Текст книги "Тетрис для бедных"

С приездом внука она перестала возвращаться домой пешком, подсвечивая себе дорогу фонариком, а заранее заказывала такси за семьдесят рублей. Таким образом она экономила пятнадцать минут, которые можно было провести с ребенком. Эти пятнадцать минут стоили тех денег.

Если сына вдруг становилось не слышно, жена начинала беспокоиться и кричала на весь дом:

– Ты где приушипился? – и, как правило, находила его в нашей спальне, где он вдумчиво листал книги с детскими стихотворениями. Иногда она заставала его в туалете: сын изучал структуру кошачьего наполнителя, пробуя его на зуб.

– Ты слышал, что Медведев щас ляпнул? – зашел в зал тесть.

– Не, Палыч, не смотрю. Че там? – оторвался я от ноутбука.

– Говорит, что в два года уже вовсю читал, – зло хмыкнул.

– Ого!

– Базланит, что был самым обычным ребенком, – продолжал возмущаться тесть.

– Значит, у нас необычный ребенок.

– Выходит, что мы все тут необычные!

Подкинув дров в баню, теща вернулась в дом. Тесть поспешил к ней рассказать про самого обычного премьера.

– Да ты че? – веселилась теща в коридоре.

– Да я сам охуел, – раздавалось по всему дому.

Ловко оббегая мины, ко мне приблизился сын и начал импульсивно махать рукой в сторону веселившихся бабушки и дедушки. «Неужели и он возмутился», – подумалось мне.

– Идите уже с Иринкой. Нагрелась! – заглянув в зал, скомандовала теща.

– Идем! – одновременно ответили мы.

Недавно в доме появилась душевая кабина, но я ни разу не видел, чтобы там кто-то мылся. Никогда так не делали, не стоит и начинать. Тесть долго откладывал деньги на душ и установил его из принципа «чтобы как у людей». Сомневаюсь, что он вообще смог бы влезть в эту кабину.

Баня была проверенным и правильным способом мытья дважды в неделю. Родители жены отщипывали от дровяных запасов несколько поленьев, чтобы привести себя в порядок.

Я бы спокойно предпочел ей новую душевую кабину, но лично для меня этот деревянный сруб был поводом уединиться с женой.

Смыв с себя пот и наспех одевшись, я вышел из бани.

Неожиданно пошел дождь, теплицы принялись звучно отражать его. Снег начал подтаивать, как будто декабрь не давал ему официального разрешения спокойно и без эксцессов лежать в этом огороде. Где-то далеко взорвалась петарда, соседская собака, возмутившись, громко высказала свои претензии.

Пытаясь не задеть паутину, я спустился в погреб, где хранились соленья и компоты.

Раньше тут можно было найти самогон тестя, но не сегодня. Благо до бани я сходил в алкомаркет за коньяком и поэтому не сильно переживал из-за отсутствия пятидесятиградусного пойла. Я выбрал трехлитровую банку с вишневым напитком – его мы еще не пили в этот приезд. Поднявшись и закрыв погреб тяжелой деревянной крышкой, я вдруг подумал, что здесь гораздо чаще, чем в городе, чувствую себя человеком – живым, чистым, настоящим. Или как это говорят… счастливым.

* * *

С возвращением тестя в лоно семьи ужины стали проходить веселее.

Я доставал из угла зала раскладной черный стол. Жена накрывала его скатертью, и мы начинали таскать из кухни разнообразные блюда и напитки.

Я уступил тестю его законное главенствующее кресло – остальные сидели на диване, сын – не в счет, у него был свой отдельный столик со стулом.

Тесть включал телевизор. Как раз начиналась программа вечерних новостей. И под новости прошедшего дня мы начинали поедать основное блюдо, добавляя салат в маленькие салатницы, двигая по большому столу туда-сюда хлеб и сметану, наливая из графина компот. Я разливал по рюмкам алкоголь.

Если рюмки наполнялись недостаточно часто, то тесть начинал беспокоиться за нас:

– Чего у вас пустует-то?

Если он сам выпадал из алкогольной игры, то это не значило, что остальным можно расслабиться.

– Под такую-то закуску я бы уже давно эту бутылку кончил, – возмущался тесть.

После третьей рюмки теща говорила:

– Мне, наверное, хватит.

