Текст книги "Психотерапия для депрессивных жаб"

– Эта история мне совсем не по душе, – ответил Жаб, – лично я, оказавшись там, построил бы космический корабль и бежал как можно быстрее.

– К сожалению, бежать вы не можете. В итоге вам не остается ничего другого, кроме как терпеть и справляться в сложившихся условиях в рамках имеющихся возможностей.

– Иными словами, – сказал Жаб, наконец ухватив подлинную суть рассказа, – я буду вынужден приспосабливать поведение к этой специфичной ситуации.

– Отлично! – ответила Цапля. – Теперь процесс обучения у вас пошел. Вы ведь поняли, что мой рассказ не что иное, как аллегория детства. На начальном этапе жизни нас сопровождают только двое родителей, если, конечно, не один. Они настолько больше нас, что мы во всем от них зависим. А так как возможности бежать у нас нет, единственный вариант – приспособиться к их прихотям и капризам. Чтобы проиллюстрировать это, давайте изобразим небольшую диаграмму.

Она подошла к флипчарту, нарисовала круг и написала над ним «Эго-состояние ребенка». Затем провела горизонтальную линию, разделив его пополам, в верхней части начертала «Естественный ребенок», а в нижней – «Адаптировавшийся ребенок». В результате картина приняла следующий вид.

– На этом, Жаб, на сегодня мы закончим, – сказала Цапля. – Наш сеанс был в высшей мере всеобъемлющим, из него вы узнали много того, о чем можете теперь подумать. Так что позвольте мне дать вам что-то вроде домашнего задания, которое нужно будет подготовить к нашей следующей встрече.

– О нет! – с тревогой на лице воскликнул Жаб. – Только не домашнее задание! Я всегда ненавидел сидеть за уроками и не думаю, что смогу сделать что-нибудь на этой неделе. По факту, я хорошо запомнил, что мне предстоит большая работа. Возможно, придется съездить в город.

Он чуть запнулся и добавил:

– И сделать много чего еще.

Повисла долгая пауза.

– А как бы вы сами проанализировали только что сказанные вами слова? – спросила Цапля. – Этот вопрос я задаю вам из чистого интереса.

– Ладно, – ответил Жаб, – я только сказал вам, что не в состоянии выполнять никакие домашние работы.

На его лице отразилось смущение, он поймал себя на мысли, что не может посмотреть психотерапевту в глаза.

– А как, по-вашему, их восприняла я?

– Честно говоря, не знаю, – сказал Жаб, ерзая в кресле, – я лишь объяснил вам причины, по которым не могу этого делать.

– Так это были причины? – спросила Цапля и умолкла.

– А вы увидели в моих словах попытку оправдаться? – нарушил молчание Жаб.

– Вы сами-то как думаете? – задала следующий вопрос Цапля.

– Ход ваших мыслей я понять могу, – ответил Жаб, – беда лишь в том, что само словосочетание «домашняя работа» порождает в моей душе самые нехорошие чувства. Я даже точно не помню, что чувствовал в школе по вечерам, когда пытался выучить латинские глаголы или зубрил стихи. Лишь страх перед наказанием за каждую допущенную ошибку по утрам.

– Тогда в каком состоянии вы пребывали несколько минут назад, когда я предложила вам выполнить домашнее задание? – спросила Цапля.

– В детском, – тут же ответил Жаб. – На меня нахлынули старые тревоги и страхи. Слушайте, Цапля, может со мной что-то не так, раз уж я так себя веду?

– Конечно, нет, – сердечно заверила его психотерапевт, – для каждого из нас есть свои слова или ситуации, приводящие в действие детские эмоции. На мой взгляд, самым распространенным понятием, способным запустить этот процесс, является «стоматолог».

– Нет-нет, только не это! – сказал Жаб и стиснул зубы, демонстративно изображая агонию.

– Тогда я не буду использовать выражение «домашняя работа», которое вас так страшит, а всего лишь попрошу кое-что приготовить к нашей следующей встрече.

– А конкретно? – спросил Жаб, не особо желая сдавать оборонительные позиции.

– Просто поразмыслите о своем детстве. Подумайте о первом периоде жизни и самых ранних воспоминаниях. Потом мы проверим, сможет ли наша совместная работа в этом кабинете пролить на них свет. До свидания, Жаб. Я с нетерпением буду ждать нашего сеанса на будущей неделе.

