Текст книги "Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть"

Для того чтобы ответить на вопрос о том, какие виды нам предпочесть, стоит бегло перелистать нашу историю, которая начинается с зарождения жизни, продолжается рождением нашего потенциального предка Арди и заканчивается (пока) в наших современных жилищах. Если я расскажу эту историю в свете материалов, собранных в этой книге, то вот как она будет выглядеть. Когда-то в незапамятные времена мы жили, ничем не выделяясь из природы. Пятьсот миллионов лет назад у нас возникли сердца, которые принялись качать кровь по артериям и венам. Биение наших сердец было нашим внутренним физиологическим делом, но все последующие усовершенствования помогали нам взаимодействовать с другими формами жизни. Четыреста девяносто миллионов лет назад у нас появились глаза, помогавшие выслеживать добычу. Немного позже возникли вкусовые сосочки, помогавшие находить пищу и опознавать ядовитые вещества; вкусовые сосочки влекли нас к съедобным вещам и заставляли держаться подальше от ядовитых. Потом развилась иммунная система, способная выявлять микроскопических существ, попавших в наш организм и проводить между ними различие, уничтожая одних и сохраняя жизнь другим. Все эти признаки есть и у других животных видов. Таким образом, наши тела объединяют нас.

По мере того как мы все больше становились похожими на людей, некоторые наши признаки развились лучше остальных. Наше зрение стало острее, и мы стали лучше распознавать опасности, например, обнаруживать змей и лучше видеть съедобные плоды в густой листве. Наши длинные ноги сделали нас хорошими бегунами, способными преследовать добычу на охоте. Увеличился объем наших легких. Кисти наших рук изменились таким образом, чтобы было удобнее держать оружие и рабочие инструменты. Наряду с этими полезными анатомическими изменениями мы обрели сознание, и уже оно помогло нам создать города и сообщества.

Но сознание лишь отчасти определяет ход и течение нашей жизни. Мы осознаем ощущения, которые помогают нам охотиться, запасать пищу и общаться друг с другом. Но мы не осознаем работу нашей иммунной системы, несмотря на то что действия этой системы очень похожи на работу остальных органов чувств. Правда, ни одно из наших чувств не позволяет нам полностью осознать, что происходит вокруг нас, а это, в свою очередь, влияет на принимаемые нами решения. Мы не ощущаем полный диапазон звуков, запахов, вкусов, не замечаем мелкие детали предметов, что доступно другим животным. Мало того, мы не осознаем большую часть сигналов, которые поступают от носа, ушей и вкусовых сосочков в наш мозг, и эти сигналы порождают действия, которые тоже по большей части нами не осознаются.

Забывая о зависимости нашего организма от окружающих нас биологических видов, мы подчинялись лишь нашим осознанным чувствам. Мы переделали мир таким образом, чтобы он доставлял нам удовольствие. Массу животных и растений мы попросту исключили из нашей жизни, целенаправленно оставив в нашем окружении несколько избранных видов – ничтожную часть всего биологического разнообразия земной жизни. Между тем целые отряды других видов, которых мы сейчас считаем вредоносными, преодолели воздвигнутые нами бастионы и стены. Эти животные вторглись в нашу жизнь без приглашения – во всяком случае, нам так кажется. Но я пока не упомянул об одной любопытной детали. Дело в том, что, как выясняется, виды, прорвавшиеся вместе с нами в современную жизнь, не являются случайной выборкой из всевозможных жизненных форм, обитающих на Земле. Они – все эти коварные крысы, тараканы и клопы – вышли из одного гнезда, хотя до недавнего времени этого никто не замечал. Мы были слишком заняты попытками их истребления, чтобы постараться понять, откуда и как они пришли.

Осенью 1985 года Даг Ларсон висел над пропастью глубиной 600 футов. Вместе со своим студентом Стивом Спрингом он внимательно разглядывал сосны, прилепившиеся к обрывистому склону скалы и изо всех сил цеплявшиеся за жизнь. Спринг писал обычную дипломную работу о деревьях, растущих на отвесных уступах скал, а Ларсон был его научным руководителем. Если отвлечься от опасной ситуации, в которой они оба сейчас находились, то это была вполне будничная научная работа. Согласно плану, Спринг хотел собрать несколько молодых деревьев, чтобы узнать, сколько им лет. Это была собственная идея студента. Сам Ларсон хотел бы заниматься лишайниками, но не мог отказать в поддержке своему студенту. Пока Ларсон и Спринг раскачивались возле отвесной стены, с ними могло произойти все что угодно, и происшествие не заставило себя ждать.

