Текст книги "Новая поведенческая экономика. Почему люди нарушают правила традиционной экономики и как на этом заработать"

III. Самоконтроль: 1975–1988 гг

Теория перспектив и те идеи, которые родились у меня благодаря описанной ею функции полезности, сильнейшим образом подогрели мое желание разобраться в ментальных расчетах, что, в свою очередь, помогло мне разобраться во многих ситуациях из Списка. Тем не менее одна из таких ситуаций, казалось, выбивалась из общей картины: это был случай с орешками кешью, которые я забрал у гостей, пока мы ждали ужин. С точки зрения экономиста, исключение какой-либо возможности не является условием обогащения. Так почему же мы все остались довольны, когда миска с орешками была надежна спрятана на кухне?

Я начал собирать другие примеры «феномена кешью». Курильщики тратят больше на сигареты, покупая по одной пачке, вместо того чтобы приобрести сразу блок. Те, кто сидит на диете, не набивают морозильник мороженым. Научные работники (вроде меня) берут на себя обязательство представить на конференции доклад по еще не завершенной работе, только чтобы заставить себя закончить ее, ведь конференция состоится через несколько месяцев. Люди, которые с трудом встают с постели по утрам, выбирают место для будильника в дальнем конце комнаты, чтобы лишить себя возможности просто протянуть руку и, не вставая, выключить его.

То, что объединяет все эти примеры, – наличие проблемы с самоконтролем. Нам хочется съесть всего несколько орешков, но мы волнуемся, что если оставить миску на столе, то мы можем не устоять и съесть больше.

Эта разница между тем, чего мы хотим и что мы выбираем, не нашла отражения в современной экономической науке, которая определяет предпочтения исключительно на основе того выбора, который мы совершаем. Считается, что наш выбор «выявляет предпочтения». Представьте себе вот такой диалог между просто Человеком, который только что спрятал миску с орешками, и Рационалом, наблюдающим за этим.

РАЦИОНАЛ: Почему вы убрали орешки?

ЧЕЛОВЕК: Потому что я не хочу больше их есть.

РАЦИОНАЛ: Если вы не хотите больше орешков, зачем тогда утруждать себя и уносить их? Вы можете просто действовать в соответствии со своими предпочтениями и прекратить их есть.

ЧЕЛОВЕК: Я убрал миску, потому что, если бы орешки были все еще на столе, я бы еще их поел.

РАЦИОНАЛ: В этом случае вы предпочитает съесть еще орешков, а значит, глупо их убирать.

Этот разговор, как вы понимаете, не имевший места в реальности, на самом деле очень похож на те диалоги, которые я вел с экономистами в то время. Хотя в учебниках по экономике нигде не сказано это прямым текстом, на практике экономическая теория подразумевает, что проблемы с самоконтролем не существует. Так что свое следующее большое исследование я собирался посвятить предположительно несуществующей проблеме.

11
Сила воли? Без проблем

Экономисты не всегда были так упрямы в отношении проблемы самоконтроля. Примерно на протяжении двух столетий те экономисты, которые писали на эту тему, знали тех, кого изучали, – простых Людей. На самом деле одним из первых исследователей в области того, что сейчас мы бы назвали поведенческим подходом к самоконтролю, был не кто иной, как первосвященник свободной рыночной экономики Адам Смит. Когда люди думают об Адаме Смите, то чаще всего вспоминают его самую известную книгу «Богатство народов». Эта выдающаяся работа – впервые опубликованная в 1776 году – заложила фундамент современной экономической мысли. Странно, но самая популярная фраза из его книги, хваленая «невидимая рука», о которой я упоминал здесь ранее, в самом тексте появляется только один раз, и сам Смит пишет об этом как бы между прочим. Он отмечает, что, преследуя личную выгоду, обычный предприниматель оказывается «ведомым невидимой рукой, приближающей его к цели, которая не была частью его изначальных намерений. И ведь это не означает, что такой результат будет для общества обязательно хуже». Обратите внимание на то, как осторожно формулирует Смит второе предложение, которое редко цитируют или вспоминают те, кто использует эту известную фразу или прибегает к некоей версии невидимого жеста. «И это не обязательно равнозначно худшему для общества результату» – это не совсем то же самое, что утверждать, что все завершится как нельзя лучше.

