Текст книги "Пусть об этом знают все"

Глава 6

Алена мчалась вперед, глядя перед собой невидящим взором. Предательские слезы – как она их ни пыталась сдержать – застилали глаза. Она закусила нижнюю губу, чтобы совсем уж не расплакаться. Чуть не налетела на какую-то пару. Словом, неслась бездумно, лишь бы подальше и поскорее уйти. Потом спохватилась, что остановка ее маршрутки совершенно в другой стороне.

До дома добралась вымотанная настолько, будто поле вспахала. Взглянула на себя в зеркало – взгляд потухший и вся сама будто больная.

Слезы снова покатились ручьем, и тут уж она не стала сдерживаться. Наоборот, распаляла себя. Какая же она дура! Какими смешными кажутся теперь ее потуги выглядеть красиво для него! Да плевать ведь ему на то, как она выглядит. Плевать на то, что она чувствует. На все ему плевать. Есть ли в нем вообще человеческое? Нет, он, конечно, извинился, но за что? За то, что ошибочно счел ее сплетницей! А то, что все они, друзья его, подруги и, как оказалось, он вместе с ними, унизили ее, выставили на посмешище, заставив участвовать в своем фальшивом представлении, растоптали в ней веру в людей, – это он, очевидно, и грехом особым не считал, раз два года молчал.

И зачем Мансуров уверял, что Максим не причастен никоим боком к тому спору? Отец ведь сразу сказал, что без него там и мухи не летают. Что все они в рот ему смотрят. А значит, не стали бы такое учинять без его ведома. В принципе, понятно, почему соврал Мансуров – друзья ведь. Но зря он. Лучше бы она сразу, еще тогда, все это перетерпела. Во всяком случае, сейчас она бы уже успокоилась и больше не страдала. А главное, не строила бы напрасных иллюзий.

Алена часто думала: нравилась ли она ему? Ни разу он не сказал ей ничего подобного. Даже банального комплимента она от него никогда не слышала. А все равно почему-то очень хотелось, чтобы ее чувства были хоть чуточку взаимны. И тешила себя: он же целовал ее, он же так смотрел! Он же пообещал, в конце концов, что если ей неприятно, то ни с какими другими девушками он не будет. Правда, судя по фотографиям в инстаграме, девушки все же в его жизни есть. Одна – точно.

И все же, когда он позвонил ей утром, сердце от волнения чуть не выскочило. Услышав его голос в трубке, она так перенервничала, что и ответить сразу не смогла. Лишь собравшись с духом, сумела с трудом выдавить: «Привет».

Язык и губы точно одеревенели. Он предложил встретиться, и тут уж она совсем запаниковала. Вот так просто встретиться? После двух лет разлуки это казалось чем-то нереальным. Но он настаивал. Говорил, что важное хочет сказать. Вот тут она и попалась! Все, что уже тихо-мирно дремало внутри, лишь время от времени поднывая застарелой раной, вдруг забурлило, загорелось с новой силой.

Умом понимала: к чему эта встреча? Только раздразнит себя, и все. Ведь он уедет скоро, вернется к той другой, а ей опять тосковать-мучиться. Но хотелось увидеть его, очень хотелось!

Он настаивал на встрече сегодня, и Алена, сославшись на мифические дела, выторговала три часа, чтобы успеть привести себя в божеский вид. А с каким тщанием наводила она марафет! Голову три раза вымыла, памятуя о словах Нины, отцовской помощницы, что чистые волосы – это половина женской красоты. Косметикой она пользовалась редко, лишь по особым случаям, но тут раз за разом подводила глаза, придирчиво вглядывалась, смывала и снова за карандаш. Ну а над нарядом голову себе сломала. Никогда особо не терзалась вопросом, что надеть, а тут перемерила половину гардероба. Так хотелось произвести на него впечатление…

Алена с раздражением стянула сарафан, переоделась в домашнее, смыла следы макияжа.

«Как же было глупо на что-то надеяться, о чем-то мечтать!» – продолжала сокрушаться она, развешивая по плечикам ворох платьев, разбросанных на диване, – это она так выбирала, в чем предстать перед ним. Суетилась, вертелась перед зеркалом… Противно вспоминать себя такой дурочкой!

