Текст книги "Долг. Мемуары министра войны"

Иран

После свержения шаха в феврале 1979 года Исламская Республика Иран стала постоянной головной болью для всех американских президентов. События в Иране стоили Джимми Картеру переизбрания в 1980 году и чуть не довели Рональда Рейгана до импичмента в 1987 году. Каждый президент, начиная с Картера, пытался тем или иным способом достучаться до тегеранского руководства и наладить межгосударственные отношения, и каждый же был вынужден отступить, так и не добившись успеха.

Я принимал участие в первой из этих попыток. В октябре 1979 года советник по национальной безопасности президента Картера Збигнев Бжезинский представлял Соединенные Штаты в Алжире на торжествах по случаю двадцать пятой годовщины алжирской революции. Я сопровождал Бжезинского в качестве специального помощника. Помню, ему сообщили, что иранская делегация – премьер-министр, министр обороны и министр иностранных дел – хотят с ним встретиться. Бжезинский получил одобрение из Вашингтона и принял иранцев в номере гостиницы. Мне поручили делать заметки. Бжезинский сказал, что США готовы признать революционный режим, готовы сотрудничать, и даже предложил продать им оружие, которое мы поставляли в Иран шаху, – ведь у нас был общий враг, Советский Союз. Иранцы отмахнулись от всех предложений и потребовали, чтобы Соединенные Штаты выдали шаха, который находился в нашей стране на лечении. Обе стороны довольно долго повторяли одни и те же доводы, но наконец Бжезинский встал и сказал иранцам, что возвращение шаха в Тегеран «несовместимо с нашим национальным достоинством». Этим переговоры и закончились. Три дня спустя наше посольство в Тегеране было захвачено, более пятидесяти американцев взяли в заложники. А через несколько недель те иранские официальные лица, с которыми мы встречались, лишились своих должностей.

Двадцать четвертого апреля 1980 года Соединенные Штаты предприняли дерзкую военную операцию по спасению заложников. Как первый помощник главы ЦРУ адмирала Стэнсфилда Тернера я был в курсе наших планов и в ту ночь вместе с адмиралом находился в Белом доме. Операция завершилась огненной катастрофой в песках пустыни на востоке Ирана; восемь американцев погибли при столкновении вертолета с транспортным самолетом С-130 на земле. Это был унизительный провал. Разве что практически сразу после этой трагедии было создано Совместное командование специальных операций[52]52
  СКСО – единое боевое командование в составе министерства обороны США, созданное для управления и подготовки сил специального назначения; координирует операции всех подразделений спецназа США, ведет оперативную и стратегическую разведку, планирует и реализует диверсионные операции и т. д. Финансируется из бюджета министерства обороны по специальной программе министерства финансов.


[Закрыть], благодаря чему появились превосходные военные возможности – и людские ресурсы, и соответствующее оборудование, – которые позволили прикончить Усаму бен Ладена тридцать один год спустя.

На 1980 год также приходится начало восьмилетней войны между Ираком и Ираном, которая вспыхнула в сентябре, – напали иракцы. Подход США и администрации президента Рейгана было сугубо практичным – мы не хотели, чтобы какая-либо из сторон одержала полную победу; в тот или иной момент мы предоставляли скромную тайную поддержку обеим участникам конфликта. Все пошло прахом в связи с тайной продажей иранцам противотанковых ракет: прибыль от этой торговли скрытно направлялась в Центральную Америку, на поддержку антикоммунистического движения контрас в Никарагуа. В этом и состояла суть скандала «Иран – контрас», который разразился в ноябре 1986 года, едва не похоронил администрацию Рейгана и закрыл для меня возможность стать директором ЦРУ в начале 1987 года. Словом, жизнь научила осторожности в отношениях с Ираном.

В последние два года президентства Рейгана Соединенные Штаты фактически воевали с иранцами в Персидском заливе, когда обеспечивали военно-морское прикрытие кувейтских нефтяных танкеров. Некоторые наши корабли напоролись на иранские мины; мы отвечали ударами возмездия, а потом случился трагический инцидент, когда корабль ВМС США непреднамеренно сбил иранский пассажирский самолет.

