Текст книги "Рукопись Ченселора"

Глава 4

Ченселор лежал под лучами жаркого солнца, просматривая «Лос-Анджелес таймс». Газетные заголовки казались почти фантастическими, как будто события, о которых они сообщали, в реальной жизни были абсолютно невозможны.

Наконец-то этот человек мертв! Джон Эдгар Гувер умер самой заурядной смертью, в постели, как умирают миллионы стариков. И смерть его не повлекла за собой никаких чрезвычайных последствий, никто не воспринял ее как какую-то всеобщую трагедию. Просто годы взяли свое, и сердце пожилого человека не выдержало. Но по тому, в каких выражениях газеты сообщали об этой смерти, чувствовалось, что в стране она вызвала вздох облегчения.

Как и следовало ожидать, конгресс и правительство в своих заявлениях подобострастно восхваляли усопшего, выражали ханжескую скорбь по поводу его кончины, но это были крокодиловы слезы.

Свернув газету, Ченселор сунул ее в песок, чтобы не унесло ветром. Читать дальше ему не хотелось. Однако хуже было то, что ему не хотелось и работать. О господи! Когда же он снова сядет за письменный стол? И сможет ли вообще когда-нибудь взяться за перо? Ему невыносимо надоело это сибаритство. Он чувствовал, что не живет, а прозябает.

Как ни странно, несмотря на полное безделье, он становился все богаче.

Полчаса назад из Нью-Йорка позвонил Джошуа Харрис и сообщил, что киностудия своевременно сделала очередной взнос на его текущий счет. Питер получил немалые деньги абсолютно ни за что. После той вечеринки у Шеффилда он ни разу не снизошел до того, чтобы съездить или хотя бы позвонить на студию и поговорить с кем-нибудь о делах, о сценарии по его роману «Контрудар!».

«Тебе не о чем беспокоиться, дружище, ты написал бестселлер». Хорошо, пусть так.

Ченселор поднял руку и посмотрел на часы. Почти половина девятого. Утро в Малибу вступало в свои права быстро. Ярко светило солнце, песок уже успел накалиться, но воздух еще оставался прохладным. Питер медленно встал и пошел в дом. Хотелось посидеть в комнате с кондиционером и чего-нибудь выпить.

«И правда, почему бы не выпить? Как это раньше говорили? „Я никогда не пью раньше пяти часов дня“. Слава богу, где-то уже пять часов. Сколько сейчас на Восточном побережье? Около пяти утра? Да нет, вечно я путаю. Все совсем наоборот: там уже почти полдень».

День был отвратительный: хмурое, закрытое облаками небо, сырой, тяжелый воздух. Моросящий дождь, казалось, вот-вот разойдется и превратится в ливень.

На площади перед Капитолием собралось множество народа. К шуму толпы примешивалось негромкое пение сторонников мира, оттесненных за барьер, подальше от здания конгресса. По мере того как усиливался дождь, их пение становилось все громче.

То здесь, то там щелкали раскрывающиеся зонты, и круги черной материи скрывали безучастные, равнодушные лица, скучные, недовольные глаза. Казалось, сам день делает людей раздражительными. В воздухе витал какой-то непонятный, но явственно ощутимый страх. Так воздействовало на собравшихся наследие человека, тело которого в эту минуту везли на огромном катафалке. И вот, свернув с обсаженной деревьями аллеи, похоронная процессия с двадцатиминутным опозданием вступила на площадь.

Хотя толпа стояла в стороне от ее маршрута, как только лошади, тянувшие катафалк, приблизились, все как один отпрянули назад. «Вот еще одно проявление страха», – подумал Стефан Варак.

По обеим сторонам ступеней, которые вели в ротонду, по стойке «смирно» застыл почетный караул: потемневшая от дождя форма, сосредоточенный взгляд.

Одиннадцать тридцать. Тело Джона Эдгара Гувера будет находиться в здании конгресса США в течение всего дня и ночи. Еще ни разу в истории страны ни одно гражданское лицо не удостаивалось такой чести.

