Текст книги "Предупреждение Эмблера"

Часть II

Глава 5

Сон, долгожданный и целительный, наконец-то пришел к нему. Но и сон не принес успокоения. Подсознание унесло Эмблера в далекую страну. Образы вспыхивали и гасли…

Чжаньхуа, Тайвань. Горы окружали старинный город с трех сторон; на западе он смотрел на Тайваньский пролив – широкую полоску воды, отделяющую остров от материка. Первыми, в семнадцатом веке, в эпоху династии Цин, здесь поселились эмигранты из провинции Фуцзянь; потом за ними последовали другие. Каждая новая волна приносила что-то свое, но город сам, как некий разумный организм, решал, что из занесенного следует принять и сохранить, а что оставить в архиве истории. В парке у подножия гор Багуа стояла массивная черная статуя Будды, охраняемая двумя каменными львами. Приезжие засматривались на Будду, горожане же с равным почтением относились ко львам, могучим, с бугрящимися мышцами и острыми клыками, хищникам, олицетворяющим защитников города. Когда-то, много лет назад, Чжаньхуа был крепостью, фортом. Теперь этот крупный город стал крепостью иного рода. Бастионом демократии.

На окраине Чжаньхуа, возле бумажной фабрики и цветоводческого хозяйства, воздвигли самодельную платформу. Многотысячная толпа ждала появления человека, которого прочили в президенты Тайваня. Человека по имени Ван Чан Люн. Из соседних городов на митинг прибыли сторонники кандидата, и их маленькие запылившиеся автомобили заполнили прилегающие улицы и переулки. Никогда еще в истории страны политик, претендент на высший государственный пост, не возбуждал к себе такого интереса со стороны простых тайваньцев.

Во многих отношениях он был необычной для политической сцены фигурой. Во-первых, намного моложе прочих кандидатов – всего-то тридцать семь лет. Выходец из зажиточной семьи, сделавшей состояние на торговле, но при том истинный, харизматический популист, сумевший всколыхнуть надежды менее обеспеченных. Основатель и ярчайший лидер быстро растущей и набирающей вес политической партии. Островная республика не испытывала недостатка в партиях и организациях, но партия Ван Чан Люна с первых дней своего существования заняла особую позицию, открыто и ясно заявив о приверженности реформам. Проведя несколько громких и успешных антикоррупционных кампаний на местном уровне, он просил теперь дать ему власть, чтобы заняться борьбой с поразившими политику и торговлю продажностью и кумовством уже на общенациональном уровне. Но и это было еще не все. В то время как другие кандидаты играли на давнем и прочно укоренившемся в обществе страхе перед материковой «Китайской империей», Люн предпочитал говорить о «новом отношении к новому Китаю», делая упор на примирение, развитие торговли и идею разделенного суверенитета.

Многие из тех в Государственном департаменте, кто давно занимался Китаем, относились к молодому политику с недоверием, полагая, что он слишком хорош. Материалы досье, с немалым трудом собранного Подразделением политической стабилизации, подкрепляли это мнение.

Вот почему Эмблер оказался в Чжаньхуа в составе специально сформированной «ударной группы». А это означало, что он был на Тайване не как Хэл Эмблер, а как Таркин – именно такой оперативный псевдоним присвоили ему в самом начале карьеры в Отделе консульских операций. Он и чувствовал себе Таркином, не вымышленной, а реально существующей, полноправной личностью. Выполняя оперативное задание, Эмблер становился Таркином. Это было в своем роде формой психической компартментализации, позволявшей ему делать то, что приходилось.

Один из очень немногих белых иностранцев в море азиатских лиц – а следовательно, как автоматически предполагали многие, западный репортер, – Таркин пробирался через плотно сбившуюся толпу, не спуская глаз с платформы. Тот, кого все ждали, должен был вот-вот появиться. Величайшая надежда нового поколения Тайваня. Молодой идеалист. Харизматический провидец.

Чудовище.

Досье Подразделения политической стабилизации содержало тщательно подобранные, проверенные факты. Из них следовало, что под маской умеренного лидера и доброжелательного оппонента скрывалась личина опаснейшего фанатика. Документы изобличали идеологическую связь Люна с красными кхмерами, его личную вовлеченность в наркоторговлю, одним из мировых центров которой издавна считается Золотой треугольник, и причастность к серии политических убийств на Тайване.