6. Жаб анализирует детство

Последовавшие за этой встречей дни показались Жабу тревожными и странными. Он постоянно воскрешал в памяти давно забытые случаи из детства. А попутно снова и снова прокручивал в голове запомнившиеся события, частенько сопровождавшиеся мыслями о родителях, бабушках и дедушках. Поднявшись на чердак, он нашел старый альбом с семейными фотографиями. От них в его душе поселилась глубокая печаль – не столько потому, что близких уже давно не было на свете, сколько из-за того, что сам он на них почти не походил.

Он помнил строгого, требовательного отца, неизменно дававшего понять, что Жаб не соответствовал его высоким стандартам и никогда соответствовать им не будет, что было еще хуже. В его воспоминаниях мир населяли большие успешные господа, добившиеся, как ему казалось, огромных успехов в различных сферах. Дедушка по отцовской линии основал пивоваренную компанию, а потом передал дело отцу, который, в свою очередь, возглавил семейный бизнес. Он хорошо помнил, как в детстве его брали на предприятие, а он страшился грохота, запахов и пара. Прекрасно знал, что ему самому пророчили работу в этом жутком месте, но уже тогда понимал, что этому не бывать.

Помнил мать, тихую даму, всецело подчиненную мужу, в точности как когда-то отцу. Тот прославился как священнослужитель и в итоге стал викарным епископом. После этого его неизменно величали этим титулом – даже собственная дочь. Память рисовала Жабу высокого импозантного господина с большим распятием на груди, который, когда подавали чай, с восторженным удивлением всегда говорил: «А, кексики!»

Жаб помнил, что в те времена маму переполняло веселье, но при этом чувствовал, что та постоянно заботилась о том, чтобы ее по достоинству оценил муж, и постоянно выискивала признаки неодобрения с его стороны. Как результат, она постоянно обходила сына любовью, дабы не нарваться на недовольство супруга и соответствовать его суровым воззрениям.

В воспоминаниях Жабы мать пестовала его очень редко.

По мере приближения следующего сеанса он все больше испытывал неведомую ему доселе гамму чувств. Львиную долю в ней занимали депрессия и тоска, порожденные воспоминаниями об одиноком, несчастном детстве, в котором лишь в мизерных количествах присутствовали радость и любовь. Но даже в этом состоянии он мог вспомнить тех, кто ненадолго врывался в его жизнь, несколькими мазками подсознательно рисовал незнакомые ему модели поведения и внушал чувства, намекавшие, что жизнь может быть и другой. Тогда они казались ему «статистами».

В основном такое случалось на Рождество, когда к ним с ежегодным визитом вежливости приходили самые разные гости засвидетельствовать свое почтение и приносили подарки в надежде получить из подвалов пивоварни несколько темных бутылочек. Он помнил престарелую тетушку с непомерной черной шляпой на голове, прикрепленной к волосам огромными булавками, торчавшими, как ему тогда казалось, прямо из головы. Присутствовал там и странный веселый тип, показывавший фокусы, который однажды, оставшись с Жабом наедине, поразил его воображение тем, что поджег собственные кишечные газы. Еще у него был пожилой дядя с золотой цепочкой от часов на большом животе, который давал Жабу соверен и крепко прижимал к себе самым безобразным образом.

За всеми этими воспоминаниями, безудержным потоком заполонившими его мозг, скрывалась ярая, но бессильная злоба. Бессильная по той простой причине, что он сам не мог сказать, на кого или на что злился. И в результате даже чувствовал себя виноватым в том, что позволил себе такое чувство! Потому что где-то на задворках сознания знал, что эта ярость бушует в его душе от родителей, хотя не признался бы в этом никому, даже Цапле. Вместе с тем его злость выявляла проблемы, решить которые было очень нелегко. По всеобщему убеждению, в детстве родители делали для него все, что от них зависело, и теперь он жил в прекрасном доме, доставшемся от них в наследство. Они же позаботились о том, чтобы надлежащим образом его обеспечить, и это еще мягко сказано. Еще больше ситуация усугублялась тем, что их обоих уже давно не было в живых! Поэтому Жаб считал совершенно невозможным злиться на них сейчас, точно так же как это казалось ему немыслимым при их жизни! Однако злость не проходила. Поэтому, когда он позвонил в дверь «Цаплино гнездовье» и устроился на привычном месте в кабинете, в его душе бушевал ураган эмоций.

– Доброе утро, Жаб, – поприветствовала его Цапля, – как прошла неделя?

– Даже не знаю, что вам сказать… – тихо молвил он. – Меня опять одолела депрессия… Это беспокоит меня и пугает, я ведь думал, мне станет лучше.