– Да ладно, – не верил я.

– Ну, может, половиночку, – отвечала она.

Еще две или три половиночки я ей после этого диалога наливал, в зависимости от того, нужно ли ей было на следующий день на работу.

– Хороший напиток, – говорила она, посматривая на незнакомую бутылку коньяка.

После того как была проведена пенсионная реформа, президент России перестал пользоваться безусловным авторитетом, и теперь его часто ругали вместе с остальными «пидарасами-чиновниками».

– Вот чешет! – замечал тесть, отделяя вилкой большой кусок котлеты.

– И ведь не стыдно им врать народу, – поддерживала разговор теща.

– За лохов нас держат! – не унимался тесть.

– А видели эту рекламу, где счастливая бабулька рекламирует «Почта Банк»? Как будто мы не понимаем, к чему это! – откидывалась теща на спинку дивана.

– Да пиздаболы они все, – проводил итоговую черту разговору тесть и огромным указательным пальцем переключал канал.

Новости, правда, и так подходили к концу. И тесть знал об этом, иначе бы не переключил.

Когда основные блюда были съедены, мы шли с тестем курить. Обсуждали нюансы стройки, закачанный сериал, вспоминали армейскую службу, или тесть рассказывал про тонкости варения самогона.

– Хвосты отдельно, а головы отдельно. Главное, все рассчитать. Я на этом уже собаку съел, – говорил тесть, посматривая на пылящиеся баки, в которых когда-то шли спиртовые процессы.

– А на солоде не пробовал? – поддерживал я разговор.

– Не. Нахуй! Слишком геморройно. У меня нет столько ресурсов, – говорил он и следом рассказывал все про варку виски.

Вернувшись за стол, тесть громко сообщал свое желание:

– Чаю бы! – И теща вставала из-за стола и шла на кухню ставить чайник. – И булку с маслом, – добавлял тесть чуть громче, чтобы было слышно на кухне.

Эта «булка с маслом» вызывала у меня изумление. Как она после всего съеденного в него вмещалась? Если не было булки, тесть заказывал мороженое. Им и я мог шлифануть съеденное.

– Спасибо всем! – говорил он, поднимаясь из-за стола, и шел к себе в комнату еще немного посмотреть телевизор перед сном, предварительно взяв со стола максимальное количество грязной посуды, чтобы занести ее по дороге на кухню. Это было, пожалуй, единственное, в чем он помогал по быту.

Я наливал последнюю «половинку», и теща, поблагодарив всех, шла за ним.

– Спокойной ночи, мам, – говорили мы с женой и с удовольствием выключали ТВ, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм, заранее скачанный с торрента.

* * *

Когда я выхожу покурить в огород и вижу все эти уютные накренившиеся дома, я вспоминаю похожий частный сектор в моей родной Тульской области.

Посещал я его потому, что в детстве был членом Евангельской церкви. Они были последователями Всемирного пятидесятнического братства, самого многочисленного из всех направлений протестантизма.

Их учение было наиболее близким к баптизму. Они предпочитали называться христианами веры евангельской или христианами евангельской веры.

А если коротко – пятидесятники.

Чтобы объяснить, как меня занесло в секту, придется вспомнить историю, которая произошла с моей прабабушкой Наташей.

Наташа жила со своими родителями в Кимовске (Тульская область). В четырнадцать лет у нее отнялись ноги. Это произошло в день, когда началась Великая Отечественная. Она вспомнила о лежащей на подоконнике соседа-атеиста Библии. Попросила отца принести и читала с утра до вечера. Вскоре Наташа начала ходить. И креститься. Она стала православной.

Чтобы семья не умерла с голоду, отец переправил Наташу со старшим братом в Ростовскую область. В 1943-м они попали в немецкий плен. Их отправили в концлагерь на юге Германии.

Она почти не рассказывала, но, бывало, я раскручивал ее на обрывочные истории. Наташа рассказывала про самолет, от которого бегала со своей ростовской подружкой.

Представьте себе. Низенькая прабабушка, с голубыми яркими глазами и приятным старческим запахом, с неизменной Библией на кухонном столе, протягивает мне ириску и шепотом говорит, как две шестнадцатилетние девочки пытаются уклониться от авиационного обстрела.

– А где был Сталин в это время? – интересовался десятилетний я.

