Текст книги "Щебечущая машина"

Подобные склонности к саморазрушению наглядно объяснил основатель сети клиник по лечению от зависимостей Аллен Карр. Он сравнил зависимость с сарраценией, насекомоядным растением. Ароматом своего нектара цветок приманивает насекомых и мелких животных. Оказавшись внутри, живое существо видит внизу наивкуснейший сахарный сироп, но, спохватившись, понимает, что стенки растения слишком вязкие и скользкие, чтобы выбраться наружу. С огромной скоростью насекомое сползает вниз, в свою жидкую могилу. К тому времени, как оно понимает, что источник наслаждения – всего лишь мираж, бежать уже поздно. Насекомое становится жертвой пищеварительных ферментов. У Карра была жесткая подача, но с помощью одного из самых мощных методов внушения он освобождал своих клиентов от зависимости. Однако именно так и выглядит темная сторона аддикции с точки зрения большинства из нас – нечто заманивает человека в ловушку, обещая ему удовольствие.

Проблема в том, что даже широкая информированность об опасностях зависимости не в силах ее предотвратить. Мы ведь все прекрасно понимаем, что социальные сети вызывают зависимость, но это не мешает им процветать. Чем сильнее они ломают наши жизни, тем лучше функционируют. И все же мы не сдаемся. Частично объяснение кроется в том, каким образом аддикция управляет нашим вниманием. Платформы, как и игровые автоматы, весьма умело выдают проигрыши за выигрыши. Они работают по принципу «холодного чтения» или других «психологических» трюков: мы зацикливаемся на приятных «ударах судьбы» и полностью игнорируем досадные «промахи». Мы впадаем в эйфорию от победы и совершенно забываем о стоимости игры и о тех возможностях, которые теряем, начав игру. И если вдруг пагубная привычка грозит разрушить жизнь, человек просто убеждает себя, что однажды он сорвет куш и все наладится. Но оправдывать такое поведение – не значит объяснить его причины. Это значит пытаться рационально объяснить поведение, которое может оказаться нерациональным.

В целом распространение зависимости можно было бы объяснить «психосоциальным расстройством», но как адаптивная стратегия такая теория никуда не годится. Зависимость вполне очевидно разрушает людей. И тут встает тревожный вопрос: а не является ли саморазрушение, каким-то непостижимым образом, целью? Что если мы ныряем в саррацению в том числе и потому, что ждем медленной смерти? Что если, к примеру, изображения смерти и болезней на пачке сигарет – это реклама? Естественно, все это неосознанно. Героиновые наркоманы всегда пытаются еще раз поймать кайф, полученный от самой первой дозы. Заядлые игроки живут ради тех сумасшедших моментов, когда им кажется, что выбранная тактика вот-вот сработает и они сорвут куш. Но если бы только дофаминовые петли удерживали человека в предвкушении следующей удачи, сложно было бы объяснить, почему случайные моменты неудовольствия делают социальные сети даже более привлекательными. Платформы относятся к нам с презрением, но при этом подогревают наш интерес.

Одна из метрик для такого опыта называется The Ratio. Если ответы на твой твит значительно превышают количество лайков и ретвитов, значит, ты играл и проиграл. Написанное тобой было настолько возмутительным, настолько ужасным, что на тебя обрушился поток резкой негативной критики со стороны аудитории. В качестве ярких примеров можно привести директоров корпораций, политиков и знаменитостей, вынужденных находиться в сети в силу своей профессии и с каждым ужасным постом нажимающих кнопку саморазрушения. Но речь не о тех твитах, в которых на мгновение нарушаются хорошие отношения с общественностью, а о тех, в которых образованные пользователи оказываются вовлеченными в жуткие, унизительные, самоубийственные склоки со своими подписчиками.