А может быть, тем самым нация стремилась окончательно убедить себя и весь мир в том, что Гувер действительно мертв? Созданное когда-то для борьбы с коррупцией и преступностью ФБР со временем превратилось в чрезвычайно эффективную организацию, а сам Гувер вырос в фигуру общенационального масштаба.

Но с годами в нем все заметнее проявлялось то, что специалисты называют распадом личности. «Если бы он вовремя остановился! – подумал Варак. – Раньше, чем его охватила лихорадка борьбы с „подрывными элементами“, раньше, чем он уверовал в собственную непогрешимость».

Вперед торжественным шагом вышли восемь военнослужащих. Приблизившись к задней дверце катафалка, они замерли – по четыре человека с каждой стороны.

Откинулась тяжелая панель, и из глубины выкатился покрытый национальным флагом гроб. Взяв гроб за выступающие стальные ручки, военнослужащие сняли его с платформы и неестественно медленно двинулись к Капитолию.

Началось мучительное восхождение по тридцати пяти ступеням, ведущим в ротонду. Собравшиеся, застыв, смотрели на уставившиеся в одну точку, будто неживые, глаза, на мокрые от дождя и пота лица, на вздувшиеся от напряжения под обшлагами формы мускулы, на потемневшие от пота белые воротнички. Казалось, все затаили дыхание. Когда же наконец гроб достиг верхней площадки, раздался всеобщий вздох облегчения. На минуту солдаты замерли по стойке «смирно» и снова продолжили свое медленное шествие по направлению к большим бронзовым дверям ротонды.

Варак и телеоператор стояли на небольшой, возвышавшейся над толпой платформе. Рядом с ними находилась телекамера. На металлической оправе ее толстых линз виднелись начальные буквы, обозначавшие название одной из телекомпаний Сиэтла, штат Вашингтон. Компания эта входила в телекорпорацию Западного побережья, и никого из ее сотрудников в это утро на площади перед Капитолием не было.

– Вы все сможете заснять? – спросил Варак оператора по-французски.

– Каждая группа, каждый ряд, каждое лицо будет зафиксировано на пленке, – ответил француз.

– А плохое освещение и этот дождь вам не помешают?

– Для такой пленки, как наша, это не имеет значения. Повышенная чувствительность!

– Хорошо, я пошел наверх.

К лацкану своего пиджака Варак прикрепил удостоверение сотрудника Совета национальной безопасности. Сквозь толпу Варак пробрался к входу в здание конгресса и мимо часовых прошел в помещение охраны.

– Скажите, дверь на лестницу, ведущую в архив, опечатана? – обратился он к дежурному офицеру.

– Не могу знать, сэр. – Дежурный пробежал глазами лежавший перед ним лист с инструкциями. – Здесь ничего об этом не сказано.

– Черт побери! Там должно быть указание на этот счет. Пожалуйста, внесите дополнение, – проговорил Варак, отходя от офицера.

Никакой особой необходимости запирать эту дверь не было. Отдав приказание, Варак просто продемонстрировал свою власть. Теперь, если что-то случится с киноаппаратурой и ему срочно понадобится телефон, то не придется тратить драгоценное время на установление его личности. Офицер наверняка его запомнил.

Перепрыгивая через ступени, Варак быстро поднялся на площадку перед входом в ротонду, на которой уже толпилось множество народа. Обливаясь потом и едва держась на ногах, подвыпивший конгрессмен попытался пробраться сквозь это сборище в здание Капитолия, но споткнулся и едва не упал. Какой-то молодой человек, очевидно помощник, вовремя подхватил конгрессмена под левый локоть и вытащил из толпы. Тот зашатался, ударившись спиной о стену.

Глядя на смущенное потное лицо конгрессмена, Варак вспомнил, что когда-то тот публично обвинил ФБР в подслушивании его телефонных разговоров, поставив Гувера в трудное положение. Но потом внезапно снял свои обвинения. Обещанные доказательства так и не были представлены – у конгрессмена их почему-то вдруг не оказалось.

