Текст книги "На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции"

Его отослали и вызвали его брата.

Совершенная противоположность Ивану, Василий был слабогрудый, бледный, испитой парень. Он тяжело дышал и упорно кашлял глухим кашлем.

– Ничего не знаю, – сказал он, – брат всем делом владеет, а я больной, на печи лежу.

– Знал ты бродяг Петрова и Иванова?

– Ходили такие. Раньше даже ночевали у нас, брат очень опасался их.

Мы снова позвали Тасина.

Слова Келчевского, видимо, оказали свое влияние.

– Припомнил я их, – сказал он сразу, как вошел. – Петров один, а другой Иванов. Петров тоже и не Петров, а беглый какой-то… Познакомился я с ними, когда они в Царском жили, а потом ушли в Питер и оттуда мне вещи привозили. Их там шайка целая. Всех-то я не знаю и никого не знаю, а только главное место, где они сбираются, – это будки на шоссе.

– Девять и одиннадцать? – спросил я. – Славинского и Сверчинского?

Тасин тотчас закивал головою:

– Вот, вот! У них все гнездо! Там они и живут, почитай, все!

– Все. А ты кого знаешь из них?

– Только двоих и знаю.

Больше от него узнать было ничего невозможно. Мы собрались уезжать.

Двух Дубовецких и Тасина при нас же отправили с конвоем в Петербурга следом за ними поехали и мы сами.

Келчевский потирал руки:

– Ну, значит, эти душители все у нас!

– Надо думать!

– Скажите, пожалуйста, – обратился ко мне Прудников, – откуда вы узнали про этих… ну, как их… сторожей?

– Про Славинского и Сверчинского, – ответил я, – очень просто. Я был у Славинского.

– Были?! – воскликнул Келчевский.

Мне стало смешно.

– Я эту ночь ночевал у него в сторожке, – сказал я и передал все происшедшее.

– Видимо, этот Мишка у них штука не малая, – окончил я.

– Значит, их всех и арестовать можно?

– Можно, но надо уловить момент!

– Отлично, – засмеялся Прудников, – сперва уловим момент, потом их! Поручаем это всецело вам.

Я поклонился.

Мы приехали в Петербург.

Я отправился домой отдохнуть и позвал к себе Ицку, а Келчевский с Прудниковым поехали тотчас продолжать свои допросы.

– Слушай, – сказал я Погилевичу, – вот в чем дело…

Я рассказал ему про свою ночевку в будке номер девять, описал Мишку, Славинского, девушек и окончил свой рассказ словами:

– Так вот, надо теперь, во-первых, выследить всех, кто там бывает, и узнать их имена. Раз! Потом узнать, когда они там соберутся. Два! И три – переловить их. Но это уже не наше дело. Наше дело накрыть! Понял?

– Ну и чего же тут не понять! – сказал Ицка.

– А тогда – шагай!

Ицка ушел и с этого же часа начал действовать.

Лично сам я был еще один раз в разбойничьем гнезде для того, чтобы лучше осмотреть его.

Павел Славинский и Стефания приняли меня очень радушно. У них был тот ночной гость, который увел Павла пьянствовать к соседу; он оказался каким-то Сашкой и потом причинил мне немало хлопот. Я сразу запомнил его зверскую рожу.

Мишки не было, и как ни хотелось мне проникнуть к Сверчинскому этого не удалось.

Павел вышел вместе со мною осмотреть шоссе и проводил меня до заставы.

– Приходи в конце недели, – сказал он, – будет работа!

Но вместо меня будку номер одиннадцать осмотрел отлично мой Ицка.

Восьмого числа поздно ночью ко мне пришел Ицка, бледный, усталый, встрепанный, и сказал:

– Уф! Завтра ночью они все там будут.

– Откуда узнал?

– Ну и не все равно! Завтра они будут уговариваться о делах, а Мишка будет убивать на шоссе, и с Мишкой Калина. Этот Калина такой разбойник. Уф! Он уже четырех убил…

– Где же соберутся?

– И тут, и там.

– Ну, завтра их и переловим! – сказал я и, невзирая на ночь, послал уведомить Келчевского.

Рано утром я, Келчевский и Прудников собрались на совещание.

