Текст книги "Щебечущая машина"

Продолжая вести криминальную деятельность, газета лицемерно пользовалась своей властью и ставила людей перед личным моральным выбором, что нередко заканчивалось трагедией. Даже такой искушенный журналист, как Макмаллен, признает, что его статьи о Дженифер Эллиот, дочери актера Денхолма Эллиота, могли довести девушку до самоубийства. Но на мушке оказываются не только знаменитости. Бен Стронге, шеф-повар, умолял газету не рассказывать о его сексуальных предпочтениях, в частности о свинге, в противном случае он больше никогда не увидит детей. Газета опубликовала разоблачающий материал, и Стронге покончил собой. Арнольд Льюис, учитель, оказался в таком же переплете и заклинал журналистку сохранить все в тайне. Иначе поклялся убить себя. Его не послушали, самоубийство не заставило себя ждать. В ходе досудебного разбирательства автору статьи прочли предсмертную записку Льюиса и спросили, расстроена ли она, но та ответила: «Нет, нисколько».

Экономика слежения, превращающая личную жизнь в ценную информацию, предвосхитила Щебечущую машину. Таблоид – вот самая гнусная ее интерпретация, но в том же ряду стоят и публичные исповеди, среди которых реалити-шоу, закулисные съемки, шоу Опры Уинфри и Джерри Спрингера, разговоры знаменитостей с «психотерапевтами» в формате интервью. Газета News of the World оказалась не у дел, но социальная индустрия вновь вернула нас к небывалым слежкам. Благодаря им формат исповеди стал повсеместным явлением. Современные детективы могут не просто прослушивать голосовую почту, но и прочесывать огромные архивы, добровольно и публично выложенные в сеть. Журналистам все достается на блюдечке с голубой каемочкой. Предприимчивые пользователи от злости часто выдергивают проблему из контекста и выставляют ее на всеобщее обозрение. В США во время предвыборных дебатов в 2016 году Кен Боун задал всего один вопрос и за одну минуту сумел вызвать всеобщее восхищение. Но интернет-завистники быстро отыскали несколько брошенных им оскорбительных слов в Reddit, чем тут же подорвали его популярность. Комментарии были пустяковые, но заголовки статей, обзоры, высказывания, а соответственно – и всеобщее внимание, стали развиваться по уже знакомому сценарию.

Если погоня за славой представляет опасность для потенциальных звезд, то растущее внимание общественности к звездам сказывается на благополучии их «фолловеров». Набирающий обороты «синдром поклонения знаменитостям» предполагает, что постоянное наблюдение за чужими жизнями не просто поглощает воздыхателей, но и выводит их из равновесия. Тревога, стресс, физические заболевания и все чаще встречающаяся дисморфофобия – результат одержимости звездами. Этим можно объяснить, почему поклонники могут внезапно отвернуться от своих героев, если те вдруг окажутся в центре скандала, и получать странное удовольствие от их поражения. Обобщение отношений типа «звезда-поклонник», основанных на интимном саморазоблачении, грозит выйти за пределы своих самых опасных симптомов. Другими словами, Щебечущая машина, как представляется, открывает перед нами лучший из обоих миров, если говорить о славе, но этот мир может превратиться в настоящий ад.

5

Утешение приходит в виде «подрывной деятельности». В последнее время в Instagram все чаще прослеживается тенденция постов «без фильтров» и хештегов типа #uglyselfie (уродливое селфи), #fatacceptance (принятие полноты), #bodypositivity (бодипозитив), #epicfail (полный провал) и #nomakeup (без макияжа), которая, по всей видимости, показывает ироничное отношение пользователей и их вызов принципам условной эстетики, навязываемым СМИ.

Газеты, которые зарабатывают на идеализме людей, держат читателей в курсе онлайн-тенденций «радикальной любви к своему телу» и призывают «подписываться на удивительных сторонников бодипозитива». Да, это вызов дискриминирующим культурным кодексам, но стратегия не такая уж и подрывная, как кажется. Интернет может восприниматься как поток образов, но за его внешним видом скрываются истинные принципы работы: за всем стоит написанная система протоколов и директив. Чтобы информация превратилась в контент, она должна соответствовать этим директивам. Чтобы стать контентом для социальных платформ, она должна быть частью механизма аддикции, то есть быть полезной и привязывать пользователя к машине. Это все равно что пытаться подорвать смартфон сменой фона на главном экране.