До того как повиснуть на скале, являвшейся частью Ниагарского нагорья, Ларсон все свою научную карьеру занимался лишайниками. Они казались ему красивыми и стойкими. Они не имели никакого значения для большинства людей, во всяком случае, им так казалось. Честно говоря, Ларсон бы предпочел, чтобы Спринг увлекся лишайниками, этой потрясающей помесью водорослей и грибов, которая может жить на камнях, питаясь воздухом, солнцем и минералами, на что неспособны по отдельности ни водоросли, ни грибы. Но Ларсону пришлось поступиться своими интересами.

И вот он висит на скале вместе со своим прилежным студентом. Они спилили и взяли с собой несколько образцов восточных белых кедров, каждый из которых был не толще предплечья Ларсона. Стволы деревьев были тонкими, изогнутыми, узловатыми и избитыми дождями, снегами и ветрами. Определять их возраст было совершеннейшей глупостью – разумеется, это были молодые деревья, провисевшие на скале буквально несколько лет после своего прорастания из семян и ожидающие скорого падения в пропасть. Во всяком случае, так эти деревья выглядели. Вернувшись в лабораторию, Ларсон и Спринг были безмерно удивлены. Исследовав срезы стволов под микроскопом, они обнаружили не несколько десятков годовых колец, как ожидалось, а несколько сотен. Деревьям были сотни лет (одни из самых старых деревьев на Земле!), это был древний лес, висевший над пропастью[138]138
  Larson, D. W.; Matthes, U.; Gerrath, J. A.; Larson, N. W. K.; Gerrath, J. M.; Nekola, J. C.; Walker, G. L.; Porembski, S.; and Charlton, A. 2000. Evidence for the Wide-spread Occurrence of Ancient Forests on Cliffs. Journal of Biogeograpgy 27: 319–331.


[Закрыть]. Они выдержали испытание не только гравитацией, но и временем.

Следствия этого открытия были двоякими. Возраст деревьев стал первым звеном в важной и долгой истории. Оказалось, что древние леса висят на скалах не только на родине Дага Ларсона, но и на многих других скалах и обрывах, в островках далекого прошлого по всему миру. Деревья в возрасте тысячи и более лет были обнаружены на обрывистых скалах в Канаде, Соединенных Штатах, Великобритании и Франции. Ларсон, когда-то скромный ученый из Гвельфа, стал теперь известным канадским биологом, первооткрывателем древних деревьев. Вторым следствием этого открытия стало то, что Ларсон, глядя на деревья, смог рассмотреть некоторые закономерности наскальной жизни в целом. Сделав это, Ларсон стал рассматривать скалы как одну из основных причин нашего превращения в людей. Вдалеке от больших городов Ларсон предложил новую теорию возникновения нашей современной урбанистической цивилизации.

Теория Ларсона помогла выявить сходные черты одной его жизни – жизни в уютном кабинете университетского кампуса и другой, в которой ему приходилось, рискуя жизнью, висеть над пропастью. У Ларсона нашлись единомышленники. Свою теорию он разработал совместно с четырьмя другими учеными[139]139
  Помимо самого Дага Ларсона, это были Юта Маттес, Питер Э. Келли, Джереми Лундхольм и Джон Геррат.


[Закрыть], чьи взгляды были близки его собственным. Они страстно обсуждали теорию, расширяли ее, затем останавливались, вспомнив о скромности, после чего снова принимались ее расширять. Итогом дискуссий явилась написанная совместно книга об экологии скал, единственная книга на эту тему в истории биологии[140]140
  Larson, D. W.; Matthes, U.; and Kelly, P. E. 2000. Cliff Ecology. Cambridge, U. K.: Cambridge University Press.


[Закрыть], где авторы изложили свою теорию в довольно сыром виде. Этого им показалось недостаточно, и они написали большую книгу, где развернуто, в подробностях снова изложили свою идею – «урбанистическая скальная революция» (The Urban Cliff Revolution). В первой, самой спорной, главе авторы утверждают, что построенные нами города напоминают скалы с пещерами и балконами. Мы строим этот искусственный скальный городской ландшафт вопреки всем неудобствам, потому что в течение долгого раннего периода эволюции человека именно пещеры и отвесные скалы служили нам убежищем от стихий и хищников. Мы строим города из бетона и устремляем свои дома ввысь, потому что в таком виде они напоминают нам о скалах и пещерах. Однако это была не единственная радикальная идея книги.

