Текст книги "Гений"

Чей дивный дар поистине от бога.

Он никогда не позабудет их,

Куда б не увела его дорога.

Как мысль, как слово в памяти живёт

Театр, где б поэт ни находился,

Везде его театр жизни ждёт.

Он без театра жить бы разучился.

Ведь в нём лишь – в истине, притворстве, лжи

Реальность всех явлений жизни этой.

Поэзия – его душа, а жизнь —

Театр, полный солнечного света.

XXXVI

Так жил поэт, любил, искал, творил

И не спешил, казалось, к доле лучшей,

Всем сердцем жизнь свою боготворил,

Не замечая, как сгущались тучи.

Смысл злых его пародий, наконец

Сознания высоких жертв достигнув,

Огнём пронзили пустоту сердец —

Позора смысл вельможи вдруг постигли.

И поспешили все к царю гурьбой —

Унять, изгнать, убрать, упечь, отправить

Туда, где он, отверженный судьбой,

Характер вздорный должен был исправить.

«В Испанию! На Север! В Соловки!

В Сибирь его!» – вельможи предлагали.

Жуковский, злобной силе вопреки,

И Карамзин поэта защищали.

Решение царя пришло не вдруг,

На радость многим или же на горе,

И сослан Александр был на юг,

В далёкий Крым, к неведомому морю.

XXXVII

Предписано покинуть Петербург,

И времени для сборов слишком мало.

Прощай, друзей любимых тесный круг,

Прощайте, лицеисты, театралы,

Гусары славные и мудрый Карамзин,

И Чаадаев, преданный свободе.

Как будто мало с ними лет и зим

Он рядом был, но вот судьбе угодно

Их разлучить, дай бог, не навсегда.

Ещё к нему идут, спеша проститься,

Поэты те, в стихах чьих иногда

Он находил сияющие мысли.

Крылов, Жуковский, Грибоедов… – всех

Не перечислить. Но какие люди!

Они столпы литературных вех.

Ценить, любить всегда их Пушкин будет.

Они как звёзды яркие, чей свет

Обогревал поэта на чужбине.

Где б ни был он в изгнании, поэт

Душой и сердцем оставался с ними.

XXXVIII

И вот дороге длинной нет конца.

Уж степь вокруг. Поэт в кибитке слышит

Протяжный голос ямщика – певца.

В дороге песня не бывает лишней.

Она бодрит, готовая отвлечь

От дум, тревог, воспоминаний грустных.

Из звонких слов старается извлечь

Поэт и смысл, и чувство песни русской,

Её истоки, истину, любовь,

Переживания, её надежды

И не прикрытую словами боль

Народа, угнетённого, как прежде.

Поэт в дороге убедился сам,

Как тяжела, бесправна, безнадёжна

Жизнь нищих, обездоленных крестьян.

Кто и когда их осчастливить сможет?

Кто из надменных, чёрствых, злых господ

Откажется от крепостного права?

Не принимая рабства тяжкий гнёт,

Поэт страдал от зла жестоких нравов.

ЮГ

I

Теряет много человек, когда

Из мест родных его вдруг изгоняют,

Чтоб он кому-то не нанёс вреда.

И удалив, как будто забывают

О нём надолго, пусть один теперь,

Вдали от всех, в глухих краях страдает.

Из множества немыслимых потерь

Не всё так трудно сердце принимает,

Как Родины лишение. К чему

Нас убеждать, что всюду превосходно.

Но нынче сам я словно бы в плену,

Вне Родины, среди иных народов.

И я был изгнан, может быть, тогда,

Когда ещё был слишком мал, не мыслил.

И увозили вдаль нас поезда,

Роняя в ночь сверкающие искры.

Грустила мать, склонившись надо мной.

В чужую даль её погнало горе.

Кто и когда мог с собственной судьбой,

Презрев и страх, и сердца боль, поспорить?

II

Неведомы, невидимы пути,

Вдаль по которым нам идти придётся.

Когда, куда предложат нам уйти?

В ком грусть о нас нечаянно проснётся?

О ком мы завтра будем вспоминать

И с кем нам не захочется расстаться?

Кто, где захочет нас с тобой принять,

Чтоб подарить хотя бы каплю счастья?

Не знаем мы, ведь будущее – мрак,

И заглянуть в него никто не смеет.

Быть может, только предсказатель-маг

Нам рассказать о будущем сумеет.

Но для чего? Чтоб чувствовать потом

Бессилие перед судьбой? Не стоит

Жизнь искушать, живя грядущим днём,

Беспечностью своей всех беспокоя.

Возможно, что спаслись бы мы от бед,

Проникнув в дни, в которых станем старше.