Варак шел по коридору и думал, что этот конгрессмен, может быть, один из тех, чье досье похитили. Он кивнул охраннику, который внимательно изучил его удостоверение и открыл перед ним дверь на узкую винтовую лестницу, ведущую наверх, под купол ротонды. Через три минуты он стоял на коленях рядом со вторым оператором на высоте ста шестидесяти футов. Оператор разместился на верхней галерее, уже много лет закрытой для туристов. Свою камеру он предусмотрительно обернул в тройной слой изоляционного материала, а завинченные до отказа линзы закрепил дополнительными зажимами, так что даже на галерее ее слабого жужжания почти не было слышно. Снизу же ни оператора, ни его камеру разглядеть было просто невозможно. Рядом лежали три коробки с пленкой.

Внизу гроб уже устанавливали на помост. За ограждающими его канатами собралось множество людей. Сквозь толпу рядовых граждан проталкивались вперед руководители нации, стараясь оказаться на первом плане торжественной церемонии.

Почетный караул, представляющий все рода войск, занял свое место. Где-то далеко дважды зазвонил телефон. Варак инстинктивно вынул из кармана маленькое переговорное устройство, служившее средством связи с другими участниками операции, приложил его к уху и включил. Все было тихо. Он облегченно вздохнул.

Внизу раздался монотонный голос – это Эдвард Элсон, капеллан сената и священник пресвитерианской церкви, начал читать молитву. Вслед за ним произнес хвалебную речь Уоррен Бергер. У Варака невольно челюсти свело от услышанного.

– …Человек, полный отваги, который никогда не поступался своими принципами ради дешевой популярности… посвятивший всего себя служению стране и стяжавший восхищение всех, кто верит в свободу при соблюдении законности и порядка…

«Какие принципы? Какие свобода и законность?» – думал Варак, наблюдая за происходящей внизу церемонией. Однако времени для размышлений у него не было.

– Все в порядке? – прошептал он по-чешски оператору.

– Да, если только меня не доконает судорога.

– Разминайся время от времени, но ни в коем случае не вставай. Каждые четыре часа я буду тебя сменять на тридцать минут. Для отдыха используй комнату на второй галерее. Еду я принесу.

– Ночью тоже работаем?

– Именно за это тебе и платят. Мы должны заснять каждого, кто войдет в эти бронзовые двери. Каждую физиономию, черт бы их всех побрал!

Отдаваясь эхом, звучал низкий голос очередного оратора. С улицы доносились лозунги, которые выкрикивали сторонники мира. Стоя за ограждением под дождем, они тоже отдавали дань памяти, но не тому, чье тело лежало в ротонде, а тем тысячам людей, которые погибли за сотни миль от Вашингтона. Разыгрываемый в ротонде спектакль казался им грустной пародией на действительность.

– Каждое лицо… – повторил Варак.

Водяная пыль фонтана, расположенного в саду пресвитерианской церкви, каскадом низвергалась в круглый бассейн. Чуть поодаль горделиво возвышалась башня из белого мрамора – само воплощенное великолепие. Что же касается церкви, то снаружи она больше походила на городскую тюрьму, чем на храм божий.

Камеры под руководством Варака крутились без остановки. Измученные операторы держались на ногах только благодаря стимулирующему действию кофе и бензедрина. Еще несколько часов, и все закончится. С солидной суммой в кармане оба вылетят домой: один – в Прагу, другой – в Марсель.

Похоронная месса была назначена на одиннадцать, однако первые лимузины начали прибывать уже в девять сорок пять.

Снаружи снимал чех. Внутри, согнувшись в три погибели, стоя на коленях, работал француз. Его камера была установлена на пороге, расположенном слева от алтаря. Тяжелые портьеры скрывали оператора и аппаратуру. К нагрудному карману его куртки было приколото удостоверение личности с гербом департамента архивов, придававшее ему вполне официальный вид. Никаких вопросов ему не задавали, тем более что никто толком не знал, что это за департамент.