– Не надо так громко, Ричик, – спокойно поправляла меня прабабушка.

– А что будет? – не понимал я.

– Просто не надо так громко, – улыбалась прабабушка.

Соседкой по концлагерю у Наташи оказалась протестантская евангелистка. Именно она объяснила ей, что надо прекратить креститься.

– Не нужно служение рук человеческих, – цитировала соседка Библию. Чтобы попасть в Царство Небесное, ей необходимо принять Святого Духа.

Наташа приняла его и заговорила на иных языках.

В конце войны их эвакуировали американские солдаты.

– Чернокожие солдаты выдергивали русских девушек за волосы и насиловали их, – уже папа рассказывал мне некоторые эпизоды плена прабабушки. – Ее одну в бараке не тронули.

Когда все закончилось, Наташа дала обет безбрачия в знак благодарности Господу.

Добравшись до родного Кимовска, Наташа помыкалась в поисках пятидесятнической церкви и, не обнаружив ее, зажила простой мирской жизнью, лишь иногда обсуждая главы Евангелия со старшим братом, он тоже стал верующим в плену.

Обет безбрачия она благополучно нарушила и вышла замуж за водителя грузовика – крепкого, пьющего мужика с хорошей работой. Сама работала сначала на железной дороге, а позже освоила бухгалтерский учет и дослужилась до должности главного бухгалтера на местном предприятии.

У них родился сын, затем дочь. А в тридцать три ее муж захлебнулся в собственной рвоте. Наташа вспомнила про свой договор с Богом, его она тщетно попыталась расторгнуть.

Дети росли и, чем дальше, тем больше походили на своего отца. Наташа, переехав в соседний город, возобновила поиск Евангельской церкви.

Когда ей стукнуло пятьдесят, кто-то показал домик на окраине города, в котором собирались пятидесятники.

Именно о нем я вспоминаю, когда выхожу покурить в огород.

* * *

– Дело мне нужно, – вчера вечером заметил тесть. Мы курили в сарае. Он мрачно оглядывал свои инструменты. – Скучно, пиздец.

Все в этом доме знали, что если тесть больше недели сидит без работы, то это прямой путь в бутылку. Основная работа завхозом в детском саду не занимала много времени и не удовлетворяла сполна его жажду деятельности.

– А с заказом что? – имея в виду металлоконструкцию в огороде, спросил я.

– Так она законченная, жду, когда этот чепушила ее заберет. – Тесть называл так почти любого человека, не умеющего самостоятельно работать руками, даже если это был его заказчик. Я, как родственник, был исключением, поэтому в глаза меня пока ни разу не назвали ни чепушилой, ни рукожопым, ни тупошарым.

Максимум, что мне доставалось, – расхожая строчка из песни Ноггано: «Зять – нехуй взять». Я сам эту строчку напел тестю, когда мы вместе клали плитку во дворе и я проявил себя не лучшим напарником. Тесть зычно рассмеялся и с тех пор вежливо замечал:

– Как ты там, Ричард, говоришь? Зять – что?

И я с удовольствием продолжал фразу под смех тестя.

– А баню ты хотел усовершенствовать, помнишь? – вспомнил я.

– Так материала нет. И денег на него. Так бы, ясен хуй, усовершенствовал, – стряхивая пепел, отчеканил тесть, делая упор на последнем длинном и смешном слове.

– Может, объявление в газету дашь, что ты делаешь теплицы? – предпринял я последнюю попытку.

– Да я все могу делать, хоть теплицы, хоть гараж. Нахуй бы кому нужно это было здесь, – потушил сигарету тесть и, подойдя к двери дома, начал переобуваться из укороченных валенок в тапки.

На следующий день, вернувшись с работы, пообедав и вздремнув, тесть вспомнил, что к приезду внука должен был собрать для него кровать. Обстоятельства тогда сложились иначе, зато теперь было небольшое дело, которое могло бы оправдать вторую половину дня.

Он аккуратно разложил все части будущей кровати, достал саморезы, шуруповерт и приступил к работе.

Из окна зала, где тесть намеренно неторопливо собирал кровать, было видно, как сосед Петро вышел из дома с лопатой и начал долбить лед у гаража. Думаю, что если бы эту лопату взял мой двухгодовалый сын, то эффекта было бы больше.