И всё ж в кибитке вдаль несясь, поэт

Предполагал, как жить он будет дальше.

III

Теперь решил себя он посвятить

Всецело лишь поэзии любимой.

Он без неё не мыслил вовсе жить.

А в эти дни, из мест родных гонимый,

О ней лишь думал и мечтал поэт.

Она в него уверенность вселяла.

От злых обид, несчастий, горьких бед

В глухую ночь и в трудный час спасала,

Даря надежду, светлые мечты

И сладостное чувство вдохновенья.

Он знал, что ею можно мир спасти,

Развеять мрак и отодвинуть время.

И не было уже пути назад.

Во всём с судьбой своей поэт согласен.

В его живых, сверкающих глазах

Вся жизнь вселенной отражалась ясно.

Всю красоту природы, жизни страсть

Его душа принять была готова.

Казалось, он имел над миром власть —

Над миром чувств, и музыки, и слова.

IV

Был сослан он в Екатеринослав,

В штаб генерала Инзова, надеясь,

Что, от дорог и трудностей устав,

Поэт надолго потеряет смелость.

И находясь во власти злых стихий

Земной природы, дикой и суровой,

Вдруг перестанет сочинять стихи

И огрубеет, потеряв дар слова.

Приняв удар изменчивой судьбы,

Продолжит жизнь бесславно и убого.

Так думал царь. Но Александр был

Одним из тех, таланты чьи от бога.

Его души священный, светлый дар,

Поэзией зажжённый, не затушит

Никто, нигде, тем более сам царь,

К высокому искусству равнодушный.

Изгнав поэта, мыслил царь, что он

Изгнал его из памяти надолго.

Но Пушкин был для славных дел рождён

И вдаль спешил, отбросив все тревоги.

V

Он ехал долго. Перед ним возник

Вдруг Днепр – широкий, гордый, величавый.

К воде холодной он лицом приник.

Потом решил: «Неплохо бы поплавать».

Разгорячённый, окунулся он,

Усталость тела, рук и ног смывая,

В прохладу чистых, быстрых, светлых волн.

И вот поплыл и плыл, не уставая.

Затем в харчевне отдохнуть решил,

Что у Днепра приземисто стояла,

И вдруг ослаб, сражён болезнью был,

И шансов выжить было очень мало.

Он был один, без света и тепла,

В степной глуши, в харчевне, грязной, мерзкой.

Но благосклонной всё ж судьба была —

Его нашёл здесь генерал Раевский.

С Раевскими поэт дружил давно.

Он их любил за искренность и честность.

Был генералом вылечен больной,

Чтоб продолжал он путь свой с ними вместе.

VI

В те дни поэт не жаждал ничего.

Но для него Раевский суетился —

Взяв разрешение забрать его,

С ним на Кавказ, в далёкий край пустился.

Задумчивым поэт стал. Может быть,

Болезнью был напуган, понимал он —

Ему великий подвиг предстоит,

И времени дано на это мало.

Вот почему, к прекрасному стремясь,

В движениях поэт был быстр и резок,

И, совершить свой подвиг торопясь,

Решил не тратить время бесполезно,

Мгновением любого дня живя,

В себя любовь и страсть людей вбирая

И их простые, нежные слова

В узоры мыслей светлых собирая.

Оттачивая золотым пером

Слова, уже не знал себе он равных.

Великий гений просыпался в нём

И вёл его к вершине яркой славы.

VII

Поэт, болезни одолев недуг,

С Раевскими путь продолжал отныне.

И вот возник перед поэтом вдруг

Кавказ, великий и неповторимый,

Уже воспетый до него не раз

Державиным, да и Жуковским тоже.

Но только он понять сумел Кавказ

И полюбить, любовью растревожив

Тех, для которых стал Кавказ Судьбой

И покорил красой своей природы.

По царской воле шли они вой ной

На древние кавказские народы,

Привыкших вольно и свободно жить,

Вне рабства, честных, гордых, смелых, равных.

Но царь давно стремился покорить

Кавказ далёкий, дикий, своенравный.

И шли войска, направленные им,

Чтоб пал Кавказ перед орлом двуглавым.

Был чужд поэт стремлениям таким.

Считал он: есть у всех народов право

На вольную и радостную жизнь,

На данную природой им свободу.

Считал он, что имеют право жить,

Как в древности, все племена и роды.

VIII

Кавказ, Кавказ, весь золотом искрясь

Под ярким солнцем, ты вдруг появился,

Как светлый сон, как красота для глаз.