Я изложил им свой план. Мы возьмем с собою команду в четырнадцать человек, по семь на каждую будку, из отборных людей.

С одними пойдет Ицка, с другими – я.

Дело сделаем ночью. Наши люди сойдутся поодиночке в назначенные пункты переодетыми, а потом приедем мы и – начнем облаву.

Все согласились с моим планом. Во главе отобранных стражников мы поставили двух силачей: городового Смирнова и стражника Петрушева. Они одни свободно могли справиться с десятком человек.

Наступил вечер. Мы собрались, и перед нами выстроились четырнадцать бродяг.

– Так вот, – сказал я им, – по одному, по два идите за Московскую заставу, на Волховское шоссе, Ицка вам укажет места. В час ночи я там буду, и тогда уже за работу!

– Рады стараться! – ответил Петрушев, и они ушли.

Прудников был бледен и, видимо, волновался. Келчевский выпил здоровую порцию коньяку, и только я один, скажу без всякого хвастовства, чувствовал себя как рыба в воде.

Я верил в успех предприятия, предстоящая опасность словно радовала меня, и – теперь я могу сознаться – я видел в этом деле возможность отличиться и обратить на себя внимание.

Кое-как мы досидели до двенадцати.

– Едем! – сказал я.

Мы встали и тронулись в опасную экспедицию.

До заставы мы доехали и приказали ямщику нас ждать, а дальше пошли пешком.

Это приключение могло бы составить несколько страниц жгучего интереса у романиста – но я, к сожалению, не обладаю бойким пером писателя и пишу только неприкрашенную правду.

Однако все-таки не могу обойтись без описаний.

Ночь была ясная, хотя и без луны. Шагах в шести-восьми можно было различить человека, и поэтому мы, хотя и переодетые блузниками, все-таки шли не тесной группой, а гуськом, и я повел всех не прямо по шоссе, а обочиной, по самому берегу Лиговки.

На другой стороне чернел лес; кругом было мертвенно-тихо, и среди этой тишины, в сознании предстоящего риска, было немного жутко…

Мне порой казалось, что я слышу, как щелкают зубы у Прудникова, который шел следом за мною.

Мы вступили в редкий кустарник, голые прутья торчали со всех сторон и цеплялись за нашу одежду.

Вдруг прямо передо мной выросла фигура. Я невольно опустил руку в карман, где у меня лежал массивный кастет. Во все времена этот кастет был единственным моим оружием.

– Это я, – ответил в темноте Ицка.

Прудников и Келчевский тотчас приблизились.

– Все готово?

– Все! – ответил Ицка. – И они все пьют! Только Мишки нет.

– Не ждать же его, – сказал я, – а где наши?

– Здесь!

Ицка провел нас к самому берегу, и там мы увидели всех наших молодцов.

– Ну, так за работу, братцы! – сказал я. – Помните, руки за лопатки – и вязать. Оружия никакого!

– Слушаем! – ответил Смирнов.

– Ты, Петрушев, и вы… – я указал на каждого, – идите за Погилевичем и ждите нас! А вы за мной!

Семь человек отделились и осторожно пошли вдоль берега.

Я обратился к Келчевскому и Прудникову:

– Ну, будем действовать! Вы и с вами трое станете позади дома. Четверых я возьму с собой. Идемте!

Мы прошли несколько саженей и очутились подле сторожки. Она стояла мрачная, одинокая, и из ее двух окошек, как и тогда, падал желтоватый свет.

Я остановился и отделил четверых.

– Как только я свистну, прямо срывайте дверь, если заперта. А теперь прячьтесь!

Я подождал и смело ударил в дверь. Она через минуту отворилась.

– Кто? – спросил Славинский, держа в зубах неизменную трубку.

– Впусти! Али своих не узнаешь! – ответил я.

– А! Колпинский! – отозвался сторож. – Иди, иди!

Я смело вошел и очутился в настоящей разбойничьей шайке.

За столом, кроме хозяина с дочерьми, сидели и пили огромный Сашка, Сергей Степанов, Васильев и знаменитый Калина.

– А где Мишка? – спросил я добродушно у Стефании.

– А кто его знает, – ответил Калина, – ты скажи лучше, откуда ты так вырядился! Ишь гоголем каким!