Я давно не видел Петро, хотя часто вспоминал о нем, видя его дом.

Несколько лет назад мы с тестем начали с утра праздновать 9 Мая. Женская часть дома объявила нам бойкот, поэтому пили и закусывали мы на улице, где и повстречали соседа Петро. Он тоже чтил великий День Победы. После нескольких тостов Петро начал сбивчиво, но грамотно раскладывать нам всю политическую ситуацию в мире. Причем было видно, что источником его знаний был не столько телевизор, сколько исторические книги.

– Тебе нахуя вся эта информация нужна? – недоумевал тесть.

– Ну как же, я живу в удивительной стране, мне важно, что происходит на геополитической арене, – отвечал Петро.

Когда Петро узнал, что я бывал на войне в Донбассе, то крепко пожал мне руку и сказал, что рад знакомству.

– Рома же? – уточнил он мое имя.

– Ричард.

– Как?

– Ри-ча-рд.

– А! Понял, – кивнул Петро, – очень приятно.

Шуток про американца или про Ричарда Гира, Ричарда Львиное Сердце, Ричарда Третьего, Рихарда Зорге не последовало.

С тех пор вблизи я видел его только раз. Жена Петро попросила нас с тестем погрузить его в «скорую помощь». Тяжелый и облеванный, Петро извинялся:

– Ребя-а-ата, вот так вот… получилось. Не сердитесь.

Мы и не думали сердиться.

– С кем не бывает, – заметил тогда тесть.

– Хуя себе, Петро вышел! – Тесть наконец заметил работающего Петро из окна, когда отошел от детской кроватки, чтобы посмотреть, как она выглядит со стороны.

– Давно его не видно было, – подтвердил я.

– Так он дома всегда сидит. Разве что за вином выйдет. – Все алкогольные напитки тесть называл «вином». – Бывает, до магазина дойдет, а обратно машину вызывает – сил не хватает, – рассказывал тесть. – Даже двор его баба чистит.

– Весело.

– Ох, чую, не к добру, что Петро вышел, – заулыбался тесть, – ой, не к добру.

– Да, на него непохоже.

– Что-то нехорошее грядет. Отвечаю!

Сын подбежал к своей новой кровати и стал трясти ее, проверяя на прочность.

– Подходит? – переключился на сына тесть.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а! – одобрил работу сын.

– Ну вот и я думаю, тебе в самый раз.

– А-а-а!

– Петро тебе такую хуй сделал бы. – Тесть в присутствии внука не чурался материться.

В зал зашла жена. Оценив кровать, она подошла ко мне и шепнула на ухо:

– Хочешь прикол?

– Хочу, – ответил.

– Тогда идем на кухню.

Мы вышли. Она подняла футболку и, расстегнув лямку лифчика, показала мне правую грудь, на которой был наклеен маленький ценник с цифрами «105».

– Прикольно, – сказал я.

– Третий день уже так хожу. Думала, ты заметишь, и мы поржем.

– А-а-а-а, – заговорил я языком сына.

* * *

Проснулся я под песни «Любэ».

Приехала младшая сестра жены. «Огонь, огонь, огонь и я», – кричал Расторгуев, а жена радостно сообщала сестре, что только что поняла:

– Оказывается, он поет «аго-ни-я»!

– Ты че, дура? В этом же прикол песни, – отвечала сестра.

Я встал и пошел умываться.

В зале посреди шариков от одной танцующей девушки к другой бегал радостный сын. Ему сегодня исполнялось два года, поэтому, помимо шариков, в зале лежала пустая бутылка шампанского. «Начали праздновать с утра», – догадался я. Сын подбежал к бутылке и, наклонившись, толкнул ее, она покатилась, чуть не попав под ногу прыгающей жены.

Теща что-то готовила на кухне.

– Ты чего, мам, уже готовишь? – зашел я к ней.

– Так сегодня Шамиль с Олей придут! – напомнила она.

– Точно. Шашлык будем делать? – заметил я собирающего мангал тестя в окне.

– А как же!

– Во сколько они придут? – задал я вопрос, чтобы понять, с какого времени сегодня придется выпивать.

– К пяти должны быть, – подтвердила мои худшие ожидания теща.