С начала 1980-х годов отношения с Ираном дополнительно отравлял тот факт, что Иран был главной опорой террористической организации «Хезболла» – предоставлял террористам деньги, разведданные, оружие, обучал бойцов и посылал полевых командиров, а также готовил террористов-смертников, которые взорвали, в частности, посольство США и казармы морских пехотинцев в Бейруте в начале 1980-х. До нападения «Аль-Каиды» на Соединенные Штаты 11 сентября 2001 года «Хезболла» убила больше американцев, чем любая другая террористическая группа в истории.

В 2004 году нас с Бжезинским попросили стать сопредседателями комиссии по политике США в отношении Ирана, созданной под эгидой Совета по международным отношениям. Одна из причин, по которым после ухода с поста директора ЦРУ я переехал на Северо-Западное побережье, заключалась в желании впредь избегать участия в подобных проектах. Но тогда, из-за уважения и дружбы с Бжезинским и президентом Совета по международным отношениям Ричардом Хаасом, я согласился.

Комиссия опубликовала свой отчет в июле 2004 года, она признала провал неоднократных попыток на протяжении предшествующих двадцати пяти лет наладить отношения с Тегераном, но пришла к выводу, что военное вмешательство США в Афганистане и Ираке, на восточных и западных границах Ирана соответственно, изменило «геополитический ландшафт» и может предложить новые стимулы для взаимовыгодного диалога. В отчете рекомендовалось предпринимать избирательные дипломатические усилия для решения таких вопросов, как иранская ядерная программа. Еще предлагалось снять американские возражения в отношении гражданской ядерной программы Ирана при условии твердых гарантий, использовать экономические контакты в качестве «рычага позитивного давления» на Иран плюс усилить пропаганду демократических ценностей, «не ограничиваясь призывами к смене режима». В целом рекомендации учитывали то обстоятельство, что пресловутое иранское упрямство наверняка будет препятствовать прогрессу в отношениях.

Когда к власти пришел президент-«реформист», ходжат-оль-ислам-оль-мослемин («аятолла») Сейид Мохаммад Хатами – один из тех, кто в 1998 году призывал к «диалогу с американским народом», – а «реформаторы» одержали убедительную победу на всеобщих выборах в 2000 году, рекомендации, изложенные в отчете комиссии, казались вполне приемлемыми, даже несмотря на продолжающуюся поддержку Ираном террористов и боевиков. Однако, учитывая события двух последующих лет, в том числе выборы нового президента, сторонника твердой руки, и поддержку Ираном шиитских экстремистов, которые убивали наших солдат в Ираке, к моему возвращению в правительство в конце 2006 года рекомендации из отчета совершенно утратили актуальность. О них настолько быстро забыли, что, когда, после представления моей кандидатуры на должность министра, кто-то спросил Стива Хэдли, известно ли администрации о моей позиции по Ирану, изложенной в таком-то отчете, Стив, как мне передавали, в полном недоумении переспросил: «В каком, говорите, отчете?»

Двадцать третьего декабря 2006 года, через пять дней после моего утверждения на посту министра обороны, Совет Безопасности ООН проголосовал за наложение на Иран экономических санкций, как бы «интернационализировав» тем самым давние действия Соединенных Штатов – американцы вводили санкции против Тегерана при администрации Клинтона и в первые годы администрации Буша. В своей речи 10 января 2007 года, объявляя об изменении стратегии в Ираке и начале «Большой волны», Буш также сказал, что отныне американские войска будут преследовать иранских агентов на территории Ирака, «пособников мятежа»; что важнее, президент сообщил, что отправляет в Персидский залив второй авианосец и приказал развернуть в регионе батареи ПРО с ракетами «Пэтриот». На встрече в Белом доме 21 января Райс передала мне записку: «Иранцы занервничали. Надо ковать железо, пока горячо».

Беда была в том, что занервничали не только иранцы. Некоторые конгрессмены и политические обозреватели публично рассуждали, не готовимся ли мы еще к одной войне, – и опасения возрастали всякий раз, когда администрация извещала о новых «происках» и «пакостях» со стороны иранцев. На пресс-конференции 2 февраля я попытался найти правильный баланс, заявил, что второй авианосец должен усилить наше давление на иранцев в ответ на их действия по обучению террористов и поставки шиитским экстремистам, воюющим против США в Ираке (мы были уверены, что иранцы убили – либо готовили убийц – пяти американских солдат, погибших в Кербеле 20 января), а также показать нашу озабоченность непреклонным стремлением Ирана обзавестись собственным ядерным оружием. Я подчеркнул, что «мы не планируем воевать с Ираном». 15 февраля я сказал: «Уже в который раз вынужден повторить – мы не ищем предлога для войны с Ираном». Но ни мои интервью, ни слова Чейни, произнесенные несколько дней спустя – мол, «все карты по-прежнему на столе» (так и было на самом деле), – не помогли покончить со спекуляциями.