На мне было все крепкое и новое, и одет я был скорее рабочим с хорошим жалованьем, чем побирушкой.

– Завел матаньку и обрядился. Дело нетрудное! – ответил я, замечая в то же время, что Сашка не спускает с меня пытливого взора.

– Ну так как же нынче?.. – начал Славинский.

– А также, – заявил вдруг Сашка, хлопнув кулаком, – выпроводи сперва этого гуся, а там и толковать будем! – И он злобно сверкнул на меня глазами.

Я решил действовать.

– Кричит кто-то! – воскликнул я и, бросившись к двери, тотчас открыл ее и позвал: – Вались, ребята!

– Что я говорил! – заревел Сашка.

В то же время я получил страшный удар в плечо, и он мелькнул мимо меня, рванувшись между вбегающими моими молодцами.

– Вяжи всех! – крикнул я им и бросился за Сашкой.

Он быстро обогнул дом и побежал к берегу Лиговки Я за ним, крепко сжимая в руке свой кастет.

– Держи его! – крикнул я на ходу оставшимся трем на страже.

Они тотчас кинулись ему наперерез, но он мелькнул мимо них, бросился в речку и переплыл на другую сторону.

– Попадись только мне! – долетела с того берега его угроза, и он исчез.

Я взял с собой оставшихся трех стражников и вместе с Келчевским и Прудниковым побежал к дому. Но там было уже все кончено: Калина, Степанов и Васильев со Славинским были связаны, и подле каждого стоял дюжий городовой.

Стефания и Анна сидели в углу на лавке и ревели во весь голос.

– Идем к Сверчинскому! – сказал Келчевский.

Мы направились туда.

Навстречу нам бежал, тяжело дыша, какой-то мужчина и, увидев нас, рванулся в сторону, но наши молодцы нагнали его и арестовали.

Он оказался самим Сверчинским.

Остальные, бывшие в его сторожке, были все переловлены ловким Ицкою. Их было всего двое: Иван Григорьев и Егор Чудаков.

– С добрым уловом! – радостно поздравил нас Прудников, у которого прошел уже весь страх.

– И домой! – добавил Келчевский.

Мы отправили всех со связанными за спину руками под строгим конвоем в тюрьму, а сами, весело разговаривая, дошли до заставы и поехали по домам.

На другой день Шувалов, выслушав доклад о поимке почти всей шайки «душителей», назначил Келчевскому и Прудникову произвести по всем их преступлениям строжайшее расследование, определив в помощники приставов – Прача и Сергеева.

И началось распутывание целого ряда страшнейших преступлений.

Расследование началось на другой же день.

Друг за другом вводили в комнату разбойников, временно закованных, снимали с них первое дознание.

Я все время присутствовал на этих допросах.

Но моя роль еще не окончилась. Впереди оказалось еще много дела, сопряженного и с немалым риском, и немалыми хлопотами.

У нас оказались арестованными: в самом начале мною – Александр Петров и Григорий Иванов, затем в Царском Селе – братья Дубовецкие и Константин Тасин, потом на облаве – Сверчинский и Славинский, Калина Еремеев, Иван Григорьев, Сергей Степанов, Егор Чудаков, Василий Васильев, Федор Андреев, и наконец уже по их указаниям мы арестовали извозчиков Михаила Федорова и Адама Иванова, дворника Архипа Эртелева, портерщика Федора Антонова и женщин – Марью Михайлову, Ульяну Кусову и Стефанию Славинскую.

Вся шайка с убийцами и притонодержателями, укрывателями, была в наших руках, и только двое самых страшных разбойников еще гуляли на свободе. Это были Михаил Поянен – Мишка с детскими глазами, с которым я провел ночь, и Александр Перфильев – тот, что удрал от нас, переплыв Лиговку.

Я взял на себя обязательство поймать их обоих и твердо решил выполнить эту задачу.

Они и были потом пойманы мною.

Как? Об этом после, а теперь передам вкратце результат наших расследований и краткие характеристики этих страшных разбойников, для которых убийство являлось более легким делом, чем выкурить папиросу. Действительно, это были не люди, а какие-то выродки человечества.