Приведя комнату в порядок, побрела на кухню, поставила чайник. Вообще-то, ничего не хотелось – ни пить, ни есть, ничего. Лечь бы и уснуть крепко-крепко и надолго, а потом проснуться, и чтобы уже было все равно. Но Лилия Генриховна утверждала, что чаепитие – лучшее лекарство от хандры. Особенно если чай пьешь из старинного сервиза с «историей».

У Алены сервиза никакого не было, лишь две разномастные кружки, что оставила хозяйка. Может, поэтому рецепт не сработал? В конце концов она залпом выпила чай, который вдруг показался совсем безвкусным.

Она слонялась без дела по квартире, не зная, куда себя деть, чем отвлечь, как избавиться от острой боли, нещадно сжимавшей сердце. Лучше бы она вообще не ходила на эту встречу! Лучше бы оставалась в неведении!

Около девяти вечера приехал Яковлев. Как всегда, бодрый, неунывающий. Как всегда, сыпал шутками и комплиментами. Затем вдруг взял ее за плечи, развернул к себе и, чуть наклонившись, заглянул ей в глаза.

– Ален, ты чего такая вялая сегодня? Что-то случилось?

Она отвела взгляд, качнула головой.

– Да нет, просто… голова болит, – соврала она, сказав первое, что пришло на ум. Ну не рассказывать же ему в самом деле о том, что днем она встречалась со своей первой любовью, который оказался таким же «уродом», как выразился сам Денис.

– Тут душно, – авторитетно изрек он. – Давай прогуляемся по набережной? Прогулка – это как раз то, что нужно, когда болит голова.

Никуда идти не хотелось, но, представив, что она снова останется одна в пустой квартире и снова будет раз за разом переживать случившееся, потому что не думать об этом не получается, Алена согласилась. Да, сейчас ее раздражала его болтовня, шутки казались плоскими и несмешными, но это лучше, решила она, чем в одиночестве вязнуть в собственной тоске и боли. Этим она еще успеет насытиться в полной мере. Так пусть это будет чуть позже. И ко всему прочему Денис такой заботливый, чуткий, добрый в отличие от… Сердце вновь болезненно сжалось.

– Хорошо, – вымученно улыбнулась она, хотя в душе стало теплее от мысли, что у нее есть хоть кто-то, кому она небезразлична. Да, определенно хорошо, что у нее есть Денис, тем более теперь, когда с Максимом она раз и навсегда поставила точку.

* * *

От Ангары веяло прохладой и свежестью. На набережной было полно народу. Кто-то прогуливался, кто-то отдыхал, облепив скамейки, а некоторые даже с музыкой. Но кругом царило такое оживление, что собственная черная тоска уползла до поры до времени вглубь. Да и Денис вовсю старался – балагурил.

Потом они неожиданно набрели на группу парней, оккупировавших парапет. Парни пили пиво и громко смеялись над чем-то своим. Один из них пощипывал гитару. Лица некоторых показались ей смутно знакомыми. И точно: Денис, заметив их, присвистнул:

– О, наши! Подойдем? Не бойся! Если кто тебя обидит – самолично утоплю в Ангаре.

Алена улыбнулась и не стала возражать, хотя компания шумных, полупьяных парней настораживала ее.

Увидев Дениса, они тотчас всколыхнулись, загалдели еще громче, кинулись жать ему руку.

– А это Алена. Моя девушка, – представил он ее парням.

Они разглядывали ее одновременно и с любопытством, и с таким выражением, будто что-то о ней знают. Один, длинный, как жердь, таки брякнул:

– Так вот ты какой, северный олень!

Все захохотали, смутив Алену, а Денис взглянул на шутника с укоризной.

– Давайте-ка без этих вот… Ведем себя культурно, о’кей?

– Коне-е-еш-ш-шно, – распахнул руки длинный, будто пытаясь заключить ее в объятия. Алена отшатнулась, но он тут же картинно поклонился и представился: – Сергей.

Затем беззлобно улыбнулся и пояснил:

– Мы просто ну очень наслышаны про тебя!

– Серый, – уже без шуток предупредил Денис.

– Ну а что тут такого? – Потом повернулся к ней и заверил: – Наслышаны с самой хорошей стороны. Вот нам и было интересно узнать, кто же нашего Дэна так зацепил.

– Серый, я серьезно, кончай трындеть, – оборвал его Яковлев.

– Все-все, умолкаю.

– Это Костян, мой сокамерник, – представил ей Денис крупного бритоголового парня, явно с боксерским прошлым, судя по искривленному носу.

