Электронная библиотека » Роберт Каплан » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 14 января 2016, 12:20


Автор книги: Роберт Каплан


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В классические времена города Южной Аравии были, по словам Джорджа Ф. Гурани, «открытыми портами для любых взаимоотношений» между Африкой, Египтом и Индией. Птолемей II Египетский обменивался посольствами с индийской империей Маурьев, где правили в те дни Чандрагупта и Ашока. «Индийские женщины, быки и мраморные изваяния, выставленные [Птолемеем] на обозрение во время триумфального шествия» году в 270 или 271-м до н. э., скорее всего, достигли Египта, минуя земли савеян, то есть через Йеменские гавани [15]. Согласно «Плаванию в Эритрейском (Красном) море» – так назывались записки некоего шкипера, жившего в первой половине I столетия н. э., – древние арабские купцы вели оживленную торговлю на сомалийских землях (Восточная Африка) и в устье Индского поречья (нынешний Пакистан). Пустынная и, казалось бы, отдаленная Аравия находилась в самом сердце связей между цивилизациями – и все благодаря парусному судоходству.

Ислам, возобладавший в VII в., поощрял морскую торговлю. Ислам – вероучение, ставящее общественное и экономическое взаимодействие в некие определенные рамки. Более того, как поясняет исследовательница Патриция Риссо, ислам «вездесущ». Ему «не требуется определенной местности, населенной духами земной природы, или храмов, посвященных отдельным божествам», как это было и есть в случае с индуизмом. Оттого ислам особенно «подходил купцам, которым нужно было вести сложные дела и странствовать». Ислам распространялся и приживался, поскольку он – объединяющая культура, сосредоточенная вокруг таких элементов, как Коран, общая молитва, упорядоченная семейная жизнь и пищевые ограничения (запрет на свинину и вино). Эти элементы сводили правоверных воедино, в общественные группы. Так, на протяжении первых исламских веков паломничество-хадж отчасти становилось и ярмаркой, ибо мусульманские торговцы собирались в Мекке и заключали сделки. Исламское «смешение и сосуществование» с индуизмом и буддизмом, пишет ученый Дженет Л. Абу-Лугход, придавало миру Индийского океана «сплоченность» – качество, которого зачастую недоставало даже гораздо меньшему Средиземноморью, скорее разделенному, чем объединенному тамошними ветрами [16]. Мусульманское торговое сообщество, особенно хорошо приспосабливавшееся к новым правилам и порядкам, распространяло ислам к востоку через южные моря, утвердило его власть на большей части пространства, звавшегося афро-евразийской сушей [17].

Мусульмане торговали жемчугом и золотом в Персидском заливе, ввозили рабов и слоновую кость из Восточной Африки, рис и хлопок из Индии, шелк, чайный лист и фарфор из Китая [18]. Ислам не только поддерживал мусульманские купеческие сообщества, разбросанные по всему Индийскому океану, но и привлекал новообращенных. Тут играла роль и прагматическая сторона дела: приняв ислам, африканский либо азиатский купец вызывал большее доверие у арабов и легче устраивал свои дела. В Бирме, на западное побережье которой арабы проникли впоследствии, туземцы-араканцы зачастую брали себе арабские имена – из чисто коммерческих соображений. Арабские купцы обращали в ислам также индийцев и, вместе с ними странствуя по океану, создавали исламские общины везде – от Могадишо до Малакки, то есть от Сомали до Малайзии (прямая противоположность миссионерам-христианам, которые не занимались торговлей и чьи интересы временами бывали враждебны интересам европейских торговых компаний) [19].

Расширению торговли, которую вели арабы в Индийском океане, способствовало не только развитие ислама, но и подъем Китая. Мусульманское государство в Медине создано в 622 г., а новая династия Тан в Китае основана в 618-м. При этой династии расцвела бюрократия, сложилось сильное центральное правительство, началось агрессивное развитие морских торговых связей на юг, в Индийский океан. Ситуация сложилась аналогичная той, что была в древности, когда Римская империя контролировала западную часть Индийского океана, а династия Хань – восточную. До распространения ислама китайским торговцам было удобно торговать с индийцами – приверженцами индуизма и буддистами, но позже, находясь под покровительством Тан, они нашли более выигрышным вести торговые дела с теми, кто исповедовал ислам (индийцами, арабами и персами) [20].