Такое отрицание традиционных стандартов красоты сливается с растущей «аутентичностью» в экономике внимания. С XIX века, когда была демократизирована популярность, в знаменитостях стали ценить «простоту», «естественность» и «аутентичность». Сегодняшнее восхищение звездами в их настоящей жизни «без фильтров», где есть неудачные пластические операции, «поплывший» на жаре макияж, приступы плохого настроения, ссоры и дурные поступки, начинается с желания разрушить иллюзию счастья и выставить скрывающийся за ней ужас.

В социальной индустрии стремление к аутентичности приобрело намного более злободневные черты. Язык интернета строится вокруг боязни обмана: логины, пароли и тестирование пользователей программируют нас на то, что за каждым аккаунтом должен стоять человек, который может взять на себя договорные обязательства. «Фейковые аккаунты нам не друзья», – заявляет Facebook в своей рекламной кампании. В условиях, когда люди отчетливо понимают, что ими постоянно манипулируют, самое плохое, что может случиться – это «фейк». Один вебсайт даже позволяет пользователям определять, когда пост с тегом #nofilter (без фильтра) втайне использует фильтр, чтобы вылавливать «мошенников».

Более того, платформы социальных сетей отлично подходят для того, чтобы удовлетворить стремление к аутентичности, позволяя фанатам якобы связываться со звездами напрямую. Прямое общение с поклонниками заменяет управляемое, централизованное взаимодействие посредством агентств по связям с общественностью. Традиционные звезды, которым лучше всего удается адаптироваться к новым условиям, как будто предоставляют доступ «за кулисы», хоть и несколько наигранным способом, но он оправдывает надежды поклонников, соблюдая при этом различие в стастусе. Как правило, они не подписываются в ответ и не вступают в продолжительные дискуссии, а ожидают некоторой степени почтительности со стороны своих подписчиков. Микрознаменитости подражают этой практике искусственной близости. Инстаграммеры и ютуберы, например, раскрывают для зрителей некоторые стороны своей личной жизни, отношений и чувств.

Подобный показ аутентичности становится неотъемлемой частью маркетинга. К 2015 году более одной десятой всех расходов на продвижение в сетях составила реклама, основанная на «искренних», личностных отношениях с потребителями. В интернете мы можем менять тактику, использовать его для продвижения образов и идей, которые будут конкурировать с теми, что одобрены традиционными СМИ. Но при этом каждый раз мы будем подтверждать и признавать власть машины над нами.

6

Аокигахара, «море деревьев» – незабываемой красоты лес, выросший на застывшей лаве северо-западного склона горы Фудзи. Согласно японской мифологии, Аокигахара населяют юрэй, духи умерших здесь людей. В необъятном густом лесу полная тишина – все звуки поглощают вулканические породы и деревья. Ежегодно десятки людей выбирают Аокигахару, чтобы покончить с жизнью. Тела свисают с веток деревьев и лежат на земле меж запутанных корней.

В декабре 2017 года один голливудский серфингист с обесцвеченными волосами зашел в самую гущу леса и наткнулся на давно болтающийся на веревке труп. Серфер в ядовито-зеленой шапке в виде «мозгового слизняка» из «Футурамы» выглядел слегка обескураженно и напуганно. Глядя в лицо смерти, он продолжал отпускать нервные шуточки. Логан Пол, чрезвычайно успешный влогер YouTube, отправился с друзьями в лес с намерением снять ролик для своего канала, но вдруг наткнулся на неожиданную находку. На этом прогулка закончилась. Блогер позвонил в полицию. Но видео все-таки разместил в YouTube.

А почему бы и нет? Это подлинный, цепляющий контент. Пол держал своих подписчиков на крючке, показывая им частички своей стильной жизни. Дело оказалось невероятно прибыльным: доходы от рекламы через Google Preferred, съемки в нескольких сериалах на YouTube и собственная линейка одежды приносили ему более миллиона долларов в месяц. И вот настоящая, захватывающая история из жизни, история, которая наверняка вызовет волну внимания и комментариев. Гиганты социальный индустрии не судят мораль и нравственность. Они с безразличием относятся к тому, что размещают пользователи, ведь они зарабатывают на внимании, абстрактном товаре, а не на контенте. Два миллиарда человек без устали штампуют контент, и платформа автоматически превращает обыденность в экономически значимую информатику. Контент побуждает пользователей производить все больше и больше контента, завлекая их в добродетельный или порочный круг.