Он широко улыбнулся, обнажив мелкие зубы с щербинкой, и повторил:

– Так вот ты какой, северный олень!

Все снова загоготали. Денис повернулся к Алене и состроил гримасу, мол, что с них взять, с идиотов.

– А этот вон, – кивнул он на парня с гитарой, – Вадик, наш музыкант.

Вадик казался настолько обыкновенным, даже непримечательным, что единственная деталь в нем, которая запоминалась, во всяком случае, с первого раза, – это гитара. Но и играл он так себе. Хотя, может, просто и не старался.

Остальные тоже представились, но Алена не удержала в памяти их имена.

– Дэн, слышал, – спросил Сергей, которого Алена обозвала про себя Длинным, – в пятьсот двадцать вторую заселили первачков? Один из них уже приехал. Мы с пацанами сегодня у него и пообедали, и поужинали, ага.

Парни вновь загоготали.

– Он нас и пивасиком, видишь, затарил, – хмыкнул бритоголовый Костя, приподняв руку с бутылкой «Мельника».

– Ну что сказать, молодец пацан, – одобрил Денис, – вкурил сразу, что и как. Из какой, говоришь, комнаты?

– Пятьсот двадцать второй.

Алена тихонько потянула Дениса за рукав.

– Я домой. Поздно уже.

– Детское время! – возмутились парни, но Денис, к счастью, отнесся с пониманием.

– Пойдем провожу, – и улыбнулся.

Алена мало поняла суть разговора приятелей Дениса, но в целом те обрывки, что ухватила, ей не понравились. Потому и засобиралась домой.

– Дэн, – крикнул им вдогонку Костя – бывший боксер, – ты сегодня где ночуешь? В общагу вернешься сегодня?

– Обязательно! – крикнул ему, не оборачиваясь, Денис, взяв Алену за руку. – Ты не обращай внимания, они нормальные пацаны. Просто под пивасом, еще и рисуются перед красивой девчонкой.

Невзирая на все, вот такой незамысловатый, походя брошенный комплимент заставил ее невольно улыбнуться. Ну как ни крути, а все равно это приятно. К тому же не так уж и часто ее называли красивой. Ну а некоторые – и вовсе никогда.

Яковлев с самым добросовестным видом проводил Алену до квартиры, хотя она отсылала его уже на подходе к дому. Проходить он не стал, но и не ушел сразу, отчего возникла неловкая пауза.

– Увидимся завтра? – спросил.

Она кивнула:

– Созвонимся.

И все равно не уходил. Стоял в тесной полутемной прихожей, надсадно дышал. Потом его руки очутились у нее на талии, скользнули дальше, сомкнулись за спиной, и вот она уже будто в кольце, прижатая к нему.

И ничего. Никаких эмоций. Нет отвращения, нет страха или брезгливости – так бывало раньше. Но и нет сладкого волнения, нет трепета, нет жара. Теплая тяжесть чужих рук на пояснице – и все.

Но, может, и не должно быть всех этих разрывных эмоций? То, что она так реагировала на Максима, может, это и странно, и вообще из ряда вон, потому что с ним всегда балансируешь на грани, с ним не бывает по-нормальному. С ним ты вечно напряжена до крайности, даже когда он просто в пределах поля зрения. А уж когда приближается… Но долго жить возле жерла вулкана невозможно, рано или поздно хочется тихой, уютной гавани.

Алена тут же горько усмехнулась про себя. Какая гавань? Какое жерло? Максиму же на все, очевидно, плевать. У этого жерла ее и побыть никто не приглашал.

Не найдя сопротивления, Яковлев притиснул ее к себе вплотную, склонился к лицу, поцеловал.

Целовался Денис явно умело, даже малоопытная Алена это чувствовала. И все равно ничто в душе не всколыхнулось, ни единая струнка не дрогнула. Отточенной техникой веяло от этого поцелуя, а не страстью неудержимой, как было с Максимом. Хотя, вероятно, та страсть всего лишь иллюзия, и она просто принимала желаемое за действительное? Много она в этом разбирается!..

Но одно точно: те поцелуи ее утягивали в омут, распаляли в ней жар, заставляли забыть обо всем, а тут…

Рука Дениса уверенно скользнула вниз, сжала ягодицу. Алена сразу заерзала и высвободилась из его объятий, прервав поцелуй.