Остальная часть этого массивного труда затрагивает почти все известные нам экономические темы. Например, Смит сформулировал вспомогательную теорию для моей докторской диссертации о ценности жизни. Он объяснил, как следует платить рабочим больше, чтобы компенсировать им выполнение грязной, опасной или неприятной работы. Известный чикагский экономист Джордж Стиглер любил повторять, что в экономике нет ничего нового; Адам Смит уже все сказал. То же самое можно сказать, по большей части, и о вкладе Смита в поведенческую экономику.

Основной текст Смита о том, что мы сейчас называем поведенческой экономикой, можно найти в его более ранней работе «Теория нравственных чувств», опубликованной в 1759 году. Именно в этой книге Смит рассуждал о самоконтроле. Он проявил проницательность, когда изложил тему борьбы или конфликта между нашими «страстями» и тем, что он называл «беспристрастным зрителем». Как и большинство экономистов, которые обнаруживают, что Смит сказал это первым, я узнал об этой формулировке только после того, как предложил свою собственную версию, о чем мы поговорим позже в этом разделе. Ключевая идея Смита о наших страстях заключалась в том, что они были миопическими, близорукими. Проблема состояла в том, как он выразился, что «Удовольствие, которое мы можем получить через десять лет, интересует нас так мало в сравнении с тем, чем мы можем насладиться уже сегодня».

Адам Смит не был единственным из ранних экономистов, кто интуитивно верно распознал проблему самоконтроля. Исследователь в области поведенческой экономики Джордж Левенштейн задокументировал другие примеры раннего проявления «межвременного выбора» – т. е. выбора, осуществляемого нами в отношении момента времени для потребления, – а также подчеркивал важность такого фактора, как «сила воли», термина, не входившего в профессиональный словарь экономики 1980-х.[27]27
  Однажды я выступал перед группой экономистов в Университете Хебрю в Иерусалиме. Речь шла о самоконтроле. В какой-то момент я использовал слово «соблазн», и тогда кто-то из аудитории попросил меня дать ему определение. Кто-то другой встрял и выкрикнул: «Смотрите определение в Библии». В словаре экономистов такого термина не было.


[Закрыть] Адам Смит понял, что сила воли необходима для преодоления миопии.

В 1871 году Уильям Стенли Джевонс, еще один светоч экономической науки, уточнил наблюдение Смита о миопии, отметив, что предпочтение получить что-то сейчас, а не потом со временем становится менее выраженным. Да, нам важнее съесть это мороженое сейчас, а не завтра, но если речь идет о выборе между сегодняшней датой через год и датой через год и один день, то важность выбора практически сходит на нет.

Некоторые из ранних экономистов считали, что выбор в пользу «потом» – это ошибка, своего рода неудача. Это может быть неудача в использования силы воли или, как отлично написал Артур Пигу в 1921 году, это может быть неудачное использование воображения: «Наши телескопические возможности дефективны, и… мы, следовательно, видим удовольствие, получаемое в некоторый момент в будущем, как будто в уменьшенном размере».

Ирвинг Фишер был первым, кто предложил экономическую интерпретацию межвременного выбора, которую можно считать «современной». В 1930 году в своей ставшей классической книге «Теория интереса» он использовал кривые безразличия, ставшие основным обучающим инструментом микроэкономики, – чтобы показать, как индивид будет выбирать между двумя моментами времени для потребления при условии наличия рыночной ставки процента. Его теорию можно считать современной и по критерию используемого инструментария, и по критерию соответствия нормативной экономической теории. Фишер объясняет, как в подобной ситуации должен поступать рациональный человек. При этом он также дал понять, что не считает свою теорию удовлетворительной описательной моделью, поскольку она не учитывает важные поведенческие факторы.

