтому она звала ее Тетушкой-Бабушкой. В 1869 году овдовевшая Тетушка-Бабушка переехала из Чешира в Илинг, который впоследствии превратится в престижный лондонский пригород. Агата подолгу гостила в ее огромном особняке – вместе с матерью, которая тревожилась за старушку, постоянно недомогавшую. Агате казалось, что время там замирает, дни незаметно сливаются в недели, монотонные, похожие один на другой, покойно-безмятежные.

Каждое утро Тетушка-Бабушка с удовольствием встречала в своей спальне Агату, появлявшуюся вместе с лучами солнца. И тогда раздвигались длинные шторки, свисавшие из-под балдахина, открывая ложе с четырьмя столбцами и горой перин и подушек. Комната была пропитана запахом лаванды, а от огромного мраморного камина тянуло застарелым дымом, повсюду лежали стопки писчей бумаги, рядом с ними теснились безделушки.

Тетин дом не очень-то годился для детских игр, но зато там было много всяких ниш, неизведанных закутков, это же замечательно! Там легко было представить, что ты в замке, а назавтра замок превращался в мощный галеон. В этом доме реальность всегда граничила с волшебством. Агата позже говорила, что он был “наполнен романтикой дальних стран”.

Тетушка-Бабушка всегда носила черные платья, приличествующие статусу вдовы: строгий фасон, ворот застегнут до самого горла, длинный подол, почти целиком прикрывавший лодыжки. Каждое воскресенье приезжала Мэри, родная бабушка Агаты, которую она называла Бабушкой Б. (то есть Бомер), перед обильным чинным обедом она тоже наряжалась в черное. Бабушка Б. с годами сильно раздалась, и от этих воскресных трапез становилась все пышнее.

“Огромный кусок запеченного мяса, вишневый торт с кремом, головка сыра и, наконец, десерт на чудесных тарелочках из праздничного сервиза” – вот некоторые блюда из воскресного меню, упомянутые в “Автобиографии”.

Обед подавали ровно в половине третьего. К этому моменту бабушки непременно завершали свои расчеты за минувшую неделю: Маргарет отдавала сестре деньги за всякие мелкие услуги и покупки. Мэри приходилось жить на скромную вдовью пенсию, потому сестра и давала ей посильные поручения, все ж таки приработок. А еще Мэри шила и рукодельничала для своих бейсуотерских соседей. Маргарет была богата, зато у Мэри была семья. Эрнест и Гарри часто приезжали вместе с ней (старший сын, Фред, находился в Индии). Они да еще Агата, компания собиралась веселая, дом наполнялся гомоном, который стихал лишь ближе к ночи, когда все разбредались по своим комнатам и мигом засыпали.

Когда приезжали родственники, Агата получала доступ к огромным парадным комнатам, уставленным тяжелой мебелью красного дерева, смотрела, как пробиваются лучи сквозь ажурные шторы из дорогого ноттингемского кружева, разглядывала разложенные на столиках вещицы, книжки всякие, фотографии в затейливых рамках и бронзовые статуэтки, купленные по случаю. Порой забредала на кухню, где повариха Ханна учила ее месить тесто и делать из сахара хрупкие карамельки.

В гостях у Тетушки-Бабушки можно было всласть побездельничать, любой ребенок тут же побежал бы на улицу играть с друзьями. Но у Агаты друзей не было, только те, которых она придумывала. А их, между прочим, становилось все больше. Они теперь с трудом помещались в детской, Агата уже не знала, кого куда уложить. Именно в эти минуты ей бывало грустно, и она постигала неведомые ей до той поры чувства: неприкаянности и заброшенности. В жизни Агаты часто будут периоды одиночества, как нечто само собой разумеющееся, тщательно скрываемое. Но порой, в самый неожиданный момент, выдержка ей изменяла.

Из Нью-Йорка родители и сестра вернулись летом, Агата встречала их в саутгемптонском порту, домой в Торки отправились на трех экипажах. В одном сами пассажиры, а два других были набиты сундуками с бальными платьями, купленными в Америке. Дамы увлеченно обсуждали предстоящий летний сезон, тогда как глава семейства был молчалив и невесел, он понимал, что прежняя вольготная жизнь ему теперь не по карману.

Он допустил несколько промашек, и теперь придется за это расплачиваться. Материальное благополучие необходимо поддерживать, а Фредерик Миллер оказался никчемным бизнесменом и финансистом. Впрочем, справедливо ли называть “никчемным” дельца, которого никто не заставлял постигать законы экономики, который никогда не интересовался тенденциями развития бизнеса? Он, как и многие из его окружения, был человеком праздным. Для того чтобы вести счет каждому пенни, взимать арендную плату, продавать недвижимость, вкладывать капиталы, существовали другие. К сожалению, те другие, которых находил отец Агаты, оказывались не намного опытнее его самого. И поездка в Америку заставила мистера Миллера в этом убедиться.

Он был партнером известной нью-йоркской бакалейной компании, но в 1885 году умер основатель этой компании, Х.Б. Чафлин, и тут же посыпались неприятности. Фирма Чафлина так “умно” распорядилась долей Фредерика Миллера, что его доходы стали неуклонно уменьшаться. Фирмачи оправдывались, приводили множество вполне объективных и уважительных причин, но от этого Фреду было не легче. Его капиталы таяли, и он оказался в весьма тяжелом положении.

Узнав об этом, коллеги его покойного батюшки посоветовали ему самому заняться делами. Это было уже слишком, о подобном варианте он никогда всерьез не задумывался. Люди его круга не созданы для работы. Выход оставался один – на год сдать в аренду Эшфилд, с мебелью и прислугой.