Но на этот раз Пол перешел едва различимую грань приличия и хорошего тона. Прояви он хоть чуточку сострадания, нашел бы свою золотую жилу. Вместо этого он получил резкий и жесткий отпор. Политики и знаменитости выстроились в очередь, чтобы осудить его равнодушную и бестактную демонстрацию трупа. Петицию, призывающую закрыть канал, подписали десятки тысяч человек. YouTube заблокировал его действия, отстранил от участия в программе Google Preferred и разорвал контракт на съемки в сериалах. Другой ютубер японо-американского происхождения, звезда интернета Рейна Скалли бросила: «Убирайся прочь с моей прекрасной родины». Полу напомнили, что успех влечет за собой и социальную ответственность. Он проявил неуважение к семье умершего и своими действиями мог спровоцировать другие самоубийства. Ведь суицид – символический акт, и он может оказаться заразительным.

Будучи толковым предпринимателем, Пол отреагировал моментально. Потерпев неудачу, он тут же удалил ролик, принес хорошо отрежиссированные, эмоциональные извинения, а следом разместил свои интервью с экспертами по суицидам. Он оказался «под влиянием момента». Он хотел лишь «привлечь внимание к проблеме самоубийств и предотвращению суицидов». Теперь он понял, что «чем больше власть, тем выше ответственность». Это был ловкий ход, превращающий скандал в дань уважения его собственной неизменной важности. Это показало, что он знает, как работает сеть. Пол рискнул и проиграл сам, но не проиграла социальная индустрия: она продолжила генерировать потоки нового контента и внимания. Если бы он сыграл хорошо, то до сих пор бы зарабатывал на созданных им потоках внимания.

В таком контексте весьма наглядно будет отметить, как разогнал машину рост показов самоубийств в прямом эфире. Джаред Маклемор из Мемфиса, штат Теннесси, совершил акт самосожжения. Джеймс Джеффри из Алабамы выстрелил себе в голову. Эрдоган Серен, проживавший на юге Турции, покончил с собой выстрелом в живот. Нэйка Венант, четырнадцатилетняя школьница из Майами, повесилась, после чего интернет-пользователи в ужасе забросали ее мать сообщениями и скриншотами. Двенадцатилетняя Кейтлин Николь Дэвис из Джорджии повесилась в прямом эфире, признавшись перед этим, что подверглась сексуальному насилию. Каждый из этих суицидов вызвал целую лавину монетизируемого внимания. Последовавшие за этими трансляциями ролики, скриншоты, лайки, статусы и комментарии легко и быстро влились в поток экономики внимания. Фотографии людей за секунду до смерти придали еще больше драматизма заголовкам газетных и интернет-статей. На отчаянных лицах на пороге отчаянного поступка отпечатан, как сказал венгерский поэт Бела Балаж о лице актера, «немой монолог одинокой человеческой души». Захватывающий материал для новостного цикла, испробованный и надежный, притягивающий ценное внимание как к традиционным СМИ, так и к самой платформе.

По культурным соображениям, вопреки логике платформы, подобный контент может представлять собой угрозу: навлечь государственную проверку или спровоцировать пользователей отключиться. И даже тогда платформы кое-что что могут сделать, не разрушив при этом экологию внимания и создания данных. Например, Facebook пытается показать свое добросовестное отношение к вопросу, меняя содержимое ленты, если автоматический анализ эмоциональной окраски высказываний пользователя говорит о склонности к самоубийству. В случае выявления суицидальных наклонностей в ленте может появиться страница, предлагающая соответствующую помощь. А друзьям будет предложено «Пожаловаться на публикацию». Но что, если существуют порочные стимулы, вытекающие из тех характеристик, что свойственны модели получения прибыли? Что, если конрадовский «демон извращенного вдохновения» теперь использует алгоритм?

Так, например, в 2017 году молодая женщина из Огайо отсидела в тюрьме девять месяцев за то, что снимала и в прямом эфире транслировала в сеть изнасилование своей подруги. Марине Лониной было 18 лет, подруге 17, а насильнику, Реймонду Гейтсу, 29. С Гейтсом они познакомились накануне в торговом центре, на следующий день встретились еще раз и вместе распивали алкогольные напитки. Мужчина решил лишить свою жертву девственности. Он принес бутылку водки, они напились, и когда девушка была уже достаточно пьяна, преступник повалил ее на кровать и, удерживая, изнасиловал. Лонина схватила телефон и начала трансляцию. Слышно, как во время изнасилования Лонина смеется и хихикает на заднем плане в то время, как ее подруга кричит: «Нет, мне больно».