Поэт пришёл, увидел и влюбился,

Хотя и раньше представлял не раз

Кавказских гор туманные вершины,

Откуда сотни быстрых рек, струясь,

Стекают вниз, в зелёные долины.

Но лишь теперь реально увидал

Разнообразие природы дивной.

Волшебным миром он, Кавказ, предстал.

И этот мир, поистине красивый,

Очаровал, околдовал, зажёг

В поэте вдохновение надолго.

И о Кавказе не писать не мог

Тот, кто о нём мечтал давно и долго.

Он первым путь к Кавказу проложил

Поэзией, без видимых усилий.

С тех пор Кавказ торжествовал и жил

Всегда, в литературе всей России.

IX

Он первым ярко высветил Кавказ,

Гор и хребтов беспечные громады

И резвость рек, в чьих брызгах мир, искрясь,

Казался всем живее и нарядней.

И зелень пышную долин и скал

Причудливые формы… Здесь когда-то

В изгнании свободу он искал,

Но был свидетелем её утраты.

В краю высоких, величавых гор,

Орлов, парящих гордо и бесстрастно,

Он ощущал страны своей позор,

Осознавал жестокость царской власти,

Несущей рабства гнёт на весь Кавказ.

Он знал, что горцы будут все разбиты.

Не потому ли в жизни много раз

В стихах клеймил тиранов он открыто.

И не боясь ни подлости, ни лжи,

Ни клеветы, ни смерти и ни ада,

Готов был твёрдо посвятить всю жизнь

Служению великой, вечной правде.

X

Поэт недолго на Кавказе был,

Но почерпнул здесь уйму впечатлений.

В ином как будто мире здесь он жил,

В краю живых страстей, чувств и волнений.

Вобрал в себя поэт Кавказа дух

И пестроту его разнообразий.

Ловил поэта утончённый слух

Все запахи цветов и трав Кавказа.

И жизнь, и страсть, и гнев, и боль его

Смог ощутить поэт, по воле бога.

Секрета нынче нет ни для кого —

Кавказом был он вдохновлён надолго.

«Кавказский пленник» всех очаровал,

Задуматься заставил о серьёзном.

И тот, кто вник в поэму, тот познал

Любви и жизни истинные слёзы.

Романтика с реальностью слились

В труде его, бесспорно гениальном.

И молнией сверкающая жизнь

Звала к свободе вовсе не случайно.

XI

Он первый, кто сумел понять Кавказ,

Принять его своей душой мятежной

И донести до наших дней, до нас,

Суровых гор невидимую нежность.

Словами ярких и живых стихов

Прославил он Кавказ на всю планету.

Чиста, священна, трепетна любовь,

И страсть, и боль великого поэта.

За этот край, за всех его людей,

За будущее их он волновался.

Не потому ли навсегда в судьбе

Поэта-гения Кавказ остался,

И стал одной из золотых вершин

Поэзии его необозримой.

Здесь, на Кавказе, часть своей души

Оставил он, народами любимый.

За ним к Кавказу, по его следам

Пойдут иные гении России,

Чтоб вдохновением взорваться там.

Но Пушкин будет вечно рядом с ними.

XII

Когда б не предписание, поэт

Ещё бы жил в краю отважных горцев.

Но времени уже почти что нет.

Так мало грелся он кавказским солнцем,

Так мало пил из чистых, горных рек

И чистым воздухом не надышался.

Здесь понял он, как счастлив человек,

Не зря средь гор свободой наполнялся.

Но надо было уезжать. Пора

В далёкий, трудный путь, туда, где море,

Блаженство тихой радости даря,

Всех отвлекает от забот и горя.

Последний раз блеснули вдалеке

Под ярким солнцем горные вершины.

И вот опять немыслимой тоске

Отдался он без видимой причины.

Спешит кибитка, катится, скрипит,

Ползёт дорогой пыльной, жёсткой, долгой.

Задумавшись, молчит поэт, не спит.

А дум и мыслей у поэта много.

XIII

И вот перед поэтом предстаёт

Чудесный край, волшебная Таврида,

Которая морской прохладой вод

Готова смыть все прошлые обиды.

Принять, обнять и нежно приласкать,

Согреть теплом сияющего солнца,

Из сердца прочь немедленно изгнать

Всё то, что вызывает беспокойство.

Дать тишину, покой и благодать

И красоту изысканной природы,

Чтоб мог душой и телом воспринять

Поэт неповторимую свободу

Морских просторов, чьим пределам нет

Конца и края. В синеве безбрежной

В далёкой дымке тает солнца свет,

Даря необъяснимую надежду.