– Прости, не могу, – пролепетала она, – не сейчас…

Яковлев выглядел явно раздосадованным, но почти сразу взял себя в руки. Нежно поцеловал в щеку и, пожелав спокойной ночи, ушел.

Глава 7

Домой Максим влетел как ураган и сразу наверх, перешагивая через две ступени. Мать вслед что-то ему сказала, но он даже не обратил внимания.

В комнату Артема ворвался без стука. Тот, действительно бледный, как полотно, до сих пор лежал в постели, хотя время близилось к вечеру.

Не церемонясь, сдернул одеяло, отшвырнул на пол. Артем и охнуть не успел, только испуганно распахнул глаза, как Максим схватил его за худое плечо и скинул с кровати. Артем коротко пискнул, оказавшись вдруг на полу. Перекатился на бок, подтянул к груди тощие коленки, даже не делая попытки подняться.

– Вставай! – рявкнул Максим. – Вставай, сука!

Артем еще больше сжался, его заметно потряхивало.

– Вставай, я сказал!

– Мне плохо, – пролепетал он. Голос его звучал слабо, точно на последнем издыхании: – Я подыхаю.

– Ничего, я тебя и там достану. А ну, встал! – велел уже тише, глядя на брата одновременно с жалостью и презрением.

Артем неуклюже поднялся сначала на колени, затем, кряхтя и покачиваясь, выпрямился. Из растянутой футболки плетьми свисали тонкие бледные руки.

– Макс, ты с ума сошел? Что тебе от меня надо?

– Ты еще спрашиваешь?! После того как ты стравил всех нас, подставил меня, Алену… ты еще спрашиваешь?! Да ты, сука, жизнь мне сломал!

– Я не понимаю, – хныкал Артем. – Я ничего не делал.

– А! Ты никак забыл про свой вчерашний приступ откровений, кукловод хренов? Ну ничего, главное, я помню.

Максим схватил брата за грудки и с силой хлопнул о стену. Тот взвыл.

– Максим! – взвизгнули за спиной. – Ты что творишь? Отпусти его сейчас же!

На пороге стояла перепуганная мать. С минуту Максим еще держал Артема, прижимая к стене. И смотрел страшно, с неприкрытой ненавистью, стиснув челюсти. Затем убрал руки, и тот обмяк, словно тряпичная кукла. Казалось, сейчас сползет по стене на пол, но нет, устоял, правда, на полусогнутых.

– Максим! Объясни, что все это значит? – потребовала ответа ошарашенная мать.

Максим бегло взглянул на мать. Потом снова повернулся к Артему, жмущемуся к стене, и неожиданно ударил в живот коротко и сильно. Тот глухо охнул, согнулся пополам, мать закричала, кинулась к ним.

– Что с тобой?! – воскликнула она горестно, обнимая Артема за плечи. – Ты как с цепи сорвался! Что все это…

Но Максим, не слушая ее, стремительно вышел из комнаты. Закрылся у себя. Мать спустя полчаса постучалась к нему – не открыл. Видеть ее не хотелось, да и вообще никого.

– Максим, открой! Нам надо поговорить, – раздавалось из-за двери.

Максим не отзывался. Грубить матери не хотел, а объяснять ей что-либо – бесполезно. Не то чтобы она совсем уж была бесчувственная или беспринципная, нет. Просто у нее своя какая-то непостижимая система ценностей. Там, где она будет рыдать, убиваться, возмущаться, многие просто пожмут плечами и пройдут мимо. А то, что для кого-то недопустимо, для нее – вполне. А в случае с Аленой донести до нее мысль – точно дохлый номер. Так что зачем тратить время, нервы, мусолить одно и то же, раздражаться?

– Максим, ты что, спишь? – предположила она и наконец оставила его в покое.

Максим горько усмехнулся: уснешь тут, когда голову так и разрывает. По всему видать, ночь у него предстояла долгая и тягостная. Он, конечно, спустил пары немного, потрепав Артема, но в целом легче ничуть не стало.

Ругал себя за все: за былые грехи, когда он с ходу, не разобравшись, поверил в ее вину; за то, что вел себя с ней по-скотски и сразу, и потом. За то, что и в самом деле тянул почти два года, хотя чувствовал, что был не прав, но даже мысли не возникло извиниться. Не думал о ней. Точнее, думал, постоянно, но не о том, каково ей. Себя спасал. Пытался забыть, вычеркнуть. А теперь в итоге еще хуже, еще больнее.

