Текст книги "Заговор «Аквитания»"

«Дом расположен в уединенном месте на берегу Рейна, вдали от торговых центров и прочих людных мест. Участок огорожен металлической сеткой и охраняется сторожевыми собаками, которые яростно облаивают всякий транспорт, кроме принадлежащего Ляйфхельму темно-красного лимузина марки „Мерседес“.»

Темно-красный «Мерседес!» В аэропорту был сам Ляйфхельм! И оттуда он поехал прямо в американское посольство! Как это может быть? Как?

Такое просто не укладывалось у него в сознании. Темнота надвигалась на Джоэла со всех сторон, мозг отказывался служить. Он выронил досье и забылся тревожным сном.

Он падал головой вниз в какую-то дыру в земле, расталкивая черные камни на своем пути к бездонной земной глубине. Стены, выложенные из неотесанных камней, визжали от ярости, какие-то чудовища рвали его когтями и клювами и тоже визжали. Шум этот становился нестерпимым… Куда девалась тишина? Почему он падает в эту черную неизвестность?

Глаза его открылись, пот заливал лицо, дыхание вырывалось с хрипом. Телефон у его головы настойчиво звонил, подхлестывая охватившую его панику. Стараясь стряхнуть с себя сон и освободиться от бессознательного, терзающего его страха, он протянул руку к этому дребезжащему предмету и мельком взглянул на часы. Было четверть первого, и солнце ярко светило в гостиничные окна.

– Да? Алло?…

– Джо? Джоэл?

– Да.

– Это Кэл Даулинг. Мне позвонил наш гость.

– Что? Кто?

– Ну, этот Фоулер. Эвери Фоулер.

– О господи!

Это вернулось, это все вернулось. Он сидит за столом в «Ша ботэ» на набережной Монблан, отблески света с далекого бульвара падают на него. Нет… Он не в Женеве. Он в Бонне, в гостиничном номере, и несколько часов тому назад чуть было не сошел с ума, вновь услыхав это имя…

– Да, – произнес он вслух. – Вы спросили у него, когда ему позвонить?

– Он сказал, что теперь не время для игр, к тому же у него нет телефона. Вы должны встретиться с ним у восточной стены Альтер-Цолля как можно скорее. Он сам подойдет к вам.

– Это не годится! – крикнул в трубку Конверс. – Особенно после Парижа! И после аэропорта! Он считает меня дураком!

– А у меня как-то не создалось такого впечатления, – ответил актер. – Он велел передать вам кое-что, он думает, что это может вас убедить.

– Что именно?

– Надеюсь, я правильно запомнил; мне даже неприятно повторять это… Он велел передать вам, что в Нью-Йорке прошлой ночью убит судья по фамилии Анштетт. Он думает, что началась охота на вас.

Глава 8

Альтер-Цолль – некогда южный бастион Боннской крепости, возведенный на Рейне триста лет назад только для того, чтобы его тут же сровняли с землей. На месте крепостной башни теперь размещалась касса для взимания дорожных сборов. Расставленные на зеленых газонах старинные пушки напоминали о былом могуществе, растраченном в раздорах между императорами и королями, епископами и принцами. Извивающаяся стена из красного и серого камня тянулась вдоль берега могучей реки, открытые воды которой бороздили самые различные лодки и корабли. Да, совсем не Женевское озеро и уж тем более не голубовато-зеленые воды Комо.

Джоэл стоял у низкой стены, пытаясь сосредоточиться на окружающем пейзаже, в тщетной надежде, что это принесет успокоение. Однако красота окружающей природы не трогала его, он не замечал ее, не замечал ничего. Лукас Анштетт, судья апелляционного суда, человек весьма необычный, играл роль посредника между неким Джоэлом Конверсом с его патронами и неизвестным человеком из Сан-Франциско. Кроме этого неизвестного, да еще отставного профессора на Миконосе, он был третьим, кто знал, чем занимается Джоэл Конверс. Каким образом за каких-то восемнадцать часов им удалось найти его? Найти и убить!

– Конверс?