Камера фиксировала всех, кто прибывал на похороны. Торжественные звуки органа наполняли церковь. Около алтаря выстроился хор из двадцати пяти военных, одетых в черные, отороченные золотом мундиры. В этом одеянии они были похожи на инопланетян.

Началась служба. С одинаково длинными речами выступали и те, кто любил покойного, и те, кто его ненавидел. Молитвы и псалмы чередовались с восхвалениями заслуг усопшего. Но, как отметил про себя Варак, звучали они как-то холодно и сдержанно. Впрочем, ему это было безразлично. А камеры работали.

И тут Варак услышал знакомый ханжеский голос президента США. Как и подобает на похоронах, он произносил речь, полную скорби, однако коварное эхо выдавало его подлинные чувства – неискренность и равнодушие:

– Тенденция к вседозволенности, которая одно время опасно разъедала нашу традиционную приверженность закону, теперь преодолена. Американский народ устал от неуважения к закону и хочет вернуться в лоно порядка. Он жаждет, чтобы уважение к закону стало неотъемлемой частью его жизни…

Варак повернулся и вышел из церкви. У него были дела поважнее, чем слушать эти ханжеские разглагольствования. Он пересек ухоженную, словно обработанную маникюршей, лужайку и мимо газона с весенними цветами вышел на выложенную плитами тропинку, которая вела к фонтану. Присев на край бассейна, Варак с облегчением почувствовал на своем лице водяную пыль.

Достав из кармана карту, он углубился в ее изучение.

Похоронная церемония закончится на кладбище конгресса. Ему и его людям надо прибыть туда раньше кортежа и установить камеры таким образом, чтобы их никто не заметил. Там операторы заснимут последние минуты церемониала захоронения останков Джона Эдгара Гувера.

Его прах наконец-то поглотит земля, но влияние этого человека на дела земные будет сказываться еще долго, по крайней мере, до тех пор, пока не обнаружатся досье на людей, чьи фамилии начинаются с букв от «М» до «Z».

Исчезло около трех тысяч досье. С их помощью можно добиться изменения состава правительства, навязать стране новые законы, повлиять на ее политику.

У кого они сейчас? Кто их выкрал? Кем бы он ни был, его обязательно найдут, потому что он наверняка неслучайный человек в Вашингтоне: постороннему ни за что не проникнуть сквозь сложнейшую систему преград, охраняющих эти досье. Потребуется отснять десятки тысяч футов пленки, но хотя бы в одном кадре лицо этого человека будет запечатлено. А тогда можно будет выяснить и его имя.

«Я получу этот единственный кадр и узнаю, кто он такой, – подумал рассерженный Варак. – Я должен сделать это. Другого выхода нет».

Глава 5

Кинооператор равномерно перематывал пленку с одной бобины на другую, и на экране проплывали все новые и новые лица. Варак устало протер глаза. За последние три месяца он просматривал эти пленки, наверное, не меньше пятидесяти раз.

Похитителем досье, скорее всего, был человек, чья фамилия начиналась на одну из этих пропавших четырнадцати букв – от М до Z. Конечно же, он не упустил случая завладеть собственным досье. Но кто он?

По теории вероятностей найти похитителя было делом почти нереальным, тем более что в своем досье он, возможно, фигурирует не под именем, а под кличкой.

Например, Клейндинст или Грей, чьи фамилии начинаются соответственно на К и G, в гуверовской картотеке ФБР значатся как Нельсон и Старк.

Подвал дома в Джорджтауне был превращен в настоящую киностудию, с кинозалом и комнатой для отдыха. Повсюду лежало несметное количество пленок, фотографий и ящиков с личными делами, с медицинскими историями болезней, папок с материалами правительственных учреждений, с текстами интервью и даже с телефонными счетами и кредитными карточками. И ко всему этому имел доступ лишь один человек – Варак. Он должен был самостоятельно рассортировать материал, установить взаимосвязь между отдельными фактами и попытаться определить личность похитителя досье. Привлекать помощников было опасно, потому что возрастала вероятность того, что планы Инвер Брасс окажутся раскрыты.