А как по-идиотски он объяснялся! Представлял себе совсем все по-другому: расскажет, повинится – и все. И ему легче, и ей, может быть, тоже. А вышло-то как! Вспомнить тошно…

С одной стороны, Максим недоумевал, как она так все обернула? А с другой – понимал: права, в общем-то. Потому что те, кто покрывает мерзость, не многим лучше тех, кто эту мерзость творит.

Размышления прервал вызов: звонила Инга. Просила сказать точно, когда он возвращается. Максим смотрел в лицо подруги, что-то отвечал, иногда невпопад, и думал совершенно о другом. О другой. Душившая его вина – это одно. Это половина беды. Что еще хуже – он снова впустил ее к себе в душу. И теперь уж не только совесть его грызла, но и тоска. Хотелось до одури снова ей позвонить. А еще больше – увидеть. Он толком-то и не насмотрелся, а она такая красивая сегодня была! Лучше бы она не была такой красивой. Хотя сам же и понимал, что это не имеет никакого значения. Приди она хоть Золушкой, все равно бы его зацепила. Всколыхнула бы все внутри.

Но как же хочется снова с ней увидеться! Жила бы здесь – он уже вломился бы к ней в комнату. Наверное. Ведь понимал, что сейчас это только все усугубит. Лучше пусть она остынет, а потом… А что потом – Максим и сам не знал. Но чувствовал, что так просто он уже не успокоится. Что не сможет снова ломать себя, душить то, что рвется наружу, умерщвлять то, что такое, оказывается, живучее.

Хаос в голове, раздрай в душе сводили его с ума, пока наконец не пришла простая и четкая мысль, расставив все по местам: «Хочу быть с ней. И плевать вообще на все».

Осознав это, Максим почувствовал, что даже как-то легче стало. То он блуждал и метался, изнывая и мучаясь, а тут появилась определенность. Точнее, цель. Ясная, понятная, очень желанная.

И пусть сейчас Алена знать его не желает. Пусть считает его подонком и кем там еще… Это исправимо.

Самобичеванием можно заниматься сколько угодно, но толку от этого никакого. Надо действовать, надо переломить эту ситуацию, надо…

С этими мыслями, придавшими вдруг ему уверенности, Максим уснул. Снилась, конечно, белиберда всякая, но утром он почувствовал себя отдохнувшим и полным решимости.

Даже настроение приподнялось вместе с аппетитом, и за завтраком он вовсю уплетал омлет с ветчиной, когда другие еле клевали, сидя с постными лицами. Мать косилась на Максима настороженно. Артем вообще боялся глаза поднять от тарелки. Отец источал раздражение, но ни к кому не цеплялся. Видимо, о вчерашнем инциденте он попросту не знал.

Вера уже собирала посуду со стола, когда мать вдруг проронила:

– Максим, я хочу с тобой серьезно поговорить. Давай сейчас…

– Не могу, у меня дела. Давай потом?

– Дела? – удивилась мать.

– И чем это ты так будешь занят? – хмыкнул, не удержавшись, отец.

– В универ местный надо съездить, – честно ответил Максим. – Разузнать кое-что.

– В местный универ? – переспросила, хлопая глазами, мать. – Зачем? Что разузнать?

– Перевестись туда хочу.

Отец дернулся, уставился на него с прищуром.

– Говори сразу, что ты удумал.

– Я уже сказал. Плохо слышишь? Перевестись хочу!

– Даже не думай! – отрезал отец.

– Поздно, – Максим откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, смерив отчима равнодушным взглядом. – Я уже все решил.

– Что ты там решил?! – начал кипятиться отец. – Что ты мог решить? Решил он! Да кто ты такой, чтобы принимать такие решения?

– Дима, не горячись. Максим это сказал несерьезно, правда, Максим?

Мать с надеждой посмотрела на него, выдавив жалкую улыбку. Максим взглянул на нее с раздражением. Даже сказать сложно, кто из них бесил его больше.

– Я перевожусь сюда, – повторил он громко, с акцентом на каждом слове. – На факультет иностранных языков.

Тут отца и вовсе перекосило.

– Только вздумай! – рассвирепел он. – Я тебе больше ни рубля не дам, ты понял? Ни копейки! И здесь ты жить не будешь, не рассчитывай.

– Обойдусь.