Поскольку в деревне все рано ложились спать, то и в гости на ужин друг к другу ходили рано. Я же, сохраняя свой городской ритм, ложился часа в два-три ночи. Часто, отправляясь спать, я встречал уже проснувшихся родителей жены.

Как только сын был уложен на обеденный сон, жена с сестрой пошли в магазин за мясом. Я не стал напрашиваться, вдвоем им было веселее. Подошла теща и, сообщив, что «эти беспутые» не взяли с собой телефоны, попросила сходить за водкой.

– Так Шамиль же самогон принесет, – недоумевая, зачем идти в магазин, раз в дом придет человек, известный своим «напитком».

– Ну принесет и принесет, а принимаем-то гостей мы, – объяснила мне теща и протянула тысячу рублей.

– Не надо, мам. – Я всегда сопротивлялся, когда она пыталась дать мне денег.

– Возьми! – твердо сказала теща, насильно всунув мне купюру в декоративный карман футболки.

Я встал и натянул джинсы на домашние лосины, которые подарила теща. Надел вязаный свитер и украдкой зашел в спальню к родителям жены. Положил на тумбочку тысячерублевую купюру и, проходя через кухню, решил, что выпью перед дорогой чаю.

– За вином идешь? – сказал сидящий за кухонной стойкой-столом тесть.

– За ним. Только чаю выпью, – ответил я.

– Ты черный пьешь? – поинтересовался тесть.

– Да. С лимоном. – Я распаковывал пакетик «TESS».

– А зеленый не пьешь? Там есть, – глотнув из своей кружки, на которой был изображен Шойгу, продолжал тесть.

– Раньше пил, а потом у меня от него изжога началась, – сказал я, удивляясь любознательности тестя.

– Я вот раньше тоже пил зеленый. Без сахара. С конфеткой, – начал историю тесть.

– Ого!

– Ага, прямо как ебаный интеллигент!

Я рассмеялся. Тесть продолжал:

– А потом подумал, ну перед кем я, блядь, выебываюсь? Какой еще, нахуй, зеленый чай с конфеткой? Это же пиздец какой-то. Че я буду из себя аристократию корчить! – нешуточно раззадорил сам себя тесть.

– И? – Его речь стала напоминать классический монолог из фильма Тарантино.

– И я вернулся к черному чаю с тремя ложками сахара и больше не занимался этой хуйней. – Черный чай тестя кончился вместе с историей, и он встал и отнес пустую кружку в раковину.

Посуду у нас в доме мужчины не мыли.

Когда я возвращался по скользкой темной дороге, крепко держа пакет с двумя бутылками «Белой березки» и двумя пачками сигарет, для себя и для тестя, мне вдруг стало очень грустно оттого, что мы все так много и часто пьем – в любые дни, по любым поводам, без меры.

Я шагал по мосту, идущий навстречу мужик окликнул меня: «Женёк!» Я подумал, что легче будет просто пожать руку.

– Не узнал. Бывает, – сжимая мою руку, сказал мужик, так и не поняв, что я не Женёк.

«Я быстро накоплю на дом здесь и смогу остаться, – продолжал я рефлексировать под звон ударяющихся бутылок в моем пакете. – Сын пойдет в местную школу, – не веря своим мыслям, продолжал я, – ни ипотеки, ни пробок, ни этих злых больших городов. В принципе, можно было бы даже имя сменить. Женёк, например».

Прожить незаметную деревенскую жизнь я расхотел, когда подошел к дому.

Заслышав скрип входной двери, в коридор выбежала теща и ловким движением засунула мне в карман куртки купюру:

– Забери, а то я прямо здесь расплачусь, – выдвинула свой контрольный аргумент теща, и я, сдавшись, переложил купюру во внутренний карман. – Иди, тебя там Палыч в огороде ждет.

Тесть уже засыпал угли в мангал и теперь возился с газовым баллоном в сарае.

Он держал в руке шланг и раскручивал серебристый вентиль баллона. Убедившись, что газ пошел, тесть со шлангом двинулся в сторону мангала, тот стоял аккурат между двумя белыми теплицами.

Я проследил, чтобы шланг по дороге ничего не задел, и, подойдя к нему, предложил свою зажигалку – отсыревшие спички под мат тестя ломались, не давая огня. Как только газ воспламенился, тесть начал разжигать угли.

– Первый раз вижу такой эффективный метода розжига, – похвалил я.