Джоэл обернулся, вскинул голову, напрягся. В двадцати футах от него, на краю тропинки, стоял светловолосый человек несколькими годами моложе, чем он, с мальчишеским лицом, такие лица медленно стареют и долго создают иллюзию молодости уже после того, как молодость ушла. Он был пониже Джоэла, но не намного – примерно пять футов десять или одиннадцать дюймов, – на нем были светло-серые брюки, хлопчатобумажная куртка и рубашка с открытым воротом.

– Кто вы такой? – хрипло спросил Конверс. Дав пройти какой-то паре, человек сделал ему знак, приглашая следовать за собой, и шагнул на лужайку. Конверс пошел за ним и догнал его у огромного колеса старинной бронзовой пушки.

– Ладно, так кто же вы такой? – повторил Джоэл.

– Мою сестру зовут Миген, – сказал светловолосый. – Во избежание ошибок скажите-ка теперь сами, кто я?

– Да какого черта?.. Как я?.. – Конверс умолк, вспомнив слова, которые прошептал ему умирающий человек в Женеве: «О боже! Мег, дети…» – «Мег, дети», – повторил он вслух. – Фоулер называл свою жену Мег.

– Уменьшительное от Миген. Она была женой Холлидея, и только вы знали его как Фоулера.

– Вы – зять Эвери.

– Зять Пресса, – поправил его молодой человек, протягивая руку без всякой фамильярности и очень серьезно. – Коннел Фитцпатрик.

– Значит, мы в одной игре.

– Надеюсь.

– У меня к вам много вопросов, Коннел.

– Не больше, чем у меня к вам, Конверс.

– Может быть, не будем открывать военных действий? – спросил Джоэл, почувствовав, как резко произнес этот человек его фамилию.

Тот недоуменно мигнул и смущенно покраснел.

– Простите, – сказал он. – Я очень сердит – и на него, и на вас, и я почти не спал. А кроме того, я все еще продолжаю жить по времени Сан-Диего.

– Сан-Диего? Не Сан-Франциско?

– Военно-морской флот, я – юрист, служу на военно-морской базе…

– Фью… – тихо присвистнул Конверс. – Мир и в самом деле тесен.

– Я знаю об этом, – согласился Фитцпатрик. – И о вас тоже, лейтенант. Где, по-вашему, добыл Пресс свои сведения? Конечно, я не был тогда в Сан-Диего, но у меня есть там друзья.

– Значит, ничего святого, как и повсюду.

– Заблуждаетесь, святое свято. Мне пришлось потянуть за очень толстые ниточки, чтобы заполучить нужную информацию. Это было примерно пять месяцев назад, Пресс пришел тогда ко мне, и мы… Я полагаю, вы назвали бы это сговором.

– Поясните, пожалуйста.

Морской офицер положил правую руку на ствол пушки.

– Пресс Холлидей для меня не просто муж моей сестры, он мой лучший друг, мне он ближе, чем мой родной брат.

– А вы сами, значит, в этой милитаристской шайке? – полушутя спросил Джоэл, поскольку и здесь была кое-какая информация.

В ответ Фитцпатрик совсем по-мальчишески улыбнулся:

– Да, в одной из них. Но он поддержал меня, когда я решил в это ввязаться. Армия нуждается в юристах, а на юридических факультетах этому специально не обучают. Здесь трудно рассчитывать на крупные гонорары. Что касается меня, то я люблю флот, люблю флотскую жизнь с ее трудностями и переменами.

– А кто против?

– Спросите лучше, кто был за? В обеих наших семьях пираты – когда-то они обирали жертвы землетрясения – всегда становились адвокатами. Нынешние главы семейств знали, что мы с Прессом отлично ладим друг с другом, и их глазам предстала надпись, которую они начертали на собственной стене – энергичный белый протестант и этот католик. Ну вот – теперь, если они объединятся с евреем и не очень темным негром, а может быть, и каким-нибудь парнем с необычными сексуальными наклонностями, половина юридического рынка Сан-Франциско будет у них в кармане.

– А как насчет итальянцев и китайцев?

– Определенная часть посетителей наших загородных клубов все еще хранит в своих комодах корпоративные студенческие галстуки. Ну зачем пятнать дорогую материю? Сделки любят широкую дорогу, акцент на слово «широкую», а не «честную».