Аятолла Хомейни, верховный духовный лидер Ирана, выступил публично 8 февраля и предупредил, что Иран нанесет ответный удар в случае нападения Соединенных Штатов. Одновременно командующий военно-морскими силами корпуса стражей исламской революции объявил о проведенных испытательных стрельбах: иранцы испытали противокорабельную ракету, «способную поразить большой военный корабль». Пытаясь скрасить последствия этого заявления, я сообщил прессе после встречи министров обороны НАТО в Севилье, что мы наблюдали за испытанием, и «за исключением пуска ракеты, это был обычный день в Персидском заливе».

Примерно в это же время администрация начала публиковать доказательства того, что иранцы поставляют элементы СВУ иракским террористам, убивающим наших солдат. Мы не могли доказать, что к поставкам причастны высокопоставленные иранские чиновники, но лично я полагаю их осведомленность об этом несомненной; я требовал от наших командиров большей агрессивности – выявляйте иранских агентов в Ираке, преследуйте их и убивайте. Напряженность в отношениях с Ираном стала еще ощутимее в марте 2008 года, когда ВМС корпуса стражей исламской революции захватили пятнадцать британских моряков и морских пехотинцев, которых обвинили в незаконном проникновении в иранские территориальные воды. (Я тут же распорядился, чтобы моряки США и морские пехотинцы не патрулировали в Заливе и не высаживались на другие корабли без прикрытия боевых вертолетов или корабля в пределах огневого поражения. Я не собирался рисковать жизнями наших моряков и морпехов, случись им попасть в руки иранцев.) Четыре дня спустя Соединенные Штаты начали военно-морские учения в Персидском заливе, с участием двух авианосцев и десятка других военных кораблей, – впервые с 2003 года сразу два авианосца провели совместную тренировку в Персидском заливе.

Эти действия породили новую волну спекуляций о том, что президент Буш готовится к вторжению в Иран. Журнал «Экономист» предположил, что Буш «не хочет покидать свой пост, оставив иранский вопрос преемнику». В редакционной статье журнал объяснял, почему Буш должен действовать сейчас:

«Прежде всего это очевидное стремление Ирана создать собственное ядерное оружие и страх того, что приближается точка, когда иранскую ядерную программу будет уже невозможно остановить. Во-вторых, это приход к власти Махмуда Ахмадинежада, президента-популиста, который отрицает холокост и открыто призывает к уничтожению Израиля; его апокалиптические выступления убедили многих людей в Израиле и Америке, что в мир пришел новый Гитлер, намеревающийся организовать геноцид. В-третьих, это недавно вошедшее в моду в администрации Буша стремление обвинять Иран во многих проблемах Америки, не только в Ираке, но и по всему Ближнему Востоку… Учитывая чрезмерное желание [Буша] обвинить Иран в блокировании благородных усилий Америки на Ближнем Востоке, президент может поддаться искушению нанести превентивный удар по иранской ядерной программе; это будет достойный способ завершить не самое удачное президентство».

Честно говоря, я разделял ряд опасений журнала. Все недели, месяцы и годы на посту министра обороны я стремился не допускать новых войн, пока мы не завершили свою миссию в Ираке и Афганистане. Помните старую шутку: «Когда угодил в яму, перво-наперво перестань копать»? В Ираке и Афганистане, по моему мнению, Соединенные Штаты как раз очутились в довольно глубокой яме. Если бы возникла реальная и серьезная военная угроза американским жизненным интересам, я бы первым настаивал на адекватном военном же ответе. При отсутствии такой угрозы я не видел необходимости затевать новую войну. В ящике моего письменного стола я держал выписку с цитатой из книги Уинстона Черчилля, которая призвана была не давать мне забывать о житейских реалиях; в 1942 году Черчилль сказал: «Никогда, никогда не думайте, что война будет простой и легкой или что любой, кто отправляется в плавание к неведомым берегам, сможет совладать со всеми приливами и ураганами на своем пути. Государственный деятель, который поддается приступу военной лихорадки, должен понимать – едва прозвучал сигнал, он больше не хозяин положения, а раб непредвиденных и неконтролируемых событий».