Например, Фишер полагал, что выбор момента времени зависит от уровня доходов и, чем беднее индивид, тем он нетерпеливее. Кроме того, Фишер подчеркивал, что модель поведения нетерпеливого бедняка является частично иррациональной, описывая это яркими примерами: «Иллюстрацией этому может служить история фермера, который никогда не ремонтировал протекающую крышу. Когда шел дождь, он не мог остановить течь, а когда дождь не шел, то и не было течи, которую нужно было останавливать!» Еще он не одобрял поведение «тех трудяг, которые, до введения запрета на алкоголь, не могли противостоять соблазну зайти в салун по пути домой вечером в субботу», в день, когда выдавали зарплату.

Вполне очевидно, что со времен Адама Смита в 1776-м до Ирвинга Фишера в 1930-м экономисты, размышляя о межвременном выборе, имели в виду поведение простых Людей. Рационалы замаячили на горизонте примерно во времена Фишера, когда он начал работу над теорией их поведения, но завершить эту работу выпало 22-летнему Полу Самуэльсону, на тот момент только завершавшего учебу в магистратуре. Самуэльсон, которого многие считают самым выдающимся экономистом XX века, был пророком, который вознамерился дать экономике надлежащие математические основы. Он поступил в Университет Чикаго в возрасте 16 лет, но вскоре уехал в Гарвард, чтобы продолжить учебу в магистратуре. Его докторская диссертация называлась дерзко, но точно: «Основы экономического анализа». По сути, он переделал всю экономическую науку, привнеся в нее то, что считал необходимой математической точностью.

Еще будучи студентом. в 1937 году, Самуэльсон обратил на себя внимание, написав эссе на 7 страниц под скромным названием «Записка об измерении полезности». Как следует из заглавия, он надеялся предложить способ измерения того неуловимого феномена, который Рационалы всегда максимизировали, а именно: полезность (например, счастье или удовлетворение).

В процессе работы Самуэльсон сформулировал ставшую стандартной экономическую модель межвременного выбора – модель дисконтированной полезности. Не буду утомлять вас (и себя) попыткой суммировать основные идеи этой работы, вместо этого отмечу лишь те из них, которые имеют отношение к этому повествованию.

Основная идея заключается в том, что потребление сейчас для вас важнее, чем потом. Даже если речь идет о выборе между отличным ужином на этой неделе или через год, большинство из нас предпочтут отужинать скорее раньше, чем позже. Используя формулировку Самуэльсона, мы как будто делаем скидку на будущее потребление по некоей ставке. Например, если ужин через год для нас лишь на 90 % так же хорош, как ужин сегодня, то это мы дисконтируем будущий ужин по годовой ставке примерно в 10 %.

В теории Самуэльсона не было никаких страстей или плохих телескопов, только точное методичное дисконтирование. Модель была настолько проста для использования, что даже экономисты того поколения смогли легко освоить ту математику, и по сей день модель остается стандартом. Я не хочу сказать, что Самуэльсон считал свою теорию обязательно хорошим описанием поведения. На последних двух страницах своего эссе он говорит о «серьезных ограничениях» этой модели. Некоторые из них – чисто технические, но одна заслуживает внимательного рассмотрения. Совершенно верно Самуэльсон отмечает, что, если люди дисконтируют будущее по ставке, которую меняют с течением времени, тогда они ведут себя непоследовательно: другими словами, они могут поменять свое решение по прошествии времени. Ситуация, волновавшая его, была той же самой, что беспокоила более ранних экономистов, таких как Джевонс и Пигу, а именно: ситуация, когда мы больше всего с нетерпением ждем немедленного вознаграждения.