Ясно, что похититель не был человеком посторонним. Скорее всего, это личный друг Гувера или его соратник. Невозможно допустить, что случайный человек беспрепятственно преодолел все барьеры на пути к сверхсекретным материалам. Ему никогда бы не удалось включить электронное устройство, контролирующее размыкание механизмов, запирающих сейф. Он ни за что не сумел бы проникнуть в строго охраняемое помещение, где находятся отключающие сигнализацию устройства и куда имеют доступ всего несколько лиц, прошедших тщательную проверку.

Но кто же из друзей? Который из соратников? Вот уже тринадцатую неделю Варак завален грудой объемистых досье и личных дел. Он просмотрел множество кинопленок и фотографий, тщательно проанализировал имевшиеся у него сведения о каждом человеке с фамилией от М до Z, чье лицо, запечатленное камерой, чем-то выделялось среди остальных лиц, изучил каждую подозрительную информацию, обнаруженную в досье, в тексте интервью или в кредитной карточке этого человека. Все безрезультатно!

Варак прошел в небольшую комнату без окон. Ему уже начинало казаться, что он никогда в жизни не видел солнца, не дышал свежим воздухом. На прибитой к стене пробковой доске висела большая фотокопия завещания Гувера. В верхнем правом углу фломастером была размашисто выведена общая сумма его состояния: 551 тысяча 500 долларов. Она включала стоимость расположенной на 30-й улице недвижимости, счета в банке, акции и облигации, перечисления по страховому пособию, которое Гувер получал как государственный служащий. Все это, вместе взятое, составляло 326 тысяч 500 долларов. Родовой дом в Джорджтауне был оценен в 100 тысяч долларов. И, наконец, стоимость сдаваемых в аренду нефтяных, газовых и минеральных месторождений равнялась 125 тысячам долларов. Итого – 551 тысяча 500 долларов.

Львиную долю состояния Гувер завещал своему первому заместителю Клайду Толсону, который почти полвека был его ближайшим другом. К нему переходило почти все состояние. После его смерти эти деньги должны быть поделены между несколькими клубами бойскаутов и фондом Дэймона Раньона. Глухая стена – и никакого ключа к разгадке.

Незначительные суммы в две, три и пять тысяч долларов Гувер завещал шоферу Джеймсу Кроуфорду, экономке Энни Филдз и своему грозному секретарю Элен Гэнди.

Директор отделался от них грошовыми подачками, а ведь эти люди верно служили ему всю жизнь. Безусловно, со стороны Гувера это было некрасиво, но для разгадки тайны пропавших досье ничего не давало.

Восемь членов «сплоченной» семьи Гувера вообще не были упомянуты в завещании. Четыре племянницы и столько же племянников, один из которых десять лет прослужил в ФБР. И никому из них Гувер ничего не оставил. Почти все они пришли на похороны, хотя, вероятно, негодовали и осуждали своего дядюшку.

Однако досье ни у кого из них наверняка не было.

Хватит ломать голову над завещанием Джона Эдгара Гувера! Пропади она пропадом, эта «гигантская мифическая личность»!

Варак перешел в гостиную. Гостиная, спальня, столовая и подвал – вот где он бывал в течение этих недель. Конечно, Браво снабдил его всем необходимым, и даже с избытком, но жизнь для Варака замкнулась в четырех стенах. На случай своей смерти Браво дал ему особые указания: что бы ни случилось, интересы Инвер Брасс следовало защитить любой ценой.

Странно, однако Варак никогда не думал о Браво как о Мунро Сент-Клере.

Браво всегда был для него просто Браво.

Зазвонил городской телефон.

– Варак? – спросил голос Браво.

– Да, сэр.

– Кажется, то, что мы пытались предотвратить, началось. Никуда не уезжайте. Как только освобожусь, сразу приеду.