В действиях Гейтса нет ничего удивительного: он злодей, и, по собственному же признанию, польстился на несговорчивость «девственниц». Поведение же Лониной вызывает недоумение. По словам обвинителя, Лонина заявила полиции, что начала трансляцию в надежде таким образом остановить злоумышленника, но, на удивление, эфир «засыпали лайками». Позже в документальном фильме Netflix «Разыскиваются горячие девушки» она призналась, что сначала не понимала, что происходит, а потом «в Periscope все стали писать: “Снимай еще! Снимай еще! Я хочу посмотреть!” И так говорили не один, не два и даже не три человека. За нами наблюдали десятки людей. Я была в возбужденном состоянии».

Такое признание поражает само по себе, но и наличие всех этих лайков также ошеломляет. Большинство зрителей вряд ли ожидали увидеть в эфире изнасилование, тем более у них не было причин подзуживать и подначивать. Как известно, в случае сексуального насилия «эффект постороннего» проявляется чаще, чем при других преступлениях, но эти люди были не просто очевидцами. Такое впечатление, что кнопка «Нравится» способствует появлению новой формы отстраненного участия в зрелищной жестокости. И обратная связь, весьма вероятно, сыграла свою роль. По словам Лониной, решающим фактором стало одобрение со стороны зрителей: внезапно она стала знаменитостью, запись имела большой успех, и это ощущение было настолько захватывающим, что тревога за жизнь подруги ушла на второй план. Лонина уже пожалела об этих коротких мгновениях славы, но теперь она навсегда осталась на просторах интернета. Если забить в Google ее имя, то поисковая машина выдаст порнографические сайты с такими заголовками, как «Порно Марины Лониной в Periscope» и «Видео изнасилования Марины Лониной».

Эта темная сторона славы сама по себе не нова. Йозеф Фритцль, Тед Банди, Тимоти Маквей и Джеффри Дамер – убийцы и насильники, прославившиеся за один день и получающие в тюрьме десятки и даже сотни любовных писем. Изменилось лишь то, что теперь слава определяется алгоритмом, и, укрывшись в темноте, участвовать может каждый.

7.

Популярность всегда была эффективным средством для привлечения внимания, лучшим средством, какое можно купить за деньги. Если машина зависимости направляет внимание в нужное русло с учетом наших желаний, то звезды являют собой отличное вместилище для наших одержимостей.

Дэниел Бурстин называл славу состоянием известности ради известности. Иными словами, люди привлекают внимание, потому что они привлекают внимание. В том, на что обращают внимание другие, есть что-то зачаровывающее: в этом и заключается «вирусная» сторона славы. «Сделав сеть более социальной», чем гордится Марк Цукерберг, платформы превратили обычные человеческие взаимодействия в потенциальные псевдо-события знаменитостей: измеримые количественно и легко воспроизводимые куски информации, или мемы. В машине зависимости слава сводится к простейшему механизму управления вниманием.

Однако, отсюда следует, что теперь слова «слава», «популярность» или «нравиться» означают совсем не то, что означали раньше. В нашем языке нет средств для описания происходящего с нами, возможно, нам следует придумать новый язык. Самое простое решение – рассказать банальную историю о том, что происходит, и тем самым вызвать некую форму культурного надзора. В центре моральной паники относительно интернета – молодые люди и сексуальность, еще в 1995 году журнал Time предупреждал: «На экране рядом с вами: киберпорно». Все платформы, начиная с MySpace и заканчивая Snapchat, обвинялись в создании удобной среды для злодеев. Но сильнее, правда, не так явно, беспокоит то, что платформы способствуют появлению новой формы нарциссизма. С этой точки зрения, социальные сети представляют собой замысловатый зал с зеркалами, в которые мы глядим и никак не можем налюбоваться собой.

Жалобы на нарциссизм – это почти всегда, как пишет Кристин Домбек, жалобы на «эгоизм других». Нарциссизмом всегда страдает кто-то другой, тот, кто делает слишком сексуальные селфи, слишком гламурно ужинает, выкладывает слишком счастливые фотографии своих отношений и слишком весело проводит выходные. В этом смысле нарциссизм, как сказал Уайлд – это миф, придуманный хорошими людьми, чтобы объяснить необычную привлекательность других.