Помимо главной идеи о нашей любви к пещерам, авторы предложили также и объяснение происхождения видов (от одуванчиков до голубей), живущих с нами в городах. Авторы заметили, что виды, проникшие без спроса в наши города, – это те же самые виды, которые когда-то жили с нами в пещерах и на скалах. Во всех городах мира мы создали огромные сети пещер и скал, куда переселились животные, привыкшие по ходу своей эволюции жить в таких условиях. Здесь, в городах, они нашли для себя удобную и пригодную для жизни экологическую нишу.

Скалы занимают ничтожную долю земной поверхности – один акр из десяти тысяч. Парковки сегодня занимают большую площадь, чем отвесные скалы с глубокими пещерами. Если бы скальный ландшафт влиял на местную флору и фауну случайным образом, то лишь один из тысячи видов, обитающих ныне в городах, происходил бы из пещер или скал. Однако Ларсон выяснил, что приблизительно половина растительных видов, характерных для его родного города, первоначально росла на скалах. С животными была похожая ситуация. Список видов, чьей родиной были скалы, – это своеобразный справочник «Кто есть кто» о видах, обитающих за нашими окнами. Одуванчики, амбарные крысы, рыжие тараканы, клопы, подорожник, сапсаны, сизые голуби, скворцы, ласточки, воробьи, сипухи, земляные черви (и искусственно занесенные светлячки, которые питаются исключительно городскими земляными червями) и многие другие виды возникли и развились на скалах и в пещерах[141]141
  Список видов, знакомых нам по привычным городским пейзажам, видов, чья родина – пещеры и крутые скальные откосы, невероятно велик, и его можно расширить. К таким видам относятся тюльпаны, герань, форзиция, одуванчики, пионы, петунии, из животных – козы, морские свинки, а также почти все наши культурные растения – от каперсов и агавы до миндаля, моркови, огурцов и даже пшеницы.


[Закрыть]. Такие вышедшие из пещер виды, как сверчок и чешуйница, в наши дни чаще встречаются в домах, чем в пещерах. Эти виды не только пользуются нашим особым расположением, они продолжают как ни в чем не бывало вести тот же образ жизни, что и в пещерах. Сизые голуби продолжают гнездиться в трещинах и расщелинах. Их древний враг сапсан бросается на них с отвесных скал (пусть даже теперь эти скалы сделаны из тонированного стекла). Сапсаны до сих пор нападают стремительно и вертикально, так как у них никогда не было пространства для маневра, считают Ларсон и его коллеги.

Эта вторая идея Ларсона может показаться весьма скромной, но на самом деле это не так. Идея о происхождении урбанистических форм жизни может подсказать, как мы можем управлять жизнью в городах. Мы склонны рассматривать эту жизнь так, как будто живем в испорченном лесу. Мы говорим о городских лесопарках так часто, что садово-парковая архитектура стала отдельной отраслью городского хозяйства. Истина же, вероятно, как и полагает Ларсон, заключается в том, что город – это не только лес, это еще и скалы с пещерами. Если Ларсон и его друзья и коллеги правы, то наш выбор видов, живущих бок о бок с нами, явился случайным следствием того, что мы в своих городах воспроизвели скальный ландшафт. До сих пор та дикая жизнь, которую мы создали в наших городах – не ради пропитания, а совершенно случайно, поддерживается организацией нашей жизни и структурой городов. Если это так, то из работы Ларсона следует, что мы должны переосмыслить наше отношение к живущим вокруг нас биологическим видам, и частично мы можем сделать это, изменив инфраструктуру среды нашего собственного обитания. Нам надо не просто заботиться о растениях и животных, устоявших в ходе эволюции, или об испорченных лесах и лугах, которые отступают все дальше и дальше от наших городов, – нам надо создать что-то более дикое и интересное.