– Ну а хули возиться, – справедливо заметил тесть и, достав свободной рукой сигарету, поднес огонь к лицу. Это выглядело очень брутально.

– Ты же вообще не по шашлыкам. – Мангал тесть сварил после того, как я несколько лет назад, приехав в гости, предложил пожарить мясо на углях.

– Да у нас как-то не принято было, – подтвердил тесть. – Я и этим-то мангалом пользуюсь, только когда вы приезжаете.

– Ну мясо на огне вкуснее же.

– Да мне по фигу, какое есть. Я один раз как-то пьяный пробовал пожарить. Потом Галя в духовке доделывала.

– Здорово, мужики! – услышали мы голос Шамиля.

– Здорово! – обрадовался тесть.

– Привет! – Я протянул руку.

– А я чисто на запах пошел, и вы тут, – улыбался Шамиль.

– Ха-ха, – загоготал тесть.

– Я там лимонаду принес, – подмигнул мне Шамиль.

– Ну тогда надо за встречу… Ричард? – Тесть не медлил.

– Так ты ж не употребляешь? – удивленно посмотрел на тестя Шамиль.

– Я-то нет, а вам че на меня смотреть?! – засмеялся тесть.

Я подошел к окну кухни и показал теще два пальца. Она достала из холодильника водку и, ненадолго скрывшись из виду, вернулась с двумя полными рюмками и огурцом. Открыла окно и нежно мне все это передала.

– А вы че, мам? – Я хотел чокнуться с ней.

– А мы уже! – улыбнулась теща.

– Ну у меня было два варианта, либо в Афганистан, либо в Монголию, – говорил Шамиль за накрытым столом, мы кончали уже вторую бутылку «Белой березки».

– Да-да, я помню, – вклинилась Ольга, жена Шамиля.

– Я попал в Монголию, наверное, потому, что у меня было указано, что мой старший брат уже в Афганистане, – продолжал Шамиль.

– Они специально так делали, чтобы, если че, семья не всех сразу лишалась. – Тесть был в курсе призывных раскладов.

– Да, но я в принципе и в Афган был не против, – без ложного бахвальства добавил Шамиль.

– А с братом что? – Я включился.

– Все хорошо. Вернулся. Живой, здоровый.

– А вот, Шамиль, говорят же про посттравматический синдром и прочее. Как брат после войны себя чувствовал? – интересовался я.

– Да все в порядке с ним было. Он всегда был адекватным. Работал. Женился.

– Двое детей, – добавила Ольга.

– Да и ребята, с которыми он служил, нормальные. Переписывались потом. Встречались даже. Все неплохо устроились. – Шамиль подвинул мне свою рюмку, чтобы я не делал больших перерывов. – Да и кто это про синдромы говорит?

– Ну как. В столицах об этом часто пишут. – Я не стал говорить слово «либералы».

– Ох бля, столичных все всегда пиздили. – Шамиль опомнился и, показательно прикрыв рот рукой, посмотрел на бегающего по залу ребенка.

– Да он тут и не такое слышал, – успокоил его тесть под всеобщий смех. – Москвичи у нас тоже до конца службы в нарядах хуярили.

– Не, ну был же этот, как его, Фомичёв! – Теща тоже участвовала в дискуссии. – Больной на голову вернулся.

– Ой, ну его, – вспомнил тесть, – он всегда беспутым был.

– Он после Афганистана пить начал с утра до вечера, – продолжала теща, – в психушке у нас лежал.

– Бывает, – заканчивал тему Шамиль, – но это скорее исключение.

Когда закончилась вторая бутылка, достали «лимонад» Шамиля.

Уже в десять вечера я спал, как и все нормальные люди.

* * *

Спросонья я видел, как одевается жена. Сын лежал рядом и не подозревал, что его мама уезжает тусоваться в Казань.

В следующий раз я открыл глаза, когда меня кто-то дергал за ногу. У кровати стояла теща и махала мне рукой. «Показалось», – подумал я и убыл обратно в сон, где гулял по какому-то глубокому каньону со своим ротвейлером, собакой детства, но через пару минут услышал шепот:

– Ричард, пойдем. – Я встал и оделся, оставив полного покоя спящего сына. – Мясо сейчас приедет, сорок килограмм, помощь твоя нужна, – начала объясняться теща, – у тех татар заказали, помнишь, которые нам в прошлом году картошку привозили.