Окрашенные моралью высказывания против инста-знаменитостей на самом деле свидетельствуют о своего рода несостоявшейся привлекательности. Молодые люди «одержимы внешним шиком», жалуется New York Post. По мнению психологов Джин Твенге и Кита Кэмпбелла, молодежь зашла «слишком далеко в своем стремлении к самолюбованию». Им вторит огромная библиотека научных публикаций, статей и опросов с подробными объяснениями того, как мир постепенно скатывается к онлайн-нарциссизму. Из статьи в статью повторяется, насколько фальшивым стало современное поколение.

Популярные культурные стенания относительно нарциссизма вполне имеют право на существование. Социальная индустрия в принципе заточена на то, чтобы постоянно совершенствовать свой автопортрет, которым можно восхищаться. Она сливает воедино нарциссизм и цифровое зеркало, образ самого себя, состоящий из количественных «реакций» других пользователей. И каждый из нас притворяется: использует фильтры, фотографирует под нужным углом или тщательно выверяет высказываемое мнение и наблюдения, за счет которых и выстраивает свое цифровое «я». Все это позволяют сделать современные смартфоны. Но насколько далеко можно зайти в самолюбовании? В какой момент любовь к себе становится токсичной? И какой реакции мы ждем от тех, кого называем самовлюбленными?

Исторически так сложилось, что мы обвиняем в нарциссизме тех, кто, как нам кажется, радуется и получает удовольствие от жизни. Необычная идея скрывается в отрицающей литературе: молодые люди действительно наслаждаются собой и своим телом. Кэмпбелл и Твенге сетуют на то, что среди молодежи полно эксгибиционистов, мелочных материалистов, которые «агрессивно реагируют на оскорбления и не заинтересованы в эмоциональной близости». Они отрицают утешительную мысль, будто за самовлюбленностью скрывается неуверенность в себе: современные нарциссы подсознательно считают себя «клевыми». Широко распространена идея о поколенческом буме самолюбования. По мнению Зои Уильямс, селфи, косметические операции и излишняя цифровая открытость говорят о наступлении «эпидемии нарциссизма».

Проблема таких заявлений в том, что данные всевозможных изысканий противоречат друг другу. На каждое исследование, подтверждающее рост нарциссизма, найдется другое, утверждающее полностью противоположное. Джефри Арнетт из университета Кларка уверяет даже, что миллениалы – «исключительно щедрое поколение». Возможно, самая большая сложность здесь заключается в том, что нет единого мнения, что же такое нарциссизм. Психиатры открыто спорят, можно ли назвать самовлюбленным Трампа, являющего собой самую что ни на есть сущность популярности в Twitter. Многие исследователи пытаются зайти с другой стороны и сравнивают долгосрочные изменения в поддающихся количественной оценке установках с критериями нарциссизма, перечисленными в Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам или в Нарциссическом опроснике личности. Но все эти работы допускают столько исключений, что становятся бессмысленными. А рост числа тех, кто делает заявления типа «Я очень важный человек» или «Я имею право жить так, как хочу», может означать что угодно. Если, к примеру, я говорю, что буду жить так, как считаю нужным, то, возможно, я просто не хочу подчиняться ни религиозным, ни мирским сторонникам авторитарной власти, а может, отдаю предпочтение конституционному либерализму или свободным рынкам. Или у меня могут быть на то свои глубоко личные мотивы. Все это невозможно определить без всесторонних опросов, на основе которых можно было бы выделить материал, не поддающийся количественному анализу.

Дело не в игнорировании проблемы. Если со временем люди будут с большей готовностью поддерживать те жизненные позиции, которые, по-видимому, популярны среди индивидуалистов, или конкурентные ценности, то, возможно, мы узнаем нечто важное о культуре. Важно ли, например, чтобы больше людей стали чувствовать свою значимость? Исследуя «поколение Z», Твенге обнаружила, что крупнейшие изменения произошли примерно в 2011 году, когда у подростков повсеместно появились свои собственные смартфоны. Те, кто давно пользуется социальными сетями, вряд ли пропустили обязательную «улетность» всего. Статус, с которым я согласен, «улетный», человек, который мне нравится, «убивает», а высказывание, совпадающее с моими мыслями, обязательно надо процитировать в Twitter и при этом дополнить его оргазмическими воплями типа «ЭТО. ВСЕ ЭТО». И если мне удастся вызывать такие же очаровательно нелепые возгласы среди своих подписчиков, то я сорву куш. Платформы, построенные по принципу игры, конкурентной охоты за лайками и вниманием, идеально подходят для того, чтобы направлять имеющийся культурный дрейф в сторону принудительной улетности.