Возьмем, например, Мэри Бирд, кембриджского историка, у которой есть аккаунт в Twitter, где она размещает милые селфи, левоцентристские рассуждения и общается со своими фанатами. Все пошло прахом после того, как Бирд публично высказалась относительно вопиющих заявлений сотрудников благотворительной организации «Оксфам» об изнасилованиях и сексуальной эксплуатации детей на Гаити. С оговоркой, что с этим нельзя мириться, она открыто размышляла, насколько легко было бы «развивать “цивилизованные” ценности в зонах бедствия». Прогрессивные подписчики Бирд были шокированы. Казалось, она считала допустимым поведение насильников. Многие недоумевали: а говорила ли бы она так, если жертвами оказались белые? Скорее всего, Бирд не вкладывала в свои слова никакого расистского подтекста, но поразительно то, что для размещения она выбрала именно эту платформу. И, возможно, не менее важно то, насколько обыденным было это решение. Twitter хорош для остроумных шуточек. За счет краткости и лаконичности твитов любое сообщение в этой сети воспринимается как однозначное мнение. Именно по этой причине Twitter – не самое лучшее место для праздного размещения провокационных тезисов.

На Бирд обрушилась лавина коротких убийственных комментариев. Разочарованные подписчики объявили о своем недовольстве. Спустя определенное число критических замечаний точность критики уже была не важна. Негативная реакция аудитории – это не проявление ответственности. И это не политическая педагогика, какими бы благородными или садистскими мотивами ни руководствовались ее участники. Никто ничему не учится, разве только тому, как общаться с машиной. Это дисциплинарная порка, совершаемая из благих побуждений. Twitter демократизировал наказания – и это с их стороны еще одна уловка, вызывающая зависимость.

Вместо того, чтобы с ужасом покинуть социальную сеть и вообще пересмотреть весь свой подход к этому вопросу, Бирд как зачарованная продолжала писать. Как и многие другие, она несколько часов кряду пыталась повысить ставку, дать отпор, извлечь пользу из эмоционального потрясения от атаки и управлять им. К концу дня, защищаясь, она разместила в сети свою фотографию со слезами на глазах, как бы говоря: «На самом деле я совсем не гнусная сторонница колониальной системы, какой вы меня выставляете». Как и следовало ожидать, такое заявление только подстегнуло пользователей, добавив к обвинениям «белые слезы» и «белую уязвимость». Дабы уклониться от политической ответственности, Бирд попыталась выставить себя обиженной, но в масштабах человеческого горя ее обида ничтожна. (К тому же (шепотом) быть оскорбленным приятно, но недостаточно.)

Несмотря ни на что Бирд не ушла – такое своего рода цифровое самовредительство. Зеркало, некогда восхвалявшее, теперь называло ее негодяйкой, и возразить ему было невозможно. Многим онлайн-мазохистам приходится заводить анонимные аккаунты, где они травят и изводят себя – в сообществе инцелов (incel – «словослияние» от англ. involuntary celibates – «невольно воздерживающиеся (от секса)») такая практика известна как «блэкпиллинг». В Щебечущей машине подобные усилия ни к чему. Надо просто продолжать игру и ждать. Приходите ради медового одобрения, оставайтесь в трепетном ожидании виртуальной смерти.

10

На крючке нас держит так называемая вариативность «наград»: то, что Джарон Ланье называет кнутом и пряником. Щебечущая машина обеспечивает нас как положительными, так и отрицательными подкреплениями, а зависимость вызывается за счет непредсказуемости ответной реакции системы. Шаблонность, повседневность наград может нам наскучить, тогда как непостоянство, внезапная изменчивость ресурса по отношению к нам вносит определенную интригу.

Подобно капризному любовнику, машина держит нас в эмоциональной зависимости и неопределенности: никогда не знаешь, чем заслужить ее благосклонность. Более того, разработчики приложений все чаще создают системы искусственного интеллекта с машинным обучением, чтобы узнать у нас самих, как лучше и эффективнее рандомизировать награды и наказания. Выглядит как насильственные отношения. И в самом деле, так же, как отношения людей могут быть «токсичными» или «нездоровыми», можно услышать про «токсичность Twitter».