Глядел поэт в безоблачную даль,

Туда, где солнце, путь кончая, гасло,

И, может быть, о будущем мечтал,

Ещё не близком, но вполне прекрасном.

XIV

Малиновой, широкой полосой

Закат ложился на морские воды,

И вспыхивало море вдруг красой

Неповторимой сказочной природы,

Вне чувств людских, вне их страстей и слов,

Не ведая ни грусти, ни сомнений.

И позабыв про вечный жизни зов,

Остановилось в волнах моря время.

И сумерки невидимо с небес

Спустились вдруг толпой теней угрюмых.

И, догорая, медленно исчез

Закат, скатившись в бездну вод бесшумно.

Но искрами его костра зажглись

На небе звёзды крупные, как будто

Их яркая, таинственная жизнь

Была залогом золотого утра.

Залогом света, солнца и тепла,

Разнообразия весёлых красок.

Природа здесь поистине была

Прелестна, удивительна, прекрасна.

XV

Кто раньше моря не видал, тому

Единственно мечтать лишь остаётся —

Когда-нибудь поймает он волну,

Что к берегу нечаянно прибьётся.

Когда-нибудь увидит он простор

Той светлой дали, что всегда безбрежна,

И красоту прибрежных, дивных гор,

Пусть невысоких, может быть, не снежных,

Но величавых, синей пеленой

Прикрытых, словно одеяньем лёгким.

А в море белый парус, над волной

Чуть приподнявшись, мчится в край далёкий.

Стремителен, порывист бег его,

Неукротим, неудержим, беспечен.

Ведь для него желаннее всего —

По глади волн спешить ветрам навстречу.

Туда, где даль от суеты вольна,

Где всех стихий единая свобода

Порой такие страсти дарит нам,

Что нас влечёт к слиянию с природой.

XVI

Крым удивил, обрадовал, зажёг

В поэте страсть к прекрасному, случайно

В нем разбудив порыв любви, восторг,

Влечение к легендам, древним тайным.

Тут, связанная с Грецией, текла

Когда-то жизнь и ярко расцветала

И солнечным обилием тепла

И красотой сердца людей пленяла.

Развалины дворцов и храмов здесь

Оставили след яркий эллинизма.

Крым, светом солнца озарённый весь,

Цвёл, и сиял, и призывал всех к жизни.

У моря – кипарисов гордый ряд.

В горах – вечнозелёных сосен сгустки.

В долинах: чудо жизни – виноград…

Крым порождал лишь радостные чувства.

Не потому ли здесь не мог поэт

Не сотворить изысканное чудо,

Оставив свой неповторимый след

Поэзии, неравнодушной к людям.

XVII

Здесь он столкнулся с дивной красотой

Земли и моря, неба и вселенной

И словно повстречался вдруг с мечтой —

Живой, реальной, необыкновенной,

Дарующей отраду ярких чувств.

Во власти неземных очарований,

Весь этот мир готов был наизусть

Пересказать он мыслью и словами,

В неповторимых сказочных стихах

О временем забытых государствах,

О золотых, восточных городах,

О жизни бурной, непомерно страстной,

Той, что смогла оставить яркий след

В творениях великого искусства

И во дворцах, и в храмах, где поэт

Наполнил душу новым, свежим чувством.

А посетив Гурзуф, Бахчисарай,

Проникся вдруг желанием упрямым

Изобразить Востока светлый рай

В своей поэме, суть которой – драма.

XVIII

Как много здесь вобрал в себя поэт:

И яркость дней, и синь небес и моря,

И тайны древних, позабытых лет,

И ветра зной, не знающего горя,

И шёпот трав, ласкающих собой

Любого, кто готов к ним прикоснуться.

Здесь исчезали ненависть и боль,

Ложь, подлость и иные злые чувства.

И оживали в сердце гордом вновь

Любовь и нежность, чувств иных явленья.

Из птичьих песен, ярких снов, цветов

Рождалось незаметно вдохновенье.

Среди природы, зелени, тиши

Степей и гор, долин и моря Крыма

Единственно поэту лишь слышны

Шаги его Поэзии любимой.

Единственно ему понятна суть

Всех чувств её, готовых влиться в слово.

Но жаль – пора поэту снова в путь,

В далёкий город Кишинёв, в Молдову.

XIX

Как мог забыть поэт, что в ссылке он,

Зависимый от царского указа,

От воли и свободы ограждён

И выполнять инструкции обязан

Бюрократических штабов, контор,

Чиновники которых беспристрастно

Готовы подписать свой приговор.

Хотя поэт был с ними не согласен.

Но в Кишинёве Пушкин всё же жил,

Как прежде, в относительной свободе,

Ведь Инзов, генерал, его любил.