Чтобы понять, как работает дисконтирование, предположим, что есть хороший, возможно, шанс посмотреть теннисный матч в Уимблдоне. Если матч посмотреть сегодня вечером, то ценность этого выбора составит 100 «утилей», произвольные единицы, которые экономисты используют для описания уровня полезности или счастья. Возьмем Теда, который дисконтирует по фиксированной ставке 10 % в год. Для него ценность просмотра матча в этом году составит 100 утилей, в следующем 90 утилей, в следующем 81 утилей, затем 72 и т. д. Тот, кто дисконтирует таким образом, дисконтирует по экспоненциальной формуле (если вы не знаете, что это такое, не переживайте).

А теперь возьмем Мэтью, также оценивающего сегодняшний матч на 100 утилей, но матч в следующем году всего лишь на 70 утилей, затем на 63 утиля еще через год или в любой последующий год. Другими словами, Мэтью дисконтирует любое отложенное на год потребление по ставке 30 % в год, на следующий за этим год по ставке 10 %, и потом он совсем прекращает дисконтирование – ставка 0 %. Мэтью относится к будущему так, как если бы смотрел на него в плохой телескоп Пигу и видел сквозь него первый и второй год на расстоянии, равном примерно трети одного года, при этом после второго года разница в ожидании между разными датами для него исчезает. Мэтью видит будущее совсем как это было нарисовано на известной обложке журнала «Нью-Йоркер»: «Смотрите на мир с 9-й авеню». На этой картинке, если смотреть на запад от 9-й авеню, расстояние до 11-й авеню (два длинных квартала) было примерно равно расстоянию от 11-й авеню до Чикаго, что составляет примерно трети расстояния до Японии. В целом ожидание для Мэтью наиболее болезненно в самом начале, потому что воспринимается как более длительный период.

Рис. 4. Вид на мир с 9-й авеню. Сол Стенберг, обложка «Нью-Йоркер», 29 марта, 1976 г.

© Фонд Сола Стейнберга /Общество защиты прав художников (ARS), Нью-Йорк. Обложка перепечатана с разрешения журнала «Нью-Йоркер». Все права защищены.

Точный термин для такого общего вида дисконтирования, при котором начальная ставка устанавливается высоко, а затем снижается, – квазигиперболическое дисконтирование. Если вам незнакомо слово «гиперболический», это говорит о том, что вы понимаете, какие слова необходимо включить в свой вокабулярий. Просто держите в голове картинку с плохим телескопом и вызывайте ее в памяти всякий раз, когда будет попадаться этот термин. По большей части я постараюсь избегать его употребления и буду пользоваться современной фразой «предпочтения в пользу настоящего» в описании такого рода предпочтения.

Чтобы понять, почему экспоненциальные дискаунтеры придерживаются своих планов, а гиперболические – нет, давайте обратимся к простой задачке. Допустим, Тед и Мэтью оба живут в Лондоне и оба являются заядлыми фанатами тенниса. Каждый из них выиграл в лотерее билет на матч в Уимблдоне с условием межвременного выбора. Есть три варианта. Вариант «А» – это билет на матч первого раунда в этом году; матч состоится уже завтра. Вариант «Б» – билет на матч четвертьфинала, который состоится в рамках турнира в следующем году. Вариант «В» – билет на финал турнира, который состоится через два года. Каждый из вариантов – гарантированный билет, поэтому мы можем исключить из нашего анализа фактор риска не получить билет. Вкусы Мэтью и Теда в теннисе совпадают. Если бы все упомянутые матчи проходили в этом году, тогда полезность каждого варианта определялась бы так: A – 100, Б – 150, В – 180. Однако, сделав выбор в пользу самого привлекательного варианта «В», Мэтью и Теду придется ждать два года. Как же они поступят?

Если бы Тед делал выбор, он предпочел бы подождать два года и поехать на финал. Он поступил бы именно так, потому что ценность, которую для него сейчас представляет посещение финала турнира через два года («текущая ценность») равняется 146 (81 % от 180), что гораздо выше, чем ценность варианта «А» (100) или варианта «Б» (135 или 90 % от 150). Кроме того, когда по прошествии года мы спросим Теда, хочет ли он поменять свое решение и выбрать вариант «Б», матч четвертьфинала, он ответит «нет», ведь 90 % ценности варианта «В» (162) все еще выше, чем ценность варианта «Б». Вот что значит иметь предпочтения, устойчивые на протяжении времени. Тед всегда будет придерживаться решения, принятого вначале, независимо от того, о каком варианте идет речь.

