Текст книги "Происхождение государства"

II. Касты

Если верить такому проницательному социологу, как профессор Франц Оппенгеймер[19]19
  Franz Oppenheimer, Der Staat (Frankfurt am Main, Rütten und Loening, 1907); Франц Оппенгеймер, Государство: переосмысление (Москва: Проект RUSTATE.ORG, 2020).


[Закрыть], проблема происхождения государства является смежной с проблемой происхождения каст. Он утверждает, что для всех известных истории государств характерно господство одного класса над другим – в целях экономической эксплуатации. Возможно, конечно, что в будущем эта характерная черта может исчезнуть, но вызванные этим изменения будут настолько фундаментальными, что сделают, скорее всего, старое понятие государства неприменимым и нам придется придумать какое-то новое название, например такое, как Freibürgerschaft (свободное содружество) для получившегося типа гражданской организации. В то же время более простые нестратифицированные формы общества, представленные, скажем, более примитивными народами земного шара, охотниками и земледельцами, являются примерами, с точки зрения Оппенгеймера, всего лишь анархии, предшествовавшей собственно государству. Оппенгеймер довольно подробно обрисовывает ход эволюции социальной организации общества, во всяком случае для Старого Света. Когда кочевники-скотоводы вступают в контакт с оседлыми земледельцами, они сначала занимаются примитивным грабежом и резней. Позже, однако, просвещенный эгоизм побуждает их щадить побежденных, позволяя им зарабатывать средства к существованию и становиться объектами более регулярного и рационального ограбления. Может возникнуть постоянная система уплаты дани, когда земледельцы приносят плоды своих трудов в шатры кочевников. Еще позже кочевники оседают на земледельческой территории, устраивая повсюду военные колонии и предоставляя своим данникам некую степень самостоятельности в отношении своих внутренних дел. Вероятно, представители завоевателя организуют постоянные резиденции в поселении каждого земледельческого вождя. Наконец, две изначально отдельные группы сливаются в единую национальную единицу: воинственные завоеватели могут получать все что пожелают от подчиненной касты, но сами, в свою очередь, защищают их от чужой агрессии. Общность языка способствует развитию сентиментальных отношений и последующей интеграции стратифицированного целого, но в то же время классовое расслоение подпитывается мифом завоевателей об их природном превосходстве.

Эта теория не только имеет определенное правдоподобие a priori, но и может быть подтверждена многочисленными фактами. В свете наших нынешних знаний могут быть представлены даже более красноречивые свидетельства, чем Оппенгеймер смог почерпнуть из «Народоведения Ф. Ратцеля, хотя необходимо сделать оговорки в отношении их интерпретации. Рассмотрим некоторые из этих свидетельств.

В Западном Судане существует любопытно стратифицированная группа обществ. Манде и фульбе не просто делятся на патрицианскую и плебейскую касты, но состоят из целого набора ступенчато организованных классов. Благородный класс в соответствии с обсуждаемой теорией состоит из чистокровных завоевателей страны. Противоположной крайностью являются кузнецы, которых набирают из числа чистокровных аборигенов, по-видимому, имеющих статус простолюдинов. Местная знать, с другой стороны, превратилась в касту менестрелей: они стали доверенными лицами вельмож королевства, занимаются сочинением поэм, воспевающих деяния их покровителей, временами даже пугая последних своей осведомленностью в их семейных тайнах, а также выступают воспитателями юношей благородных кровей. В дополнение к своему искусству они зарабатывают ремеслом кожевников. Крепостные крестьяне были потомками связей между завоевателями и местными женщинами; они были привязаны к земле, иногда до тысячи человек могли подчиняться одному члену правящей касты, но сами обладали правом держать рабов и могли рассчитывать на полное освобождение посредством соответствующей формальной процедуры. Если верить Фробениусу, аристократы являются потомками воинственного племени скотоводов, которые захватили и поработили земледельческий народ и впоследствии развили все признаки касты, соперничая с рыцарями средневековой Европы в гордыне и неукоснительном следовании условному кодексу чести. Идеальный аристократ должен быть красивым, щедрым и смелым; он никогда не воспользуется бесчестным преимуществом над противником на поле боя, и, хотя ни один благородный человек не может по-плебейски завладеть чужим имуществом без ущерба для его чести, угоны скота в больших масштабах были явно в его духе, и от него ожидали, что он будет одурманивать себя медовым пивом или пшенным отваром. Короче говоря, по отношению к средневековой Европе мы могли бы сказать: “Tout comme chez nous” («Все как у нас» – фр.)[20]20
  Leo Frobenius, Kulturtypen aus dem Westsudan: Auszüge aus den Ergebnissen der Zweiten deutschen innerafrikanischen Forschungsexpedition nebst einem Anhang über Kulturzonen und Kulturforschung in Afrika (Gotha: Perthes, 1910), 1–44; André Arcin, La Guinée Française: Races, Religions, Coutumes, Production, Commerce (Paris: Augustin Challavel, 1907), 257–276; Louis Desplagnes, Le plateau central Nigérien: Une mission archéologique et ethnographique au Soudan français (Paris: Larose, 1907), 167.