Торговля между отдаленными азиатскими пределами подстегивалась не только желанием получить нужный повсеместно ладан, но и охотой за предметами роскоши: драгоценными металлами и лекарственными травами. Вдобавок Индия продавала Китаю рис и хлопок, а взамен получала из Китая чайный лист. Васко да Гама, причаливший в Калькутте, был поражен размахом морской торговли. Суда приходили отовсюду, «от Китая и до Нила» [21]. Мусульманская торговая система была стержнем средневековой глобализации – точно тем же, чем сделался ныне капитализм американского образца.

Мусульмане присутствовали повсеместно. Уже через несколько лет после возникновения ислама, в VII в., землепроходец Саад Ибн-Аби Ваккас, отплывший из Эфиопии, воздвиг мечеть в китайском городе Цюаньчжоу. В первой половине XV в. некий индийский мусульманин служил у флотоводца Чжэн-Хэ лоцманом. Он провел китайские корабли из Индии в Дофар, а оттуда в Йемен. И флотоводец – тоже мусульманин! – стал первым китайским сановником, совершившим паломничество на север, в Мекку, – из Йемена [22].

Хотя мусульмане – арабы, персы, индийцы – преобладали, Индийский океан принадлежал не им одним. Торговцы всех стран и вероисповеданий пользовались необычайными возможностями, присущими этому океану. Еще до того, как возник ислам, малайцы – обитатели восточных морей, жители нынешних Малайзии и Индонезии, – доплывали на западе, в противоположном углу Индийского океана, до Мадагаскара и Восточной Африки. Малайцев, привозивших на продажу корицу и другие пряности[11]11
  При раскопках в Кении обнаружены иранские гончарные изделия, относящиеся к поздней эпохе Сасанидов, и глиняная китайская посуда – тоже древняя. Это еще одно свидетельство того, какие огромные расстояния проходили тогдашние парусники. См.: Verlinden Сh. The Indian Ocean: The Ancient Period and the Middle Ages. // Chandra S. The Indian Ocean: Explorations in History, Commerce and Politics. New Delhi: Sage, 1987. P. 18.


[Закрыть]
, прозвали «вак-ваками» – ибо так именовались их суденышки-катамараны, на которых эти язычники покрывали расстояние в 5500 км примерно за месяц – благодаря подгонявшим ветрам [23]. Кроме того, на упомянутых побережьях распространяли свои обряды, священные изваяния и язык индийцы. Процветавшая торговля разбрасывала индийских купцов по всему пространству южных морей; некий «санскритский космополис» возникал в раннем Средневековье по всей Южной и Юго-Восточной Азии [24]. На протяжении всей средневековой и в начале Новой истории юго-восточный Коромандельский берег Индии поддерживал тесные связи с Бирмой и Индонезийским архипелагом, так же как и с Персией в противоположном углу океана.

По Индийскому океану раскинулась настоящая паутина торговых путей, отдаленно походившая на ту, что быстро возникает в нынешнем мире, с его коммерческими и культурными переплетениями. Ибо Индийский океан есть сумма отдельных его участков: это водное зеркало разделяется на моря – Аравийское море, Бенгальский залив и другие. Потому, как пишет Абу-Лугход, «естественно… что нескольким державам, владычествовавшим в различных краях, приходилось сосуществовать» [25]. Иными словами, океан был «нейтрален». Никакая держава не господствовала – в отличие от европейских королевств.

В Средние века преобладание Запада оставалось еще делом будущего – так же как ныне американская морская гегемония (в той степени, в которой она вообще существует) – завершающая стадия западного владычества над южными водами – может с течением десятилетий отступать во все более далекое прошлое.