Разоблачить его, вывести на чистую воду было невозможно, не скомпрометировав при этом десятки людей, которым грозили бы пытки и смерть от рук тайных пособников Люна. Но и позволить ему одержать победу на выборах, прийти к власти и занять место у руля Национального конгресса Тайваня тоже было нельзя. Защита жизненных интересов страны, сохранение демократии требовали устранения опасного популиста с политической арены.

Именно на такой работе и специализировались «ударные группы» Подразделения политической стабилизации. Жестокость, неразборчивость в средствах, проявляемые оперативниками в ходе некоторых операций, вызывали неодобрение и даже протесты мягкосердных и благодушных аналитиков Государственного департамента, не желавших понимать, что порой предотвратить катастрофическое развитие событий можно только с помощью решительных и не всегда безболезненных средств. Глава ППС, Эллен Уитфилд, никогда не изменяла этому принципу, чем, возможно, и объяснялась эффективность работы ее подчиненных. Там, где другие начальники отделов и подразделений предпочитали анализировать, оценивать и вырабатывать рекомендации, Уитфилд действовала, не дожидаясь, пока потенциальная угроза перерастет в реальную. «Раковую опухоль удаляют прежде, чем пошли метастазы» – таков был ее девиз, и им она руководствовалась, когда речь заходила о той или иной политической угрозе. Эллен Уитфилд не верила в бесконечные дипломатические переговоры и компромиссы, когда сохранить мир представлялось возможным с помощью быстрого хирургического вмешательства. Редко, однако, ставки были столь высоки.

В микрофоне Таркина щелкнуло.

– Альфа-Один на позиции, – негромко сообщил голос. Это означало, что взрывотехник расположился на безопасном расстоянии от скрытно заложенного устройства и готов по сигналу Таркина активировать радиоуправляемый детонатор. Операцию готовили долго. Семья Люна, опасаясь за его безопасность и не доверяя государственной полиции, наняла специальную группу телохранителей. Все места, где мог бы укрыться снайпер, были заранее проверены и взяты под наблюдение. Часть охранников, владеющих как секретами традиционных восточных единоборств, так и приемами современного рукопашного боя, рассеялась в толпе, готовая моментально отреагировать на появление в ней вооруженного человека. Люн ездил только в бронированном автомобиле и останавливался только в номерах, охраняемых преданными ему сторонниками. Никто и представить не мог, что опасность кроется в обыкновенном, ничем не примечательном подиуме.

Время пришло.

По нарастающему гулу толпы Таркин понял, что политик вышел на трибуну, и поднял голову.

Встреченный шумными аплодисментами и приветственными криками, Люн широко улыбался. К переднему краю платформы он еще не подошел, а успех операции зависел во многом именно от его положения на помосте. Во избежание ненужных жертв маломощное взрывное устройство заложили так, чтобы сила взрыва ушла в строго определенном направлении. Таркин ждал, держа в руке атрибуты журналистской профессии: блокнот и ручку.

– Жду сигнала, – напомнил металлический голос в микрофоне. Сигнал означал смерть.

Жду сигнала.

Звук изменился. Температура воздуха как будто упала. Еще секунда… другая…

Таркин вдруг понял, что звук, который он слышит и который разбудил его, перенеся с запруженной площади в комнату мотеля, идет с прикроватного столика. «Блэкберри» убитого южанина сигнализировал о поступлении текстового сообщения. Эмблер протянул руку и нажал одну за другой две кнопки, подтвердив получение ответа на свое донесение. Сообщение было короткое, но содержало четкие инструкции. Встреча состоится сегодня в два тридцать пополудни, в международном аэропорту Филадельфии. Выход С19.

Ловко придумано, ничего не скажешь. Назначив встречу в аэропорту, они получили дополнительные гарантии собственной безопасности. Теперь на их стороне служба охраны и металлодетекторы. Пронести оружие он не сможет. С другой стороны, время выбрали с таким расчетом, чтобы в зале было как можно меньше ожидающих. Вместе с тем, учитывая расположение выхода С19, контакту никто не помешает. Молодцы, подумал Эмблер. Знают, что делают. Мысль эта не очень его обрадовала.