[Закрыть].

Нет необходимости отдельно указывать на те детали в приведенном примере, которые укладываются в схему Оппенгеймера. Однако одна любопытная аномалия должна привлечь наше внимание. Кузнецы, чистокровный аборигенный класс, не «эксплуатируются», а, наоборот, получают продукты земледелия от мандинго, и нам прямо сообщают, что их не столько презирают, сколько боятся.

То, что это явление не уникально, видно из данных восточноафриканских исследований, которые снабжают нас даже избыточно богатыми материалами, относящимися к этой теме. Например, у сомалийцев Африканского Рога есть не менее трех отдельных классов изгоев. Однако один из них – иибир не только не угнетается господствующим населением, но фактически живет в праздности, получая дань с каждого сомалийского отца семейства при рождении ребенка и с каждого жениха в день его свадьбы. Эта странная прерогатива основана на предполагаемых сверхъестественных способностях иибиров, которых боятся, как колдунов, способных накладывать чары, а также потому, что, по слухам, после смерти они исчезают, не оставляя после себя бренного тела. Другую группу составляют томал, или кузнецы, от которых сомалийцы зависят, поскольку только они производят ножи, мечи, копья и топоры. Наконец, мидганы занимаются дублением кожи и охотой. Каждая большая семья держит нескольких из них в качестве прислуги, но они считаются нечистыми, так что брак с ними табуирован, а любой сомалиец, нарушивший этот запрет, низводится до ранга кузнеца[21]21
  Ralph Evelyn Drake-Brockman, British Somaliland (London: Hurst and Blackett, 1912), 210–220.


[Закрыть]. На примере иибиров явно видна аналогия с суданскими кузнецами, и он служит предостережением против применения экономического схематизма к социальному устройству общества у первобытных народов. Ибо под воздействием чувств или религиозных концепций они, подобно другим человеческим существам, склонны презирать утилитарные соображения.

Скотоводческие племена масаи, проживающие в Британской и бывшей Германской Восточной Африке, напоминают сомалийцев тем, что они поддерживают сложную систему взаимных отношений со своими соседями. Живущие в окрестностях земледельцы банту иллюстрируют начальную стадию эволюции подчиненного класса, согласно теории Оппенгеймера, они вообще не являются частью политии масаи, а лишь подвергаются спорадическим набегам мародерствующих воинов масаи, грабежам и резне. Характерно, что более сильное в военном отношении племя изобретает остроумные рационализации, чтобы оправдать свое поведение. Бог, по-видимому, наделил масаи правом на весь скот в мире. Если бы нехорошие банту мирно отдавали свой скот, можно было бы избежать всех этих неприятностей. Но, увы, они нечестиво цепляются за свое имущество, и, таким образом, их ограбление становится религиозным долгом масаи.

Совсем другой статус у вандоробо, кочующих по территории масаи первобытных охотников-собирателей. К ним относятся с презрением, но используют как шпионов. Помимо этого, они абсолютно свободны от навязывания им любых отношений специфически экономического характера по той простой причине, что скотоводы масаи, полностью отказавшиеся от охоты, не употребляют в пищу никакой дичи.