Но нарциссизм всегда двойственен. Образ, который нам нравится, может с таким же успехом разочаровать нас. Мы можем любить этот образ, но, как и в истории Нарцисса, не находить взаимности. И он крепнет за наш счет, собирая все одобрение и любовь, которые мы искали для себя. В нашей преданности, в нашем пристрастии к нему, мы принижаем себя.

8

Селфи – образчик современного нарциссизма. Но в основе селфи кроется парадокс. Казалось бы, селфи изображает уникальную личность, проживающую лучшую жизнь, под лучшим углом, под лучшим освещением. Но это возможно лишь благодаря технологии, которая, как выражается Адам Гринфилд, размазывает личность по «глобальной сетке узлов и связей». Эта физическая инфраструктура – от сенсоров в смартфонах до сотовых базовых станций, подводных кабелей, микроволновых релейных линий и сетей пользователей – целиком и полностью формирует у человека восприятие мира, его личность. Помимо того, что технологии селфи разбивают «я» на оцифрованные компоненты, они еще и имеют тревожные последствия: все начинают выглядеть одинаково.

Отчасти повторение банальных селфи можно списать на общепринятые подходы к созданию подобных фотографий. Отчасти на погоню за лайками, которые побуждают повторять популярные образы. Но абсолютно все платформы, включая Snapchat и Instagram, а также приложения типа Meitu, позволяют имитировать обаяние. Фотографии проходят через ограниченный набор усилителей реальности, или фильтров. Фильтры Snapchat превращают нас в мультяшных героев с милыми щенячьими ушками и носиками, тогда как инстаграмные фильтры поначалу, как известно, придавали фотографиям ностальгический характер, накладывая заклятие mal du pays (фр. «тоска по дому»). Фильтры смягчают черты и изъяны лица, мы выглядим «отполированными», идеальными, почти сказочными. По мнению фотографа Брук Уэндт, таким образом нас «словно зачаровывают, и мы живем ради камеры».

Современные потребители, как сказал Уильям Берроуз, – имиджевые наркоманы. И наши многочисленные селфи символизируют это пристрастие. На протяжении почти всей истории человечества автопортреты были привилегией сильных мира сего: королевских особ или талантливых художников. Демократическая и промышленная революции XVIII–XIX веков спровоцировали взрыв новых визуальных возможностей: печатные технологии стали доступны бедным слоям населения, были изобретены фотография и пленка, появились новые формы автопортретов. Новые персонажи портретов – от «Автопортрета перед зеркалом» Тулуз-Лотрек до «Автопортрета перед пятью зеркалами» Дюшана – нередко были инвалидами, оскорбленными, страдающими, сломленными людьми. Своими работами они пытались показать недостатки и уязвимость людей.

Селфи, кажется, вернули нас к идеалу величия, пусть даже и в масштабе одной личности. Они скрывают обиды, тревоги, слабости. Они создают образ безупречной привлекательности, героического самоутверждения. Но образ этот не просто лжет, а лжет очень красноречиво, что говорит о том, что современный нарциссизм весьма хрупок. Когда в 1970-х годах Кристофер Лэш заговорил о зарождающейся культуре нарциссизма, он настаивал на его непрочности. В то время, когда исчезала индивидуальность, начали переоценивать индивида. «Независимая личность» рынка оказалась простым эфемерным потребителем в невменяемом состоянии, которого зачаровал поток легких, но мимолетных наслаждений. Шаблоном всех удовольствий стал образ товара, который появлялся на экранах телевизоров, кинотеатров или на рекламных щитах. Теперь же товаром стала самость. И это вдвойне верно, потому что мы производим не только товарный образ себя, но и создаем о себе контент, который позволяет социальным сетям продавать нас рекламодателям. Мы превратились в самый настоящий продукт.

Но продукт не может быть живым. А смотреть на селфи – все равно, что разглядывать завершенный объект, рассматривать то, чего больше нет в живых. На селфи, говорит Уэндт, мы выглядим так, будто уже мертвы. Мы скорее не живем шикарной жизнью, а умираем шикарной смертью. Труп, который не только хорошо выглядит, но и на который глядят. Истинная задача селфи в том, чтобы произвести эффект. Образ представляет собой техносоциальный осадок, окаменелость, продукт того, как технология формирует наше восприятие себя.