Поэзией, не увлекаясь вроде,

Он всё-таки не чувствовать не мог

Его талант, во всём переживая,

Поэта от нападков злых берёг,

Добра, любви и всяких благ желая.

От всех забот и дел освободил,

Не призывал напрасно в штаб на службу.

Поэт его привязанность ценил.

В те годы он нуждался в этой дружбе.

XX

Тот юный Кишинёв, каким он был

В те годы, из истории известно.

Но Пушкин нам его изобразил

В своих стихах и искренне, и честно,

Реально, без каких-либо прикрас,

Со всем провинциальным атрибутом.

Здесь жил поэт, поэзией искрясь.

Здесь вновь расцвёл его талант как будто.

Отдавшись вдохновенному труду,

Здесь написал он цикл произведений,

Оставшихся в изысканном ряду

Литературных золотых явлений.

«Кавказский пленник» был здесь завершён,

«Бахчисарайского фонтана» страсти,

«Гавриилиада» – в списке золотом

Поэм, они поистине прекрасны.

И здесь же начал он свой главный труд,

Роман в стихах – литературы чудо.

«Евгения Онегина» прочтут,

Поймут, оценят и полюбят люди.

XXI

Здесь, в Кишинёве, быстро он нашёл

Друзей, товарищей, по духу близких,

Уверенность великую обрёл

И был готов себя подвергнуть риску.

Огнём свободолюбия горя,

Назло надменной, гордой, царской власти,

Он выбирал себе друзей не зря

Из пламенной среды борцов за счастье,

Страдающих сердцами за народ,

Униженный, забитый, угнетённый.

Здесь, в Кишинёве, друга он найдёт,

Чьи речи будет слушать увлечённо.

Кем будет восторгаться без конца,

В ком обнаружит яркой правды завязь.

Их пылкие, горячие сердца

В те дни великой страстью наполнялись.

Жить не могли они, к мечте не рвясь,

Отдавшись благодушию покоя.

Искрою в детстве вспыхнувшая страсть

Огнём их души нынче беспокоит.

XXII

Была неугасима эта страсть

Во имя справедливости великой.

К свободе, к свету, к истине стремясь,

В суть жизни, бедствия народа вникнув,

Воспринимая боль их и печаль,

За всех всегда, во всём переживая,

Заглядывая в золотую даль

Отчизны, ей могущества желая,

Мечтая жизнь народа изменить,

Чтоб он себя почувствовал счастливым,

Они борьбе решили посвятить

Сердец своих прекрасные порывы.

Все помыслы, все думы их чисты,

Посвящены одной великой цели.

Но трудно в жизнь внедрить свои мечты.

Каким бы не был ты при жизни смелым.

Нужна поддержка множества людей

Из самых честных, смелых, самых лучших,

Чтоб яркий свет прекраснейших идей

Объял сердца и души всех живущих.

XXIII

Когда бы в мире не было таких

Людей, готовых за свою Отчизну,

За свой народ, во имя всех святых

Отдать, возможно, собственные жизни,

Быть обречёнными, всё потеряв:

Авторитет, чины, богатство, славу,

Смерть, ссылку, унижения приняв —

Тогда б царили всюду злые нравы.

И только сильный прав бы был во всём,

И зло торжествовало б на планете,

Жизнь превратилась бы в тяжёлый сон,

С лица земли исчезли б все поэты.

Но жизнь без счастья, радости, тепла,

Без красоты существовать не смеет.

Она героев множество дала,

Которые мир осветить сумели,

Жизнь посвятив борьбе с великим злом.

И среди них российские герои.

Они декабрьским, холодным днём

Против царя восстанут очень скоро.

XXIV

Их декабристами назвав, народ

В суждениях своих был осторожен.

Когда-нибудь их цели он поймёт

И в жизнь внедрит, но будет это позже.

Никто не вправе нынче говорить

О них и плохо, и несправедливо.

Тех дней эпоха им принадлежит.

Они в сердцах людей российских живы.

Тот, кто сегодня громко вслух твердит,

Что их порыв к свободе был напрасным,

Тот лжёт, пусть даже он и знаменит,

Известен всем, но этим и опасен.

Путь декабристов – яркая стезя

К свободе, путь сквозь мрак и холод лютый.

И позабыть героев тех нельзя,

Хотя судьба и отнеслась к ним круто.

Сберечь сумели эти люди честь

В цепях оков и в рудниках холодных.

Пока ещё такие люди есть,

Россия, будешь ты страной свободной.

XXV

Из множества друзей ценил поэт

Здесь, в Кишинёве, Пестеля, Орлова,

Раевского – вёл к Декабрю их след.