Наконец, есть класс кузнецов-изгоев, к которым питают презрение даже вандоробо. Предположительно когда-то они были отдельным племенем и в соответствии с этой точкой зрения, вне всякого сомнения, представляют собой прежде всего наследственную, а не профессиональную группу туземцев, ни один член которой не может избежать позора, связанного с его кастой, путем прекращения занятия их традиционным ремеслом. Вместе с тем в исключительных случаях настоящий масаи может выполнять кузнечные работы без обязательной потери статуса, даже если его соплеменники будут временно косо на него смотреть.

Кузнецы живут обособленно, и к ним относятся как к неизбежному злу, их профессиональные способности никоим образом не улучшают их индивидуального положения. Ни один масаи не остановится в хижине кузнеца, и, наоборот, и ни один масаи не женится на дочери кузнеца. Незаменимые продукты профессионального труда изгоев считаются нечистыми и перед употреблением должны быть очищены от скверны путем смазывания жиром. Ночью само слово «кузнец» табуировано, поскольку его произнесение приводит к нападению львов на лагерь. Масаи может безнаказанно убить кузнеца, в то время как даже случайное убийство изгоем кого-то из масаи должно искупаться убийством нескольких кузнецов. В этом случае также появляется изобретательное оправдание жестокого обращения с париями: Бог запретил кровопролитие, а кузнецы, изготовляя оружие, соблазняют людей преступить божественную заповедь. Вся нелепость этой рационализации доходит до нас только тогда, когда мы вспоминаем, что вся организация масаи зависит от действий их воинов и что почет в их обществе зависит почти исключительно от эффективности в истреблении их врагов[22]22
  Moritz Merker, Die Masai. Ethnographische Monographie eines ostafrikanischen Semitenvolke (Berlin: Dietrich Reimer, 1904), 170, 196, 207, 246.


[Закрыть].

Хотя вандоробо и кузнецы все еще остаются за пределами того, что можно было бы назвать государством масаи, они, очевидно, имеют более тесные отношения с господствующим народом, чем банту, поскольку, занимая одну и ту же землю, они представляют собой начальную стадию союза со своими угнетателями.

Возможно, еще более поучительна история межозерного региона Восточной Африки, обрамленного такими достопримечательностями, как озера Виктория-Ньянза, Танганьика и Киву. Здесь снова центральным событием оказывается столкновение народов, различных по происхождению и роду занятий, и, как обычно, почти везде господствующими являются скотоводческие племена. Хотя они используют язык банту, на котором говорят покоренные ими народности, они обычно фигурируют в описательной литературе этого района как хамиты. Поскольку подходящего общего описательного эквивалента для них найти нелегко, этот термин можно сохранить в данном контексте. Однако следует четко понимать, что эти хамиты сегодня не говорят на языке, близком к языку абиссинских галла или древних египтян; есть лишь обоснованные свидетельства того, что языки их предков правильно классифицировать как относящиеся к хамитским. Но какие бы сомнения ни высказывались относительно их языковой принадлежности в прошлом, по расовому признаку межозерные хамиты, несомненно, резко выделяются среди земледельцев в своей среде обитания. В то время как последние имеют средний рост, коренастое телосложение и обычно негроидный тип, скотоводы отличаются экстравагантно высоким ростом в сочетании с худощавым телосложением и физиономически часто напоминают европеоидов. Рост самого маленького мужчины, измеренного доктором Гансом Мейером, был 5 футов 10 дюймов (178 см), рост большинства взрослых мужчин составлял от 5 футов 11 дюймов до 6 футов 3 дюймов (180–190 см), в то время как рост изрядного числа человек колебался в пределах и даже значительно превышал 6 футов 7 дюймов (2 м). Эти расовые признаки имеют, очевидно, социальное значение, поскольку позволяют с первого взгляда выделить основные составляющие межозерного общества.