Глава 3
Границы и преграды согласно лорду Керзону

В 1907 г. вице-король Индии лорд Джордж Натаниэль Керзон возвратился в Англию и вскоре после этого прочел в Оксфорде публичную лекцию «Границы». Предмет лекции был выбран не случайно: Керзон имел дело с границами всю жизнь – поначалу как молодой путешественник по азиатским владениям Британской империи, затем как один из дипломатов, занимавшихся определением имперских границ в Туркестане [1]. Керзон говорил о всевозможных естественных границах – морях, пустынях, горах, реках, лесах – и о всевозможных границах, обозначенных человеком. Он упомянул стены и укрепления, прямые астрономические линии на картах, рубежи и порубежные земли, буферные государства, протектораты, прибрежья и сферы влияния. Керзон определил моря (и лишь во вторую очередь пустыни) как самые «неумолимые» и «надежные» границы на свете. По его словам, в конечном счете и Англия потеряла Америку, а Испания – Филиппины и Кубу, и Наполеон лишился Египта, а голландцы и португальцы – приморских колониальных владений в Азии лишь оттого, что между метрополиями и колониями простирались «морские преграды». Что касается пустынь, указал Керзон, то Гоби защищает Китай на северо-западе, Бухару и Самарканд «прикрывают, словно щит, каракумские барханы», Средний Восток бывал, по сути, надолго отрезан от Индии «пространными пустынями» Туркестана и Персии, а Черную Африку отгораживала от остальных цивилизаций лежащая на севере материка Сахара [2].



Конечно, по морю можно плавать, а пустыню пересечь с верблюжьим караваном или проложить через нее железнодорожное полотно – Керзон привел тому немало примеров. Как человечество разобщено морями, очевидно. И все же гораздо важнее понять, как человечество объединено ими, – особенно если мы оцениваем столь стратегически важное и оживленное водное пространство, как Индийский океан. То же самое относится к пустыням: это нечто гораздо большее, чем непроходимые препятствия – даже в отсутствие железных дорог, – что бы ни утверждал по данному поводу Керзон. Пустыни воздействуют на участь и судьбу народов тоньше, чем океаны. И отнюдь не только песчаные просторы к востоку от Месопотамии создали преграду между Средним Востоком и Индостаном. Дело было в различии культур и языков, или наречий, возникшем благодаря многочисленным факторам – отнюдь не только географическим. Да и не стоит преувеличивать роли, которую играет подобное препятствие: история изобилует примерами арабских и персидских миграций через пустыни. По-видимому, пустыня, простирающаяся от Сирии к югу, на Аравийский полуостров, почти не разделяла народы – ибо в тех краях везде и всюду звучит арабский язык. Аравийскую пустыню пересекали и целые племена, и бродячие шайки разбойников – и все они оказывали глубокое влияние на любые местности, в которых побывали.

С этого и начинается рассказ об Омане, микрокосме в мире, именуемом западным Индийским океаном. Ибо, подобно другим государствам, лежащим на побережье Аравийского моря или неподалеку от него, – Сомали, странам Персидского залива, пакистанским провинциям Белуджистан и Синд, северо-западной индийской провинции Гуджарат, – Оман являет собой оживленную, хотя и тонкую, обитаемую полосу земли, что тянется между морем и пустыней, подверженную огромному воздействию как песков, так и соленых вод.


Оман – своего рода остров, хоть и не в буквальном смысле этого слова. Вопреки словам Керзона, считавшего пески лишь вторым по «неумолимости» препятствием, пустыни оказались в истории Омана преградой более «надежной», чем море. Благодаря предсказуемости ветров тысячи километров открытого океана не отделяли Оман от путей остального человечества – напротив, делали страну ближе к заморским соседям. А более 1500 км открытой пустыни, лежащей на севере, отрезали Оман от соседей сухопутных. Море приносило космополитизм, пески – изоляцию и племенную междоусобицу. Поскольку мореходные сообщества существовали и существуют здесь уже свыше двух тысяч лет, Оман – подобно Йемену, Египту и Месопотамии – древний очаг цивилизации. Оман вовсе не молодое порождение истории, подобное государствам Персидского залива, возникшим в основном благодаря тому, что тамошние земли тянулись вдоль торговых и прочих морских путей, которыми в Индийском океане пользовалась Великобритания – крупнейшая морская держава XIX в. «Мелкие арабские странишки, – сказал об этих государствах Керзон, – созданные, чтобы предотвращать работорговые набеги на берега сопредельных морей» [3]. Оман, в отличие от Саудовской Аравии, не возник в XX в. по воле некой семьи. Правящая Оманом династия Аль-бу-Саидов стояла у власти еще тогда, когда никаких Соединенных Штатов Америки не было в помине. И все же, невзирая на долгую историю, враждебность племен, обитавших в пустыне, случалось, делала Оманское государство слабым или не существующим вообще. Тут его подчиняла себе ближайшая великая держава, Иран. Море, морские ветры и удобные гавани приносили Оману богатство и могущество, – а вот пустыня сплошь и рядом ставила эту страну на грань исчезновения.