Здесь я рискну предложить свое видение решения. Признаюсь, меня захватили революционные идеи, высказанные Депомье и Ларсоном, касающиеся тех возможностей, которые могут стать реальными. Может быть, нам сначала стоит вырастить в городах как можно больше полезных или потенциально полезных биологических видов, для которых в идеале данный регион является родным. Это должны быть виды, родиной которых являются скалы или вершины крон тропического леса (ибо выяснилось, что высохшие верхушки деревьев очень напоминают по своим характеристикам скалы). Представьте себе в каждом городе вертикальные зеленые стены диких редких растений, между которыми летают колибри, бабочки и пчелы. Представьте себе очаги живой природы на разделительных полосах улиц. Представьте большие зеленые острова жизни, перемежающиеся вертикальными фермами. Некоторые виды уже сделали этот прорыв, став провозвестниками будущего. Например, в Гонконге эпифиты, которые раньше росли исключительно на деревьях, теперь растут также и на домах деловой части города – пусть и не в большом разнообразии, зато многочисленно. В Мехико на зданиях и стволах деревьев начали расти несколько десятков видов лишайников. Мы можем добавить новые виды растений и те виды, которые от них зависят. Мы можем сажать фруктовые деревья на разделительных полосах и разводить ягоды на балконах. Идя по городу, мы могли бы лакомиться плодами, как мы делали много тысячелетий назад. Мы могли бы вспомнить, что значит заниматься собирательством, обеспечивая себя пищей и одновременно здоровьем. И если в процессе мы проглотим некоторое количество полезных микробов или яиц глистов, то пусть так и будет.

Главным препятствием на этом спасительном пути остается наш мозг и его предубеждения; мозг, который продолжает упрямо убеждать нас в том, что обработанная пестицидами зеленая лужайка полезнее для нас, чем дикий, кишащий незаметной жизнью луг. Мозг продолжает говорить нам то же самое, что и в те времена, когда мы обитали в пещерах, а по диким равнинам бродили огромные мамонты. Имеются также и логистические проблемы, как небольшие, так и значительные. Загрязнение окружающей среды (как утверждали критики Депомье до того, как поняли, что его фермы будут находиться в закрытых помещениях) сделает ядовитыми часть фруктов и ягод, которые мы будем выращивать в городах. В Мехико, как и в других мегаполисах, загрязнение окружающей среды убило лишайники (кстати, лишайники используются в качестве индикаторов загрязнения – как канарейки в угольных шахтах). Но если наши города настолько ядовиты, что в них нельзя выращивать фрукты, – может быть, нужно очистить города от ядов, а не отказываться от фруктов? Мы должны получить возможность есть яблоки, растущие на наших улицах. В течение нашей истории мы часто поддавались соблазнам нашего происхождения, но теперь эти соблазны должны уступить место ясному видению будущего. Если первые плоды окажутся горькими, если наши города – пока не самое лучшее место для выращивания фруктов, то мы должны улучшать условия и снова сеять семена до тех пор, пока плоды нашего городского общества не окажутся сладкими.

Если мы потерпим неудачу в попытках сохранить полезную и богатую природу вокруг нас (как это пытается сделать внутри нашего тела червеобразный отросток), то природа захлестнет и опрокинет нас. Мы напрасно беспокоимся о сохранении природы – она сохранится и без нашего участия в течение по крайней мере миллионов лет. Живые организмы живут в горячих источниках, где температура превышает температуру кипения воды, и в холоде, способном заморозить наш костный мозг.

На самом деле нам стоит тревожиться о судьбе нашей собственной природы, нашего собственного естества, о наших связях с другими биологическими видами, связях, от которых зависит само наше существование. Вспомним еще раз Дюбо: «Если мы не сможем создать такую окружающую среду, в которой люди, а в особенности дети, получат возможность беспрепятственно проявлять все богатство и разнообразие своего генетического наследия», то мы проиграем как биологический вид. Но дело не только в том, что нашим организмам не хватает других видов и их разнообразия. Секрет, который я старался красной нитью провести через всю книгу, заключается в том, что наш организм и его жизнь имеют смысл только в контексте других биологических видов. Только глядя на другие виды и формы жизни, мы можем понять самих себя.

Некоторые способы наблюдения и понимания других видов настолько просты и заурядны, что мы о них просто забываем. Мы ставим эксперименты на мышах, морских свинках и крысах, потому что они настолько похожи на нас, что, поняв их физиологию, мы начинаем понимать работу собственного организма. Но истина гораздо шире. Многое из того, что мы узнали о себе, мы почерпнули не из опытов с лабораторными животными, а в природных лабораториях Амазонки, Серенгети и других мест, где дикие виды до сих пор спариваются, гибнут и бегут от хищников по своей собственной природной воле. В конце концов, именно в дикой природе видим мы доказательства влияния змей и хищников на эволюцию приматов. Знакомство с жизнью других биологических видов позволило нам найти объяснение существования нашего аппендикса. На примере термитов и других насекомых мы смогли лучше понять благотворную роль, которую микробы играют в нашем кишечнике. В муравейниках мы отыскали объяснение происхождения сельского хозяйства. Именно дикая природа помогает нам яснее и глубже понять жизнь нашего организма. Наше с вами существование имеет смысл только в свете нашего понимания общих правил и законов экологии и эволюции.