В качестве типичного образца взаимоотношений в этой области можно взять древнее королевство Уньоро, расположенное к северо-западу от озера Виктория. Земледельцы здесь определенно находятся в подчинении скотоводов. Они приносят зерно местным вождям, которые, в свою очередь, передают большую часть этой дани королю. Но опять же культурные факторы препятствуют рациональному использованию подчиненного класса. Поскольку скотоводы потребляют мало растительной пищи, пренебрегают рыбой и налагают табу на большинство видов дичи, продукция их подданных с экономической точки зрения не представляет для них большого интереса. Скорее угнетение хамитами земледельцев проявляется в том, что они требуют выполнения трудовых повинностей, которые они полагают унизительными для себя, например строительство жилищ, ношение воды или заготовка дров. Считается, что нарушение табу, например запрета на смешивание молока и другой пищи в желудке пастуха, наносит ущерб благополучию их драгоценного скота, и это примитивное, с нашей точки зрения, суеверие является непреодолимым барьером для более интенсивной эксплуатации подчиненного племени.

Аналогичные взаимоотношения установились и в Анколе, государстве к востоку от озера Альберта, где земледельцы «выступают рабочими, которые выполняют функцию обслуги для скотоводческих кланов, занимаясь всей тяжелой и монотонной работой, будь то транспортировка грузов, строительство жилищ и краалей для скота, в дополнение к снабжению их пивом и любой растительной пищей, которая им может понадобиться» – к такой диете скотоводы прибегают только в периоды недорода[23]23
  J. Roscoe, The Northern Bantu (1915), 77–79, 103.


[Закрыть].

Руанда и Урунди, часть области, прилегающей к озеру Киву и Бельгийскому Конго[24]24
  Jan Czekanowski (Hrsg.), Forschungen im Nil-Kongo-Zwischengebiet. Bd. I: Ethnographie (Leipzig: Klinkhardt und Biermann, 1917); Zeitschrift für Ethnologie, 1905, 591–615; Richard Kandt, “Gewerbe in Ruanda”, Zeitschrift für Ethnologie, 1904, 329; Alex Arnoux, “Le Culte de la Société secrète des Imandwa au Ruanda”, Anthropos, 1912, Bd. 7, H. 2, 273–395, 529–558, 840–875; 1913, Bd. 8, H. 4/5, 110–134, 754–774.


[Закрыть], имеют некоторые особенности. Здесь мы находим не две, а три расово и экономически различные группы: (1) доминирующих скотоводов тутси, говорящих на языке банту, но в остальном резко отличных от (2) земледельцев хуту и (3) охотников тва. Последние являются очень низкорослыми, хотя и не настоящими пигмеями, как предполагалось ранее, а скорее гибридами негроидов среднего роста с конголезскими пигмеями.

Социальные и психологические взаимоотношения этих каст крайне показательны. Тва, несомненно, самая низшая группа, и хуту, не говоря уже о тутси, никогда бы не подумали о смешанных браках или заключении с ними кровного братства. Тем не менее этот низкорослый народ относится к крестьянам хуту с презрением из-за их оседлого образа жизни и распространяет это чувство на своих сородичей-отступников, которые перешли к оседлому образу жизни и превратились в профессиональных гончаров. Поскольку хуту требуется все больше и больше земли для возделывания, они вторгаются во владения охотников, когда нуждаются в новых местах под расчистку, однако эти вторгшиеся группы земледельцев, если они малочисленны, могут быть подвержены нападению и разграблению крошечными лесными обитателями. Несмотря на эту относительную независимость по отношению к промежуточному социальному классу, тва признают себя подчиненными некоторым вождям хуту и через них платят дань королю тутси.