А как же Мэтью? При первой попытке сделать выбор Мэтью выберет вариант «В», финал. Сейчас он оценивает вариант «А» на 100, вариант «Б» на 105 (70 % от 150), а вариант «В» на 113 (63 % от 180). Но, в отличие от Теда, когда пройдет год, Мэтью поменяет свое решение и выберет вариант «Б», матч четвертьфинала, потому что ожидание длительностью в один год дисконтировало ценность варианта «В» на 70 % до 126, что означает, что этот вариант теперь менее ценен, чем вариант «Б» (150). Предпочтения Мэтью нестабильны по времени. Пользуясь метафорой плохого, можно сказать, что с обложки журнала «Нью-Йоркер» Мэтью не смог бы увидеть, что Китай и Япония находятся от него на разном расстоянии, но, если бы он привез телескоп в Токио, он начал бы замечать, что путь из Токио до Шанхая занимает даже больше времени, чем поездка из Нью-Йорка в Чикаго.

Самуэльсона беспокоила мысль о том, что люди могут быть нестабильны в своих предпочтениях. Рационалы не должны строить планы, которые потом поменяют, даже если ситуация не изменится, однако Самуэльсон ясно говорит о том, что он сознает существование такой модели поведения. Он рассматривает ситуации, сходные с той, когда я убрал миску с орешками, чтобы не срывать собственные планы.

Рис. 5. Решения по чемпионату Уимблдон: сейчас или потом

Например, Самуэльсон описывают ситуацию, в которой человек покупает полис страхования жизни в качестве обязательной меры сбережения средств. После того как он должным образом отметил этот нюанс, остальные экономисты взяли на вооружение это наблюдение. Модель дисконтированной полезности с экспоненциальной функцией стала рабочей моделью межвременного выбора.

Возможно, не совсем правильно ссылаться на эту работу в качестве поворотной точки. В течение некоторого времени экономисты предпочитали обходить стороной такого рода народную психологию, хотя раньше это было общепринятой нормой, причем итальянский экономист Вильфредо Парето был в числе первых, кто привнес математическую точность в экономику. Но, как только Самуэльсон описал свою модель и она вошла в широкое употребление, у большинства экономистов развилась болезнь, которую Канеман окрестил «ослеплением теорией». С упоением взявшись за внедрение вновь найденного математического инструментария в экономические исследования, они напрочь позабыли обо всех предыдущих трудах, посвященных поведенческим моделям в ситуациях межвременного выбора, включая работы Ирвинга Фишера, которые были опубликованы всего за семь лет до того. Кроме того, они забыли о том, что Самуэльсон предупреждал о возможной описательной неточности своей модели. Дисконтирование по экспоненциальной функции просто должно было стать правильной моделью межвременного выбора только потому, что Рационалы не стали бы менять своих решений, а в том мире, который они изучали, уже не осталось просто Людей. Такое ослепление теорией поражает теперь практически каждого, кто получает докторскую степень по экономике. Экономическое образование, которое получают нынешние студенты, дает огромные знания в области поведения Рационалов, но при этом в жертву приносится интуитивное знание о человеческой натуре и социальных взаимодействиях. Выпускники экономических факультетов перестали понимать, что живут в мире, заселенном просто Людьми.