Ленту, заполненную полуобнаженными отражениями в зеркалах, фотографиями из спортзалов, новыми прическами и так далее, можно рассматривать как особую форму идолопоклонства. Но это скорее дань уважения не пользователю, а власти, которую машина имеет над пользователем. Власть, которая, ничего не предписывая, сводит понятия личности и жизни к очень узкому пониманию. Она создает парадоксально отвлеченную, отчужденную форму внимания. Отвлечься – значит оказаться вне себя, даже когда «я» разрекламировано и превратилось во всеобщий центр внимания. Получается, что вопрос не в том, насколько приемлема для общества любовь к себе, а в том, можем ли мы обратить свое внимание на что-то другое, доставляющее большее удовлетворение.

9

Парадоксально то, что популярность в онлайне получила настолько широкое распространение. В конце концов, это всего лишь виртуальное пространство. И славы добивается виртуальное «я», аватар. Жизнь в сети подобна жизни в хитроумном паноптикуме, где наблюдение за собой усиливается многократно. Но что же мы видим на самом деле?

В санскрите словом «аватар» называли снисхождение на землю божества, облаченного в плоть. На языке программистов термин стал означать конкретизацию чего-то абстрактного. Казалось бы, при чем тут это, когда речь о присутствии в сети. Но ведь наши конкретные «я» действительно предстают в виде абстрактной информации.

Однако это только кажется, потому что нам нравится думать, будто мы находимся в центре процесса, будто мы божки и интернет нам подчиняется. «Будто я пишу интернет, – говорит Сэнди Болдуин, – на своем iPhone, написал его весь, напечатал, по 140 символов за раз». Взаимодействие с пользователем построено именно таким образом, но, как и в камере оперантного обусловливания, правит всем протокол. Власть принадлежит алгоритму. Онлайн-образ – это наглядное представление, но не нас, а абстрактных алгоритмических процессов. Да, алгоритмы дают нам некоторое право голоса: позволяют выбирать имя, устанавливать аватар и фоновое изображение, вставлять биографические данные и писать посты. Но тем самым мы работаем на эти алгоритмы на условиях, которые не в состоянии контролировать. Мы заботимся о своем образе, в буквальном смысле тянемся за ним, но каждый раз ему удается ускользать за пределы досягаемости.

Статус виртуальной звезды заведомо недолговечен. Сама по себе слава уже виртуальна, потому что звезды – это идеализированные образы, глядя на них, мы фантазируем и эмоционально отождествляем себя с ними. Но в одно мгновение любовь может смениться отвращением. Отношение к звездам всегда амбивалентно – они могут как вызывать влечение, так и убивать его. Мы одновременно чувствуем притяжение и отторжение, постоянно ищем, но никак не можем найти «оптимальное расстояние» от движущегося объекта, с которым себя отождествляем. Онлайн-версией такого явления можно назвать феномен «утки с молочным коктейлем» (англ. Milkshake duck), вирусной знаменитости, которая внезапно теряет свою популярность. Если звездой может стать кто угодно, значит, кто угодно может не оправдать нереалистичные идеалы, которые приписывают звездам. Даже если вы никогда не писали расистских комментариев на Reddit и не публиковали предвзятых мнений в Twitter, в сети всегда найдется, за что вас можно покритиковать. То же самое касается горячих споров в интернет-сообществах, где токсичное стремление к отождествлению и растождествлению порождает пылкую солидарность и внезапные проявления враждебности. В каждом таком сообществе есть свои звезды, и эти звезды всегда в одном шаге от гибели.

Появление разговоров о хрупкости свидетельствует о некотором беспокойстве, царящем вокруг данного вопроса. Ультраправые с расистскими и сексистскими взглядами осуждают хрупкость «нытиков» («вы не понимаете шуток»), тогда как левые с идентарной логикой распекают хрупкость белых мужчин («вы не принимаете критику»). Словно все вдруг стали такими ранимыми, в любой момент могут развалиться на части, но замечают это только в других. И если о хрупкости говорят, главным образом, в отношении политики идентичности, правых или левых, то в этом может крыться ответ на вопрос о том, как слава в интернете влияет на личность.