– И вы, советник, не хотели иметь с этим ничего общего?

– Пресс тоже не хотел, потому-то и ударился в международное право. Старый Джек Холлидей просто позеленел, когда Пресс стал прибирать к рукам заграничную клиентуру, а затем чуть не лопнул от злости, когда тот подключил к ней наших акул с маркой «Сделано в США», которые имели желание поохотиться на внешнем рынке. Но в конечном счете старому Джеку не на что было жаловаться – пасынок с его наивными взглядами давал фирме неплохой доход.

– А вы с радостью нацепили на себя морскую форму, – сказал Конверс, видя в глазах Фитцпатрика откровенное удовольствие.

– Каюсь… и был очень счастлив, получив благословение Пресса в юридическом и прочих смыслах.

– Он вам нравился, не правда ли?

– Я любил его, – сказал Коннел, снимая руку с пушечного ствола. – Любил его так же, как я люблю свою сестру. Именно поэтому я здесь. Это тоже входило в наш договор.

– Кстати, о вашей сестре, – мягко сказал Джоэл. – Будь на моем месте кто-нибудь другой, он вполне мог бы узнать, что вашу сестру зовут Миген.

– Конечно. Ее имя упоминалось в газетах.

– Значит, это не такая уж строгая проверка.

– Пресс никогда не называл ее полным именем, разве что во время брачной церемонии. Обычно он звал ее просто Мег. Я постарался бы каким-нибудь образом спросить вас об этом, и, если бы вы лгали, я бы сразу это понял. Я изрядно поднаторел в допросах.

– Я верю вам. Так что это за соглашение между вами и… Прессом?

– Пойдемте погуляем, – сказал Фитцпатрик, и они отправились к стене над извивающейся внизу рекой, откуда открывался вид на семь холмов Вестервальда, и Коннел начал свой рассказ: – Пресс пришел ко мне и сказал: он наткнулся на нечто очень серьезное и не может оставаться в стороне. Ему попалась информация о том, что ряд известных – или когда-то известных – лиц создали организацию, способную нанести огромный вред огромному числу людей в самых разных странах. И он собирается остановить их, остановить ее – опираясь на закон, поставить ей заслон, даже если ради этого ему придется выйти за рамки принятых юридических процедур.

Я задал обычные в таких случаях вопросы: входит ли он в эту организацию, можно ли его в чем-то обвинить и прочее в том же духе. Он сказал «нет», но заметил, что не уверен в своей безопасности. Конечно, я заявил, что он сошел с ума, что всю информацию он должен передать властям и пусть они разбираются в этом.

– То же посоветовал ему и я, – прервал его Конверс.

Фитцпатрик остановился и посмотрел на Джоэла:

– Он сказал, что все это значительно сложнее.

– И он был прав.

– Я просто не могу этому поверить.

– Он мертв. Так что придется поверить.

– Это не ответ.

– Но вы ни о чем не спрашивали, – заметил Конверс. – Продолжим нашу прогулку. Итак, ваш договор.

На лице морского офицера отразилось недоумение, он продолжил:

– Договор этот был довольно прост. Пресс пообещал держать меня в курсе всего, что относится к его главному делу – мы решили называть это «главным делом». А также если… если… ох уж это проклятое «если»…

– Если – что?

– Если с ним что-нибудь случится, – закончил он хриплым голосом.

Конверс помолчал, пытаясь справиться со своими чувствами.

– Значит, он сказал вам, что отправляется в Женеву ради встречи со мной, человеком, который двадцать с лишним лет назад знал его как Эвери Фоулера.

– Да. Мы говорили с ним об этом, когда я добывал ему через секретные службы сведения о вас. Он сказал, что время и обстоятельства сейчас самые благоприятные. Кстати, он считал вас лучшим в своей области. – Коннел позволил себе улыбку. – Почти равным ему.

– Он преувеличивал, – сказал Джоэл, тоже слегка улыбнувшись. – Я до сих пор не могу раскусить, как ему удалось оттяпать так много при распределении пакета привилегированных акций.

– Что?

– Да нет, ничего. Так что же с Лукасом Анштеттом? Вы можете рассказать мне об этом?