Клейтон Кастон сидел за столом, как обычно, в одном из своих десяти почти взаимозаменяемых серых костюмов. Купил он их по каталогу посылторга фирмы «Джос. А. Бэнк» с пятидесятипроцентной скидкой, так что общая цена оказалась вполне приемлемой. Впрочем, на выбор повлияла не только цена, но и характеристика материала, представлявшего собой практичную смесь шерсти и полиэфира. «Немнущийся, круглогодичный деловой костюм на трех пуговицах» – так говорилось в каталоге, и Кастон поймал производителей на слове: он носил эти костюмы весь год. Тот же принцип распространялся и на галстуки: репсовые, красные в зеленую полоску и синие в красную. Кастон понимал, что некоторые из коллег считают его приверженность единообразию проявлением эксцентричности. Но какой смысл в разнообразии ради разнообразия? Если находишь что-то такое, что отвечает твоим требованиям, то зачем от этого отказываться?

Взять хотя бы завтрак. Кастон любил корнфлекс. И всегда ел утром кукурузные хлопья. Ел он их и сейчас.

– Какая чушь! – взорвалась его шестнадцатилетняя дочь Андреа. Разумеется, обращалась она не к отцу, а к своему семнадцатилетнему брату Максу. – Чип – дешевка. В любом случае он крутит с Дженифер, а не со мной. И слава богу!

– Ты такая простая, – безжалостно заклеймил сестру Макс.

– Для грейпфрута есть специальный нож, – мягко укорила сына мать. – Для этого мы их и покупали. – На ней был махровый халат, на ногах мягкие махровые тапочки, а на голове махровая лента. Для Клея Кастона она была олицетворением очарования.

Макс молча взял предложенный нож для грейпфрута и повернулся к сестре, чтобы продолжить прерванную словесную баталию.

– Чип не переносит Дженифер, а Дженифер терпеть не может Чипа, и ты сама об этом позаботилась, когда рассказала Чипу, что Дженифер наплела про него Ти-Джею. И, кстати, ты ведь рассказала маме про тот случай на уроке французского? Если нет, то мне…

– Не смей! – гневно бросила Андреа, вскакивая со стула. – И раз уж так, то почему бы тебе не рассказать о той маленькой царапинке на крыле «Вольво»? Ее там не было, пока ты не отправился кататься вчера вечером. Или думаешь, мама уже заметила?

– Что еще за царапина? – спросила Линда Кастон, опуская на стол кофейник с черным кофе.

Макс наградил сестру уничтожающим взглядом, лучше всяких слов говорившим, что ее ждут невиданные пытки.

– Скажем так, Безумный Макс еще не освоил тонкости параллельной парковки.

– Знаешь что? – процедил Макс, буравя сестру глазами. – Думаю, мне пора потолковать с твоим дружком Чипом.

Кастон оторвался от «Вашингтон пост». Он сознавал, что в настоящий момент не воспринимается сознанием детей как заслуживающая внимания фигура, и ничего не имел против. Уже одно то, что они были его детьми, представлялось ему в некотором роде загадкой – столь мало перешло к ним от него.

– Только попробуй, гадина.

– Что за царапина? – настойчиво повторила Линда.

Они уже были готовы наброситься друг на друга, как будто отец не сидел с ними за одним столом. Кастон привык. Даже за завтраком он оставался невзрачным бюрократом, тогда как Макс и Андреа, со всей их легкой абсурдностью и зацикленностью на себе, были обычными подростками. Андреа – с выкрашенными малиновой помадой губами, в разрисованных маркером джинсах; Макс – звезда школьной футбольной команды, никогда не выбривающий должным образом шею и благоухающий «Аква вельва». Не благоухающий, мысленно поправил себя Кастон, – воняющий.

Дерзкие, разболтанные, буйные сорванцы, способные сцепиться из-за царапины на дверце машины. Клейтон Кастон любил их, как саму жизнь.

– Апельсиновый сок еще остался? – впервые за утро подал голос он.

Макс передал ему пакет. Внутренняя жизнь сына виделась Кастону сквозь замутненное стекло, но иногда он улавливал в его выражении что-то близкое к жалости: парень пытался соотнести отца с антропологическими категориями каталога средней школы – качок, жеребец, чокнутый, слабак, лузер – и приходил к выводу, что, окажись они в одном классе, приятелями бы точно не стали.

– Да, пап, пара капель осталась.

– Капля капле не пара, – заметил Кастон.

Макс метнул в его сторону беспокойный взгляд.

– Как скажешь.

– Нам надо поговорить об этой царапине, – сказала Линда.