Здесь, как и в других частях межозерной территории, классовое чувство основывается или, по крайней мере, оправдывается различиями в рационах питания: тутси смотрят свысока на хуту за то, что они едят баранину и козлятину, в то время как оба племени презирают тва за то, что они питаются птицей и яйцами. Но высокомерие тутси не мешает им использовать касту изгоев, чтобы контролировать земледельцев и даже оказывать им некоторый фаворитизм. Когда тутси приносят в жертву овец, они позволяют тва употреблять в пищу запретное для них мясо, и некоторые из не самых высоких официальных должностей королевства зарезервированы для охотников. Именно им выпала честь быть носильщиками портшеза короля в его путешествиях, из них формируется отряд его телохранителей, и они скандируют во время королевских процессий; более того, как ни удивительно для страны, где высший класс зачастую состоит из гигантов, низкорослые тва выступают в роли палачей и полицейских. Тем не менее для социального продвижения охотников существуют жесткие ограничения, как уже было сказано в отношении межплеменных браков и кровного братства.

Положение класса земледельцев несколько иное. Они, несомненно, стоят в подчиненном положении на социальной лестнице, так как тутси относятся с презрением к таким полезным занятиям, как обработка земли, выплавка железа, резьба по дереву и изготовление стрел, которыми охотно занимаются земледельцы; по крайней мере, в центральных районах Руанды хуту представляют собой угнетенный народ, который должен безропотно наблюдать, не надеясь на возмещение ущерба, когда их урожай уничтожает скот повелителей. Однако для них, в отличие от тва, социальные границы не прочерчены с такой неумолимой строгостью: обедневший скотовод не откажется от брака с дочерью богатого земледельца, некоторые должности в судах низшей инстанции занимают видные представители племени хуту, и нет закона, запрещающего кровное братство между земледельцем и скотоводом.

Вопреки тому, что можно было бы предположить по аналогии с масаи, высокий статус тутси основывается не на их воинственном характере. Насчитывая едва 150 000 человек в общей популяции в полтора миллиона, им удалось удержать в подчинении два других класса главным образом благодаря своей политической проницательности – своей солидарности и умению использовать себе на благо складывающиеся условия. Они обнаружили, что хуту раскололись на огромное количество сепаратистских единиц, где каждый наследственный вождь обладал мизерной фактической властью, а каждое племя противостояло своим соседям. Извлекая выгоду из этой междоусобной вой ны, тутси быстро завоевали страну и изменили существующие институты, назначив этих мелких групповых вождей на должности королевских чиновников и возложив на них обязанности по сбору налогов. Таким образом, они обрели реальную власть, и отныне в их интересах было защищать систему правления. Непокорные кланы были раздроблены и розданы в подчинение разным вождям, верным своему квазифеодальному властителю – королю. Основная масса земледельцев обрабатывала земли короля и два-три дня в неделю работала на своего непосредственного начальника. Часть из них была организована в деревенскую аристократию храбрых землевладельцев, освобожденных от принудительного труда. Эффективная полиция вела строгий надзор за всем королевством, шпионя как за верховными вождями, так и за иностранными посетителями.

Своеобразное и пока еще несколько загадочное место в государственном устройстве Руанды занимает тайное религиозное общество, в которое жители вступают, чтобы обеспечить себе удачу и общественное положение. Как ни странно, в него принимают независимо от пола и касты, хотя из-за вступительных взносов немногие достигают в нем более высоких уровней. Король, естественно, стоит вне этой организации, королевскую власть представляет вдовствующая королева. Тем не менее именно король назначает и смещает главного жреца. Специальный набор функционеров помогает жрецу, и вместе с тва они формируют королевскую охрану, действуют как барды и трубачи и отправляют преступников в изгнание. Нахождение на высших ступенях общества несет с собой различные привилегии, например право силой собирать щедрые подношения с больших групп населения. Хотя вопрос с этим обществом еще досконально не исследован, допущение всех трех каст в эту организацию предполагает зарождающуюся интеграцию общества, отсутствующую у масаи, так что в целом институты Руанды, по-видимому, служат еще одним подтверждением тезиса Оппенгеймера.

На этом месте есть смысл остановиться в нашем обзоре этнографической информации и задаться вопросом, что именно она демонстрирует. Приведенные свидетельства, безусловно, согласуются со схемой, предложенной Оппенгеймером, и удачно иллюстрируют несколько ее этапов. Тем не менее предложенная интерпретация даже в рамках Восточной Африки была в целом оспорена докто ром Уильямом Кристи Маклеодом. Исходя из аналогии с положением дел на Американском континенте, этот автор призывает к критическому пересмотру приведенных свидетельств с Черного континента. В то время как Оппенгеймер объясняет формирование социальных классов завоеванием одних племен другими, Маклеод утверждает, что такое расслоение не могло бы произойти, если бы ему не предшествовало формирование аристократической идео логии среди завоевателей[25]25
  Macleod, The Origin of the State, 39, 51, 90.