* * *

Расположившись в кожаном кресле, Сент-Клер откинулся назад и несколько раз глубоко вздохнул. Когда он попадал в кризисную ситуацию, то, прежде чем принять какое-либо решение, всегда старался успокоиться.

– В Вашингтоне всеобщее потрясение. За последние двадцать четыре часа совершенно неожиданно один за другим вышли в отставку генерал-лейтенант Брюс Макэндрю, занимавший большой пост в Пентагоне, и Пол Бромли из управления общих служб. Вы знаете кого-нибудь из них?

– Да, Макэндрю. Кто такой Бромли, мне неизвестно.

– Ваше мнение о генерале?

– Самое лучшее. Нередко он высказывает суждения, которые у нас в верхах многие не разделяют.

– Вот именно! Он оказывает благотворное сдерживающее влияние, пользуется уважением и вдруг, достигнув вершины карьеры, бросает все и подает в отставку.

– Почему вы думаете, что его уход каким-то образом связан с пропажей досье?

– Потому что с ними связана отставка Бромли. Я только что встречался с ним. Пол Бромли – шестидесятипятилетний чиновник управления общих служб, весьма серьезно относящийся к своим обязанностям.

– Минутку, – перебил Варак, – кажется, я знаю его или, по крайней мере, слышал о нем. Год назад или что-то около того он давал показания перед сенатом, заслушивавшим дело о перерасходовании государственных средств.

– Правильно, тогда ему здорово влетело за это выступление. В наказание Бромли поручили провести ревизию не то кафетериев конгресса, не то каких-то других служб такого же уровня. Но месяц назад руководители его ведомства допустили серьезную ошибку. Они представили на него отрицательную характеристику, из-за которой он не получил очередной прибавки к зарплате.

Бромли возбудил против них судебное дело. Для обоснования своего иска он использовал материалы, с которыми выступал в сенате…

– …И этим окончательно загубил свою карьеру. Ему пришлось немедленно подать в отставку.

– Он объяснил вам причину?

– Да, кто-то позвонил ему по телефону. – Браво закрыл глаза и немного помолчал. – У Бромли есть дочь. Сейчас ей уже больше тридцати, она замужем и живет в окрестностях Милуоки. Это ее второе замужество, и, по-видимому, удачное. А первый брак окончился трагедией. Ей еще не было двадцати, когда она вышла замуж за молодого человека чуть старше себя. Вскоре оба стали наркоманами, начали бродяжничать. Чтобы расплачиваться за наркотики, ей пришлось торговать собой. Бромли не видел дочь почти три года. Потом к нему подошел какой-то человек и сказал, что она арестована за убийство своего мужа.

Конец истории Вараку был ясен. Защитник потребовал признать у девушки временное помешательство. Ее приговорили всего лишь к нескольким годам принудительного лечения. Но уголовное дело, в котором имелись весьма неприглядные подробности, было все-таки на нее заведено. Потом жена Бромли отвезла дочь к своим родителям в штат Висконсин. Там ее жизнь постепенно нормализовалась. Она взялась за ум, встретила инженера, работавшего в одном из концернов на Среднем Западе, вышла за него замуж, родила нескольких детей.

Телефонный звонок означал, что теперь, десять лет спустя, ее прошлое может снова всплыть на поверхность. Отцу пригрозили громким скандалом, который не только испортит жизнь дочери, но и обесчестит всю семью. Чтобы этого не случилось, Пол Бромли должен был отказаться от иска и уйти в отставку.

– Нынешний муж дочери Бромли знает о ее прошлом? – спросил, подавшись вперед, Варак.

– Основное он знает. Может быть, ему неизвестны некоторые детали. Однако дело, конечно, не только в муже. Им придется сменить место жительства и начать все сначала. Но и это не поможет. Их все равно найдут.

– Разумеется, – согласился Варак. – А каким голосом говорили с Бромли по телефону?

– Шепотом…

– Это чтобы произвести большее впечатление, – заметил Варак. – Простой прием, который, однако, действует безотказно.

– Или ради маскировки. Бромли не смог определить, кто с ним говорил – женщина или мужчина.