В кабинете Калеба Норриса в ЦРУ двумя часами позже таких криков уже не было, но приглушенные голоса только подчеркивали усиливающееся напряжение. Норрис был помощником заместителя директора по разведке. Вызвав Кастона к себе на 9.30, он не упомянул, о чем пойдет речь. Впрочем, необходимости в этом не было. После первого сообщения с Пэрриш-Айленда, поступившего накануне утром, последовали и другие сигналы, противоречивые и раздражающе неопределенные, но дающие основание предполагать, что инцидент будет иметь далеко идущие последствия.

У Норриса было широкое лицо русского крестьянина, грузноватое тело и маленькие, широко расставленные глазки. Волосы росли у него везде: черные клочья высовывались из-под манжет рубашки, а когда Норрис снимал галстук, то и из-под воротничка. Хотя Норрис и занимал высшую должность в отделе аналитики и входил в ближний круг директора Управления, посторонний, увидев его фотографию, с уверенностью заявил бы, что на ней изображен либо клубный вышибала, либо телохранитель какого-нибудь мафиози. Грубоватые манеры профсоюзного вожака никак не соответствовали тому, что говорилось в его резюме: выпускник Католического университета Америки со степенью по физике; стипендиат Национального научного фонда, занимавшийся проблемой военного применения теории игр; внештатный сотрудник таких гражданских организаций, как Институт военного анализа и «Лямбда корпорейшн». Норрис рано понял, что для традиционной карьеры ему недостает терпения, однако в Управлении именно его нетерпение стало добродетелью. Он пробивался через заторы и проскальзывал в бутылочное горлышко, оставляя других далеко позади. Норрис сумел понять, что сила организации не в определенных для нее формально полномочиях, а в тех, которые берет на себя ее руководитель. Фраза «мы все еще над этим работаем» Норрисом не принималась. Кастон восхищался им.

Когда он открыл дверь, Норрис в типичной для себя манере, сложив руки на груди, расхаживал по кабинету. Инцидент в клинике Пэрриш-Айленда не столько обеспокоил его, сколько раздосадовал. Раздосадовал потому, что еще раз напомнил, сколько разведслужб находится вне сферы компетенции его непосредственного начальника. Истинная проблема заключалась именно в этом. Каждый род войск – армия, военно-морской флот, военно-воздушные силы, морская пехота – имел собственную разведывательную структуру. К тому же в распоряжении Министерства обороны были ресурсы военной разведки. Особый отдел анализа разведданных существовал в рамках Совета национальной безопасности Белого дома. Агентство национальной безопасности в Форт-Миде располагало собственной инфраструктурой. А ведь было еще Национальное управление разведки. Да и Государственный департамент в дополнение к секретному Отделу консульских операций содержал Бюро сбора информации и анализа. И каждая из служб подразделялась на отделы, подотделы, подразделения и так далее. Трещинок предостаточно, и каждая чревата катастрофическим провалом.

Вот почему такая мелочь, как сообщение о побеге пациента из закрытой клиники, вызвала раздражение Норриса. Одно дело не знать, что происходит в далеких степях Узбекистана, и совсем другое – оставаться в неведении относительно того, что делается у тебя под боком. Невероятно, но никто, похоже, не мог дать четкий и ясный ответ на простой вопрос: кто именно сбежал с Пэрриш-Айленда?

Клиникой пользовались все секретные службы Соединенных Штатов. Человек, которого не просто содержали в ней, но содержали в отдельном крыле и в тщательно охраняемой палате, считался, очевидно, особо опасным, то ли потому, что мог многое рассказать, то ли потому, что мог многое сделать.

И тем не менее, когда заместитель директора поинтересовался насчет личности беглеца, ответа он не получил. Это было уже либо безумие из разряда тех, что не поддаются лечению даже в Пэрриш-Айленде, либо нечто очень похожее на нарушение субординации.