Насколько ценно для нас знание, почерпнутое из изучения дикой природы? Трудно дать точный ответ на этот вопрос, но я могу с уверенностью сказать, что, когда исчезает вид какой-нибудь мартышки и охотившиеся на нее хищники, когда вымирают змеи и редкие муравьи, мы каждый раз теряем волшебное зеркало, глядя в которое мы только и могли познать самих себя. Мы должны, мы обязаны сохранять заповедники живой природы, где истины о нас, людях, становятся очевидными. Если это означает, что мы снова должны заселить Великие равнины гепардами, чтобы вилорогим антилопам снова было от кого спасаться, то пусть будет так. Пусть стремительный бег этих красавиц еще раз напомнит нам, что наша жизнь – замечаем мы это или нет – связана и всегда будет неразрывно связана с дикой живой природой, откуда только и можем мы черпать нашу жизненную энергию.

Благодарности

Наши глаза устроены так, что мы можем смотреть только прямо перед собой. Это наследие эволюции, наградившей нас, охотников и собирателей, именно такими глазами. У нас слабое периферическое зрение – и нам трудно охватить весь контекст нашего существования; еще труднее нам обернуться назад, чтобы посмотреть, откуда мы пришли. Картинка никогда не будет абсолютно четкой. К счастью, мне удалось взглянуть на наш экологический и эволюционный контекст глазами других людей. В этом мне помогли многие.

Гарри Грин, Линн Исбелл, Герат Вермей, Джоэл Вейнсток, Филипп Трекслер, Сара Тишкофф, Диксон Депомье, Марк Шаллер, Кори Финчер, Рэнди Торнхилл и Маркус Рантала великодушно прочли разделы книги, касающиеся их исследований, и внесли в содержание множество ценных добавлений. Их исследования помогли мне лучше увидеть, какими мы были в прошлом и какими стали теперь. Морис Поллар, Филипп Трекслер, Джоанна Ламберт и Петр Наскрецкий часто и подолгу обсуждали со мной свои работы, делясь своими мыслями о взаимоотношениях людей с другими биологическими видами. Вильям Паркер не один раз прочитал книгу и глубже, чем прежде, погрузился в тайны человеческой жизни. Рид Данн, Грегор Янега, Джон Годвин, Ник Хаддад, Диана Данн, Джон Данн, Лиз Крейчи, Мэтью Крейчи, Майкл Гэвин, Джен Соломон, Филипп Картер, Петр Наскрецкий, Мелисса Макхэйл, Уилл Вильсон, Крэйг Салливен, Роберт Анхольт, Джон Ванденберг, Боб Гроссфелд, Нэш Терли, Марк Джонсон, Шерри Крейтон и Кевин Гросс читали книгу частями и целиком, помогая мне критическими советами и комментариями.

Я от души благодарен Шону Менке, Бенуа Генару, Нейлу Маккою, Шэнону Пелини, Майку Уайзеру, Нееми Гаррису, Джудит Кеннер, Саре Даймонд, Андреа Лаки, Иржи Хульцру, Магдалине Зоргер и другим сотрудникам моей лаборатории, которые были настолько тактичны, что, когда стучались в мой кабинет и не получали ответа, хотя явственно слышали стук клавиш, понимали, что надо уйти и вернуться немного позже. Дэмиэн Ши и Турман Гроув помогли мне, оповестив о книге каждый округ в Северной Каролине. Особую благодарность хочу выразить Виктории Прайор, без помощи которой эта книга была бы беднее и тусклее, а может быть, не состоялась бы и вовсе. Элизабет Дюссегор и Билл Страхан блистательно отредактировали текст. Я очень благодарен моей сестре Джейн за то, что все детство она провела со мной в лесу, когда мы воображали себя первобытными людьми, питались ягодами и мастерили орудия из найденных в лесу веток и сучьев – во всяком случае до того момента, когда мама звала нас к ужину.

Отдельная благодарность Луле и Гусу за то, что они были Лулой и Гусом и постоянно напоминали мне, какое это счастье – обладать своей собственной настоящей живой природой.

Спасибо Монике за то, что она сказала «да» на заднем сидении пикапа неподалеку от Эсперанцы, что в боливийской Амазонии. Сколько радости было в той поездке по джунглям!