Ценили все они свободу слова,

Свободу мысли, разума, любви,

Природу жизни и всего живого

И в этом были, видимо, правы.

Но был им трудный жребий уготовлен,

Нелёгкий путь. Но кто об этом знал?

Их светлым мыслям Пушкин был подвластен.

Для них он дерзкий написал «Кинжал»-

Стихотворение не для огласки.

Хотя был историческим сюжет,

О временах, как будто и не близких,

О современности писал поэт

И потому и сам подвержен риску.

Кинжал готов был в миг любой свершить

Казнь императора, царя, тирана…

Поэт не мог бы казнь ту отменить.

Но он не звал к той казни, как ни странно.

XXVI

В поэзии лишь образы, слова

И аллегории, нельзя буквально

Воспринимать, рождённое едва

Из мыслей, то, что кажется нам главным.

Будь это сердца страсть, души огонь —

Ты чувствами к ним тихо прикоснёшься

И будешь теплотою поражён

И всё же тем огнём не обожжёшься —

Воспламенишься истиной иной,

Невидимой, незримой, но реальной.

Оно, как яркость солнца над землёй,

В тебе вдруг отразится гениально.

Суть жизни человека – мысль, любовь,

Значение понятия такого,

К чему тропой красивых, чистых слов

Спешим мы, прочь изгнав свои тревоги.

Жизнь чувствуем мы мыслями, душа —

Она уже гораздо выше мыслей.

И эта высота нам не страшна.

Лишь только б туча в небе не нависла.

XXVII

Наверно, под воздействием идей,

К свободе, к справедливости зовущих,

В кругу познавших истину людей,

Среди бесед их или споров жгучих,

Осмысливал добро и зло поэт,

Почувствовав, что Родине он нужен.

В его душе оставили свой след

Рылеев, Лунин, Трубецкой, Бестужев…

И многие другие, те, кого

Знал лично он, встречаясь очень часто.

Они вливали свежий дух в него,

Мятежный дух, и был он этим счастлив.

Скрывать свои он чувства не умел,

Предчувствуя победу злого рока.

Но перед ним была иная цель,

И он вершил свой подвиг одиноко.

Сочувствуя товарищам своим,

Не мог он весь идеям их отдаться.

Иная цель стояла перед ним,

И был поэт всецело ей подвластен.

XXVIII

Всю эту жизнь прошедших эр, эпох

И новых дней он собирал по каплям.

Из невесомых бурь, мельчайших крох

Жизнь возрождалась, донося крик цапли,

Вой волка, льва рычание, людей

Бесчисленные голоса и крики…

Жизнь, просыпаясь всюду и везде,

Спешила поступью своей великой.

В любом произведении его

Почти что с первых ярких слов рождались

Живые чувства. Более того —

Из строк они в сердца переселялись.

И оживал перед глазами мир,

Изображённый гением поэта,

И в каждом слове затаённый миг

Вдруг озарялся дивным, ярким светом.

В его поэмах страсть людей опять

Бурлит, струится, пенится, клокочет…

Читающий поэму оторвать

Сознание от ярких строк не хочет.

XXIX

Кем, почему друзей разорван круг?

Видать, здесь были чьи-то интересы.

Не зря поэт из Кишинёва вдруг

Переведён в прекрасную Одессу.

Там властвовал граф строгий, Воронцов,

Заведуя Новороссийским краем.

Он, покровитель богачей, купцов,

Презрения к народу не скрывая,

Заносчивым, высокомерным был,

И с ним никто бы не посмел поспорить.

Поэт его супругу полюбил,

На счастье или собственное горе.

В её неповторимой красоте

Постиг он нежным, хрупким, чутким сердцем

Всей жизни смысл. Теперь его мечте

От красоты той никуда не деться.

Её б коснуться чувственной рукой.

Её, её… Хотя бы только видеть,

И, потеряв надолго свой покой,

Любить, часы разлуки ненавидя.

XXX

Давно вдали от близких и друзей,

Один, живущий без любви и ласки,

От Родины за тридевять земель,

Молил любви у бога он напрасно.

Где б мог он встретить ту, чей нежный взгляд

Затмил бы боль и грусть души поэта,

Чтоб мог зажечься страстью он опять

И осветить любовью мир, как светом.

Ни среди гор Кавказа, ни в Крыму

И ни в степях Молдавии не встретил

Он ту, которая была б ему

Мила – его любовь скрывалась где-то.

Никто не мог его собой увлечь.

И лишь стихи от грустных дум спасали.

Хотя немало было кратких встреч,

Но все они, как искры, угасали.