Говорят, Оман – страна пятисот крепостей. Я странствовал от одного арабского касра (крепости) к другому по пустыне, притаившейся почти у самых берегов, на которых расположены глубоководные гавани. Ветер и сейсмические сдвиги истерзали эту местность в течение долгих геологических эпох, но придали ей своеобразную красоту. Каждая крепость обладает математически четкими очертаниями и возвышается над выветренными вершинами холмов или голыми, лишенными растительности обрывами. Уже само количество этих замков наводит на размышления. Как ни пытаются музейные реставраторы придать им привлекательности, как ни украшают их изнутри коврами, фарфором, местным драгоценным убранством, старинными картинами и резными перегородками, – одно лишь количество оборонительных сооружений, построенных из камня и глины, свидетельствует о беззаконии, долгие века царившем среди тамошних пустынь. Каждый замок принадлежал отдельному, замкнутому людскому сообществу. Все члены сообщества, от повелителя до младенцев, жили в пределах крепости – и буквально все время держали наготове кипящий финиковый сироп, жидкость липкую и жгучую донельзя, чтобы лить его сквозь щели-бойницы на головы непрошеным гостям. Получается, пустыня вовсе не была безлюдной, непроходимой местностью, победить которую, по мнению Керзона, позволяет лишь железная дорога. Скорее, она была местностью, где постоянно обитали пусть немногочисленные, однако предельно опасные кочевые племена. Городское средоточие жизни, в котором оседлая цивилизация способна пустить корни и обеспечить политическую устойчивость, отсутствовало – зато безвластие правило бал повсюду.

Высвобождающее влияние океана оставалось неощутимым за пределами береговой полосы – там бурлил хаос. Поистине: чем шире и глубже пустыня – тем неустойчивее и воинственнее может оказаться государство. Самым вопиющим историческим примером тому – Сахельские царства, располагавшиеся в Африке между Сахарой и Суданом. Долгое время такой же точно страной был и Оман[12]12
  И все же следует быть осторожными в суждениях, поскольку взаимосвязь географии с политикой никогда не бывает «химически чистой», она полна противоречий. В действительности ее динамика может быть расплывчатой – особенно во время великих потрясений и катаклизмов. Как море и мореходство иногда влияют на пустынную материковую глубь, так и пустыня, вне сомнения, может влиять на мореходство. Например, в XIII в. Кантон в Китае был связан морским путем с Басрой в Ираке, откуда товары переправляли морем же в Багдад, а затем посуху доставляли на запад, к Средиземноморью. Таким образом, Басра служила Багдаду гаванью, давая этому великому средневековому городу, которым правили халифы Аббасиды, выход в Персидский залив и в Индийский океан, а оттуда имелся доступ ко всему Востоку. Но в 1258 г. монголы, пришедшие из пустынь, разгромили Багдад – и весь Ирак охватило смятение. В итоге морской путь через Персидский залив сделался неблагоприятным. Торговые корабли начали заходить не в Персидский залив, сопредельный Оману, а в Красное море близ Йемена. См.: Engseng Ho. Port City States of the Indian Ocean // Harvard University and the Dubai Initiative. 2008. Feb. 9–10.


[Закрыть]
.


Что же позволило Оману после десятилетий и веков государственной шаткости – расплаты за соседство с разбойничьей пустыней – превратиться в устойчивую, жизнеспособную прозападную страну, чей собственный отлично оснащенный флот с отлично обученными матросами развернут в исключительно стратегически важном Ормузском заливе? Какой можно извлечь из этого урок, применимый ко всему региону Индийского океана?