Токсичность может стать хорошей отправной точкой для понимания машины, которая «подсаживает» нас с помощью неприятных ощущений, потому что указывает как на удовольствие, получаемое от интоксикации, так и на опасность переизбытка – отсюда и медицинский термин «токсикомания», означающий злоупотребление токсичными веществами. Главнейший вывод современной токсикологии приписывается натурфилософу эпохи Возрождения Парацельсу: отравляет не вещество, а доза, в которой оно используется. «Любая пища и любой напиток, если превышена доза, есть яд», – говорил Парацельс.

Если токсичность – это неверно выбранная доза, то передозировку чего получаем мы? Даже в случае наркотиков ответ не столь очевиден. Как подчеркивает Рик Луз, воздействие одинакового количества одного и того же лекарства при введении разным людям может существенно отличаться. Фактическое восприятие лекарства – субъективный эффект, как его называют – частично зависит не от самого препарата, а от каких-то индивидуальных особенностей человека. В антидепрессантах не больше магии, чем в волшебных бобах. Они обладают ярко выраженной соматической силой, но должно быть что-то еще, на что можно воздействовать. И если бы «психосоциальное расстройство» было достаточным основанием, то зависимых людей было бы куда больше. На определенном этапе аддикция должна действовать и появляться в силу душевного состояния человека.

В случае зависимости от социальных сетей переменных значительно больше, чем в случае с наркотиками, поэтому понять, с чего начать, очень трудно. К примеру, разработчики интерфейса для смартфонов или планшетов делают все для того, чтобы с устройством было приятно взаимодействовать, держать в руках и даже просто смотреть на него. Причиной навязчивого желания взять телефон во время обеда, беседы, в разгар вечеринки или только что проснувшись, можно отчасти назвать физическое влечение к объекту и рассеянному, переливчатому свечению экрана. Как только мы заходим в приложение, контроль тут же переходит в руки разработчиков платформы. На протяжении нашего пребывания, как и во время видеоигры, жизнь на время превращается в единый визуальный поток, набор решаемых задач, маячащих перед носом наград и азартную игру. Людьми движут самые разные мотивы, включая вуайеризм, одобрение и осуждение, игру, интерес к новостям, ностальгию, социализацию и постоянное сравнивание себя с другими. Быть зависимым – значит испытывать влечение к функциям, которые предлагает платформа: от азартных игр и шоппинга до подглядывания за «друзьями».

У платформы нет никакого генерального плана по управлению нашими впечатлениями. По словам социолога Бенджамина Браттона, механизм «точен и неизменен», но в рамках этой «автократии средств» человеку дается относительная «свобода выбора». Протоколы платформы стандартизуют и прописывают взаимодействия пользователей. Дабы удержать людей у машины, они придумывают меры поощрения и ищут наши слабые места. Они манипулируют этим самым выбором в угоду своих настоящих клиентов – других компаний. Они засыпают нас стимулами, анализируют наши действия, чтобы научить быть той самой целевой аудиторией, к которой мы были причислены. Но они не заставляют нас оставаться и не указывают, как надо проводить время в сети. И даже больше, чем в случае наркотиков, токсичность в игру привносят сами пользователи.

Нет никаких доказательств химической природы этой токсичности. Чтобы обнаружить ее, нам, возможно, предстоит оказаться, как говорил Фрейд, «по ту сторону принципа удовольствия». У нашего необъяснимого желания гнаться за тем, что, как мы знаем, принесет нам лишь неприятные ощущения, есть название – «влечение к смерти».

Глава третья
Все мы знаменитости

Покажите мне человека без эго, и я покажу вам лузера.

Дональд Трамп, Twitter.com

Идеологическая функция знаменитости (и лотерейной системы) очевидна – словно современное «колесо фортуны», послание гласит: «Всё есть удача, кто-то богат, кто-то беден, так устроен мир… этим кем-то можешь быть и ты!»