Поэтому я выступал против военных действий в качестве основного или предпочтительного варианта решения вопроса с сирийским ядерным реактором, в ситуации с ядерной программой Ирана и позже – с противостоянием в Ливии. Я был убежден, что американцы устали от войны, и знал не понаслышке, насколько утомлены и изнурены наши войска. В администрации Буша, правда, были и те – их возглавлял Чейни, – кто открыто говорил о силовых решениях, в том числе применительно к Ирану, до завершения президентского срока. Мне передавали, что по Государственному департаменту бродят слухи: если израильтяне ударят по Ирану (а это всегда возможно), дело обойдется скорее всего региональным конфликтом, и поэтому мы должны «сделать это» сами. Буш, к счастью, был против таких действий. Но я испытывал определенные сомнения на его счет и потому последовательно выступал против любых попыток втянуть нас в новый конфликт.

За время моей работы в администрации Буша мне часто приходилось беспокоиться относительно влияния израильтян и саудовцев на Белый дом, в особенности по поводу влияния премьер-министра Ольмерта и короля Абдаллы, которых объединяло желание «позаботиться» об Иране, пока Буш еще остается президентом. У Чейни были весьма близкие контакты с обоими, благодаря чему они имели прямой выход на Белый дом. Как я уже говорил, сам президент высоко ценил Ольмерта, да и с королем у него сложились теплые личные отношения. В период с апреля по август 2007 года я вел очень откровенные беседы с этими иностранными лидерами.

Восемнадцатого апреля 2007 года я приехал в Израиль. В Тель-Авиве я встретился с министром обороны и министром иностранных дел, а на следующий день поехал в Иерусалим на рандеву с Ольмертом. Мы ехали на автомобиле, и поездка, как всегда, меня очаровала, не в последнюю очередь потому, что, проносясь по иудейским холмам, можно увидеть останки военной техники, реликты войны 1948 года – напоминание об угрозе безопасности, с которой Израиль сталкивался с первых дней своего существования. Дорога также напомнила мне, насколько мал Израиль территориально. Мы с Ольмертом встретились, можно сказать, в частном порядке (по одному помощнику с каждой стороны) в его спартанском кабинете, где и провели большую часть времени. Это была наша первая встреча, и она получилась вполне доброжелательной. Что касается Ирана, мы согласились и далее обмениваться разведданными по иранской ядерной программе и оценивать влияние санкций и других мер на ход выполнения этой программы. Ольмерт не сомневался, что ядерный Иран представляет собой принципиальную угрозу существованию Израиля (как и сирийский ядерный реактор), и сказал, что не позволит эту программу реализовать. Он признал, что пока можно ограничиться санкциями и другими способами давления на Иран, но настаивал на том, чтобы мы обязательно предусмотрели все варианты. Я согласился, но никакого обсуждения военных операций не было.

Мы долго говорили о безопасности Израиля, и я пообещал, что Соединенные Штаты гарантируют Израилю сохранение его качественного военного преимущества (КВП) над любыми потенциальными региональными противниками – мы предоставим израильтянам нашу самую передовую военную технику, в том числе тактические самолеты, вооружение и системы ПРО. Мы договорились о создании управления по контролю проблем КВП Израиля. Я попросил Ольмерта не препятствовать нашей торговле военной техникой и оружием с Саудовской Аравией. Для убеждения я использовал аргументы, к которым буду постоянно обращаться в следующие четыре с половиной года: я призвал Ольмерта мыслить стратегически – ведь Саудовская Аравия опасается угрозы со стороны Ирана куда больше, чем испытывает желание угрожать Израилю. Покидая Иерусалим, я сказал себе, что множество часов в регионе отсчитывают время до завершения иранской ядерной программы. И задача состоит в том, как замедлить иранские и израильские часы, одновременно ускорив ход часов санкций и давления.

Возможность откровенно побеседовать с королем Абдаллой представилась через три месяца. Совместные поездки госсекретаря и министра обороны бывают крайне редко, если вообще случаются, но тут все сложилось именно так и 31 июля в египетском Шарм-эль-Шейхе мы с Конди встретились с президентом Хосни Мубараком и другими официальными лицами Египта, а затем провели переговоры с нашими коллегами из Совета по сотрудничеству стран Персидского залива (политического и экономического союза, который включает Саудовскую Аравию, Бахрейн, Кувейт, Оман, Катар и ОАЭ) и с представителями Египта и Иордании. Наша совместная поездка была призвана донести несколько важных сообщений – прежде всего подчеркнуть значимость регионального сотрудничества для поддержки нового правительства Ирака и для противостояния попыткам Ирана стать главным игроком за местным столом. Мы знали, что ряд присутствующих глубоко обеспокоены начавшимся выводом американских войск из Ирака, и постарались успокоить тех, кто полагал, что мы слишком торопимся. Еще нам хотелось, чтобы наша совместная поездка продемонстрировала общий подход к повестке дня, которого придерживаются и Государственный департамент, и министерство обороны США. Дополнительную весомость нашему приезду обеспечило объявление, сделанное в Вашингтоне за день до встречи с представителями СССПЗ: администрация Буша готова предложить десятилетние пакеты военной помощи в размере 20 миллиардов долларов Саудовской Аравии, 13 миллиардов долларов Египту и 30 миллиардов долларов Израилю. Забавно, что одним из непредвиденных последствий этой необычной совместной поездки госсекретаря и министра обороны оказалось почти всеобщее убеждение – дескать, мы приехали вместе, чтобы сообщить, что США собирается атаковать Иран. Чиновники всех правительств, кроме одного – сейчас станет понятно, какого именно, – испытали невероятное облегчение, когда мы заверили, что подобных планов нет и в помине.

После переговоров в Шарм-эль-Шейхе мы с Конди на моем самолете отправились в Джидду, экономическую столицу Саудовской Аравии, на аудиенцию у короля Абдаллы. Личной встрече с королем в его дворце предшествовал роскошный банкет. Зал, где проходил банкет, по размерам превосходил добрых пять или шесть баскетбольных площадок, а посредине раскинулся просторный бассейн. Шведский стол включал, должно быть, минимум пятьдесят блюд. Больше всего меня поразил аквариум, от пола до потолка, примерно 75 футов в поперечнике и 30 футов высотой; во время банкета прямо у нас за спинами плавали бесчисленные рыбы, в том числе несколько крупных акул. Когда я спросил одного из саудовцев, как они добиваются, чтобы акулы не пожирали других рыб, он ответил, что важно строго соблюдать график кормления.

У саудитов заведено, что всякая встреча с королем начинается с общей беседы в присутствии всех членов делегации, а затем гостю или гостям положено просить о личной аудиенции. Мы с Конди тоже подчинились этому правилу и имели продолжительную персональную встречу с королем, на которой из посторонних присутствовал только переводчик. Мало найдется дипломатических встреч, которые отложились бы в моей памяти лучше этой. Вдобавок это была единственная встреча с зарубежным лидером, в ходе которой я, министр обороны США, утратил самообладание. Король Абдалла, грузный мужчина за восемьдесят, явно имеющий серьезные проблемы со здоровьем, держался на удивление бодро, говорил четко и курил одну сигарету за другой. Он требовал полномасштабной военной операции против иранских военных целей, не желая ограничиваться ядерными объектами. Он предупредил, что если мы не нанесем удар по Ирану, саудовцам «придется действовать самостоятельно, дабы защитить свои интересы». Насколько я мог судить, он просил Соединенные Штаты направить американских мужчин и женщин на войну с Ираном, чтобы обеспечить господство Саудовской Аравии в Персидском заливе и в регионе в целом, как если бы мы были наемниками. Король просил американцев пролить кровь, но не уточнил, готовы ли сделать то же самое саудовцы. Он долго говорил о том, что отношение к Соединенным Штатам в регионе меняется, что многие правительства расценивают нашу текущую политику как проявление слабости. Чем дольше я слушал, тем сильнее злился, а потому ответил не совсем дипломатично. Я сказал, что без прямой иранской военной агрессии против сил США или против наших союзников любая попытка президента начать новую «превентивную» войну на Ближнем Востоке скорее всего приведет к импичменту; что наши руки связаны конфликтом в Ираке и что президент согласится использовать военную силу исключительно для защиты жизненно важных американских интересов. Я также прибавил, что сдержанность, которую мы проявляем и которая видится королю нашей основной слабостью, на самом деле есть показатель могущества: ведь мы способны сокрушить любого противника. Я сказал Абдалле, что ни ему, ни кому-либо другому не советую недооценивать силу и крепость Соединенных Штатов: те, кто имел неосторожность так считать – Германская империя в Первую мировую, нацистская Германия, имперская Япония и Советский Союз, – все оказались на свалке истории. Признаюсь, я изрядно завелся. И на этом встреча завершилась.

Почти четыре года спустя, на последней моей встрече с королем в качестве министра обороны, Абдалла с улыбкой припомнил нашу дискуссию в Джидде – дескать, в тот вечер я «перевернул расклад». Король пояснил, что хотел от Соединенных Штатов однозначного ответа по поводу нашей позиции в отношении Ирана, но никак не мог его получить – до того вечера. Он сказал, что моя откровенность заслуживала доверия.

Все лето и всю осень мы старались заручиться одобрением международных санкций против Ирана и убедить Китай и Россию, в частности, ограничить торговые контакты с Ираном; этим усилиям был нанесен катастрофический удар, когда 3 декабря 2007 года спецслужбы США представили совместный секретный доклад «Иран: ядерные намерения и возможности». Уже первое предложение фактически подводило черту под предпринимаемыми мерами: «Мы полагаем, с высокой степенью вероятности, что осенью 2003 года Тегеран остановил свою программу разработки ядерного оружия». Далее в докладе говорилось, что от самой идеи рано или поздно обзавестись ядерным оружием Иран не отказывается и что, пусть на середину 2007 года иранская ядерная программа не перезапущена, «мы не знаем, ведутся ли в настоящее время какие-либо изыскания в данной области». Я посчитал, что мы рискуем утечкой информации и пресса наверняка подхватит эти выводы, вырывая их из контекста, а потому рекомендовал президенту (на что он согласился) опубликовать «общедоступную» версию ключевых положений доклада. За всю свою карьеру в разведке мне не приходилось сталкиваться с документом, который нанес бы больший урон интересам безопасности США и дипломатическим усилиям. Практически во всех странах мира разведывательные службы работают на правительство, следовательно, поддерживают официальную точку зрения. Независимые суждения нашей разведки были решительно непонятны. Соответственно, большинство других стран сразу задались вопросом, какого черта затевает администрация Буша, обнародуя доклад разведки, который прямо противоречит точке зрения администрации и ее дипломатическим усилиям. Мой французский коллега, министр обороны Эрве Моран, охарактеризовал ситуацию весьма точно и красочно: он сказал, что этот доклад для нас «как волос в супе».

Шестого января 2008 года группа из пяти вооруженных иранских быстроходных катеров оказалась в опасной близости от трех военных кораблей США в Персидском заливе. Правила применения силы для наших ВМС в Заливе были предельно ясны: не предпринимать действий, которые могут быть восприняты как провокационные, однако делать все необходимое для защиты своих кораблей. Если иранцы подойдут к нашим кораблям на расстояние «очевидной угрозы», ВМС вправе открыть огонь. Капитан одного из наших кораблей уже готовился отдавать приказ о стрельбе на поражение, когда иранские катера наконец отвернули. Два дня спустя, после некоторых препирательств с Белым домом, мы выложили полное видео инцидента. В тот же день я обсудил по телефону с президентом ряд вопросов, и Буш спросил, что бы я посоветовал, если вдруг иранский катер, начиненный взрывчаткой, потопит военный корабль США. Я дал конкретный ответ – к сожалению, подробности раскрыть не могу, поскольку этот вариант до сих пор рассматривается как возможный, – и мы договорились не упускать этот вопрос из вида.

Когда я начинаю спрашивать себя, что еще может пойти не так, обязательно происходит что-либо плохое. Через неделю или чуть позже я встретился с президентом по вопросам, касающимся старшего военного персонала и планируемых назначений. Было ясно, что Буша что-то грызет; в конце концов он спросил меня: «Что не так с этими адмиралами?» Как уже упоминалось, я знал, что он недоволен адмиралом Майком Макконнеллом, директором Национальной разведки, который дал интервью еженедельнику «Нью-йоркер» и назвал пыткой методику допроса, известную как псевдоутопление; для Буша это была щекотливая тема. Еще президент поделился сомнениями относительно председателя Объединенного комитета начальников штабов, адмирала Маллена, и главы Центрального командования, адмирала Фэллона: он не был уверен, что после избрания нового президента эти двое будут продолжать осуществлять в Ираке выработанную им стратегию. Если так может случиться, не стоит ли их заменить, пока есть время? Буш явно обиделся на несколько заявлений Фэллона о том, что Соединенные Штаты не должны воевать с Ираном, и на жалобы Маллена, что ситуация в Ираке мешает выделить достаточно ресурсов для войны в Афганистане. На следующий день президент застал меня врасплох, сообщив, что поинтересовался у Петрэуса, готов ли тот возглавить Центральное командование. Дэйв сказал, что нет, что хотел бы уехать в Европу и что у него нет ни малейшего желания кого-либо подсиживать. Вскоре после этого мне позвонил Хэдли, снова по поводу «парней из ВМС». Я спросил Стива – неужели кто-то в составе СНБ начал «охоту» на Фэллона? Он ответил: «Президент и вице-президент сильно беспокоятся». Я уточнил, не связано ли это с его публичными заявлениями в отношении Ирана. Стив сказал: «Да, в основном».