– А почему, по-вашему, у вас возникли такие чувства? – спросила Цапля.

– Думаю, из-за той «домашней работы», которую вы мне задали, – ответил пациент. – Воспоминания о событиях детства оказались для меня весьма мучительными и наполнили сердце тоской.

Впервые за довольно долгое время Жаб залился слезами.

Когда Цапля протянула ему пачку салфеток, он вытащил одну и промокнул глаза. Затем взял вторую и громогласно высморкался.

После некоторого молчания психотерапевт спросила пациента, не стало ли ему лучше.

– Удивительно, но да, – ответил тот.

– Как видите, – продолжала Цапля, – для вашей нынешней тоски есть вполне реальные, зримые причины. Вы воскрешаете в памяти безрадостные времена и самым естественным образом реагируете на эти воспоминания ощущением печали и боли, а потом плачете. Для вас приемлемо такое объяснение?

– Думаю, да, – сказал Жаб, шмыгая носом, – только я не люблю вот так реветь.

– Ничуть в этом не сомневаюсь, – ответила Цапля, – но если хотите больше в себе разобраться, то вам нужно войти в контакт со своими эмоциями и попытаться в них разобраться. Иначе вы просто их отвергаете, когда игнорируя, когда подавляя. Результат в чем-то напоминает ампутацию. Вы будто лишаетесь жизненно важного органа и превращаетесь в инвалида – в той или иной степени.

– Значит, когда ты плачешь, в этом нет ничего плохого? – спросил Жаб. – Отец, помнится, в этом отношении был очень строг. Когда мне на глаза наворачивались слезы, он тут же говорил: «Немедленно прекрати реветь! А то я страшно рассержусь!» И я, конечно же, тут же умолкал.

– У вас есть выбор. – совершенно серьезно сказала Цапля. – Либо подчиняться голосу покойного отца, либо выдать себе разрешение и стать хозяином собственной судьбы.

– Трактовать таким образом проблему… Это как-то чересчур… – сказал Жаб, явно чувствуя себя неуютно. – В конце концов, я лишь поинтересовался насчет плача и спросил, хорошо это или нет. А говорить в данной ситуации о «голосе покойного отца» как-то слишком… трагично, что ли… Вам так не кажется?

– Возможно, – ответила Цапля, – но и события мы с вами разбираем тоже трагичные. Этот ваш ответ, по сути довольно простой, порождает много других важных вопросов, которые могут оказать самое глубокое воздействие на приобретение вами познаний и, как следствие, на всю оставшуюся жизнь.

К этому моменту Жаб уже был весь внимание. Слезы в его глазах высохли, он предельно собрался и обратился в слух.

– Продолжайте, Цапля, – сказал он, – я вас внимательно слушаю.

– В таком случае я опять возьму на себя роль ментора, чтобы помочь вам заглянуть глубже в ваше «я». Вы помните наш разговор об эго-состоянии ребенка, состоящем из естественного ребенка и ребенка адаптировавшегося?

– Конечно, помню, – сказал Жаб, – он оказал на меня огромное влияние, и мы, надеюсь, сегодня опять о нем поговорим. Я к этому готов.

– Верю вам, – ответила Цапля, – поэтому давайте начинать. Жаб, кто в детстве оказывал на вас самое большое влияние?

– Тут и думать нечего, – ответил Жаб, – отец с матерью, конечно же. Ну и бабушки с дедушками, но уже на втором плане.

– Для начала давайте сосредоточимся на родителях. Какие качества характеризовали вашего отца?

– Мрачность, суровость и честность. Помню, он постоянно меня за что-нибудь отчитывал, не за одно, так за другое. Смотрел на меня с выражением крайнего неодобрения на лице и говорил: «Теофил, я сколько раз тебе говорил никогда больше так не делать!» Без конца бранил меня и костерил. Постепенно я смирился с тем, что он всегда прав, а я виноват, и после этого его нотации в мой адрес стали казаться вполне логичными.

– Он когда-то вас бил? – спросила Цапля.

– Нет-нет, – ответил Жаб, – в этом просто не было нужды. Достаточно было одного его взгляда! Да и потом, он напрочь лишал меня своей любви и доброты, хотя и сам по себе был не очень щедр на теплые чувства. Самым суровым наказанием для меня было, когда он ледяным голосом говорил: «Ступай в свою комнату! Вернешься, когда будешь готов попросить прощения!»