Ги Дебор. Общество спектакля

Кто лепит нас вновь из земли и глины? Никто.

Кто слово свое произносит над нашей перстью?

Никто.

Пауль Целан. Псалом[22]22
  Перевод М. Гринберга. Иностранная литература», 1996, № 12.


[Закрыть]

1

Одним пасмурным июньским днем в Эгли, уродливом пригороде Парижа, Осеан готовилась стать звездой. В интернете прославиться может любой желающий, пусть даже и на пятнадцать минут. Обращаясь к своим подписчикам в Periscope, приложении потокового вещания, принадлежащем Twitter, она был таинственно спокойна. Глаза ее, почти такие же темные, как волнистые волосы, не выдавали ни толики волнения. Даже когда кто-то из зрителей попытался потроллить ее, называя «грязной потаскушкой», «больной на всю голову» и требуя показать грудь, она продолжала сохранять спокойствие. Осеан сказала им потерпеть еще чуть-чуть, и тогда они увидят, тогда всё поймут.

Через некоторое время она попросила несовершеннолетних отойти от экранов и замолчала. В половине пятого девушка направилась на ближайшую железнодорожную станцию – в руках смартфон, запись включена – и бросилась под колеса скорого поезда. Эфир, который смотрели 1208 человек, завершился лишь тогда, когда один из спасателей обнаружил телефон. Смешно, но многие комментаторы обвиняли в произошедшем платформу. По мнению Жюстины Этлан, выступающей за защиту детей в сети, «это все равно, что посадить пятилетнего ребенка за руль Ferrari. Естественно, он врежется в стену». С таким же успехом можно было бы обвинять общественный транспорт или национальную культуру Франции – число самоубийств в этой стране выше, чем в среднем по Европе. Опустив Осеан до уровня ребенка, комментаторы, высказывающиеся в духе «подумайте о детях», упустили суть ее сообщения.

В своей работе «Печаль и меланхолия» Фрейд доказывает, что суицид всегда есть импульс убить другого, обращенный на самого себя. Это всегда самоубийство, но в то же время и послание. Когда человек лишает жизни себя, считает Лакан, он становится «вечным символом для других». Именно этого хотела Осеан. Ее смерть была протестом: отчасти против бывшего парня, который, по словам девушки, избил ее и изнасиловал, отчасти против общества, которое, как ей казалось, не умело сочувствовать, особенно в интернете.

Рана Дасгупта, в своем ярком эссе на тему самоубийств для журнала Granta, видит в этой истории тот случай, когда известность наступает каким-то жутким образом. Осеан, «как и все остальные, находилась в сильном возбуждении». Она пыталась стать частью онлайн-культуры знаменитостей, «подогнать свой образ под образ торжествующей медийной чудачки». Но, сталкиваясь в сети с «торжеством» самопродвижения, пользователи, как и все звезды, начинают ощущать внутри себя пустоту и думают, будто в этом холодном мире только они еще умеют мыслить и чувствовать по-настоящему. Так же, как в мире сэлинджеровского Холдена Колфилда, все, кроме него, фальшивка. А что если, задается вопросом Дасгупта, «в Осеан видели не просто раскрывающуюся звезду, а скрытую сущность знаменитости, которая может умереть в любой момент?»

Что такого в знаменитостях, что может умереть в любой момент? Теперь, отчасти благодаря классическим рассказам Кеннета Энгера о Голливуде, все знают, что бывшие кинозвезды подвержены суицидам, нервным срывам и разного рода зависимостям. Но этот феномен касается не только тех, кто упал со своего пьедестала. Исследования показали, что по сравнению с обычными людьми звезды в семь раз, а то и в несколько тысяч раз чаще кончают жизнь самоубийством. По-видимому, в мире знаменитостей есть нечто, что ужасает, разлагает и принижает звезду, словно путь к величию и есть путь к унижению.