– Дело вот какое, – без предисловий, словно продолжая прерванный разговор, начал помощник заместителя директора ЦРУ, когда Кастон закрыл за собой дверь. – У каждого пациента в этом заведении есть – как это называется? – регистрационный номер, сопроводительный код. Клиника – наш, как говорится, «общий ресурс», а это значит, что каждое ведомство, которое ею пользуется, предоставляет по своему подопечному полную информацию. Если Лэнгли отправляет туда своего свихнувшегося аналитика, оно обязано сообщить, кто он такой. Если человек поступает из Форт-Мида, то АНБ же дает и сопроводительный пакет. И, разумеется, каждое ведомство оплачивает свой счет. То есть человек поступает в Пэрриш-Айленд не просто так, а с сопроводительным двенадцатизначным кодом. В целях безопасности оплата расходов по содержанию пациента проходит по отдельному каналу, но в сопроводиловке должно стоять имя того, кто санкционировал задержание. Так, по крайней мере, должно быть. Но в данном случае в системе произошел сбой. Надеюсь, ты выяснишь, в чем дело. Судя по информации из клиники, с кодом пациента все в порядке – оплата проходит регулярно. Но бухгалтерия Консульских операций отвечает, что не может найти сопроводительный код в своей базе данных. Вот почему мы даже не знаем, кто санкционировал его задержание и отправку на Пэрриш-Айленд.

– Раньше такого не случалось.

Обвисшие было паруса подхватил свежий ветер негодования.

– Они или говорят правду – и в таком случае их отымели, или что-то скрывают – и в таком случае пытаются отыметь нас. Если так, то я хочу знать, как поставить их на карачки. – В состоянии возбуждения Норрис часто использовал конструкцию «или – или». На голубой рубашке уже проступили темные пятна, лоб блестел от пота. – Но драчка эта – моя. От тебя, Клей, я хочу получить фонарь, чтобы не шарить в темноте. Обычное дело, верно?

Кастон покачал головой.

– Если они что-то скрывают, то получили команду откуда-то сверху. Это я могу сказать тебе уже сейчас.

Норрис повернулся, внимательно посмотрел на него и ободряюще кивнул.

– Что еще?

– Понятно, что беглец бывший агент. Причем очень ценный.

– И еще чокнутый.

– Это нам так сказали. Из Консульских операций прислали материалы на пациента № 5312. Там есть и медицинское заключение, подписанное специалистами, наблюдавшими его в Пэрриш-Айленде. Пришлось заглянуть в «Руководство по диагностике» Американской психиатрической ассоциации. Если коротко, у него серьезное диссоциативное расстройство.

– То есть?

– То есть он считает себя кем-то, кем на самом деле не является.

– Тогда кто же он?

– В том-то и вопрос.

– Будь оно проклято! – раздраженно, едва не перейдя на крик, бросил Норрис. – Как можно потерять человека? Это же не носок в стиральной машине! – Глаза его полыхнули злостью. Помолчав, он протянул руку и с вкрадчивой улыбкой потрепал Кастона по плечу. Норрис знал, Кастон может быть и колючим, если его задеть. Давить на него нельзя, а вот завербовать можно. Обидевшись, Кастон прятался под панцирь заурядного, непробиваемого бюрократа, каким предпочитал себя выставлять. Калеб Норрис испытал это на своем опыте и сделал соответствующие выводы. Теперь он попытался пустить все свое обаяние. – Я говорил, что мне нравится твой галстук?

Кастон едва заметно улыбнулся.

– Не надо, Калеб. Не пытайся сыграть на моих лучших струнах. У меня таковых нет. – Он пожал плечами. – Ситуация следующая: все полученные из психиатрической клиники файлы проиндексированы номером 5312, но то, что в них есть, никак не соотносится ни с одним персональным файлом Отдела консульских операций. В системе на него ничего нет.

– То есть данные были стерты.

– Скорее всего не стерты, а закрыты. Думаю, информация где-то есть, но она не связана с идентификационными кодами тех, кто имеет соответствующий допуск. Это примерно то же самое, как если бы человеку перерезали спинной мозг.

– Похоже, ты успел побродить по виртуальному миру.

– Главные компьютерные системы Госдепа не интегрированы, отсюда и много несоответствий. Но для начисления зарплаты, налоговых вычетов, калькуляции расходов, закупок и тому подобного все пользуются той же операционной программой, что и мы. – Кастон оперировал бухгалтерскими категориями с легкостью официанта, перечисляющего блюда из меню. – Если разбираешься в операционной программе бухучета, то без труда найдешь доску, которую можно перекинуть с одного корабля на другой.

– Как Капитан Кидд, когда он гоняется за Синей Бородой.

– Не хотелось бы тебя огорчать, но я не уверен, что Синяя Борода – реально существовавший персонаж. А потому у меня есть сомнения относительно упоминания о нем в резюме Капитана Кидда.