Помню те редкие случаи, когда он решал со мной поиграть, хотя ничего хорошего из этого все равно никогда не выходило. Отчаянно пытаясь добиться от него любви, я глупел на глазах и совершал ошибки. Помню, как после очередного такого случая он снял меня с колен, обратился к матери и сказал: «Терпеть не могу, когда он себя так ведет». Потом вышел из комнаты. Я же разразился рыданиями.

В глазах Жабы заблестели слезы, хотя он их все же сдержал.

– А как насчет матери? – после недолгого молчания спросила Цапля.

– Он крепко держал ее в узде, но я всегда чувствовал, что по сравнению с ним она мне гораздо ближе. Время от времени могла меня приласкать, хотя и нечасто. А если я подбегал к ней, когда отец вел себя со мной ужасно, говорила: «Не глупи, деточка, я уверена, что ничего плохого он не хотел». Так как я был ее единственным ребенком, думаю, что иначе как к маленькому она могла ко мне относиться с большим трудом. Сколько раз она ставила меня в неловкое положение, особенно когда приходила в школу в дни спортивных состязаний и в присутствии других мальчиков и девочек называла «крошкой Тео». Да при этом еще норовила причесать меня.

– А когда вы выросли, ситуация в этом отношении стала лучше? – спросила Цапля.

– Ничуть, – ответил Жаб. – Вот вам пример: когда в университете я приглашал погостить друзей, отец всегда находил, за что нас покритиковать, а мать все так же вгоняла меня в краску. Однажды даже при друзьях спросила, надел ли я с утра чистое белье! Сейчас мне смешно, но тогда, уверяю вас, было не до веселья. А теперь я поведаю одну историю, которая может вас заинтересовать, – продолжал Жаб. – Однажды, незадолго до ее смерти, я набрался храбрости и сказал ей: «Мама, когда ты уже перестанешь обращаться со мной как с маленьким мальчиком?» И знаете, что она мне сказала?

– Думаю, догадываюсь, – ответила Цапля, – но будет лучше, если вы расскажете это сами.

– Она ответила так: «Я перестану обращаться с тобой как с маленьким мальчиком, когда ты перестанешь вести себя как дитя!» Ответить на это я ничего не смог и просто вышел из комнаты.

– Ее слова, надо полагать, очень вас разозлили, – после некоторого молчания произнесла Цапля.

– Нет-нет, – с едва заметной улыбкой на лице сказал Жаб, – это не в моем духе.

– Как же вы тогда справляетесь с чувством гнева? – спросила психотерапевт.

Пациент выпрямился и сглотнул в горле ком.

– Э-э-э… А что именно вы вкладываете в термин «гнев»?

– Перестаньте, Жаб, – нетерпеливо ответила на это Цапля, – вам прекрасно известно, что это такое. Как вы справляетесь с этим чувством? Когда вам в последний раз доводилось злиться?

Жаб пришел в замешательство – во-первых, в тот момент совсем не думал о гневе, а во-вторых, вообще с трудом признавал, что злится. Его никогда не отпускало ощущение, что стоит другим увидеть, что он рассвирепел, как его тут же накажут. И в результате подавлял эмоции такого рода, вместо этого терзаясь чувством вины. Но почему Цапля ни с того ни с сего затронула эту тему? От мыслей о злости в груди Жабы вспыхнула тревога и захотелось сменить тему разговора. Но Цапля в упор смотрела на него, ожидая ответа, и Жаб почувствовал, что у него нет другого выхода, кроме как продолжать.

– По правде говоря, я не могу с уверенностью сказать, когда злился. И теперь, думая об этом, понимаю, что вообще редко испытываю гнев. В моих глазах в нем нет никакой надобности, да и потом, это не мой стиль.

С этими словами он улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

– Ну хорошо, – сказала Цапля, – думаю, вам было полезно об этом поразмышлять. В конце концов, вы уже согласились, что это одна из базовых эмоций, с которыми мы все приходим в этот мир. Посмотрите на этот вопрос вот с какой стороны. Что, по-вашему, происходило, когда вы злились в детстве?

Задумавшись об этом, Жаб вспомнил отца – высокого, сурового и грозного. За ним, словно в тени, маячили дедушки, само воплощение порядочности и силы духа, одно присутствие которых свидетельствовало о высочайших моральных стандартах. Жаб чувствовал, что их влияние господствовало над всей его жизнью – в точности как портреты каждого из них господствовали в библиотеке Жабо-Холла.