Межвременной выбор – не просто абстрактное понятие, используемое в теоретической экономике. Он играет ключевую роль в макроэкономике, являясь основанием так называемой функции потребления, объясняющей, как домохозяйство меняет стратегию расходов в зависимости от уровня доходов. Допустим, что в условиях глубокой экономической рецессии правительство страны решает ввести однократное сокращение налогового обложения населения в размере одной тысячи долларов на человека. Функция потребления показывает, сколько денег будет потрачено и сколько будет отложено в виде сбережений. В период между серединой 1930-х и серединой 1950-х экономическая интерпретация функции потребления сильно видоизменилась. На примере эволюции моделей функции потребления можно проследить, как развивалась экономическая теория после начала революции, вызванная работой Самуэльсона. Когда экономисты стали более математически подкованными, а их модели стали отражать этот новый уровень подкованности, те, чье поведение они описывали, также изменились. Во-первых, Рационалы стали умнее. Во-вторых, они излечились от всех проблем с самоконтролем. Надо подсчитать текущую ценность льгот социального обеспечения, которые я начну получать через двадцать лет? Без проблем! Заглянуть в паб по дороге домой в день зарплаты и потратить там деньги, предназначенные на покупку еды? Никогда! Рационалы перестали вести себя неразумно.

Ход эволюции экономической теории можно проследить по тем моделям функции потребления, которые были предложены тремя гуру экономической науки: Джоном Мейнардом Кейнсом, Милтоном Фридманом и Франко Модильяни. Начнем с Кейнса, как известно, призывавшего как раз ввести то сокращение налогообложения, которое было описано в примере выше. В своей блестящей работе «Общая теория занятости, процента и денег» Кейнс предложил очень простую модель функции потребления. Согласно его идее, если домохозяйство получает некий добавочный доход, то будет тратить фиксированную часть этого сверхдохода. Для обозначения этой части сверхдохода, которая будет потрачена, Кейнс использовал термин «предельная склонность к потреблению» (МРС). Хотя Кейнс считал, что предельная склонность к потреблению для отдельно взятого домохозяйства является относительно постоянной при условии отсутствия резкого изменения уровня доходов, он все же соглашался со своим современником Ирвингом Фишером в том, что МРС не будет одинаковой для разных социальных классов. В частности, Кейнс писал, что склонность к расходованию средств будет наиболее высокой (почти 100 %) для бедных семей и будет снижаться с ростом уровня доходов. Для состоятельной семьи сверхдоход в размере 1 тыс. долларов вряд ли как-то повлияет на модель потребления, поэтому МРС будет близка к нулю. Если же взять в качестве примера семью со средним уровнем достатка, которая откладывает в виде сбережений 5 % от каждого полученного дополнительного дохода, то, по мнению Кейнса, МРС от сверхдохода в размере 1 тыс. долларов составит 95 %, или 950 долларов.

Спустя примерно 20 лет, в 1957 году, вышла книга Милтона Фридмана, в которой он высказал вполне разумное наблюдение о том, что домохозяйство может запланировать нормирование своего потребления со временем, и выдвинул гипотезу о перманентном доходе. В соответствии с его моделью, семья, которая откладывает в виде сбережений 5 % своего сверхдохода, не станет тратить 950 долларов сверх запланированного в том же году, в котором получила сверхдоход, а вместо этого распределит расходование этих средств. Например, Милтон предположил, что домохозяйство будет использовать трехлетний горизонт планирования, чтобы определить размер своего перманентного дохода, а затем разделит полученную сумму на три. (Это подразумевает ставку дисконтирования в размере 33 % в год.) Значит, в первый год эта семья потратит примерно треть от 950 долларов, или 317 долларов.[28]28
  Здесь и далее, ради упрощения, я буду делать допущение, что процентная ставка и уровень инфляции равны нулю или, если хотите, то они равны между собой и все цифры уже скорректированы по уровню инфляции.


[Закрыть]

Следующий шаг в развитии теории потребления сделал Франко Модильяни в соавторстве со своим студентом Ричардом Брумбергом. Хотя его работа вышла примерно в одно время с книгой Фридмана, все же модель Модильяни позволила экономической науке продвинуться чуть дальше в направлении к современному пониманию поведения Рационала. Вместо того чтобы рассматривать краткосрочный горизонт планирования, такой как один или 3 года, Модильяни построил свою модель, взяв за основу весь жизненный цикл индивида и получаемый им доход в течение всей жизни. Свою теорию он назвал «Теория жизненного цикла». Идея заключалась в том, что в молодости человек планирует, как распределить свое потребление в течение всей жизни, включая выход на пенсию и, возможно, даже составление завещания.