2.

Впервые в истории живет поколение, которое растет в условиях повсеместной публичности. Любой может отвоевать себе кусочек славы. «Люди, ранее бывшие зрителями», как называет нас медиа-критик Джей Розен, теперь ведут борьбу за право называться звездой. В экономике внимания все мы ищем внимания к собственной персоне.

Экономика внимания не нова. Еще до появления социальной индустрии Джонатан Крэри рассказывал, как с XIX века люди общими усилиями пытались сформировать себя с точки зрения свой способности проявлять внимание. Благодаря изменениям в аудиовизуальной культуре жизнь превратилась в мешанину из неровных, разбитых состояний заинтересованности, скрепленных последовательностью стимулов. Реклама, кино, новости – все основано на возможности приковывать внимание.

Современные платформы используют несколько методов принуждения. Их можно сравнить с приемами прорицателей и иллюзионистов, которые создают видимость свободного и справедливого выбора. Они не ограничиваются переменными наградами и лайками. «Уведомление о прочтении» дает нам тревожный сигнал о том, что надо ответить на сообщения, и барабан продолжает крутиться. Настройки по умолчанию, когда предпочтительные параметры визуально приятнее, нежели остальные, поощряют молчаливое согласие и не дают вносить изменения. Часто настройки по умолчанию надо подтвердить, поставив, например, галочку – еще одно поощрение соблюдения условий. Бесконечная прокрутка заставляет листать и листать ленту в социальных сетях – до конца добраться нереально. Автовоспроизведение автоматически запускает аудиовизуальный контент в ленте, тем самым заставляя вас остановить взгляд.

Идеологическая сила наших взаимодействий с машиной проистекает из того, насколько свободным и приятным ощущается обусловленный выбор, будь то навязчивое желание делать селфи или гневные споры в сети до трех часов ночи. От игр до новостных лент, наша способность мечтать заключается в искусственно созданной вселенной грез, а наше бесцельное внимание плывет по каналам, усыпанным подкреплениями, которых мы зачастую даже не замечаем.

Но человеку сложно это внимание сохранять. Нейробиологи говорят, что мозг физически не способен одновременно концентрироваться больше чем на «одной единице данных, требующей полного внимания». В рассеянном состоянии, когда тебя постоянно «уведомляют» о новых сообщениях, новых письмах, обновлениях программ, приложений, новостей, никакое волшебство не поможет удерживать в воздухе сразу несколько шаров. Это состояние непрекращающихся время– и энергозатратных переключений с одного объекта внимания на другой. И, однажды отвлекшись, можно потратить больше получаса, чтобы в полной мере сконцентрироваться вновь. Состояние рассеянного внимания, которое мы с гордостью называем «многозадачностью» – всего лишь расточительное отношение к своим ресурсам. Сосредотачиваться – значит ослаблять то внимание, на которое ты способен. Рассеивать внимание – значит тратить его впустую.

То, что кажется проблемой, может быть целью. Иногда нам необходимо растратить внимание, или избавиться от излишнего внимания. Психоаналитик Адам Филлипс говорит о «незадействованном внимании». Если внимание расходуется экономно, то условием для него является невнимательность. Чтобы сосредоточиться на одном, приходится игнорировать другое, где «другое» – это нечто, чего мы, возможно, сознательно избегаем. Как правило, наше внимание не задействуется, когда мы едем в общественном транспорте, идем на обед или в туалет, когда разговор за ужином заходит в тупик или когда приходится изображать бурную деятельность на работе, хотя на самом деле работы нет. Если бы нам некуда было девать излишки внимания, кто знает, до чего бы мы домечтались?