– Мне кажется, что, когда в памяти всплывает ранний период жизни, вспоминается не столько моя собственная злость, сколько гнев родителей. Мне всегда говорили, что надо делать. Отец постоянно выходил из себя, когда я вел себя как-то не так.

– Таким образом, – сказала на это Цапля, – перед лицом суровых, вечно недовольных им родителей ребенок вынужденно учится как-то с ними справляться и адаптировать свое естественное поведение, чтобы лучшим образом совладать со сложившейся ситуацией. Что, по-вашему, он, скорее всего, станет делать?

– Вы хотите сказать, что здесь мы опять возвращаемся к состоянию адаптировавшегося ребенка? – спросил Жаб.

– Совершенно верно. – ответила Цапля. – Запомните, что в состоянии естественного ребенка каждому из нас присущи базовые эмоции, которые можно сравнить с первичными цветами на палитре художника. Но потом жизнь заставляет нас подгонять естественное поведение к специфичным в каждом отдельном случае обстоятельствам, смягчая краски и добавляя к ним разные тона, чтобы мы могли выжить и сохранить личностную целостность. В числе множества других факторов это подразумевает приобретение навыков, позволяющих справляться с гневом, причем как нашим собственным, так и родительским.

Она на несколько мгновений умолкла, потом спросила:

– И что вы, Жаб, об этом думаете?

– Представить такое довольно трудно, – задумчиво ответил Жаб, – я все думаю о вашем предложении представить эмоции в виде цветов и пытаюсь изобразить картину борьбы ребенка, у которого только-только развиваются эмоции и чувства, с его родителями. Они неизмеримо сильнее его, у них давным-давно устоялись представления о том, что плохо, а что хорошо. Как маленькому существу вообще выжить в подобном сражении?

– Вы считаете, что взросление в обязательном порядке должно превращаться в борьбу? – спросила Цапля.

– Полагаю, что в моем случае именно так и было, – ответил Жаб. – Когда я в детстве должен был справляться с родителями, постоянно устраивавшими выволочки, на меня, по-видимому, оказывалось огромное давление.

Он смолк В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов в углу комнаты. По прошествии некоторого времени Жаб тихо спросил:

– Мне даже самому интересно, как я научился все это преодолевать.

– Чтобы разобраться в этом, – ответила Цапля, – нам придется задействовать ум и логику. Позвольте спросить, как, по-вашему, будет реагировать запуганная жертва перед лицом индивидуума невообразимо сильнее его в ситуации, когда нет возможности бежать?

– Если это существо действительно беспомощное и беззащитное, ему надо научиться каким-то образом ладить с деспотом. Иначе жизнь станет просто невыносимой.

– В самую точку, – сказала Цапля, – таким образом, в детстве вам точно пришлось учиться соответствовать строгим требованиям и желаниям родителей, так?

Чуточку подумав, Жаб согласился, что именно так оно и было.

– И что конкретно вам приходилось делать? – спросила Цапля.

Жаб опять погрузился в раздумье. Вспоминая те далекие времена, он испытывал печаль и тоску. И хотя все это происходило с ним давным-давно, воспоминания о тех событиях отличались невероятной живостью, будто относились не к прошлому, а к настоящему. В то же время какая-то другая часть его «я» была начеку, будто ей бросили вызов, и сохраняла способность рассуждать о случившемся объективно, не поддаваясь его влиянию.

– Мне кажется, – медленно произнес он, – когда тебе приходится вынужденно с кем-то ладить, ты избегаешь с ним конфликтов, постоянно соглашаешься и никогда не споришь.

– Отлично, – сказала Цапля, – давайте это запишем, ведь, на мой взгляд, вы только что осознали нечто очень важное.

Она подошла к флипчарту, изобразила вверху словосочетание «Покладистое поведение», а внизу приписала «Соглашательство».

Потом спросила:

– Что-нибудь еще?

Жаб ненадолго задумался.

– Мне кажется, что, желая соответствовать желаниям родителям, я в числе прочего постоянно хотел им понравиться. Не знаю, удавалось мне это или нет, но я точно помню, что стремился к их одобрению, чтобы они мной гордились.

Он опять глубоко погрузился в свои мысли.

– Вероятно, именно по этой причине у меня и развилась склонность хвастаться и выставлять себя напоказ. Мне казалось, мои поступки никогда не вызывали у них восторга и не производили особого впечатления, поэтому я, пытаясь привлечь их внимание, стал совершать экстравагантные глупости. Скажите, Цапля, все было действительно так?