– Так что, Синей Бороды не было? Ну и ну. Ты еще договоришься, что и Санта-Клауса тоже нет.

– Похоже, родители напичкали тебя непроверенной информацией, – с непроницаемым лицом ответил Кастон. – Не помешало бы почистить файлы. – Он неодобрительно посмотрел на разбросанные по столу нерассортированные документы. – Думаю, общее представление ты получил. Если кого-то невозможно переправить с борта на борт общепринятым способом, то стоит поискать обычную доску. Удивительно эффективный метод.

– И что ты раскопал, когда перекинул эту свою доску?

– Пока не очень много. Мы еще проверяем полученные файлы. Выяснилось, что он работал под оперативным псевдонимом Таркин.

– Таркин, – повторил Норрис. – Оперативный псевдоним без имени. Все очень странно. Ладно, что нам известно об этом парне?

– Мы знаем главное: агент Таркин не просто работал в Отделе консульских операций. Он входил в состав команды Политической стабилизации.

– Должно быть, мастер грязных дел.

Мастер грязных дел. Кастон презирал такого рода эвфемизмы. Судя по всему, беглец был опасным социопатом. Только такие и могли успешно работать в ППС.

– Подробностей его оперативных дел крайне мало. Проверка по базам данных Госдепартамента ничего не дала: папка Таркина есть, но только пустая.

– А что подсказывает интуиция?

– Интуиция?

– Да, твой инстинкт, что он тебе шепчет?

Кастон с опозданием понял, что Норрис так шутит.

С самого начала Кастон ясно дал понять, что относится к таким вещам, как «инстинкт» или «чутье», с крайним недоверием. Его раздражало, когда кто-то просил дать ответ на основании «инстинкта» или «интуиции» еще до того, как предоставленная информация укажет хотя бы общее направление: работать, основываясь на подозрениях и предчувствиях было для него равнозначно стрельбе холостыми. Гадание на кофейной гуще мешает логическому осмыслению, основанному на четких и строгих законах здравого смысла и вероятностного анализа.

Норрис не выдержал – губы разошлись в довольной ухмылке.

– Ладно, ладно, это так, для смеху. Но ты все-таки скажи, с кем мы имеем дело? Что говорит твоя… как это… да, матрица решений?

Кастон ответил намеком на улыбку.

– Все это весьма и весьма предварительно. Но некоторые пункты указывают на то, что беглец, как у нас любят выражаться, тухлое яйцо. Ты, полагаю, знаешь, как я отношусь к агентам, которые работают за границей. Если тебе платят, ты обязан соблюдать установленные федеральным законодательством правила. Это не самоуправство. Можно сколько угодно говорить о «грязной работе», но я считаю так: либо это санкционировано, либо нет. И никакой золотой середины быть не может. Хотелось бы знать, почему федеральное правительство принимает на службу таких, как этот Таркин. Когда только наши спецслужбы поймут, что это никогда не срабатывает.

– Никогда не срабатывает? – Норрис вопросительно вскинул бровь.

– Никогда не срабатывает так, как запланировано.

– Как запланировано, ничто не срабатывает. Даже Богу понадобилось семь дней, чтобы навести порядок в мироздании. Я могу дать тебе только три.

– С чего такая спешка?

– Есть у меня чувство. – Норрис поднял руку, предваряя неодобрительный взгляд Кастона. – Разведка получает сигналы – не вполне определенные, но неоднократные, так что не обращать на них внимания уже нельзя, – относительно некоей скрытой активности. Кто за ней стоит? Против кого она направлена? Я пока не знаю. И, похоже, никто не знает. Вроде бы в нее вовлечены высокопоставленные члены правительства. Мы все сейчас ждем развития событий. Ждем, сами не зная чего. Чего угодно, что не вписывается в привычную канву. Ждем, предполагая худшее, потому что предполагать иное – опасно. Через три дня нам нужен твой отчет. Твоя задача – выяснить, кто на самом деле этот парень, Таркин. Помоги нам вывести его на чистую воду. Или убрать.

Кастон сдержанно кивнул. Подгонять его не требовалось. Он не любил аномалий, а человек, сбежавший из психиатрической клиники Пэрриш-Айленда, определенно представлял собой самую худшую аномалию. Ничто не могло доставить Клейтону Кастону большего удовлетворения, чем идентифицировать эту аномалию и уничтожить ее.