– Понятно. А не запомнил ли он что-нибудь характерное в манере речи?

– Нет, хотя и старался уловить какие-нибудь особенности. Он по профессии бухгалтер и поэтому всегда очень внимателен. Но в данном случае он заметил, пожалуй, единственную странность – ему показалось, что голос звучал как-то механически.

– А может, речь была записана на магнитофон и просто прокручивали пленку?

– Нет, абонент реагировал на то, что говорил ему Бромли, а предвидеть ответы заранее было невозможно.

Варак снова откинулся на спинку дивана:

– Зачем он обратился к вам?

Браво долго молчал, а когда снова заговорил, в его голосе звучала какая-то грусть, как будто по непонятным даже ему самому причинам он чувствовал себя виновным в том, что случилось с Бромли:

– После выступления Бромли в сенате мне захотелось уяснить, что за человек этот чиновник средней руки, который не побоялся замахнуться на сам Пентагон. Я пригласил его пообедать.

– Здесь?

– Нет, конечно. Мы встретились в загородной гостинице в штате Мэриленд. – Браво снова задумался.

– Вы все еще не ответили, почему он вошел с вами в контакт.

– Потому что я просил его об этом. Я был уверен, что он не оставит Пентагон в покое, и сказал ему, чтобы он дал мне знать, если его начнут преследовать.

– Почему вы так уверены, что неизвестный, позвонивший Бромли, располагает досье Гувера? Ведь все, что произошло с его дочерью, отражено в судебном деле.

– Потому что он заявил, что у него все «сырое мясо» на самого Бромли и членов его семьи. Вам известно значение выражения «сырое мясо»?

– Известно, – с явным отвращением ответил Варак, – это было любимое выражение Гувера. И все-таки концы с концами не сходятся, ведь фамилия Бромли начинается с буквы «В».

– Бромли сам объяснил, в чем тут дело, хотя я, конечно, ничего не говорил ему о досье. Оказывается, как в Пентагоне, так и в ФБР он значился как Гадюка.[4]4
  В английском языке слово «гадюка» (viper) начинается с буквы V, расположенной в конце алфавита.


[Закрыть]

– Как странно! Обычно клички с отрицательным оттенком присваиваются вражеским агентам.

– Вот именно!

– А что известно о Макэндрю?

– Кое-что известно. Мы следили за ним в течение ряда лет. Он один из немногих военных, кто полностью поддерживает концепцию гражданского контроля над армией. Откровенно говоря, он мог бы стать кандидатом в Инвер Брасс. Мы рассматривали его кандидатуру и обнаружили, что в личном деле Макэндрю имеется непонятный пробел: отсутствуют какие-либо данные за восемь месяцев 1950 года. Специальные пометки указывают на то, что вся документация за данный период передана в ССП разведывательного управления.

– Служба системного психоанализа, – расшифровал Варак. – На таком уровне обычно занимаются перебежчиками.

– Вот именно! Естественно, мы были ошеломлены, попытались получить заключение разведывательного управления, но выяснилось, что оно тоже исчезло. В картотеке сохранилась только одна пометка: «Отправлено с фельдъегерем в управление внутренней безопасности ФБР». Думаю, вы догадываетесь, что было дальше.

– Дальше вы заглянули в хранящееся в ФБР его личное дело, – подвел итог Варак, – и в нем не оказалось никаких материалов об интересующем вас периоде. Управление внутренней безопасности не располагало никакими сведениями: все они превращены в «сырое мясо».

– Совершенно верно. Каждый документ, каждый вкладыш или дополнение к личному делу, если в нем затрагивались вопросы безопасности, побывали на столе Гувера. А, как мы знаем, к «вопросам безопасности» был отнесен необычайно широкий круг проблем: сексуальное поведение, отношение к спиртному, доверительная информация о взаимоотношениях с женой и с членами семьи и даже самые интимные подробности личной жизни. Гувер буквально купался в подобных бумагах, совсем как Крез в золоте. Три президента собирались убрать его, и ни один этого не сделал.