Во главе всех стоял какой-то Федор Иванов. Мы не могли сразу сообразить, на какого Иванова указывают все убийцы, пока не произвели очных ставок.

И что же? Этим Федором Ивановым оказался раньше всех арестованный мною Александр Петров!

Я невольно засмеялся.

– Ах, дурак, дурак! – сказал я ему. – Что же это ты по паспорту Петров, а для приятелей Иванов. Говорил бы уж всем одно, а то на! Кто же ты: Петров или Иванов?

– Александр Петров, – отвечал он, – а назывался у них Ивановым Федькой для спокоя.

– Кто же ты?

– Крестьянин!

– Покажи спину! – вдруг сказал Келчевский. – Разденьте его!

С него сняли рубашку, и мы увидели спину, всю покрытую шрамами старых ударов.

– По зеленой улице ходил, – сказал Келчевский, – ну, брат, не запирайся. Ты беглый солдат, и звать тебя Федором Ивановым!

Но он заперся. Два месяца прошло, пока мы собрали о нем все справки и восстановили его личность.

Тогда сознался и он и перечислил все свои преступления.

Действительно, он оказался Федором Ивановым, бывшим рядовым Ковенского гарнизона. Там он проворовался и бежал; его поймали и наказали шпицрутенами через пятьсот человек. После этого он снова проворовался и бежал вторично и вторично был наказан через пятьсот человек. Его сослали в арестантские роты в Динабург, и он оттуда бежал в 1854 году.

Зверь на свободе!

Он объявился в Петербурге, занялся кражами, а в следующем году познакомился в сторожке Славинского с Михаилом Пояненом и начал свои страшные разбои.

Он один убил крестьянина Кокко и матроса Кулькова, вместе с Калиною – чухонца на Ропшинской дороге, потом опять с Пояненом удушил Корванена. После этого сошелся близко с Калиною Еремеевым, Иваном Григорьевым и остальными и, приняв над ними командованье, стал производить страшные грабежи и убийства, участвуя почти во всех – лично.

Он смеялся, рассказывая про свои подвиги, а все показывавшие против него трепетали при одном его имени. И действительно, я не видел более типичного разбойника, разве Михаил Поянен с детскими глазами.

Следом за ним выступает Калина Еремеев, двадцати двух лет. Бывший пехотный солдат, а теперь крестьянин, он производил впечатление добродушного парня, а между тем все удушения в Петербурге совершены были им с Ивановым, да еще в Кронштадте он убил крестьянина Ковена и жену квартирмейстера, Аксинью Капитонову.

– Пустое дело, – добродушно объяснил он процесс убийства, – накинешь это сзади петлю и потянешь. Коленом в спину упрешься. Ён захрипит, руками разведет и все тут!

Между прочим, Калина рассказал про убийство под Ропшею неизвестного человека, которого они там же и похоронили.

Мы поехали с ним на место убийства. Пустынная дорога, перелесок, и тут, под сосною, Калина указал рыть.

И мы вырыли труп с проломленным черепом.

Другой труп он указал в Кронштадте, труп матроса Кулькова. Он убил матроса ударом долота в грудь.

Эти двое были, по сравнению с прочими, настоящими разбойниками. Остальные все участвовали понемножку. Так, Василий Васильев вместе с Калиною задушил двух человек; Григорий Иванов и Федор Андреев занимались только кражами и в крови рук не пачкали, извозчик Адам Иванов знал в лицо «душителей», но не доносил на них из боязни.

Затем женщины: состоя любовницами убийц, укрывали часто и их, и вещи, а Стефания – как выяснилось – была в некотором роде вдохновительницею.

Шайка была организована образцово. После убийства «душители» ехали прямо в дом де Роберти, и там дворник дома, Архип Эртелев, прятал и лошадь, и экипаж в сарае. Иногда у него стояло по три лошади.

Сторожа Сверчинский и Славинский давали «душителям» приют, и у них в домиках совершались и дуван, и попойка, и составлялись планы.

Изредка они покупали и вещи, но этим делом больше занимался содержатель портерной, Федор Антонов.

Картины, одна страшнее другой, проходили перед нами на этом следствии, и на фоне всех ужасов рисовались на первом плане люди-звери, настоящие разбойники: Федор Иванов, Калина Еремеев, Михаил Поянен и Александр Перфильев.