Внимательно всмотревшись в Жаба, та поняла, что голос и внешность пациента в этот момент всецело дополняли его слова. Он выглядел и говорил как чрезвычайно опечаленный ребенок, наверняка испытывая в душе соответствующие чувства. На Цаплю его тоска произвела самое глубокое впечатление. Тихо сидя в кресле, она попыталась проникнуться воспоминаниями Жаба и разделить его печаль – в той мере, в какой один человек вообще может испытывать чувства другого. Это называется сопереживанием. Жаб чувствовал эти понимание и поддержку, пусть даже и не высказанные, которые укрепляли его дух до самых потаенных закоулков души.

– Насколько я понимаю, – произнесла после некоторого молчания Цапля, – вы, Жаб, вероятно, правы.

И снова умолкла, вместе с пациентом погрузившись в океан его одиночества.

Потом некоторое время не произносила ни звука, а когда посчитала, что пришло время нарушить молчание, сказала:

– Ладно, нам надо выдерживать темп. Вы сказали, что всегда хотели понравиться родителям. Должна ли я включить этот момент в графу «Покладистое поведение»?

– Ну конечно же! – ответил Жаб, на этот раз уже громче. – Туда же добавьте еще одно слово – «Извинения». Я постоянно извинялся в детстве, извиняюсь сейчас и прекрасно это осознаю. Перед тем как что-либо сделать, всегда заблаговременно просил прощения, чтобы умаслить отца.

– Может, запишете это сами? – спросила Цапля.

Впервые за все время Жаб взял мелок, приписал к списку слово «Извинения», повернулся к Цапле и сказал:

– Знаете, я начинаю потихоньку понимать, что этот перечень описывает не только мое прошлое, но и настоящее. Приобретенные в детстве познания самым поразительным образом сближаются с моим нынешним поведением. Даже не знаю, удивляться этому или нет.

– На мой взгляд, – ответила Цапля, – удивительно другое: осознать, как много моделей поведения, приобретенных в детстве, мы берем с собой во взрослую жизнь. Но стоит об этом хорошенько подумать, как все становится очевидным. Самые сильные чувства, которые мы испытываем в детстве, регулярно сопровождают нас и потом. Видимо, именно это имел в виду поэт, написав, что «дитя – отец мужчины». А теперь, если вы не против, я хотела бы включить в наш список еще один пункт.

– Какой именно? – спросил Жаб.

– «Зависимость», – ответила Цапля.

– Вы в этом уверены? – после недолгого молчания спросил Жаб. – Я в том смысле, что разве не все дети зависимы от своих родителей? Разве подобный механизм поведения не является естественным, когда ты маленький и беспомощный?

– Да, это действительно так, – ответила Цапля. – Но в подавляющем большинстве случаев сама суть взросления сводится к тому, чтобы сначала ослабить, а потом и вовсе разорвать узы этой зависимости, чтобы в итоге стать совершенно самостоятельной, свободной личностью. Полностью это удается только единицам, некоторые добиваются на этом пути частичных успехов, а многие сохраняют зависимость на всю жизнь.

– Но какое отношение это имеет к покладистому поведению? – не без некоторой настороженности спросил Жаб.

– Я имею в виду, – ответила Цапля, – что покладистое поведение может быть результатом приобретения зависимости как образа жизни. При таком подходе повзрослеть в принципе нельзя.

– Я полагаю, вы намекаете на меня, – захихикал Жаб.

– Думаю, да, – ответила Цапля и тоже засмеялась – впервые за все время.

Смех у нее получился довольно сухой, будто она позволяла его себе очень и очень редко. Но зато самый что ни на есть настоящий – благодаря ему Жаб, до этого лишь раздраженно фыркавший, разразился хохотом.

– Простите меня, пожалуйста, – сказал он, вытирая глаза, – просто мы обсуждали самые что ни на есть серьезные вопросы, но вдруг все оказалось так смешно. Я попросту не мог не рассмеяться.

– Не надо извинений, – ответила на это Цапля, – так или иначе, но нам пора заканчивать, и то, что мы можем сделать это на радостной ноте, очень и очень мило.

На этот раз Цапля проводила Жаба до двери, а когда тот уже собирался откланяться, повернулась и сказала:

– Знаете, на мой взгляд, вы делаете успехи. Вам, конечно же, еще очень многое предстоит сделать, но вы твердо встали на путь познаний и сходить с него уже не намерены.

По-дружески махнув на прощание рукой, Цапля закрыла за пациентом дверь. Жаб же зашагал домой по берегу реки, испытывая в душе счастье, которого не знал уже очень давно.