– Необходимо выяснить, что содержится в пропавших бумагах из личного дела Макэндрю, – подавшись вперед, сказал Варак. – Теперь ничто не мешает нам прямо спросить его об этом.

– Нам?

– Это можно устроить по-умному.

– Через посредника?

– Разумеется. Через не посвященного в суть дела посредника, который будет действовать вслепую, так что между нами и ним установить связь будет невозможно.

– Я не сомневаюсь, что это реально, – возразил Браво. – Только что это нам даст? Предположим, выяснится наличие у Макэндрю какого-то недостатка или даже порока, сексуального или какого-нибудь еще. А дальше что? Если бы у него было обнаружено что-то серьезное, то в его личном деле не стояла бы пометка: «Максимальная благонадежность».

– Все равно информация может оказаться полезной, потому что обозначится слабое место в цепочке и она порвется.

– Так вот на что вы рассчитываете!

– Да, и это обязательно произойдет. У того, кто выкрал досье, умная голова, но и у него должны быть уязвимые точки.

На некоторое время воцарилось молчание. Варак ждал, будет ли одобрен его план. Браво сидел, погрузившись в глубокое раздумье.

– Эту цепочку не так-то легко разорвать, – сказал наконец Сент-Клер. – Вы успешнее всех могли бы это сделать, но за три месяца не продвинулись ни на шаг. Вы сказали «умная голова», но нам неизвестно, имеем ли мы дело с одной головой или с несколькими, с одним человеком или с целой группой.

– А если все-таки действовал одиночка, – добавил Варак, – мы не знаем даже, мужчина это или женщина.

– Кем бы он ни был, первый шаг он сделал.

– А раз так, то разрешите мне вывести кого-нибудь на Макэндрю.

– Подождите! – Браво положил подбородок на крепко сцепленные руки. – Вы имеете в виду действующего вслепую посредника?

– Да, абсолютно не связанного с нами и такого, через которого выйти на нас невозможно.

– Не спешите. Дайте мне все обдумать. Я пока еще не разобрался, в чем суть вашего плана. Если я правильно вас понял, вы предлагаете ввести в игру кого-то, кто, не зная всех обстоятельств дела и потому действуя вслепую, выяснит все, что нам надо, без какого-либо нашего участия.

– Да, смысл моего предложения именно в этом. У посредника будут свои причины охотиться за информацией. Основная трудность заключается в том, чтобы потом получить от него интересующие нас сведения так, чтобы он об этом не узнал.

– Выбор должен быть сделан с максимальной осторожностью, – решительно заявил Браво.

– Обычно стараются найти человека, который преследовал бы те же цели. Но сделать это не так-то просто.

– Ну а если обратиться к помощи сыскного агентства? Я хочу сказать, что мы могли бы привлечь внимание правительства или даже газет к вопросу о досье Гувера, подбросить им мысль о том, что эти бумаги пережили своего хозяина.

– Это, конечно, вполне допустимо, но что это нам даст? Похититель, кем бы он ни был, просто постарается получше замаскироваться.

Браво встал из кресла и принялся рассеянно ходить по комнате.

– Странно, что газеты почти ничего не пишут о досье, хотя об их существовании было известно. Создается впечатление, что никто не хочет даже вспоминать об этом.

– Ничего не видим, ничего не слышим, ничего не говорим и живем спокойно, – прокомментировал Варак.

– Вот именно! Весь Вашингтон побаивается. Даже пресса. Каждый думает: «А нет ли и на меня какого-нибудь досье? Уж лучше помалкивать». А когда все молчат, зло торжествует, и мы сейчас являемся свидетелями того, как это происходит.

– С другой стороны, – возразил Варак, – нарушить молчание – еще не значит решить проблему.

– Все зависит от того, кто его нарушает, – заметил Браво. – Скажите, самое дотошное, профессионально проведенное расследование могло бы выявить тех, кто имел хоть малейшее отношение к смерти Гувера?