Так как модель была рассчитана на весь жизненный цикл, в центре внимания оказался не просто доход, а благосостояние в течение жизни. Чтобы понять и конкретизировать эту модель, давайте представим человека, знающего, что он проживет еще ровно 40 лет, и не планирующего оставлять завещание. Опираясь на эти условия, теория жизненного цикла предполагает, что сверхдоход будет израсходован равными частями в течение следующих сорока лет, означая, что предельная склонность к потреблению от сверхдохода составит всего 25 долларов в год (четверть от 1 тыс. долларов) на протяжении всей оставшейся жизни.

Обратите внимание, что от Кейнса к Фридману и от Фридмана к Модильяни экономические агенты, чье поведение моделируют исследователи, будто все больше задумываются о будущем, что имплицитно подразумевает их способность проявить достаточно силы воли, чтобы отложить потребление на некоторый срок, например, в модели Модильяни – на несколько десятилетий. Кроме того, в эволюционирующей модели потребления сильно меняется размер той части сверхдохода, которая будет немедленно потрачена – начиная практически от 100 % и заканчивая почти 0 %. Если судить о модели по ее предсказательной точности, как настоятельно рекомендовал Фридман, тогда, на мой взгляд, победителем среди авторов трех моделей по критерию лучшего описания поступков людей в условиях временного изменения своих доходов будет Кейнс и его модель, слегка модифицированная в духе Фридмана таким образом, чтобы учесть естественную склонность человека сглаживать краткосрочные колебания доходов.[29]29
  Если рассматривать более долгосрочную задачу, как например, пенсионные сбережения, тогда все становится сложнее, и я бы отдал предпочтение модели Модильяни. Смотрите ниже обсуждение теории жизненного цикла.


[Закрыть] Но, если выбирать модель по критерию прозорливости автора, победителем станет Модильяни, и, возможно, по причине того, что экономисты рассуждают по в рамках формальной логики «чем умнее, тем лучше», модель Модильяни была признана лучшей и закрепилась как стандарт.

Тем не менее трудно быть всегда самым умным в классе, и всегда возможно еще немного усовершенствовать модель, как показал Роберт Барро, экономист из Гарварда. Во-первых, он исходит из предположения, что родители беспокоятся о полезности для своих детей и внуков, и, поскольку эти потомки также в свою очередь будут заботиться о своих внуках, их временной горизонт планирования растягивается до бесконечности. Поэтому экономические агенты в модели Барро планируют оставить завещание своим наследникам, понимая, что те поступят так же, когда придет их время. В этом мире прогноз о том, сколько денег будет потрачено, зависит от того, откуда эти деньги возьмутся. Если сверхдоход в размере 1 тыс. долларов появился в результате удачной ночи в казино, прогноз Барро в отношении их использования будет таким же, как в модели потребления Модильяни. Но если этот сверхдоход образовался в результате сокращения налогового обложения, которое финансируется за счет выпуска государственных облигаций, тогда прогноз Барро будет другим. В конце концов, облигации должны будут быть погашены. Налогоплательщик, получивший льготу, понимает это и знает, что налоги его наследников вырастут, так как им придется оплатить полученное им сокращение, поэтому он не станет тратить этот сверхдоход. Вместо этого он увеличит сумму, указанную в завещании, ровно на размер налоговой льготы.

Теория Барро довольно оригинальна, но для того чтобы она обладала предсказательной точностью, необходимо, чтобы все Рационалы были так же умны, как сам Барро.[30]30
  Когда несколько лет назад я встретился с Робертом Барро на конференции, я сказал ему, что разница в наших моделях в том, что его экономические агенты должны быть настолько же умны, как он сам, а мои агенты – настолько же глупы, как я. Барро согласился.