– Обойдется он! – Отец аж побагровел, а на лбу вздулась жилка. – Ты же понятия не имеешь, откуда берутся деньги. Привык жить на всем готовеньком… Если только ты… Я тебя предупредил! Ни копейки больше не получишь! А если думаешь, что мать тебе будет помогать, так вот хрен тебе! Матери твоей тоже придется затянуть поясок.

Максиму очень хотелось вывалить на отчима все, что он о нем думает, все, что копилось долгие-долгие годы. Но он сумел сдержаться, хоть и с большим трудом.

– Все высказал? – спросил, когда образовалась наконец небольшая пауза. – Тогда я пойду, а то у меня дела.

– Стой! – крикнул отец в спину. – Только посмей к ней приблизиться!

В одном отец был прав: Максим понятия не имел, откуда и как берутся деньги. Живя на всем готовом, он о подобных вещах даже не задумывался никогда. Впрочем, и сейчас отмахнулся, посчитав, что проблемы надо решать по мере поступления. Деньги еще имелись. Поднакопилось: отец переводил исправно, а Максим особо не шиковал. Вот когда закончатся, тогда он и будет думать, как выкручиваться. А пока есть вопросы поважнее.

* * *

Домой Максим вернулся поздно, выжатый, но заметно повеселевший.

С небольшой натяжкой можно сказать, что встреча с директором института, точнее, с директрисой, прошла гладко.

Сначала, правда, пришлось поплутать, помотаться по городу, ибо многочисленные корпуса университета были разбросаны там-сям. Артем немного напутал, наверное, не до конца понимая структуру госунивера.

В конце концов Максим выяснил, что учится Алена в Институте иностранных языков и медиакоммуникаций, который и правда относится к университету и занимает огромное здание на набережной.

Здание это имело вид весьма оригинальный: часть его отстроили более столетия назад, и отстроили со всей изысканностью архитектурной выдумки: с колоннами, фризами и вычурным десюдепортом над давным-давно замурованной дверью. Центральный вход перенесли в другую часть, примыкавшую к первой длинным хвостом. Ее возвели много позже, в самый разгар социализма. В итоге получился монолитный, лаконичный и строгий прямоугольник, этакий симбиоз конструктивизма и ампира.

Помимо «иностранцев» тут же учились будущие журналисты, маркетологи и топ-менеджеры.

Максим отыскал нужный деканат, но декан от него ловко открестился: мест вакантных нет, все забито под завязку и вообще такие вопросы решает директор, а не он.

«Директор так директор», – пожал плечами Максим, направившись в приемную. Там тоже его помариновали не меньше часа, прежде чем согласились принять. Очень хотелось поторопить, напомнить о себе, казалось, что они намеренно тянут, еле шевелясь, но сдерживался. Понимал, что этим лишь навредит делу. Поэтому изнемогал, но терпел, пока наконец не позвали.

Директором института оказалась женщина средних лет, с виду приятная, но какая-то легкомысленная, что его слегка обескуражило. Просто он настроился на серьезный разговор с мужчиной, раз сказали «директор», вот и растерялся в первый миг. «Однако, с другой стороны, женщина, пусть и немолодая, – подумал Максим, – даже лучше». С противоположным полом, как он уже понял, договариваться вообще-то проще. Улыбка, уверенный взгляд, опять улыбка – и тебе охотно уступают. Или как минимум идут навстречу. Такая вот простая формула.

Вот и тут Ольга Семеновна озабоченно хмурилась, терла лоб, но слушала его внимательно. Нет, сначала возражала: мол, слишком поздно, нет мест, но как-то нетвердо, некатегорично, а так, будто отвечала то, что должна отвечать по протоколу.

Максим эти нюансы всегда улавливал, потому, почуяв слабину, усилил напор, пока она наконец не пообещала «обдумать, что тут можно сделать». Тогда он добил остатки сопротивления двумя последними аргументами: блистательной зачеткой, в которой даже ни единого «хорошо» за оба семестра не случилось, и признанием, что он сын вчерашнего губернатора.

Однако при всем желании свободных мест на факультете иностранных языков, куда он метил, все равно не оказалось. Ни одного. Но после зимней сессии, заверила она, места освободятся.

– Надо сейчас, – забраковал такой вариант Максим. Полгода ждать! Да мало ли что произойдет за полгода!

Тогда Максиму предложили выбор: пойти в журналисты или в управленцы. Вот там вакантные места еще оставались.