[Закрыть].

Возможно, здесь будет нелишним указать, почему антропологи естественным образом склоняются в пользу концепции Оппенгеймера. Поскольку они люди, они не могут полностью избавиться от интереса к происхождению культурных феноменов. И, несмотря на то что числящие себя историческими реалистами видят многочисленные свидетельства человеческой изобретательности в способах адаптации к изменяющимся условиям, очевидно, что количество оригинальных идей в конечном счете строго ограничено и что у человека нет бесконечного запаса оригинальности, из которого можно было бы черпать, и что довольно часто самые желательные или, с нашей цивилизованной точки зрения, очевидные наперед шаги не делаются. С этой точки зрения теория эволюции каст как следствия конфликта отдельных племен избавляет от необходимости размышлять над проблемой их происхождения. Мы можем легко представить, как обычное завоевание одного племени другим привело бы к иерархической градации, ранее не существовавшей ни в том, ни в другом племени, но предположение о том, что завоеватели должны были уже иметь представление об аристократии, прежде чем навязывать ее побежденным в новой ситуации, которую они создали завоеванием, представляет собой дополнительную проблему, а именно: откуда у них возникла эта идеология. В данном случае концепция Оппенгеймера, безусловно, упрощает ответ.

Однако этого недостаточно, чтобы гарантированно принять ее на вооружение, несмотря на веские контраргументы, и, соответственно, возражения Маклеода следует оценить по существу. Прежде всего следует отметить, что его отправной точкой является Новый Свет и что он подвергает сомнению интерпретацию, применимую к Африке, в основном потому, что она, по-видимому, не подходит для Америки. Очевидно, что этому аргументу не хватает убедительности, поскольку нет необходимости предполагать, что события на двух континентах шли параллельно. Более конкретно – Маклеод рассматривает пример Уньоро и выдвигает предположение, что земледельцы не составляли многочисленной аборигенной группы, а были «вполне возможно, иммигрантами, проникшими на территорию скотоводов, чтобы использовать сельскохозяйственные возможности тех земель, которыми пренебрегали пастухи. Владельцы стад, похоже, были весьма не прочь, чтобы на их территорию пришли люди, обрабатывающие землю, и выращивали зерно». Но эта точка зрения противоречит хорошо установленным фактам. Какова бы ни была история взаимоотношений между племенами в Уньоро, земледельцы в таких типичных частях рассматриваемого ареала, как Руанда и Урунди, намного превосходят по численности скотоводов и представляют собой старое население территории, подчинившееся пришельцам. Пренебрежение единодушными утверждениями полудюжины независимых свидетелей было бы проявлением избыточного скептицизма, особенно когда некоторые из этих свидетелей прилагают большие усилия, чтобы продемонстрировать, насколько положение скотоводов в некоторых регионах, таких как Уганда, менее благоприятно, чем в более южных.

Но это еще не означает принятие теории государства Оппенгеймера. Маклеод, безусловно, правильно обращает внимание на исходное политическое устройство завоевателей. Действительно ли они не обладали никакими признаками государственности перед тем, как подчинить себе враждебных земледельцев? Рассмотрение предмета по существу приводит нас к противоположному выводу. И у хуту, и у хамитов, очевидно, был механизм правления определенного сорта, и только путем произвольного определения государства как кастовой организации мы можем отказать в государственности и тем и другим. Теория Оппенгеймера на самом деле вообще не является теорией возникновения государства, а скорее теорией формирования наследственных социальных классов.