– Помню. Хорошо.

Включил вай-фай на телефоне и прочитал сообщения от жены: «Как же тут кайфово. Еду в метро, и мне хорошо».

Пока мы спали, жена дошла до вокзала, села в «газель», за два часа добралась в ближайший большой город, Казань, и уже села в метро, где ей было хорошо, хотя метро у нее обычно вызывало тревогу.

Я пил кофе, ожидая татар с говядиной, когда на кухню пришел заспанный сын.

– А-а-а! – пожелал он мне доброго утра.

– Привет. Смотри, какая погода. Солнышко светит. – Я знал, что он понимает каждое мое слово.

– А-а-а-а-а! – показал он пальцем в сторону светящегося солнцем окна, давая понять, что согласен со мной.

– Пойдем гулять?

Сын кивнул.

– Приве-е-ет! – на кухню зашла теща и поздоровалась с внуком. – Зря я тебя разбудила. Оказывается, они приедут в два дня, – обратилась уже ко мне теща.

– Ну и ладно. – Я уже радовался, что поднялся раньше обычного.

– Татары говорят так, что ничего не понятно, – оправдывалась теща.

– Мы гулять пойдем.

– Давайте. Такие погоды стоят. Солнце вон какое. Скоро на ту сторону уйдет, надо успеть.

– Ага.

– Дедушку навестите.

Когда мы вышли из дома, сын показал варежкой на санки.

– Как скажешь, – согласился я.

Он радостно замахал руками.

Я сфотографировал его сидящего на санках и отослал жене, не ради того, чтобы она заценила сына, скорее чтобы показать себя хорошим отцом – с утра пораньше гуляет с ребенком.

«Фига себе досуг», – сразу получил удовлетворительный ответ.

Когда мы доскользили до детского сада, я позвонил тестю.

– Открывай! – хотел я его обрадовать.

– А ты где?

– Пришли вот с Климом к тебе на работу.

– Так я ж сегодня на другом здании, – удивился тесть.

– Которое на горе?

– Да, но там скользко, лучше внизу погуляйте.

– Ну ладно.

Филиал детского сада находился на самой возвышенной территории деревни – на Болтушиной горе. Гора эта имела тут культовый статус.

Один из военачальников Ивана Грозного, защищая эти места в период первой черемисской войны, был убит пушечным ядром. Похоронили его в кольчуге, закололи коня, положили с ним рядом на вершине горы. Звали его князь Болтуш.

Именно на эту обледеневшую Болтушину гору мы с сыном и начали взбираться. Санки я повесил на левое плечо, а правую руку дал сыну. Старался идти по тоненькой не заледеневшей полоске, а без конца поскальзывающегося сына пустил по льду. На половине дороги ему надоел этот подъем, и он попросился на руки. Я впервые услышал его одышку.

Я покурил с тестем у детсада. Покидался с сыном его варежками. Потом мы двинули обратно. Взяв сына на руки, под его звучный смех я со всей силы толкнул ногой санки. Они заспешили вниз с горы.

Раз в год, ночью, Болтуш выходит из могилы и смотрит на свои владения с того самого места, где на высоком, обрывистом берегу Шошмы приносились жертвы и где лежит камень, весь почерневший от дыма. Вокруг священного костра собираются души погибших в бою.

* * *

Пять кубов дуба вывалили перед нашими воротами. Тесть заточил свой колун, выбрал самую большую тюльку, поставил ее на ровную поверхность и, громко сказав: «Ну, с Богом!» – начал колоть дрова.

Я сразу понял, как проведу следующие два дня.

Выпив кофе и съев два бутерброда, которые заботливо собрала мне жена, я отыскал в сарае старый бушлат тестя и вышел за ворота.

Передо мной предстала картина, которая очень напоминала «Апофеоз войны» Верещагина, только вместо горы черепов лежали тюльки. Под уверенными ударами тестя они медленно, но верно превращались в поленья.

– До-о-бро-о-е утро! – смотрел на меня тесть, не понимая, почему я с ним не здороваюсь.

– Доброе! Я тут просто слегка обалдел от вида, – оправдался я.

– Ничего, за пару дней растащим, – он улыбался, – колун один, поэтому я буду колоть, а ты таскать.