Звезды – словно магнит для излишнего внимания, они его поглощают. И ими становятся, а не рождаются. Это очевидно еще с XIX века, когда, по словам историка Дэниела Бурстина, мы узнали о «процессах, которые ведут к появлению славы». В светскую, демократическую эпоху слава была лишена своей мистической силы, ее механизм разоблачили. Сегодня звезды – «псевдо-события», удовлетворяющие рыночный спрос на величие, в которое никто не верит. Знаменитость, оторванная от любого контекста помимо себя, стала, по словам Лео Броди, «практически беспрецедентной славой без города».

Современная экономика знаменитостей, выстроенная на этом признании, превращается во все более и более сложное производство. К уже имеющемуся набору успешных и не очень звезд, очевидцев событий, случайных людей, попавших на экраны телевизоров, героев, королев красоты и тех, кто регулярно пишет «письма редактору», интернет добавил девушек из видеочатов, микрознаменитостей и «мажоров Инстаграма», некоторые из которых превзошли своих традиционных коллег и по доходам, и по популярности. На социальных платформах родились такие звезды, как Джастин Бибер, Chance the Rapper и Шарлотта Д’Алессио. И каждому может достаться лакомый кусочек. Не все жаждут популярности, но в процесс вовлечен каждый пользователь. Просто зарегистрировав аккаунт, человек уже приобретает некий публичный имидж. А публикуя статус или отвечая на комментарий, мы выстраиваем стратегию по связям с общественностью.

Пользователи Instagram, помимо сбора лайков и подписчиков, могут участвовать в инста-конкурсах красоты. Сотни тысяч детей, в основном девочки, размещают свои видео на YouTube с просьбой оценить их внешность. Пользователи Snapchat могут отслеживать баллы, набранные друзьями, и тем самым узнавать, у кого больше просмотров. Но лишь немногим удается добиться успеха и монетизировать свою активность, привлечь спонсоров и завоевать авторитет. По оценке Guardian, например, чтобы стать «микроинфлюенсером» и зарабатывать по 5000 долларов за рекламный пост, необходимо иметь сто тысяч подписчиков в одной из социальных сетей. У большинства людей не наберется и тысячи читателей. Для них лайки – это уже большая награда.

Одни лучше ладят с системой, другие хуже, но никто не знает, откуда именно берутся звезды. Слишком большую роль играет удача. Поскольку суть всех онлайн-платформ – превращать обыденную жизнь в товар, «вирусным» может стать абсолютно любой контент. Даже несчастье может принести популярность. Как, например, в 2016 году стала звездой интернета Мишель Добайн из Оклахомы, которой вместе с детьми удалось спастись из горящего здания. Местные журналисты записали ее реакцию на произошедшее: «Я сгребла в охапку троих своих детей, и мы дали деру… Ну, не-е-е-т, мы в огне гореть не будем. Не сегодня». Остроумная, харизматичная, невозмутимая Мишель моментально стала мемом. В YouTube тут же появились ремиксы на это интервью. Онлайн-компании начали использовать ее образ для продажи своих товаров. Новостные и развлекательные каналы захлестнула волна просмотров. Добайн, однако же, легче не стало, она продолжала жить в машине, пока кто-то из ее поклонников не открыл для нее сбор на Go Fund Me. Появился даже некоторый намек на расизм в изображении Мишель как причудливой карикатуры на человека, оказавшегося в смешном затруднительном положении. С открытым восхищением ею тоже не все было так просто: СМИ явно пользовались славой Мишель, иногда, со всеобщего молчаливого согласия, унижая ее человеческое достоинство.