Впрочем, ее нельзя даже рассматривать как теорию, предлагающую адекватный синтез феномена каст. Во-первых, немецкий социолог привносит в первобытную атмосферу, наполненную эмоциональными ценностями, рацио нализм, порожденный нашей индустриальной эпохой. Как мудро заметил Турнвальд, ничто не может быть дальше от примитивной аристократии, чем «систематическое, грубое, циничное применение экономической власти». Мы неоднократно видели, как такая эксплуатация ограничивается или даже запрещается чисто идеологическими факторами в форме религиозных предрассудков[26]26
  Richard Thurnwald, “Adel”, in Reallexikon der Vorgeschichte. Edited by Max Ebert (Berlin: Walter de Gruyter and Company, 1924), I: 18–21.


[Закрыть].

Наконец, Оппенгеймер лишь показал, что касты действительно могут возникать в результате завоевания; он не доказал, что это единственно возможный путь их эволюции. Мы должны рассмотреть, могут ли к социальному расслоению привести внутренние условия, и, несомненно, заслуга трактата Маклеода в том, что он привлек внимание к этой альтернативе. Не разбирая подробно ход его рассуждений, мы можем взять для примера южную часть Тихого океана и Тихоокеанское побережье Северной Америки.

В Океании исследователи физической антропологии обычно описывают множество различных расовых типов, и существующая там жесткая стратификация общества может отчасти происходить из-за такого расового разнообразия. Однако это не является единственным определяющим критерием. В Тонга, например, градации рангов проявляются так же явственно, как и везде. Однако Э. У. Гиффорд сообщил мне, что туитонга, человек с самым высоким статусом, может быть генеалогически связан с поваром, представителем самого низкого ремесла. Это нетрудно понять, если рассмотреть принципы формирования классов у тонганцев. У коренных жителей существовал благородный класс – эги, но этот титул доставался только старшему сыну, а все остальные опускались до второй степени – матабуле. Точно так же младшие сыновья матабуле становились муа, и соответственно младшие сыновья муа становились туа – группой, в которую входили занятые обработкой земли и повара. Таким образом, последовательное применение принципа примогенитуры (первородства) неизбежно создает социальные градации.

То, что применимо к Тонга, в равной степени относится и к Новой Зеландии: по крайней мере, отчасти различия в рангах среди маори восходят к принципу первородства. В то же время эта и другие группы населяющих Океанию народов демонстрируют, что разные факторы не обязательно должны исключать один другой. Рабов, как и во многих других частях света, набирали из военнопленных. Бэзил Томсон описывает применительно к Фиджи примеры, иллюстрирующие теорию Оппенгеймера: вождь победившего племени назначал себя королем, своих соратников – аристократами, а завоеванные становились простолюдинами. Однако на Фиджи право завоевателя иногда действовало более хитрым образом. Беглецы из соседнего племени могли искать место для поселения в определенной местности. Поскольку вождь традиционно обладал прерогативой давать разрешение на возделывание земли, между ним и пришельцами автоматически возникал новый тип социальных отношений. В отличие от возделывавших землю членов коренного племени, которые были единоличными и независимыми землевладельцами, пришельцы определенно должны были подчиняться вождю как своему покровителю и личному сюзерену, которому причитались отработка трудовой повинности и выплата ренты. И задним числом существование такой группы вассалов должно было повышать престиж и усиливать власть вождя[27]27
  Basil Thomson, The Fijians: A Study of the Decay of Custom (London: William Heinemann, 1908), 59.


[Закрыть]. Из этого примера ясно, что мы имеем дело с множеством факторов и что даже прямое завоевание может создавать касты косвенным образом, а не тем прямолинейным способом, который описывал немецкий социолог.