– Здесь два аспекта. Пресс сказал, что при содействии судьи они постараются добиться для вас отпуска в фирме, если вы согласитесь взяться за…

– Они? Кто это – они?

– Не знаю. Этого он мне не сказал.

– Черт побери! Продолжайте.

– Анштетт переговорил с патронами вашей фирмы, и они дали добро при условии, если вы согласны. Это первый аспект. Второй объясняется моими личными странностями: я помешан на последних известиях и, как большинство людей моей профессии, слушаю передачи РВС.

– Что это?

– Радио вооруженных сил. Они дают, пожалуй, самую полную программу новостей. Путешествуя, я обычно беру с собой транзисторный приемник с коротковолновым диапазоном.

– Я тоже, – сказал Конверс. – Но слушаю только Би-би-си, потому что не знаю французского, как, впрочем, и всех остальных языков.

– У них неплохая программа, но приходится перескакивать с одной волны на другую. Во всяком случае, сегодня утром по РВС я услышал об этих событиях в их изложении.

– И что же там было?

– Почти никаких подробностей. Примерно в два часа ночи по нью-йоркскому времени в его квартиру на Сентрал-Парк-Саут забрались грабители. Есть следы борьбы. Он был убит выстрелом в голову.

– И все?

– Не совсем. Согласно показаниям экономки, ничего не было похищено, так что ограбление исключается. Вот так.

– Господи! Нужно позвонить Ларри Тальботу. Он может знать подробности. Больше ничего не известно?

– Был еще краткий некролог – ну, какой это замечательный юрист и прочее. Но суть в том, что из квартиры ничего не пропало.

– Это я понял, – отозвался Джоэл. – И все же я позвоню Тальботу. – Они снова зашагали вдоль крепостной стены. – Насчет вчерашней ночи, – снова заговорил Конверс. – Почему вы сказали Даулингу, будто работаете в посольстве? Проще было бы прийти в аэропорт.

– Я был в аэропорту, проторчал там семь часов, ходил от одной стойки к другой, наводил справки о прибывающих пассажирах, стараясь узнать, каким рейсом вы летите.

– Вы знали, что я полечу в Бонн? – удивился Конверс.

– Так считал Биль.

– Биль? – удивленно переспросил Джоэл. – Тот, что на Миконосе?

– Мне сказал о нем Пресс и дал его номер телефона, но предупредил, что пользоваться им можно в самом крайнем случае. – Фитцпатрик помолчал. – А теперь именно такой случай…

– Что вам сказал Биль?

– Что вы улетели в Париж, а затем, как ему кажется, отправитесь в Бонн.

– Что он еще говорил?

– Ничего. Сказал, что верит моим, как он выразился, полномочиям, поскольку мне известно его имя и местонахождение – эти сведения мог дать только Пресс. Но все остальное я должен узнать у вас, если вы сочтете меня достойным доверия. Он был чертовски сдержан.

– У него есть на то причины.

– Впрочем, он сказал, что, если я не отыщу вас, он хочет видеть меня на Миконосе, прежде чем я… «выступлю в защиту дела жизни мистера Холлидея». Он выразился именно так. Я собирался ждать вас еще пару дней, если бы только у меня хватило терпения.

– А что потом? Миконос?

– Сам не знаю. Я собирался снова позвонить Билю, и тогда ему пришлось бы сказать мне побольше, чтобы убедить в своей правоте.

– А если бы он не захотел или не смог говорить?

– Тогда я отправился бы в Вашингтон и выложил все тому, к кому меня направило бы военно-морское командование. Если вы хоть на минуту допускаете, что я позволю спустить это дело на тормозах, то вы, черт побери, глубоко заблуждаетесь, и Биль тоже.

– Если бы вы объяснили ему все примерно так, как сейчас, он наверняка придумал бы что-нибудь. Вам и в самом деле следовало бы слетать на Миконос. – Конверс достал пачку сигарет, предложил ее Фитцпатрику, но тот отрицательно покачал головой. – Эвери тоже не курил, – сказал Джоэл, щелкая зажигалкой. – Простите… Пресс. – Он глубоко затянулся.

– Ничего, это имя помогло мне разыскать вас.