Многие факторы влияют на сегодняшнюю сплоченность Омана как государства. Население насчитывает менее трех миллионов. В сочетании со значительными запасами нефти и природного газа это обстоятельство дало и дает возможность прокладывать дороги и создавать иную инфраструктуру, что повышает роль государственного правления. Совсем иначе обстоят дела в сопредельном Йемене, население которого составляет 22 млн при такой же примерно территории, но гораздо чаще изрезанной горными цепями. Йемен – гораздо более слабая политическая единица; его правительство не имеет легкого доступа к отдаленным уголкам страны и вынуждено поддерживать общественное спокойствие, балансируя на хрупкой грани добрососедского сосуществования различных племен – ибо ни одно племя и ни одна религиозная секта не стали в Йеменском государстве преобладающими, определяющими «лицо» Йемена. Тревожная сторона Йеменской жизни – распыление власти вместо ее сосредоточения. С глубокой древности Вади-Гадрамаут, оазис, протянувшийся на 160 км в Юго-Восточном Йемене, окруженный песчаными просторами и каменистыми плоскогорьями, поддерживает – посредством караванных путей и гаваней на Аравийском море – более тесные связи с Индией и Индонезией, чем с остальными областями Йемена[13]13
  Низам Хайдарабадский, некогда правивший в Южной и Центральной Индии, брал себе телохранителей исключительно из племени гадрамитов. Я уже подробно писал о Йемене в других своих работах. См.: Kaplan R. D. Imperial Grunts: The American Military on the Ground. New York: Random House, 2005. Сh. 1; Kaplan R. D. A Tale of Two Colonies // The Atlantic. 2003. April.


[Закрыть]
. В отличие от Омана Йемен остается обширным и беспокойным сборищем племен, над которыми властвуют мелкие царьки.

Благополучие Омана основывается не столько на западных технологиях и демократических рецептах, сколько на возрождении определенных феодальных обычаев – и на незаурядных личных качествах правящего ныне абсолютного монарха: султана Кабуса бен-Саида. Уже одним своим существованием сегодняшний Оман опровергает вашингтонские представления о том, как следует развиваться Среднему Востоку и всему остальному миру. Оман доказывает: за пределами западного мира пути к прогрессу разнообразны; сплошь и рядом они идут вразрез с идеалами либерального Запада и Просвещения. А еще Оман доказывает: к добру ли, к худу ли, но человеческая личность играет не меньшую роль в истории, чем моря и пустыни. Я убедился в этом, странствуя по Индийскому океану. Из ряда вон выходящим достижением султана Кабуса стало то, что он сумел объединить оба оманских мира: мир Индийского океана и мир Аравийской пустыни. Здесь требуются некоторые исторические разъяснения.

Долгие периоды государственной неустойчивости объясняются тем, что, хотя официальные границы Омана тянутся в глубь полуострова всего на 300 с небольшим километров, эти границы были в большой степени бессмысленны и бесполезны. Вдали от прибрежной полосы пустыни простираются гораздо глубже – в нынешнюю Саудовскую Аравию и за ее пределы. После древней – ныне Саудовской – Аравии Оман, вероятно, сделался второй в арабском мире страной, чье население приняло ислам. Но, поскольку Оман расположен у кромки аравийских пустынь, на побережье Индийского океана, страна сделалась пристанищем для исламских раскольников – особенно ибадитов, последователей Абдаллаха ибн-Ибада, выходца из Басры и наставника хариджитов (VII в.).

Хариджиты (от арабского слова, означающего «уходить, выходить») не признавали первой исламской династии – халифов Омейядов, обосновавшихся в Дамаске. Они считали династию «религиозно оскверненной», поскольку халифы доверяли покоренным немусульманам бразды местного правления. Хариджиты выступали поборниками священной войны, джихада, против любых врагов – как неверных, так и мусульман – и, как пишет ученый Бернард Льюис, являли «самый крайний пример племенной независимости». «Они отказывались, – продолжает Льюис, – признавать какую бы то ни было власть иначе как по собственной – всегда непостоянной – воле» [4]. Оманские ибадиты хариджитского толка отвергали халифов Омейядов и признавали всенародно избираемых имамов. Но все же эти ибадиты были меньшими фанатиками, чем остальные хариджиты: они запрещали убивать прочих мусульман и терпимо глядели на тех, кто ибадитами не был [5]. Оман превратился в своеобразное училище для ибадитских проповедников – особенно после падения Омейядского халифата в 750 г. Впрочем, беда была в том, что, с одной стороны, ибадитский ислам объединял внутренние области Омана, сплачивал местное население в единую секту, а с другой – разделял его, поскольку демократическая природа имамата приводила к множеству кровопролитных недоразумений. Раздираемые происхождением и религиозно-политическими различиями, две с лишним сотни оманских племен постоянно вели междоусобные войны в пустыне, а побережье процветало, торгуя со странами Индийского океана.