Случайность, несчастье и запутанность культурных запросов, которые привели Добайн к популярности, типичны для становления звезд. Антрополог Гортензия Паудермейкер в своем классическом исследовании Голливуда заметила, что непредсказуемость успеха привела к появлению магического мышления в киноиндустрии. Голливудские догматы – словно заклинания, исследование рынка как ворожба, ответственные решения оправдываются псевдо-телепатическими «чутьем». Все эти магические ритуалы призваны помогать госпоже Удаче. В новой области микрознаменитостей и инста-славы все эти рецепты пишутся в домашних условиях, на коленке. Новостные статьи, ролики на YouTube и коучи в Instagram раздают советы потенциальным звездам интернета, составляют списки и предлагают волшебные средства для достижения успеха. Книги обещают прославить даже младенцев и котов. Во всех этих руководствах даются общие, вполне очевидные рекомендации: используйте подписи и хештеги, размещайте посты в часы пик, повторяйте то, что набирает больше всего «лайков», и так далее. При этом важен не контент, а то, как действуют знаменитости. Обобщая опыт успешных блогеров, коучи представляют все в таком свете, будто бы популярность достигается за счет ума и тактических навыков. Паудермейкер, однако, считает, что люди, стремящиеся к славе, скорее напоминают заядлых игроков, нежели талантливых стратегов.

3

Даже если вам повезет, чаще всего это тяжкое бремя. В 2015 году модель Instagram Эссена О’Нил сама же разоблачила свой виртуальный образ. Она отказалась от публичной жизни, объяснив свой поступок тем, что десятки тщательно поставленных, с хорошим светом, гламурных снимков улыбающейся блондинки, которые она публиковала в своем аккаунте, оплачивались различными компаниями. Всё обман. Под каждым фото она рассказала, каких неимоверных усилий и эмоциональных переживаний стоили ей эти кадры: начиная с подъема в пять утра и заканчивая тревожностью и депрессией. Образ, за которым скрывалась удручающая, чуждая реальность, превратился в деспота, выматывающего настолько, что жить с ним дальше стало невозможно. Получилось, что ненависть к себе затмила прежнюю самовлюбленность. Она совершила цифровой суицид. Эссена позволила ненависти хоть раз победить – и это стало для нее освобождением.

Такое разделение между личным и публичным «я», которое характерно для знаменитостей, все чаще и чаще становится частью жизни обычных пользователей социальных сетей. Сегодняшнее поколение уже растет на глазах у всех – и это не какая-то далекая мечта, а вынужденная норма. Донна Фрейтас провела исследование среди молодых пользователей социальной индустрии и обнаружила, что они живут в страхе перед своим же навязчивым стремлением получить «лайки» и сравнить себя с другими. Находясь под постоянным наблюдением, им приходится создавать видимость шикарной жизни, «счастья, экстаза и даже воодушевления». Это нелегкий труд, часто в убыток себе. Появляется ощущение, что ты один, кругом только обман – наступает отчаяние. Как говорит Крис Роджек, если знаменитости часто скатываются к выставлению на всеобщее обозрение деградации собственного «я», то только для того, чтобы «предупредить общественность об ужасах, стыде и накатывающей беспомощности» личного «я», которое столкнулось со своим публичным соперником, распространяющимся, словно метастазы.

То, на что мы «подсаживаемся», в итоге нас и убивает. Увеличивается «экранное время» – растет число самоубийств и депрессий, особенно среди женщин. Расцветают социальные платформы и смартфоны – учащаются случаи самовредительства: на одну пятую в США и две третьих в Англии увеличилось число обращений в больницы с соответствующими травмами. Эффект усиливается, когда «экранное время» тратится на сравнивание себя с остальными – эта сторона соцсетей затягивает больше всего. В каждой игре, которая предлагает социальное сравнение, самое большое внимание мы уделяем тем, кто выше нас. И каждый раз проигрываем, каждый раз не дотягиваем. Как говорит Ален Эренберг, «человек в состоянии депрессии не способен соответствовать, он устал от необходимости становиться самим собой».