– Вернемся-ка к этому еще раз. В ваших показаниях, советник, имеется некоторая непоследовательность. Попробуем расставить все по местам, чтобы потом у нас с вами не было разночтений.

– Не пойму, к чему вы клоните, но будь по-вашему.

– Вы собирались ждать моего прибытия сюда два дня, правильно?

– Да, я надеялся кое-что утрясти, немного отоспаться и потом – ждать.

– А откуда вы знали, что я не прибыл сюда, скажем, за два дня до вашего прилета?

Фитцпатрик посмотрел на Джоэла.

– Восемь последних лет я работаю военным юристом, выступаю в качестве защитника и обвинителя, и не только по делам, рассматриваемым военными трибуналами. Я сталкиваюсь с самыми различными ситуациями и неплохо в них ориентируюсь. Мне случалось бывать и в тех странах, с которыми у Вашингтона имеются соглашения по правовым вопросам.

– Все это так, но я-то ведь не служу на флоте.

– В свое время служили, и я намеревался воспользоваться этим обстоятельством, но только в самом крайнем случае, такого случая пока не последовало. Прилетев в Дюссельдорф, я предъявил свое удостоверение инспектору по делам иммиграции и попросил оказать мне содействие. В Западной Германии семь международных аэропортов. Через пять минут компьютер установил, что за прошедшие трое суток вы не приземлились ни на один из них, это все, что я хотел узнать.

– Но затем вам нужно было попасть в аэропорт Кельн – Бонн.

– Там я был через сорок минут и оттуда сразу же позвонил. Никакого Конверса за это время не объявилось, и тогда я понял: если вы не перешли границу нелегально – а о таких вещах я знаю побольше вашего, – то рано или поздно прилетите сюда.

– Упорный вы человек.

– Вы знаете почему.

– А как возник Даулинг и вся эта игра с посольством?

– Вы фигурировали в списке пассажиров гамбургского рейса – вы даже не представляете, как я обрадовался, узнав об этом. Я вертелся у окошечка администратора на случай задержки рейса или каких-то осложнений. И тут заявляется эта троица из посольства и сует всем в нос свои удостоверения, причем главный изъяснялся на препаршивом немецком языке.

– А вы в состоянии судить и об этом?

– Я знаю немецкий, как, впрочем, и французский, итальянский, испанский. Мне ведь приходится иметь дело с разными национальностями.

– Я как-то не обратил на это внимания.

– Наверное, именно поэтому я и стал капитаном третьего ранга в тридцать четыре года. Мне приходится мотаться по всему белу свету.

– И это я как-то пропустил. А чем вам не понравились эти парни из посольства?

– Во-первых, они интересовались вами. Им нужно было удостовериться, что вы летите рейсом номер 811. Администратор взглянул в мою сторону, я кивнул, и дальше разговор шел без сучка и задоринки. Видите ли, я уже успел сунуть ему несколько дойчмарок, но дело не только в этом. Здесь не жалуют представителей американских властей.

– Об этом я вчера уже слышал. От Даулинга. А как вы вышли на него?

– Тут мне помог сам Даулинг, но об этом позже. Когда самолет приземлился, я занял место у багажного конвейера: посольские разместились у входа в зал, футах в пятидесяти от меня. Так мы и стояли, пока на конвейере не остался один-единственный чемодан – ваш, но вы не изволили за ним явиться. Наконец подошла какая-то женщина, и эти посольские окружили ее, огорченные и в страшном волнении. Я услыхал вашу фамилию и только потому решил вернуться к администратору и поподробней его расспросить.

– Чтобы убедиться, что я действительно прилетел этим рейсом, или выяснить, не появился ли я?

– Совершенно верно, – ответил Фитцпатрик. – Этот администратор оказался ловким малым – я снова сунул ему деньги и при этом чувствовал себя гнусным типом, подкупающим присяжного. Он сказал, что этот Калеб Даулинг – он говорил о нем так, будто я обязан его знать, – специально обратился к нему, прежде чем выйти из аэровокзала.

– И дал ему поручение для меня, – вставил Джоэл.

– Откуда вы знаете?

– В гостинице меня дожидался снятый им номер.