Пока в гаванях громоздились груды заморских товаров, обитатели северной пустыни чинили набеги на племена, жившие вдали от моря [6]. Иран, великая держава, находившаяся по другую сторону Персидского залива, пользовался этой слабостью и раздробленностью, вмешивался в оманские дела, налаживал межплеменные перемирия[14]14
  Персия влияла на Оман с глубокой древности. Фалай – оросительная система туннелей, запруд и водохранилищ – принесена в Оман персидскими переселенцами в VII в. до н. э., во время экспансии Ахеменидов.


[Закрыть]
. В 1749 г. Ахмад бен-Саид аль-Бу-Саид, родоначальник нынешней Оманской династии, объединил враждовавшие секты и с их помощью прогнал персов. Но затем начался упадок. В 1829 г. султан Саид бен-Султан даже покинул Маскат и отправился жить в южную свою империю – через Индийский океан, в Занзибар, близ африканских берегов. Эту империю оманцы создавали постепенно, пользуясь надежностью и силой муссонных ветров. В дальнейшем британские владыки Омана использовали слабость прибрежных повелителей, которые, будучи способны править Занзибаром, отстоявшим на три с лишним тысячи километров, и водружать свои стяги в восточноафриканских гаванях Ламу и Момбасы, не могли выдержать и отразить племенных набегов из близлежащей, оманской же, пустыни.

Преследовали Оман и другие невзгоды. Британский Королевский флот силой покончил с работорговлей, чью выгодную африканскую отрасль Оман издавна прибрал к рукам[15]15
  Следует заметить, что в целом оманские работорговцы были мягче своих европейских собратьев по ремеслу. Вместо того чтобы превращать несчастных захваченных африканцев в «живых мертвецов», лишенных каких-либо человеческих прав, оманцы часто делали своих рабов обычным домочадцами, одевали их и женили согласно исламским законам.


[Закрыть]
. В эпоху котла и пара оманские парусные суда, известные в Европе под общим названием «фелук», изрядно устарели[16]16
  Это было тем более обидно, что к началу XIX в. в северном Аравийском море не существовало флота сильнее оманского – исключая, разумеется, присутствовавший там британский флот. См.: Hall R. Empires of the Monsoon: A History of the Indian Ocean and Its Invaders. L.: HarperCollins, 1996. P. 355.


[Закрыть]
. А с открытием Суэцкого канала сократилось расстояние от Европы до Индии. Тем самым резко уменьшилась важность Маската и прочих оманских гаваней, служивших перевалочными пунктами при плавании через Индийский океан.

Затем, в 1913 г., священнослужители и вожди племен, обитавших вдали от моря, подняли мятеж против Маската: они твердо намерились возродить ибадитский имамат, лучше и полнее представляющий исламские ценности, как их понимают в пустыне. С помощью британцев прибрежный султанат в 1915 г. отбил нападение, учиненное тремя тысячами кочевников. Переговоры затягивались, бои то прекращались, то возобновлялись. Началась экономическая блокада внутренних областей. Наконец в 1920 г. обе стороны подписали договор, в соответствии с которым султан с имамом согласились не вмешиваться в дела друг друга. По сути, Маскат и Оман – побережье и внутренние части страны – превратились в отдельные государства. Мир воцарился на 35 лет, пока из-за нефтяных месторождений, обнаруженных в глубине страны, между войсками султана и имама не вспыхнули новые сражения. Саудовская Аравия поддержала племена, кочевавшие в пустыне, а Британия взяла сторону султана, правившего побережьем [7]. С британской помощью султан Саид бен-Теймур сумел взять верх, однако победа его оказалась пирровой. Сепаратистское восстание вспыхнуло в Дофаре в 1960-х гг. Вскоре его возглавили и подчинили себе марксисты-радикалы. Это случилось как раз тогда, когда султан отошел от политики, оградив страну от внешнего мира и всемерно избегая развития. Так возобновились древние разногласия между побережьем и внутренними областями страны, между имаматом и султаном. Из-за этого во второй половине XX в. Оман сделался не столько государством, сколько географическим понятием.