И не хватало сердцу ярких чувств,

Страстей, волнений, радостных желаний.

Казалось, мир весь без любви был пуст.

И всё ж поэт был полон ожиданий.

XXXI

И вот Одесса… Где, когда поэт

Впервые встретил, увидал графиню —

Источников таких пока что нет.

Но, повстречав, влюбился очень сильно.

Был покорён, порабощён навек

Фигурой, взглядом, нежными речами

И белизной лица её, как снег…

Она поэта ласково встречала.

Он всюду был в России знаменит,

Известен, жил, от славы не скрываясь.

Его стихи, поэмы, может быть,

Она читала, ими восторгаясь,

Воспринимая плавный, чёткий ритм

Слов, строк и строф четверостиший резвых.

Такое мог лишь гений сотворить,

Осмелившись наполнить смыслом бездну.

Но лучшие из всех его стихов,

Сверкающие золотым сияньем,

Про страстную и нежную любовь,

Про светлые мгновения свиданий.

XXXII

Когда и как вдруг сблизились они,

В каких местах наедине пылали

Любовью той, чьи яркие огни

Как искры сердца в небеса взлетали?

У моря ли, у диких острых скал,

В заветном гроте, спрятанном кустами,

Любимую он нежно обнимал? —

Об этих тайнах не узнать нам с вами.

Но в том, что он любил и был любим,

Его стихи свидетельствуют живо.

Случилось чудо радостное с ним,

Любовью страстной был он осчастливан.

Реальной цели он своей достиг,

Хотя об этом лишь мечтал недавно.

В плену у счастья всё же ни на миг

Не забывал поэт о самом главном.

Кроме любви, поэзией он жил

И без неё не мог себя представить

И выше всех её боготворил,

Не ради счастья и не ради славы.

XXXIII

Когда б ему сказали: «Выбирай:

Любовь или Поэзия!» – я верю,

Отверг бы он любви прелестный рай,

Поэзии святой оставшись верным.

На муки ада был бы он готов,

Лишь только б быть с ней, светлой, чистой, рядом.

И всё-таки с Поэзией Любовь

Разъединять, конечно же, не надо.

Едина в них людей живущих страсть,

И чувств, и мыслей пылкое горенье.

Прочна, свята их радостная связь —

Источник золотого вдохновенья.

Он ими существует и живёт,

Вбирая сердцем радостные чувства.

Они его надежда и оплот,

Спасение от боли, зла и грусти.

И в жизни, с самых ранних детских лет,

И позже – в них он находил отраду.

И может быть, поэтому поэт

Всегда старался быть лишь с ними рядом.

XXXIV

Мы истине должны смотреть в глаза

Открыто – зная, помня жизнь поэта,

Заштриховать действительность нельзя,

Ведь чёрное, оно не будет светлым.

Поэт жил правдой, вовсе не скрывал,

Что без ума был от красивых женщин.

Кого за это мир наш укорял?

Взять Дон– Жуана – славой он увенчан.

Блистательный, желанный кавалер,

Который люб был женщинам. Конечно,

Он вовсе не единственный пример.

Но наш поэт иной красой отмечен.

Он рифм, и слов, и мыслей властелин.

В любви всегда черпал он вдохновенье.

И женщина любая перед ним

Могла б склониться тихо на колени.

Их всех влекла к нему иная страсть,

Возвышенная, чистая, святая…

Он, как поэт, имел над ними власть,

О близости с любой из них мечтая.

XXXV

Я не хотел бы моралистом быть —

Жизнь сбросила духовные оковы.

Жить, наслаждаться, чувствовать, любить

Хотел поэт, пленяя всех любовью.

В Одессе, здесь, покуда не успел

С графиней милой встретиться случайно,

Он сердцем юной девы завладел,

В садах Одессы с ней встречаясь тайно.

Амалия – его души восторг.

Ценил любви он каждый миг счастливый.

Поэт встречаться часто с ней не мог,

Хотя и не был муж её ревнивым.

И посвящая строки нежных слов

Амалии, своей подруге верной,

Он написал ей множество стихов,

В любви и в страсти к ней не зная меры.

И после разлучения навек,

В связи с её отъездом нежеланным

В Италию, любви их яркий свет

Не угасал, светя воспоминаньем.

XXXVI

Но был ли он в Одессе одинок,

Поэт, в своей почти бессрочной ссылке?

Жить без друзей он никогда б не смог,

Без их речей, восторженных и пылких,

Без шуток их и юмора и их

Внимания, любви… Вполне возможно,

Поэт, уже отвыкший от родных,

К знакомым относился осторожно.