– Да, да, речь шла о гостинице. Даулинг сказал, что познакомился с одним юристом-американцем, летел с ним из Копенгагена. Он беспокоится, что его новому другу не удастся снять номер в Бонне, поэтому, если тот обратится за помощью в «Люфтганзу», пусть администратор порекомендует ему отель «Кёнигсхоф».

– И вы, сопоставив одно с другим, решили превратиться в одного из посольских парней, потерявших меня, – сказал, улыбаясь, Конверс.

– Вот именно. Я показал Даулингу свое удостоверение и назвался военным атташе, но только, если честно сказать, он не очень-то стремился мне помочь.

– Судя по его словам, вы играли свою роль не очень убедительно. Впрочем, я тоже. Но как ни странно, именно поэтому он и решил свести нас друг с другом. – Джоэл остановился и, погасив окурок о каменную стену, бросил его вниз. – Так что, капитан, испытания, или что там, вы не выдержали. Что же теперь? Вы владеете языком, у вас связи в государственных учреждениях, которых у меня нет, следовательно, вы можете оказаться полезным.

Морской офицер стоял неподвижно и, прищурив глаза – солнце било ему в лицо, – пристально смотрел на Джоэла.

– Сделаю все, что в моих силах, – медленно начал он, – при условии, однако, что мне будет ясен смысл предпринимаемых действий. У нас не должно быть недомолвок, Конверс. Я не отступлюсь от этих двух дней. Это все, что осталось у вас – у нас – на раздумья.

– А кто установил этот срок?

– Я, и тут мне решать.

– Так дело не пойдет. – Конверс двинулся по дорожке вдоль стены.

– Вы в Бонне, – быстро заговорил Фитцпатрик, приноравливаясь к его шагу, при этом в голосе его не было ни раздражения, ни поспешности. – Вы были в Париже, а теперь вы прибыли в Бонн. Это означает, что вам известны имена, обстоятельства, что у вас есть улики – пусть даже косвенные. Мне нужны все эти сведения.

– И вы рассчитываете их получить, капитан?

– Я дал слово.

– Кому?

– Сестре. Неужели вы думаете, что она ни о чем не догадывалась? Из-за этой проклятой истории Пресс был сам не свой. Целый год он вскакивал среди ночи и бродил по дому, бормоча что-то себе под нос и не говоря ей ни слова. Она никак не могла пробиться через эту его скорлупу. Если бы вы знали их, то поняли бы всю нелепость этого. В наши дни как-то не принято восхищаться семейными парами, да еще с целым выводком детей, но они по-настоящему любили друг друга и, едва разлучившись, не могли дождаться, когда встретятся вновь, вот какой это был случай.

– Вы женаты? – спросил Джоэл, не сбавляя шага.

– Нет, – ответил моряк, явно сбитый с толку этим вопросом. – Только собираюсь. Возможно, в недалеком будущем. Я ведь говорил, разъезды отнимают у меня слишком много времени.

– Все как у Пресса… у Эвери…

– К чему вы клоните, советник?

– Будем же с уважением относиться к тому, что он делал. Он понимал все опасности и знал, что может потерять. Собственную жизнь.

– Именно поэтому мне нужны факты! Вчера самолетом доставили его тело, завтра похороны, а я сижу здесь. Сижу только потому, что дал Миген это обещание! Но я вернусь, имея на руках все необходимое для того, чтобы разнести в пух и прах эту чертову банду!

– Вы лишь вспугнете их, заставите уйти на дно, впрочем, если они позволят вам сделать хотя бы это.

– Это ваше частное мнение.

– Большего не могу вам предложить.

– Я не согласен с вами!

– И не надо. Возвращайтесь обратно и расскажите о слухах, об убийстве в Женеве, которое по-прежнему будут считать самым заурядным ограблением, расскажите и об убийстве в Нью-Йорке, подлинные причины которого навсегда останутся тайной. Стоит вам упомянуть человека на острове Миконос, поверьте мне, он тут же исчезнет. В каком мире вы живете, капитан? Вы что, чокнутый? Этакий духовный брат Престона Холлидея времен мускателя и марихуаны?

– Прекратите пороть чушь!