Путь к истинной государственности начался только в июле 1970 г., когда, при содействии британцев, реакционного султана Саида сверг его сын Кабус. Переворот обошелся почти без кровопролития: случилась короткая перестрелка, старого султана ранили в ногу, а затем отправили в Лондон как изгнанника. Новый 29-летний султан Кабус объявил всеобщее помилование кочевым племенам Дофара. Он рыл колодцы, прокладывал дороги, наводил мосты в пустынных областях. Кочевников-партизан, добровольно сдавшихся в плен, британцы заново обучили военному делу и сформировали из них иррегулярные части вооруженных сил Омана [8]. Кроме того, новый султан начал напряженную кампанию дружественных встреч – чтобы помимо дофарцев склонить на свою сторону и подчинить новому правлению собственное племя, равно как и членов собственной разветвленной семьи. Это была классическая, хотя в некотором смысле доморощенная, стратегия борьбы с партизанским движением. Через некоторое время она принесла добрые плоды. К 1975 г. восстание в пустыне окончилось, и Оман стал готов развиваться как современное государство.

Подавление анархии всегда следует начинать с кланов и племен, а потом уже подниматься выше этих первичных общественных ячеек. Именно так и поступил Кабус. А уж в пустыне племенным отношениям подчиняется все. Трезво мысливший Блаженный Августин писал в своей книге «О граде Божьем»: племена, связанные скорее тесными узами родства и этнической общности, чем какими-либо вселенскими устремлениями, едва ли могут быть примером того, что зовется высшим добром. Но, содействуя общественной сплоченности, племена все же и сами по себе служат добрым началом. Кабус угадал это и сколотил воедино целую нацию из несхожих племенных элементов. Проклятие вражды между приморьем и пустыней преодолела вдохновляющая сила средневековых традиций.

Султан Кабус создал новосредневековую систему, содержавшую демократические вкрапления. Периодически совещаясь со старейшинами племен, Кабус достиг того, что при абсолютной султанской власти лишь немногие решения владыки бывали спорными. Такой подход к управлению восстановил связующее звено между былой территорией имамата в глубине страны и прибрежным султанатом – звено, столь долго пребывавшее разомкнутым. А еще Кабус был хитроумен. В 1970-х белая дишдаша, древнее длиннополое одеяние, которое мужчины-арабы носили везде и всюду, стала выходить из моды, вытесняемая западными костюмами из синтетических тканей. Тогда Кабус объявил дишдашу почти непременным арабским облачением. Этот шаг, наравне с призывом возводить постройки в исконно арабском архитектурном стиле, укреплял зачаточное культурное единство побережья и пустыни, способствовал созданию нации.


На всем Среднем Востоке нет правителя, вполне сопоставимого с султаном Кабусом. Сегодня он – худой старик на восьмом десятке лет, холостой и живущий одиноко, почти затворником. Ему присуща намеренная отчужденность от окружающего. Он играет на лютне и органе, любит классическую западную музыку – и сочиняет музыку сам. (Султан создал первый на Среднем Востоке симфонический оркестр, где все музыканты – местные арабы.) Он правит на западный лад: создал исправно работающие министерства, дал женщинам немало прав, построил в глубине страны школы, потрудился во благо защиты окружающей природной среды, запретил охоту. Некий западный знаток арабского мира сказал, что в частных беседах этот султан, выпускник Королевской военной академии в Сандхерсте (Великобритания), предстает «самым осведомленным, самым разумным, самым начитанным и грамотно говорящим – и по-арабски, и по-английски – правителем на Среднем Востоке. Во всем регионе лишь он один и может по праву зваться человеком эпохи Возрождения». То есть Кабус олицетворяет собой космополитизм, присущий народам Индийского океана.