Несколько недель спустя уже Фэллон позвонил мне под вечер и предупредил, что журнал «Эсквайр» собирается в ближайшие дни опубликовать статью о нем и что, вероятно, статья вызовет «кое у кого изжогу». Оценка пресс-службы – а в Вашингтоне обычно эта оценка важнее, чем сама статья, – гласила, что из статьи следует, будто только Лис Фэллон удерживает Буша от нападения на Иран. «Изжога» и вправду началась, прежде всего потому, что эти утверждения не имели ничего общего с действительностью. Но все понимали, впрочем, что президент перестал доверять Фэллону; таков был кумулятивный эффект ряда заявлений адмирала для прессы, из которых рисовался портрет военачальника, серьезно расходящегося с главнокомандующим во взглядах на Ирак и Иран.

Через три дня, 6 марта, Маллен и я прибыли к президенту, который спросил: «У нас что, проблема Макартура[53]53
  Имеется в виду генерал Д. Макартур, в годы Второй мировой войны принявший капитуляцию Японии, затем командующий войсками ООН в корейской войне. Будучи внештатным советником президента Эйзенхауэра, опубликовал так называемый меморандум Макартура, в котором предлагал действовать предельно жестко (в частности, использовать против Северной Кореи ядерное оружие), – что шло вразрез с курсом президентской администрации.


[Закрыть]? Он оспаривает решения главнокомандующего?» А мне Буш бросил: «Я знаю, как бы вы поступили, посмей он перечить вам». Я сказал Бушу, что никакой «проблемы Макартура» не наблюдаю, что Фэллон рвется извиниться перед ним. Президент ответил: «Не надо, я не хочу унижать парня, но он загоняет меня в угол». Когда Маллен сказал, что Фэллон должен добровольно подать в отставку, Буш заметил: «Но без давления, без нажима. Если он решится, должно быть ясно, что он собрался уходить сам, исключительно по собственной инициативе. Ведь он сделал столько полезного для страны». И подытожил: «Давайте возьмем паузу и еще подумаем». На следующий день президент снова заговорил со мной о Фэллоне. По его словам, он решил выждать и посмотреть, сообразит ли Фэллон «поступить правильно». Я ответил: «Думаю, рано или поздно мне придется вмешаться. Я не могу держать на службе командира, который не пользуется доверием президента». Буш возразил: «Я не говорил, что не доверяю ему», – на что я сказал: «Хорошо, принимается. Но мое доверие он потерял». Мы вновь договорились не предпринимать пока никаких действий.

По правде сказать, действия Фэллона как военачальника полностью согласовывались с политикой администрации, но вот его общение с прессой создавало иное, категорически неприемлемое впечатление. 7 марта я получил от Фэллона крайне вежливое, написанное от руки письмо с извинениями; в письме упоминалось, что он надеется сохранить свой пост. Тем не менее 11 марта адмирал Фэллон – вероятно, с подачи Маллена – направил председателю ОКНШ и мне по электронной почте просьбу об отставке с должности главы Центркома. «Нынешнее неловкое положение, общественная реакция на расхождения моих взглядов с политикой администрации, а также последствия этих расхождений для исполняемой миссии доказывают правильность моего решения», – писал он. Фэллон продержался на своем посту почти год, не хватило всего пяти дней для ровного счета. Позже в тот же день, на пресс-конференции, я воздал должное его сорокалетнему служению народу США и сказал журналистам (разве что немного преувеличив), что «адмирал Фэллон принял это трудное решение самостоятельно. Я считаю, что это правильный поступок, даже при том что лично я не верю в существенные разногласия между ним и администрацией». Политически Фэллон сделал все верно и с большим достоинством.