– Все это ясно как божий день, капитан. Между прочим, сколько дел вы выиграли, выступая в качестве обвинителя?

– Что?…

– И сколько проиграли, выступая в качестве защитника?

– Да, у меня были и проигрыши и выигрыши, выигрышей, честно говоря, больше.

– Больше? Честно говоря? Вы ведь знаете, есть определенные люди, которые могут заставить статистику говорить то, что им требуется.

– К чему вы это все говорите? Как это связано со смертью Пресса, с его убийством?

– Чему вы удивляетесь, капитан Фитцпатрик? Тот, к кому вы собираетесь обратиться, может оказаться успешно внедренным агентом-провокатором, одетым в ту же форму, что и вы.

– О чем, черт побери, вы толкуете? Оставим это, я не обязан выслушивать вас, а вот вы обязаны! У вас два дня, Конверс. А теперь – мы на одном корабле или на разных?

Конверс остановился и внимательно вгляделся в обращенное к нему юное лицо, юное, да не совсем – вокруг сердитых глаз проглядывали следы морщинок.

– Мы даже не в одном флоте, – устало сказал он. – Старый Биль прав: решать мне. И я решаю не говорить вам ни одного слова. На моем корабле вы – лишний, морячок, и ваша горячность только тоску на меня наводит.

Джоэл резко повернулся и пошел в обратную сторону.

– Стоп! Отлично! Великолепный кадр! Здорово сработано, Кэл, ты чуть было не заставил меня самого поверить всей этой галиматье! – Роджер Блайн, режиссер фильма, сверился с вырезкой из сценария, протянутой ему ассистенткой, и через переводчика дал указания оператору, а сам направился к монтажному столу.

Калеб Даулинг остался сидеть на большом камне на холме, обрывающемся к Рейну; он ласково потрепал голову вонючего козла, который только что изрыгнул изрядную порцию орешков прямо на носок его сапога.

– Хотелось бы мне, дружок, вышибить из тебя остальной запас дерьма, – сказал он тихо, – но это разрушило бы мой замечательно выстроенный образ.

Актер встал и потянулся, чувствуя на себе взгляды многочленных зрителей, которые, как в зоопарке, не стесняясь, смотрели на него и обменивались репликами. Через несколько минут он добредет – нет, подойдет легкой походкой – к веревке, отделяющей его от зрителей, и смешается с фанатами. Он никогда не устает от этого, возможно, потому, что известность пришла к нему так поздно, и, в конце концов, это ведь символ того, чего они с женой достигли. А иногда ему случалось и развлечься, когда какой-нибудь бывший его студент с опаской подходил к нему, неуверенный, что некогда установленные в лекционной аудитории теплые отношения выдержали испытание славой у новоявленной звезды. Кэл всегда отличался прекрасной памятью на лица и даже имена и, заметив своего бывшего питомца, строго осведомлялся у него, выполнил ли тот вчерашнее домашнее задание. Или же сам подходил к нему или к ней и лекторским тоном спрашивал что-нибудь вроде: «Ну-ка, Дэниел, вспомни исторические хроники Шекспира. Кто оказал на язык автора большее влияние – Холлиншед или Фруассар?» И если в ответ называли последнего, он восхищенно хлопал себя по ляжкам и восклицал: «Черт побери! А ты, дружок, заарканил совсем неплохого мустанга!» Следовал взрыв хохота, а потом зачастую выпивка и воспоминания.

Хорошо ему жилось сейчас, можно сказать – даже очень хорошо. Вот если бы только солнечный свет мог проникнуть в темные закоулки сознания его жены. Она была бы тогда здесь, в Бонне, на склоне холма, сидела бы за веревкой вместе со зрителями – в основном женщинами примерно ее возраста – и болтала о том о сем, рассказывала бы, что ее муж ну совсем такой же, как все: никогда не может найти своих носков и совершенно бесполезен на кухне. Людям нравятся эти байки, хотя они не очень в них верят. Но свет не пробивается в эти глухие, потаенные уголки. И потому Фрида сидит в Копенгагене, гуляет по берегам Зееланда, пьет чай в ботаническом саду и ждет, пока муж позвонит ей и скажет, что у него выдалось несколько свободных деньков и он вырвется к ней из ненавистной Германии. Даулинг оглядел полную энтузиазма киногруппу и любопытных зрителей; разговоры их постоянно прерывались взрывами смеха, не лишенного, однако, известной доли уважения.