Первые два были у нас и уже во всем повинились, а двое других все еще гуляли на свободе.

Я искал их без устали, вместе с Ицкою Погилевичем, и наконец мои старания были награждены успехом.

Я поймал их обоих.

И первым попался Поянен.

Для его поимки нужно было только время. Он был все-таки человек как-никак, любил красивую Стефанию и должен же был интересоваться ее участью.

Я решил, что рано или поздно, но он наведается к Анне Славинской, которая жила теперь одна в осиротелой сторожке, и назначил непрерывное дежурство над этим домом.

И расчет мой оправдался, но только через полтора месяца. Поставленный мною агент донес, что на рассвете в будку заходил мужчина, по описанию схожий с Пояненом, пробыл минут десять и ушел.

Я только кивнул головою.

Так и должно было быть.

– Следи, – сказал я агенту, – и когда он станет оставаться на ночь или на день, сразу скажи мне!

И прошло еще дней десять.

Наконец агент пришел и доложил:

– Надо полагать, с девкой сошелся. Каждую ночь теперь ночует. Придет так часов в одиннадцать, а уходит в пять либо в шесть!

– Хорошо, – ответил я, – сегодня его поймаем! Иди и следи. К двум часам я прибуду к тебе сам!

Я попросил к себе на помощь двух богатырей, Смирнова с Петрушевым, и в два часа ночи был против будки номер девять.

Она имела еще более зловещий вид, потому что из ее окон не светилось огня. Кругом было темно. Ночь мрачная, безлунная…

Я едва нашел своего агента.

– Здесь. Пришел, – прошептал он.

Я взял в темноте за руки Смирнова с Петрушевым и сказал:

– Пойдем к дверям и постучим. Если отворят, сразу вваливайтесь, а я дверь запру. Фонарь с вами?

– Здесь!

– Давайте его мне!

Я взял фонарь, приоткрыл в нем створку, нащупал огарок и приготовил спички.

Потом мы втроем смело подошли к дверям, и я постучал в окно.

Никто не отозвался. Я постучал крепче.

За дверью словно пошевелились. Потом Анна закричала:

– Кто там?

Я изменил свой голос и ответил:

– Отвори! От Стефании и от отца!

За дверью опять все смолкло, но затем звякнула задвижка, и дверь чуть-чуть приоткрылась.

Моим молодцам было этого довольно.

Они мигом распахнули дверь и вошли в комнату. Раздался страшный крик перепуганной Анны.

Я вошел за ними, тотчас запер дверь и зажег фонарь.

Это было делом одной минуты.

Перед нами стояла Анна в одной длинной сорочке.

– А где Мишка? – спросил я.

Она продолжала кричать как резаная:

– Какой Мишка? Я ничего не знаю. Вы всех забрали. Оставьте меня!

– Ну, братцы, идите прямо к двери, на ту сторону, – сказал я, – да осторожно. Смотрите направо. Он там, может быть, за печкою.

Я не успел кончить, как Анна бросилась к двери и заслонила ее собою.

– Пошли вон! Не пущу! – вопила она.

Я потерял терпение.

– Берите ее! – крикнул я.

Она стала сопротивляться с яростью дикой кошки, но мои силачи тотчас управились с нею. Смирнов сдернул с кровати широкое одеяло, ловко накинул на нее, и через две минуты она лежала на постели спеленутая и перевязанная по рукам и ногам.

Тогда она стала кричать:

– Спасайся!

В ту же минуту распахнулась дверь, и из нее, страшный, как сибирский медведь, выскочил Мишка Поянен. В руках у него была выломанная из стола ножка.

– А, ты здесь, почтенный! – крикнул я ему.

Мой голос привел его в бешенство, и он, забыв о двух моих пособниках, с ревом кинулся на меня и… в ту же минуту лежал на полу.

Петрушев подставил ему ногу и сразу насел на него. Связать его потребовалось минут пять.

Тогда я приказал развязать Анну, и мы вышли из сторожки номер девять со связанным Пояненом.

На другой день снимали с него допрос. Личность его была удостоверена раньше. Ему было всего тридцать лет. Выборгский уроженец, типичный чухонец, угрюмый, мстительный, злой, он был у себя на родине четыре раза под судом за кражи и два раза был сечен розгами по сорок ударов каждый раз.