Наконец, несколько слов можно посвятить самой известной классовой системе Северной Америки, а именно системе, сложившейся на севере Тихоокеанского побережья. В таких племенах, как нутка с острова Ванкувер, следовавших принципу первородства, результатом стала система, похожая на ту, как описывается сложившаяся в Полинезии. Другое сходство состоит в превращении захваченных военным путем пленных в рабов. Но главный фактор, который следует принимать во внимание, не имеет никакого подобия в обычаях племен Полинезии, а именно особое отношение к материальному и нематериальному богатству. Для того чтобы в полной мере пользоваться полученным от рождения социальным правом благородного происхождения, вождь должен был устраивать щедрые развлечения, ибо славу создавала показная демонстрация богатства, более того, даже бессмысленное уничтожение, а не накопление имущества. Честолюбивый благородный индеец без колебаний сожжет большое каноэ или убьет раба с единственной целью произвести впечатление на соплеменников своим богатством. Однако эта странная идеология должна была неминуемо привести к конфликту между наследственным и плутократическим принципами возвышения. Хотя обедневшие вожди надолго оставались в памяти племени как примеры унаследованного благородства, разбогатевшие индейцы из неблагородных семей, но подражавшие их примеру в использовании – или бессмысленном расточительстве – своего богатства, могли возвыситься, даже если старые семьи косо смотрели на таких выскочек.

Следующий поучительный эпизод, произошедший не более десяти лет назад, демонстрирует пример подобной истории, случившейся в племени квакиутл. Простолюдин втайне имел любовные отношения с дочерью правителя, вышедшей за него замуж после смерти отца. Люди племени были шокированы этим. Брак принес этому человеку имя вождя и наследство в виде меди, то есть куска этого металла, который соответствовал в нашем понимании банкноте большого достоинства, отчего все мужчины племени ощутили боль в сердце. Позже этот выскочка принял в свой дом еще одну богатую женщину, которая завещала ему медь, соответствующую по стоимости 700 одеялам. Как положено великим вождям, он пригласил народ на пир и принял новое имя. В племени его стали называть вождем, и он сидел с потомственными вождями. Позже он ухаживал за престарелым вождем, который оставил ему третью медь. Раздувшись от тщеславия, нувориш продал ее, пригласил на пир всех квакиутлей и стал похваляться перед ними, что теперь он ни перед кем не будет трепетать. Три вождя, которые посчитали себя оскорбленными этим хвастовством, сговорились добиться его разорения и намеренно уничтожили принадлежавшую им медь, эквивалентную 12 000, 9000 и 18 000 одеялам соответственно. Выскочка, морально обязанный ответить еще более щедрым поступком, не смог собрать 39 000 одеял, необходимых для этого, и с позором был возвращен к своему первоначальному плебейскому состоянию[28]28
  Franz Boas, “Ethnology of the Kwakiutl,” in Thirty-fifth Annual Report of the Bureau of American Ethnology, 1921, 1110.


[Закрыть].

Хотя эта история демонстрирует безоговорочный триумф традиционных прерогатив наследственного класса над примитивным богатством, она также иллюстрирует, насколько могущественным был этот последний фактор даже в недавние времена и какое влияние он должен был оказывать на начальных стадиях становления социальной системы Северо-Западного побережья. В самом деле, у маргинального аутсайдера культурной зоны севера Тихоокеанского побережья – племени юрок, проживающего в Северо-Западной Калифорнии, кастовая система строится на чисто плутократической основе. Даже в рабство у них попадают не взятые в плен на вой не, а только неплатежеспособные должники. Характерно, что в этом племени рабов, как правило, не убивали напоказ, «юрок не видели смысла в уничтожении имущества». Помимо класса рабов, социальный статус зависел от фактического имущества, которым владел человек, и от суммы, уплаченной за его мать в качестве выкупа за невесту. «Состоятельные мужчины считали обязательным платить большие суммы за своих невест. Тем самым они укрепляли свое социальное положение и обеспечивали высокое положение для своих детей… Незаконнорожденным считался тот, чье рождение не было должным образом оплачено, и он стоял в самом низу социальной лестницы». Такому человеку не разрешалось входить в парнýю хижину, которая кроме места церемоний служила мужской спальней, мастерской и клубной комнатой. Различие между богатыми и бедными в этом племени имело все признаки тех тонких различий, которые характерны для социального расслоения в других культурах, и кодекс этикета, регулирующий поведение богатого человека, был едва ли менее обязывающим, чем у средневекового рыцаря[29]29
  Kroeber, “Handbook of the Indians of California”, 28, 29, 32, 80.


[Закрыть].