Корреляция, как говорится, не тождественна причинности. И в самом деле, системы, в которых мы живем, постоянно усложняются, поэтому определить прямые причинно-следственные связи становится тяжело. Нелегко, например, доказать, что именно реклама в общественном транспорте заставила вас купить новую пару обуви. Можно лишь предположить, что именно реклама обусловила ваш выбор. Навряд ли платформы социальной индустрии за те десять лет, которые они находятся на передовой, привели к появлению всех социальных невзгод, нестабильности и жизненных конфликтов. На самом деле они вполне могут выступать в качестве решения каких-то из этих проблем. Примечательно, например, что социальные сети повсеместно распространились сразу же после мирового финансового кризиса, ставшего настоящей катастрофой для миллиардов людей. Когда возможностей стало меньше, когда перестала повышаться заработная плата, смартфон, открывающий перед своими хозяевами целые онлайн-миры, смог в какой-то степени компенсировать происходящее. Доходность социальной индустрии начала расти в период 2010–2011 годов, когда была подорвана легитимность политических институтов и массмедиа: революция в Египте, беспорядки в Англии, «Возмущенные» в Европе и протесты «Оккупай» в других точках мира. Facebook, Twitter и YouTube – все выиграли от этих событий: обычные люди почти бесплатно могли делиться последними новостями и общаться между собой. Делая из социальной индустрии козла отпущения, мы упускаем из виду главный вопрос: почему миллиарды людей так тянет в сеть? Какие проблемы она, как им кажется, может решить?

И все же факт, непоколебимый и тревожный, остается фактом: чем больше люди контактируют с социальными платформами, тем больше в мире страданий, самовредительства и суицидов. Отсюда вопрос, требующий неотложного решения: как этим платформам удается нас обрабатывать?

4

К чему нас точно приучают, так это к повсеместной публичности как таковой. Комик Стюарт Ли сравнивает Twitter с «государственной службой слежения, во главе которой стоят наивные добровольцы. Штази для поколения Angry Birds». Как это ни странно, но этот госаппарат тотальной слежки вместе с социальной индустрией, приковавшей к себе больше трех миллиардов пар глаз, получил распространение как раз во время кризиса традиционных средств массовой информации в связи с их посягательствами на неприкосновенность личной жизни.

В Великобритании медиакомпания Руперта Мёрдока оказалась в центре громкого скандала после того, как журналисты газеты News of the World попались на прослушке голосовой почты пропавшей школьницы Милли Доулер. В ходе расследования вскрылась целая система слежения, в которой частные детективы незаконно получали информацию о звездах и политиках. В самый разгар скандала ветеран газеты News of the World Пол Макмаллен оправдал свои методы ошеломляющим заявлением: «личная жизнь может быть только у педофилов». За годы «вторжения в личную жизнь людей», сказал он, «я не встретил ни одного, кто бы занимался благими делами».

Жить хорошо, когда нечего скрывать – неслучайно это злополучное, циничное кредо распространено среди журналистов, капающихся в чужом грязном белье, и государственных секьюритариев. В годы холодной войны газета News of the World обладала монополией среди печатной прессы и приобрела влияние за счет связей с правительством Маргарет Тэтчер и полицией. Эти рычаги помогли начальству газеты распустить профсоюзы печатной прессы и дали им доступ к закрытой информации. И все же девиз авторитарных сыщиков – всегда лицемерие. News of the World, ее подкупленные осведомители и продажные бывшие полицейский, переквалифицировавшиеся в частных детективов, по уши увязли в преступных деяниях, которые держали в тайне от всех. Джонатан Рис, глава детективного агентства Southern Investigations, получавший от газеты по 150 000 фунтов в год в обмен на незаконно добытые сведения, был арестован за то, что подбрасывал улики. Сид Филлери, бывший офицер полиции и помощник Риса, получил срок за детскую порнографию. Том Кингстон, еще один бывший коп, превратившийся в детектива, был приговорен к заключению за кражу амфетаминов. Гленн Малкейр, частный детектив, работавший на газету, а также редактор, отвечавший за новости о королевской семье, попали за решетку за прослушку голосовых сообщений. Его также подозревали в прослушке телефона офицера полиции, который расследовал убийство Дэниэла Моргана. Морган был партнером Риса и расследовал коррупцию в полиции, в 1987 году его якобы убили подкупленные офицеры с ведома Риса.