Но это и все, что мы о нем узнали.

Сам он от всего отрекался. Не узнавал Славинского, Стефании, Калины, меня. Отказывался от всякого соучастия в преступлениях, и, хотя его убеждали и я, и Келчевский, и Прудников, и приставы, и даже пастор, все-таки он не сказал ни одного слова признания.

Но улики против него были слишком очевидны, чтобы он мог этим путем избегнуть наказания. Так окончилась поимка Поянена. С Перфильевым дело было гораздо труднее, и мне помог благодетельный случай.

Кстати, о «случае».

В деятельности сыскной полиции очень часто встречается этот «случай», а незнакомые с нашими приемами люди часто даже иронизируют по этому поводу, приписывая все наши открытия случайностям.

Но случайность случайности рознь. Действительно, нам всегда помогает «случай», но дело в том, что мы сами ищем этот случай – мы гоняемся за ним и в долгих, неустанных поисках наконец натыкаемся на него. Мы знаем места темные, трущобные места, где могут проговориться и дать хоть косвенное указание; мы знаем места, где разыскиваемый может ненароком попасться, – и в этих местах беспрерывно дежурим, часто с опасностью для жизни, напрягая и слух, и зрение.

И «случай» оказывается. Но насколько удача наших поисков будет обязана случайности – это еще вопрос, и я склонен думать, что не будет нескромностью приписать что-нибудь и нашим способностям, и энергии.

Но я отвлекся.

Итак, оставалось поймать еще Александра Перфильева, чтобы все «душители» были налицо.

Об этом Александре Перфильеве мы узнали только, что ему около сорока лет, что он из крестьян города Лермонтова, Костромской губернии, сидел в Петербурге в тюрьме за бродяжничество, был водворен на родину, откуда снова бежал года два назад и, проживая в притоне у Сверчинского, завел дружбу с «душителями» и душил извозчиков и с Федором Ивановым, и с Калиною, и с Пояненом, грабил и воровал в компании со всеми и, наконец, что он во время облавы спасся, переплыв Лиговку.

Ко всему этому, я знал его в лицо, так как видел его в последнее свое посещение Славинского.

Но это было и все, что мы о нем знали.

В то время Петербург еще не представлял такого образцового порядка, какой заведен теперь, особенно в отношении полицейском. За паспортами следили слабо. Не только отдельные дома, но целые кварталы являлись притоном для всяких бродяг и проходимцев.

Поэтому нетрудно будет представить, какой задачей являлось разыскать хотя бы и в Петербурге этого Перфильева. А если он еще, ко всему, ушел в уезд?.. Но я храбро взялся за дело.

Прежде всего я обошел все известные мне притоны и подозрительные места и везде, где у меня были приятели (а такие среди воров и бродягу меня всегда были), пообещал щедро наградить их за всякое указание.

Затем я установил наблюдения за будками номер девять и номер одиннадцать и также за всеми заставами.

Наконец, и сам, переодеваясь в разные костюмы, заходил всюду, где бывают воры, и смело заводил разговоры о пойманных «душителях», оканчивая их не без хвастливости:

– Нуда не всех еще переловили! Сашка-то гуляет еще! Он им задаст трезвона!

Но на эту удочку никто не ловился, очевидно не зная ни «душителей», ни Сашки.

Я продолжал свои поиски, не теряя надежды.

И вот однажды, идя по Спасскому переулку, я прошел мимо двух самого последнего разбора проституток, из которых одна сказала другой:

– А Сашка опять в Стеклянном объявился! Вот башка!

– К Машутке, чай. А то к кому же. Петька вчера навалился на него и кричит: донесу! А он как его шар-р-рахнет!..

Сашка! «Отчего и не быть моему?» – тотчас мелькнуло у меня, и, прикинувшись пьяным, я задел этих фурий.

– Пойдем, красавчик! – предложила одна из них.

– А што ж! – согласился я. – Коли пивка, я с удовольствием! – и через минуту сидел с ними в сквернейшей пивной лавке и пил сквернейшее пиво.

Они спросили себе папиросок и стали дымить каким-то дурманом.