[Закрыть] Когда же нужно все-таки остановиться? Если появится кто-то умнее Барро и придумает еще более сложную модель, описывающую рациональное поведение людей, должна ли она будет стать для нас самой современной моделью? Например, пусть один из агентов Барро превратился в агента из модели Кейнса – сам Барро никогда бы не отнесся к такой идее без отвращения – и считает налоговые льготы стимулом экономического роста в достаточной мере для того, чтобы погасить облигации за счет увеличившихся налоговых поступлений; в таком случае ему не нужно будет менять завещание. На самом деле, если налоговые льготы простимулируют экономический рост, наш агент, возможно, даже уменьшит размер завещанной суммы, ведь его наследники будут пользоваться преимуществами более высокого экономического роста. Однако теперь обратите внимание на то, что в этой модели должны будут действовать Рационалы, которые не только сведущи в экономической теории рационального поведения, но и осведомлены о результатах эмпирических исследований об эффектах соответствующей налоговой реформы, чтобы знать, какую модель экономики следует иметь в виду, принимая решение. Совершенно очевидно, должны быть какие-то границы того, какими знаниями и силой воли мы наделяем экономических агентов, которые редко бывают настолько же умны, как Роберт Барро.

Психологи никогда не стали бы думать о том, чтобы смоделировать мир так, будто в нем живет нация Рационалов, у каждого из которых докторская степень по экономике. Я осознал это, когда выступал на факультете психологии в Корнелле. Я начал свой доклад с краткого описания теории жизненного цикла Модильяни, постаравшись объяснить все как можно проще, но по реакции аудитории можно было подумать, что изложенная мной теория сбережений была очень забавной. К счастью, там был экономист Боб Фрэнк. Когда бедлам утих, он заверил всех, что я ничего не выдумал. Психологи пребывали в недоумении, удивляясь, как у их коллег с экономического факультета могло быть настолько безумное представление о человеческом поведении.[31]31
  Или, как выразился мой коллега по Корнеллу и хороший друг Том Гилович: «Никогда не перестаю удивляться, сколько удобных бесполезных теорий дает тебе экономическая наука».


[Закрыть]

Теория Модильяни, в соответствии с которой люди решают, сколько своих средств расходовать на каждом отрезке жизненного цикла, не просто предполагает, что люди достаточно умны, чтобы произвести все необходимые вычисления (с рациональными ожиданиями) о том, сколько они заработают, как долго проживут и так далее, но также и то, что они обладают достаточным самоконтролем для выполнения того оптимального плана, который они для себя разработали. Есть еще одно дополнительное, но неоговоренное допущение: теория предполагает возможность измерения богатства. Согласно модели Модильяни, не имеет никакого значения, в чем состоит богатство – в наличных, недвижимости, пенсионных накоплениях или картине, доставшейся по наследству от предыдущего поколения. Богатство есть богатство. Из предыдущих разделов, где описывался ментальный учет, мы знаем, что это допущение такое же бесполезное и неточное, как и предположение о когнитивных способностях и силе воли.

Чтобы снизить градус категоричности допущения, что богатство измеряемо, а также чтобы внести в теорию потребления и сбережения понятие ментального учета, я и Херш Шефрин предложили так называемую теорию поведенческого жизненного цикла. Она опирается на исходную идею о независимости потребления отдельного домохозяйства в заданный год от богатства, которым располагает эта семья на всю свою жизнь, но также независимости от ментального счета, на котором хранится это богатство. Предельная склонность к потреблению от выигрыша в лотерею в размере 1 тыс. долларов, скорее всего, будет гораздо выше, чем аналогичная по размеру прибавка к пенсионным накоплениям этого домохозяйства. На самом деле, результаты одного из исследований показали, что МРС от повышения ценности пенсионных сбережений может быть даже негативной! Команда экономистов-бихевиористов доказала, что, когда инвесторы зарабатывают хорошую прибыль на пенсионных накоплениях и становятся богаче, они повышают ставки по сберегательным вкладам, скорее всего, потому, что экстраполируют в будущее полученную инвестиционную прибыль.