– Кэл? – Он увидел Блайна, торопливо шагавшего к нему по склону холма. – Тут один человек хочет тебя видеть.

– Надеюсь, Роджер, больше, чем один. Иначе за что мне платят деньги?

– Ну, уж не за эту кучу дерьма… – Однако улыбка исчезла с лица режиссера, как только он подошел ближе. – У тебя какие-нибудь неприятности, Кэл?

– Полно, хотя это и незаметно.

– Я не шучу. Этот человек – из немецкой полиции, боннской. Говорит, что обязательно должен поговорить с тобой, у него что-то важное и срочное.

– Что бы это могло быть? – Даулинг почувствовал боль в области желудка – страх, который никогда не покидал его.

– Мне он не сказал. Говорит только, что это очень срочно.

– Фрида!.. О господи! – прошептал актер. – Где он?

– В твоем трейлере.

– В моем…

– Успокойся, – сказал Блайн, – там с ним Муз Розенберг, наш каскадер. Если тот тип дотронется хоть до пепельницы, эта горилла, Муз, прошибет им стенку.

– Спасибо, Роджер.

– Он подчеркнул, что ему нужно поговорить с тобой без свидетелей.

Но Даулинг уже не слышал его, он бежал по склону к небольшому прицепу – его место отдыха в свободные минуты, – готовясь к самому худшему.

Однако предметом разговора оказалась не Фрида Даулинг, а американский адвокат Джоэл Конверс. Каскадер вылез из трейлера, оставив Калеба и полицейского вдвоем. Человек, явившийся к нему, был в штатском, прекрасно говорил по-английски, его манеры были немного официальны, но вполне вежливы.

– К сожалению, герр Даулинг, у нас нет сведений о фрау Даулинг, – сказал немец в ответ на взволнованные расспросы Калеба. – Она что, больна?

– У нее бывали приступы в последнее время, но ничего страшного. Она в Копенгагене.

– Так мы и полагали. Вы часто туда летаете?

– Всякий раз, когда удается вырвать денек.

– А почему она не хочет присоединиться к вам?

– Ее девичья фамилия Мюльштейн, раньше она жила в Германии, но когда-то ее перестали считать человеком. И воспоминания об этом, как бы это выразиться, слишком глубоко запали ей в память. Теперь, когда они навещают ее, ничего хорошего из этого не получается.

– Понимаю, – сказал полицейский офицер, не отводя глаз от Калеба. – Еще не одно поколение немцев будет расплачиваться за это.

– Надеюсь, что так, – сказал актер.

– В те годы меня еще не было на свете, герр Даулинг. И поверьте мне, я очень рад, что ей удалось выжить.

Даулинг и сам не знал, почему он вдруг понизил голос, а может, эти слова и вообще вырвались у него непроизвольно:

– Ей помогли немцы.

– Надеюсь, – спокойно отозвался немец. – Однако я пришел к вам по поводу человека, который был вашим соседом в самолете во время рейса из Копенгагена в Гамбург, а потом – из Гамбурга в Бонн. Это Джоэл Конверс, американский адвокат.

– А что с ним? Кстати, не могу ли я глянуть на ваше удостоверение?

– Безусловно. – Полицейский офицер достал из кармана удостоверение личности в прозрачном пластике и подал его актеру, который тщательно нацеплял очки. – С этим все в порядке.

– «Sender Dezernat» – что это? – спросил Даулинг, с трудом прочитав мелкий шрифт.

– Это можно перевести так: «Специальный отдел» или «Управление». Мы являемся одним из подразделений федеральной полиции. Нам поручаются расследования дел в тех случаях, когда у полиции не хватает полномочий или нет возможности заняться ими.

– Это абсолютно ни о чем не говорит, и вы это отлично знаете, – сказал актер. – В кино мы часто произносим подобные реплики, и они звучат довольно убедительно только потому, что в сценарии указано, как на них следует реагировать, но мы не на съемках. Скажите-ка мне более понятно.