В такой обстановке притвориться пьяным ничего не стоило.

– Ты откуда? – спросила меня одна из красавиц. – Может, с нами пойдешь, а? Ночлег есть?

Я замотал головою:

– Зачем? Я и так заночую! Мне не надо! Я выпить – выпью. Вот Сашку встречу, и еще деньги будут! Да! Пей!

– Сашку? Какого Сашку? – спросила другая.

– Перфильева. Какого? Его самого, а деньги есть! – и при этом я звякнул монетами в кармане.

– Пойдем с нами, миленький, – ласково заговорила первая фурия. – Тебе у нас хорошо будет. И Сашку повидаешь.

– Сашку? – повторил я. – Большого? Рыжего?

– Его, его! – подхватила другая. – Пойдем!

– В оспе?

– Да, да, лицо все в оспинах! Ну, идем!

– Не, – ответил я, – сегодня не пойду. Пьян, спать пойду! – и, бросив на стол деньги, я вышел из пивной и, притворяясь пьяным, с трудом дошел до угла.

Там я оправился и быстро пошел домой, думая, каким образом мне изловить этого Сашку.

Что это он, я уже не сомневался, – но идти в Стеклянный флигель Вяземской лавры, куда мы даже обходом не всегда решались идти, и брать оттуда Сашку – дело было невыполнимое.

Я решил выглядеть его днем и арестовать.

Для этого взял с собой опять своих силачей и своего Ицку, и, переодевшись до неузнаваемости оборванцами, мы в пять часов утра уже были на дворе лавры против Стеклянного флигеля. Поднялись тряпичники и пошли на работу, потащились нищие, а там пошли рослые поденщики дежурить на Никольском или у пристаней, прошли наборщики. Двор на время опустел, а Сашки все не было.

– Сидит там и пьет, – пояснил Ицка.

Вдруг я увидел вчерашнюю знакомую. Я тотчас подал знак своим, чтобы они отошли, и подошел к ужасной женщине.

– Не узнала, – прохрипел я.

Она вгляделась и широко улыбнулась.

– Ах, миленький! Ко мне? Пойдем, пойдем. Хозяйка чуланчик даст. Хо-о-ороший…

– Некогда. Мне Сашку надо. Здесь он?

– Здесь, здесь! Сейчас с Машуткой его видала.

– Поди, позови его, – сказал я, – скажи ему, Мишка зовет. Мишка! Запомнишь? А там пить будем.

– Сейчас, сокол! В одну секундочку! – И она, шлепая галошами, побежала на лестницу.

Я быстро подошел к Ицке и шепнул:

– Как махну рукою, хватай!

Он отошел к нашим силачам.

Я стоял вполоборота к лестнице, приняв осанку Мишки, и ждал с замиранием сердца.

Ждал минут пять и вдруг услышал визгливый голос своей дамы:

– Вот он, Мишка-то! Иди к ему! Говорит, дело есть!

Я взглянул боком.

Огромный, рыжий, как медведь, растрепанный, на босу ногу и в одной холщовой рубахе, Сашка стоял на пороге крыльца в нерешительности.

Я сделал вид, будто не вижу его, а моя красавица тащила его за руку.

– Иди, што ли! – кричала она. – Эй, Мишка!

Я обернулся и медленно двинулся, кивая головой – с завязанным лицом, в надвинутом картузе. Зная, что Мишка должен прятаться, Перфильев не мог увидеть сразу обман и, поддавшись на мою хитрость, пошел мне навстречу, но я не дал ему подойти.

Опытные помощники, едва он отодвинулся от двери, отрезали ему отступление и шли за его спиною.

Я махнул, и в то же мгновенье четыре сильные руки схватили Сашку.

Он заревел, как зверь, и рванулся, но его снова схватили мои силачи и поволокли со двора.

– Ну, вот и встретились! – сказал я Сашке.

Он только сверкнул на меня глазами, а моя красавица, кажется, превратилась в соляной столб. Разинула рот, развела руками и в такой позе застыла. Уходя со двора, я оглянулся, а она все еще стояла столбом.

Привод Перфильева был моим триумфом.

Александр Перфильев запирался недолго и после нескольких очных ставок покаялся во всех преступлениях.