Не каждого к друзьям он причислял.

Но в ком-то, может быть, и ошибался.

Почти что всех друзей своих он знал

И ни в одном из них не сомневался.

Из всех особенно он дорожил

Княгиней Вяземской, её советам

Внимая, очень благодарным был

И доверял ей все свои секреты.

Она давнишний, старый друг его,

Жена Петра Вяземского, который

С лицейских лет был другом для него.

Но из столицы письма шли не скоро.

Жить в Петербурге было ей милей,

Но уезжать пришлось в Одессу вскоре

Ради своих болезненных детей,

Которым был предписан климат моря.

XXXVII

Из многих лишь единственно она

Переживала за поэта сильно,

За трудный, гордый нрав его браня,

За то, что был порой невыносимым.

Мог надерзить начальству, оскорбить

И, хуже этого, неосторожно

Такую эпиграмму сочинить,

Что не стереть её, не уничтожить –

Прилипнет и надолго. Позже сам

Он, сожалея, искусает губы,

Ведь остротой тех едких эпиграмм

Поэт себя, а не врагов погубит.

Но гнев сдержать на привязи поэт

Не мог, когда был уязвлён начальством.

За время в ссылке проведённых лет

Его тревожили не очень часто.

Он не служил, ведь служба для него

Как рабство, где привыкли жить все слепо.

Впервые вдруг граф Воронцов его

Почтил своим заданием нелепым.

XXXVIII

В те дни новороссийская земля

Тьмой саранчи покрылась вдруг, чьи тучи,

Спустившись на пшеничные поля,

Съедая всё, ползли огромной кучей.

И нечем было их остановить.

И все попытки были бесполезны.

Где, сколько съедено – всё оценить

И послан был герой наш по уездам.

Бессмысленней приказа не найти.

Он с саранчой, конечно же, не бился.

Пришёл, увидел, встретил их в пути

И сразу же в Одессу возвратился.

И доложив о сделанном, подал

Свой рапорт о немедленной отставке.

Поэт в те дни, конечно же, не знал,

Что станет жертвой в этой жёсткой схватке.

Граф Воронцов, ревнивец, ждать не стал,

Мстя за жену и эпиграмму тоже,

Царю донос обширный написал,

И в нём всю правду приукрасил ложью.

XXXIX

Среди друзей поэта был один,

Раевский Александр, чей характер

Носил в себе проклятия следы.

На нежности он время зря не тратил.

Всё отрицая, презирая жизнь,

Не признавая ни любви, ни счастья,

Не отличал он правду ото лжи.

По вечерам с поэтом споря часто,

Он утверждал, что в жизни нет добра,

А в людях – справедливости и чести,

И что давно уже понять пора:

Жизнь держится на подлости и лести.

Лишь сильный прав, и в жизни места нет

Поэзии, и мудрости, и правде.

Как ни старался убедить поэт

Его в ином, но, полный желчи, яда,

Опровергал Раевский всякий раз

Все доводы уставшего поэта

И, спор кончая, резко, зло смеясь,

Вдруг заявлял, что истина лишь в смерти.

XL

Казалось, прав Раевский, едких слов

Смысл горький сердце достигал незримо,

Его поэт принять уже готов.

Плод зла в нём вновь, почти неумолимо,

Всё подавляя, мучает и жжёт,

Рождая гнев и слёзы ненароком:

Раевский, демон, прав – как он живёт?

В скитаниях и вечно одинокий.

Нет в жизни постоянства, нет добра.

Нет ни любви, ни счастья, ни покоя.

Давно семьёй обзавестись пора.

В скитаниях по миру жить легко ли?

Задумался и загрустил поэт.

И всё ж чужой он воле не поддался.

Иным он грезил – яркий, чистый свет

В его глазах, как прежде, отражался.

От радости, от счастья и любви

Он никогда бы не сумел отречься.

Внутри его кудрявой головы

Стихи, рождаясь, устремлялись в вечность.

XLI

Графиня Воронцова, почему

Ты охладела сердцем вдруг к поэту,

Не отвечаешь нежностью ему,

Прикрыв глаза, как будто бы от света,

Не смотришь и не хочешь замечать,

Как он дрожит перед тобой, волнуясь?

Как смел он эпиграмму написать

На мужа, злыми рифмами красуясь:

«Полумилорд, полукупец…» Увы!

Возможно, эпиграмму бы простила,

Но почему о тайнах их любви

В стихах Одессе всей вдруг известил он?

Нет имени её в стихах, и всё ж

Намёки, время встреч, разлук реальны.

И наизусть читает молодёжь

Стихи те, что бесспорно гениальны.