Журналисты как-то сразу отпали. Он с детства впитал отцовское негативное отношение к работникам массмедиа. Выбрал менеджмент. Тут же написал заявление, пообещав, что документы предоставит в ближайшее время. Не обошлось, конечно, без взятки, но, к счастью, сумма оказалась весьма скромной. Этим щекотливым вопросом занималась уже не сама директриса, а «ее правая рука» – бойкая, моложавая дама, которой она препоручила Максима.

Прикинув все грядущие неизбежные расходы, включая и взятку, и плату за обучение, и перелет туда-обратно, Максим с облегчением выдохнул: вроде хватало и изыскивать пока не придется. Дело осталось за малым: забрать документы в Калининграде и… как-то по-хорошему распрощаться с Ингой. Они встречались полгода, а это срок.

За ужином Максим решил не делиться с семейством новостями и планами. Наоборот, сообщил, что завтра улетает с концами, даже билет показал, ну а утром… Утром, мол, просто шутил. Наглое вранье, конечно, но что поделать? Отец уж так кипятился за завтраком. Вполне мог подтянуть какие-нибудь свои связи, чтобы перевод накрылся тазом. Так что Максим, безмятежно глядя в глаза отцу, врал ему, и причем врал убедительно. Тот успокоился и даже снизошел до похвалы за успехи в учебе:

– Молодец, так держать!

Максим криво улыбнулся. Доброе слово от него звучало настолько непривычно, что резало слух.

– А как же девять дней? – встрепенулась мать. – Останься еще на три дня!

– Не могу остаться, там у меня дела важные. Но мысленно я буду с вами.

– Дела так дела, – тотчас согласился отец и добродушно спросил: – А на личном фронте как?

– На личном все отлично, – заверил Максим.

– Девушка есть?

– Угу.

– Красивая?

– Очень.

– И что? Насколько все серьезно? – разошелся отец. Максим и не помнил, когда видел его таким разговорчивым и благожелательным.

– Серьезнее не бывает.

– Даже так? Уж не собрался ли жениться?

– Все может быть.

– Ну ты скорый! Семья-то хоть у нее приличная? Кто родители? Заждалась она, поди, тебя.

Отчим прямо забомбил его вопросами. Узнав, что Максима там ждет «невеста», повеселел настолько, что пообещал щедрую свадьбу, с размахом, если дело до нее все-таки дойдет.

Если уж честно, то от этого маскарада Максиму было совершенно не по себе. Даже приподнятое настроение сразу сдулось. Не привык он врать и притворяться. Что-что, а ложь всегда ему тяжело давалась. Причем если человек ему нравился, то делать вид, что нет, было проще, чем наоборот. А уж когда отец на радостях стал сулить всякие блага, сделалось совсем тошно. Еще и мать понесло туда же – начала щебетать уже про каких-то внуков. Так и подмывало пресечь весь этот балаган, оглушить всех правдой и понаблюдать, как вытянутся лица. Но нельзя. А то его потом тоже могут «оглушить».

Максим еле досидел ужин и потом сразу же сбежал к себе.

Ну а там его ждала вторая часть марлезонского балета – разговор с Ингой. Как же муторно и стыдно было слушать ее нежный щебет и кисло улыбаться в ответ, зная, что ничего уже между ними не будет! И сказать прямо не мог, потому что решил для себя поговорить обо всем лично, при встрече. Думал, так будет порядочнее, искреннее, а получилось, что теперь он и ей врет, и напрасно обнадеживает.

Лег спать мрачный, с тяжелым сердцем, но потом подумал об Алене: что сейчас она делает? Значила ли для нее хоть что-нибудь их встреча? А он? Что и кто он для нее сейчас? Понятно, что она злится и расстроена. Это, конечно, плохо. Но ведь неравнодушна! Он это сразу почувствовал. Она и смущалась поначалу – он это точно видел. И смотрела в первые минуты так, что сердце замирало.

Затем ему представилось, как она отреагирует, когда узнает, что он перевелся к ним. Ради нее, между прочим. Это же поступок? Поступок. Не подвиг, разумеется, но все равно что-то да значит. Все ведь бросает. Налаженную жизнь отправляет коту под хвост, в сущности, ради неизвестности. Она должна простить! Отец, конечно, будет страшно беситься, но в свете того, что его простит она, это, как и все остальное, не имело вообще никакого значения. Максим даже разулыбался своим мыслям. А дальше уже заработала фантазия, плавно увлекая его в сны.