Я примерился и понял, что зараз смогу брать около семи-восьми поленьев. Надо было пройти ворота, двор, мастерскую и аккуратно сложить их в сарае.

Спустя час однотипной и молчаливой работы я заглянул в дом, взять беспроводную колонку и предложить жене должность укладчицы дров. Она согласилась.

– О! Музыка! – обрадовался тесть.

Колонку я поставил на скамейку во дворе, чтобы звук доходил до всех дровяных рабов.

Работали молча и без лишних движений, для жены и тестя это была привычная рутина, которой они занимались всю жизнь. Для меня – повод размяться. Яркое, морозное солнце появилось впервые за месяц, благословляя нас на труд.

– Как дела? – скинув очередную порцию дров на деревянный пол, спросил я у краснощекой жены.

– Играю в тетрис для бедных, – ответила она, нежно укладывая спать очередное полено.

– Тетрис для бедных! – восторженно повторил я. – Надо запомнить!

Когда голова начинала чесаться, а лоб потеть, я сдвигал шапку на макушку и садился на тюльку перекурить.

Пять кубов обошлись тестю в шесть тысяч рублей. Уже порубленные дрова стоили на две с половиной тысячи дороже. И тестю нечем заняться в выходные. С какой стороны ни посмотри, а дуб было правильно колоть здесь.

Когда я в следующий раз кинул несколько поленьев к ногам жены, одно из них угодило ей в правую ногу.

– Ауч! Прямо в большой палец! – раздался возмущенный крик.

– Нечего пальцы распускать, – коряво пошутил я.

– Хорошо, что я сегодня в перчатках, а не в варежках, – сказала жена и показала мне фак.

– Вот опять! – сказал я и вернулся к тестю за новой партией.

Монотонная работа начала раздражать.

Кошка смотрела из окна нашей спальни на проходящих мальчиков с ледянками. Они шли в сторону Болтушиной горы.

– Алмаз, бля, «штаны» мне подсунул. – Тесть пнул ногой сдвоенное полено ногой.

«Какие красивые имена у татар», – подумал я.

Когда я зашел на кухню, где тесть поедал густой лагман, теща то ли в шутку, то ли всерьез возмущалась:

– Главное, стоит прошмандовка прямо у моего дома и базланит с моим мужиком. Своего, что ли, нет?

Тесть подмигнул мне и ответил супруге:

– А ты че? Ревнуешь? Она мимо шла, захотела потрещать.

– А мне какое дело до ее скуки? Нет, ну вот я когда прохожу мимо их дома, мне даже в голову не взбредет остановиться и начать болтать с ее мужиком, а эта стоит, и хоть бы что!

Оказывается, теща решила посмотреть, как мы работаем, именно в тот момент, когда тесть решил перекинуться парой слов с соседкой.

– Ну ты сравнила! – Он явно наслаждался разговором.

– А какая разница, Толь?! – Я начал понимать, что теща не шутит.

– Разница в том, что ты молодая красивая женщина, а она старая пизда. – Тесть достал козырь.

– Нет, Рич, ну правда, о чем ей разговаривать с То-ляном, видит же, что этот дрова колет, а она лезет со своими разговорчиками. – Теща назвала мужа Толяном, а это значило, что ответ ей пришелся по душе.

– Видимо, скучно ей, мам. – Я накладывал себе лагман, сделанный из привезенного вчера вечером мяса.

– Ей не скучно, она решила себе моего мужика склеить, – уже сама себе не верила теща.

– Ревнует меня, – сказал как бы на ухо мне тесть и легонько ударил тещу по бедру.

– Ой, иди лучше со своей подругой потрись, – игриво отмахнулась теща.

* * *

Когда все дрова были аккуратно сложены в сарае, солнце ушло, казалось, безвозвратно. По крайней мере следующие дни оно перестало освещать нашу деревню. Зато наконец-то выпал снег, что не могло не радовать сельчан, которые переживали за свою землю в огородах. Ей нельзя было подолгу мерзнуть без белого настила – сорняки, конечно, умирали, однако урожай в следующем году был важнее.

Тесть больше других радовался предновогоднему снежку. Можно было взять лопату и немного занять себя во второй половине дня. А пока он мирно пил чай с молоком на кухне и наблюдал за котом, которого звали Лёва.