Другой человек, прежде бывший высокопоставленным американским чиновником, заметил: что касается широты стратегического мышления, султана Кабуса можно сравнивать лишь с Ли Куан Ю, премьер-министром Республики Сингапур. Миру нашему и в самом деле повезло: на протяжении десятилетий государствами, сопредельными двум важнейшим проливам Индийского океана – Ормузскому на западе и Малаккскому на востоке, – распоряжались два столь просвещенных и одаренных правителя. Можно сказать, Оман слишком невелик, чтобы таланты владыки, подобного султану Кабусу, могли развернуться полностью, – равно как и Сингапур очень мал для способностей такого премьер-министра, как Ли Куан Ю. Рассказывают, будто султан Кабус может обсуждать израильско-палестинский конфликт с точки зрения обеих сторон. А еще он трудился без устали, чтобы наладить добрососедские отношения с иранцами, заключил с Соединенными Штатами соглашение о военном доступе и присутствии, позволившее вытеснить советские войска из Афганистана, а иракскую армию – из Кувейта; впоследствии, перед вторжениями в Афганистан и Ирак, султан разрешил временно разместить на оманской земле 20 тыс. американских солдат и офицеров. В 1979 г. Оман оказался единственным арабским государством, признавшим мирное соглашение Анвара ас-Садата с Израилем. Учитывая, что глубоководные участки Ормузского пролива – фарватер, необходимый для нефтеналивных судов, – целиком и полностью находятся в оманских территориальных водах (а это приравнивает собственные стратегические интересы Омана к интересам остального мира), султан Кабус (да еще при всех его талантах!) может стать несравненным посредником между американцами и иранцами – либо между американцами и арабами, если речь идет об израильско-палестинском конфликте. Но, живя почти отшельником, султан избегает подобной роли, предпочитая уединяться среди книг и музыкальных инструментов, – подобно престарелому викторианскому джентльмену, для которого искать известности значило бы обнаруживать слабость характера.

Он не любит беседовать с репортерами. Редко выходит на люди. Газеты не трубят о нем каждый день, как о прочих диктаторах. Его портреты и фотографии не множатся до неприличия, как это было в Ираке при Саддаме Хусейне или даже в Египте при Хосни Мубараке. Вокруг султана Кабуса нет никакого культа личности. Зато нынешний Оман кажется почти ненастоящим, выглядит страной, сошедшей со страниц фантастической повести. Ни военных, ни полицейских почти не видно – в отличие от Саудовской Аравии, где входы в гостиницы и другие важные здания стерегут охранники и ограждают бетонные барьеры американского образца. Почти всякий взрослый человек носит национальную одежду, улыбается и неизменно поминает правителя страны добром – впрочем, только если о султане спросить напрямую. А если спросить о демократии либо свободах, человек отвечает подобно одному из моих оманских друзей: «Какой же именно из упомянутых вами свобод мы не имеем?» И, учитывая впечатление, произведенное Соединенными Штатами в Ираке, помня о попутно разгулявшемся там насилии, можно понять, отчего недоверчивые оманцы отвечают именно так, а не иначе[17]17
  Похоже, что Оман предоставляет мало политических свобод, зато уважает права человека. «Доклад о соблюдении прав человека в Омане», представленный Государственным департаментом США (2008), отмечает: хотя султан обладает единоличной государственной властью, «в октябре 2007 г. примерно 245 тыс. зарегистрированных избирателей участвовали в свободных и справедливых парламентских (Меджлис аш-Шура) выборах. С одной стороны, свобода слова, печати, собраний и вероисповеданий ограниченна, с другой – основные человеческие права обычно соблюдаются. Нет сообщений о произвольных либо незаконных «ликвидациях» граждан либо их бесследном исчезновении по политическим мотивам. Правительство «как правило, соблюдает» запрет на произвольные аресты и заключение в тюрьму.


[Закрыть]
.

В самом деле, американцы склонны толковать демократию слишком «юридически», только в понятиях законодательства и выборов. Возможно, чересчур большое значение придается самому акту голосования – а это способно скорее отвращать от американского примера, чем делать его привлекательным. Для некоторых обществ – и для средневосточного в частности – демократия сводится к дружелюбному совещанию правителя с подданными, а не к официальному процессу. И где была бы Америка на Среднем Востоке, если бы не монархи Омана, Иордании и Марокко, не говоря уже о прочих недемократических правителях, которые все же борются с экстремистами, враждебными Западу? Будущее американского могущества зависит от того, сможем ли мы понимать исторический опыт других народов, а не только свой собственный. Благодаря собственной – в общих чертах счастливой – истории американцы верят в «единение добрых начал» и полагают, будто все хорошее берется из одного и того же источника, будь то демократия, экономическое развитие или общественные реформы [9]. Но вот Оман демонстрирует: монархия, которую американцы считают безусловно скверным общественным устройством, способна приносить добрые плоды.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации