Текст книги "Происхождение государства"

Роберт Лоуи
Происхождение государства

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2023

* * *

Предисловие

Темы государственного управления у примитивных народов я кратко коснулся в своей книге «Примитивное общество» (1920). В то время, однако, я еще не был знаком с некоторыми теоретическими взглядами, в частности с исследованиями профессора Оппенгеймера. В последующие годы, читая курс лекций в Калифорнийском университете, я пытался дополнять изложенное в книге, и краткое резюме этих усилий было опубликовано в журнале The Freeman (19 и 26 июля 1922 г.). К моему удивлению, это эссе, практически недоступное широкой публике, до сих пор время от времени упоминается в некоторых работах. Поскольку эта тема вызывает постоянный интерес у студентов, изучающих социологию, политологию и сравнительное правоведение, представляется целесообразным опубликовать его в значительно расширенном виде. Описанные этнографические данные, вероятно, будут полезны и для тех исследователей, кто работает в смежных областях знания, тем более что они могут легко ускользнуть от их внимания.

Во избежание недоразумений я хочу заметить, что моя интерпретация отношений ассоциаций и государства в этой исправленной версии заметно изменилась по сравнению с первой книгой.

Несколько моих друзей были достаточно любезны, чтобы полностью или частично прочитать рукопись или выслушать, как ее читаю я; среди них, в частности, профессор Лесли Спайер из Вашингтонского университета, Рональд Олсон из Калифорнийского университета и Дональд Кларк. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы выразить им признательность за потраченное время и полезные комментарии.

Роберт Лоуи

Калифорнийский университет, 1927 г.

Введение:
Постановка проблемы

Были ли у первобытных народов такие системы организации, чтобы мы могли говорить об их управлении как о государствах или, по крайней мере, как о зачатках государства? Все, естественно, зависит от смысла, придаваемого этому термину. Легко придумать определение, которое давало бы монополию на государственность, скажем, Соединенным Штатам или имперской Германии. Точно так же мы могли бы дать такое определение литературы, которое исключало бы поэмы Гомера в те времена, когда они существовали только в устной традиции, и включало бы их после того, как они были записаны; так же как мы могли бы, развивая эту мысль далее, постановить, что только законная моногамия достойна называться браком. Но такая процедура, как бы она ни была оправдана этимологически или этически, расчленяла бы то, что явно имеет отношение друг к другу, искажая тем саму ценность научной классификации. Наш первоначальный вопрос, следовательно, выглядит типичным представителем подобных вопросов, а именно: обнаруживаются ли у более примитивных народов психологические эквиваленты основных культурных явлений, типичных для более сложных обществ? Например, если мы примем основанную на здравом смысле характеристику нашего государства, данную профессором Макивером[1]1
  Robert M. MacIver, Community: A Sociological Study Being an Attempt to Set Out the Nature and Fundamental Laws of Social Life (London: Macmillan, 1924), 28–30.


[Закрыть], мы зададимся вопросом: поддерживают ли, так же, как и мы, народы, не имеющие письменности, политический порядок в определенных территориальных пределах? В настоящее время, как мы увидим позже, принято утверждать, что они не признают подобных ограничений и что всем им каким-то образом удается выживать в условиях анархии. Является ли этот взгляд правильным, предстоит определить путем эмпирического исследования, но по аналогии с соответствующими сравнениями мы будем скорее склонны к тому, чтобы отвергнуть его. Как литература существовала до изобретения письменности, как существуют формы семьи, которые toto coelo (как небо и земля – лат.) отличаются от современного идеала постоянной и легальной моногамии, так же могут существовать и народы с политическими идеалами, радикально отличающимися от наших, и со способами их поддержания, столь же сильно отличными от привычных нам. Профессор Турнвальд мудро предостерегает нас от рассмотрения этих вопросов с высокомерно эгоцентрической позиции. Наше современное государство, утверждает он, есть не более чем одна из многих абстрактных возможностей, и оно менялось во времени. Если мы по-прежнему называем государствами страны, соглашающиеся подчиняться Лиге Наций или коммунистическим Советам, мы вряд ли сможем отрицать право на государственность правительственных структур (Her rschaftsgebilde) у народов, не обладающих письменностью[2]2
  Richard Thurnwald, Die Gemeinde der Bánaro; Ehe, Verwandtschaft und Gesellschaftsbau eines Stammes im Innern von Neu-Guinea (Stuttgart: Ferdinand Enke, 1921), 234.


[Закрыть]. Точно так же великий историк древности, Эдуард Мейер, выступает за абсолютную универсальность государства в человеческом обществе[3]3
  Eduard Meyer, Geschichte des Altertums. Erster Band. Erste Haelfte: Einleitung. Elemente der Anthropologie (Stuttgart und Berlin, Cotta 1907), 10–12.


[Закрыть].

Вместе с этими и другими учеными мы постараемся применить как к примитивным, так и к развитым обществам принцип преемственности и психологического единства и попытаемся преодолеть пропасть между ними с помощью мостика из небольших промежуточных шагов. Чтобы яснее представить себе проблему, начнем с максимально возможного приближения к реконструкции первобытного «государства». Для этой цели мы не просто возвращаемся назад к предположениям a priori. Хотя в этнологии общим местом является знание о том, что развитие народов на разных фазах цивилизации может быть очень неравномерным, существуют общие черты, присущие всем без исключения безоговорочно примитивным племенам, которые можно с полным основанием признать не просто примитивными, но первобытными. К счастью, существует принципиальное согласие относительно того, какие народы должны быть отнесены к самым примитивным по шкале сложности, в политических устройствах этих племен, при этом наб людается фактическое единообразие и, наконец, имеется исключительная гармония между этими эмпирическими данными и абстрактными умозаключениями. Следовательно, мы можем двигаться дальше с уверенностью, что действительно является редкостью в теоретической этнологии.

Племена простейшей культуры включают тасманийцев, различные группы пигмеев, коренных австралийцев, огнеземельцев южной оконечности Южной Америки, шошонов Невады и другие подобные племена – все они охотники, рыбаки, собиратели дикорастущих растений, несведущие в земледелии, животноводстве и обработке металлов. Поскольку пигмеи Андаманских островов, пожалуй, наиболее исследованная группа из всех перечисленных, представляется желательным краткое изложение того, что мы знаем о соответствующей части их культуры.

Хотя андаманцы часто упоминаются как однородная группа, предполагаемое единообразие относится только к их расовым характеристикам. Профессор Рэдклифф-Браун выделял десять племен в Большой Андаманской и три в Малой Андаманской группе, каждое из которых имело языковые и в некоторой степени культурные особенности. Политическая единица, однако, еще меньше. Каждое племя состояло примерно из десяти автономных землевладельческих групп со своими охотничьими угодьями, на нарушение границ которых реагировало с негодованием. Каждая из этих малых групп насчитывала в среднем от сорока до пятидесяти человек всех возрастов, а средняя площадь их владений составляла около 16 квадратных миль. Типичный лагерь мог состоять из десяти семей, живущих в таком же количестве хижин, нескольких холостяков и незамужних женщин. Организованного управления в группе нет, она администрируется стариками и старухами, к которым младшие члены группы относятся с большим уважением. В дополнение к возрасту вес в группе придают умение охотиться или вести вой ну, щедрость и уравновешенный нрав, и, если мужчина сочетает в себе эти положительные характеристики, он достигает ранга вождя, его мнение приобретает вес и ему добровольно помогают молодые приспешники. «В каждой местной группе обычно можно было найти одного мужчину, который благодаря своему влиянию мог контролировать и управлять другими». Однако этот вождь обладал авторитетом не в силу своей должности, оказывая влияние исключительно благодаря своим персональным свой ствам. Не существовало никаких формальных наказаний, даже за убийство, за исключением того, что антиобщественное поведение приводило к потере уважения в группе, что для жителя Андаманских островов само по себе было серьезным наказанием[4]4
  Alfred Reginald Radcliffe-Brown, The Andaman Islanders (Cambridge: Cambridge University Press, 1922), 13, 22–87.


[Закрыть].

Чтобы дополнить эти наблюдения, приведем данные из двух отдаленных районов Нового Света. У шошоноязычных пайютов в Юте и Неваде был старший, руководивший охотой на кроликов, но, за исключением этого, его авторитет был нулевым. В течение большей части года значительная часть этого племени, шивуиты, разделялась на отдельные семьи, каждая из которых заявляла право на определенный родник и все злаки, растущие возле него; и только зимой все они объединялись в единую охотничью группу[5]5
  Robert Harry Lowie, “Notes on Shoshonean Ethnography”, Anthropological papers of the American Museum of Natural History, 1924, Vol. XX, Pt. III, 284.


[Закрыть]. Подобное поведение было характерно и для племен яганов, обитающих на Огненной Земле. В их миниатюрных сообществах обычно не было органов принуждения. Вожди у них отсутствовали, и только во время общего сбора всех групп для исполнения обрядов порядок охраняли члены племени со специальными полномочиями – руководитель церемонии и своего рода стражник для охраны священной хижины, не дающий заходить в нее непосвященным[6]6
  Wilhelm Koppers, Unter Feuerland-Indianern (Stuttgart: Strecker und Schröder, 1924), 53, 233.


[Закрыть].

Таким образом, оказывается, что для первоначальной политической единицы была неважна численность племени и территория, и она по необходимости состояла в значительной степени из кровных родственников. Не было обнаружено и никаких предположительных различий в нас ледственном статусе. В подобных племенах отсутствовали какие-либо политические институты или должности, а были только лидеры, власть которых основывалась исключительно на их персональных качествах. Тем не менее эти группы объединяло добровольное принятие определенных стандартов поведения, нарушение которых провоцировало всеобщее неодобрение.

Следует признать, что этот архаичный образ жизни удивительным образом контрастирует с его эквивалентом в современных цивилизациях. Вместо орды из пятидесяти или ста соплеменников, состоящих в основном в кровном родстве или браке, мы видим огромные скопления населения, разбросанные, может быть, по половине континента; между ними часто существуют наследственные клас совые различия; обязательно есть лица, наделенные властью и часто отстаивающие некое состояние государства, которому они служат или которое контролируют, наделенное безусловной высшей ценностью и известное как суверенитет. Если для этого сегмента социальной культуры действительно верен принцип преемственности, мы должны обнаружить процессы, которые могли бы превратить сообщество, устроенное по андаманской модели, в современные сложные политические структуры.

I. Размер государства

Сам по себе размер никогда не был надежным классификационным принципом, поэтому нет необходимости извиняться за то, что мы помещаем упомянутые выше небольшие племена в одну категорию с Британской империей. Если в остальном они соответствуют концепции государственности, было бы непростительно исключать их лишь на основании их малочисленности. Эмпирически, конечно, размер может иметь огромное значение, но теоретически общины, составляющие тысячную часть от населения старой Сербии, могут принадлежать к одному рангу с Россией и Австро-Венгрией. Однако с антропологической точки зрения интересно исследовать динамику роста численности, и в этом случае Новый Свет, представляющий, так сказать, всю гамму значений – от партикуляризма шошоноязычных племен Невады или индейцев Калифорнии до обширных владений инков Перу, – дает наводящий на размышления материал. Мы, конечно, не будем строить наивных предположений, что происходящее на других континентах должно в точности повторять то, что мы находим в Америке.

Сепаратизм едва ли может доходить до большей степени, чем мы наблюдаем в случае некоторых наших калифорнийских аборигенов. Профессор А. Л. Крёбер нередко настаивал на том, что применительно ко многим народам в этой области сам термин «племя» почти смехотворно неуместен[7]7
  Alfred Louis Kroeber, “Handbook of the Indians of California”, Bureau of American Ethnology Bulletin, 1925, Vol. 78, 8–15, 726–830.


[Закрыть]. Отчеты переписей и оценки не должны способствовать возникновению ошибочных представлений. Так, Крёбер устанавливает старую популяцию племени юроков в 2500 человек, в то время как численность племени майду оценивается Диксоном и Крёбером в 4000–9000 человек соответственно. Но юроки и майду в этом контексте не несут никакой политической коннотации, не более чем термин «андаманец». Хотя культура жителей одной деревни неотличима до степени смешения от культуры жителей другой деревни, хотя их диалекты могли быть взаимно понятными или даже идентичными, соседние поселения не формировали общности, желающих нарушить границы между ними не пропускали бдительные караулы, а иногда чужаков просто уничтожали. Одиночное поселение, состоя щее, возможно, из сотни человек, преимущественно кровных родственников, составляет единственную политическую единицу. Подозрительное отношение ко всем чужакам неизбежно приводило к невозможности миграции между деревнями и препятствовало объединению в большие группы.

Впрочем, достаточно переместиться не далее чем к ареалу обитания аборигенов региона реки Колорадо – всех племен юмской языковой семьи, – чтобы обнаружить совершенно другое положение дел. Да, несомненно, даже численность племени мохаве, если брать самый яркий пример, никогда, вероятно, не превышала 3000 человек. Но, во-первых, эта цифра, достаточно пустяковая с нашей современной точки зрения, огромна по сравнению с сотней или двумя сотнями душ в племенных общинах юроков. Но гораздо важнее разница в их положении. Отдельный индивидуум племени юроков глубоко уходил корнями в определенную деревню, причем локализация на самом деле заходила так далеко, что даже отдельные группы домов носили отличительные названия. В группе соседних поселений одно «иногда было вовлечено в междоусобицу, в то время как другое, расположенное прямо через реку, лишь наблюдало». В регионе реки Колорадо, напротив, мохаве «думают… о себе как о едином народе, Hamakhava. Они также думают о своей земле как о стране, состоящей из бесчисленного количества мест. Они не придают значения ее поселениям. Место, где человек родился или живет, для них чем-то схоже с номером дома для нас и не является ключевым фактом его биографии. Человек существует в отношении к группе как к целому, а эта группа имеет определенную историю, с богатыми взаимосвязями, но само поселение не является частью этой схемы»[8]8
  Kroeber, “Handbook”, 727.


[Закрыть].

Мохаве не боялись дальних путешествий. Они свободно смешивались со своими собратьями из других локальных племенных групп, а их военные предприятия приводили их далеко на запад, вплоть до вторжения на территорию чумашей на побережье Тихого океана. На самом деле племена юма продвинулись дальше не только в развитии национального самосознания, но даже в тенденции создания относительно стабильных союзов с чуждыми группами: так, мохаве и юма регулярно объединялись против племен марикопа и кокопа.

На первый взгляд у нас может возникнуть соблазн вывести это развитие из несколько более высокого статуса культурного развития племен реки Колорадо по сравнению с жителями Центральной Калифорнии, ибо они делят с другими южнокалифорнийцами умение производить глиняную посуду и единственные среди аборигенов этого штата обрабатывают землю. Однако по зрелом размышлении становится ясно, что юманский национализм нельзя напрямую соотносить с прогрессом в материальной культуре. Индейцы пуэбло, такие как хопи, намного превосходят юманские племена как в уровне земледелия, так и в гончарных навыках; тем не менее центростремительность их поселений может соперничать со строгим сепаратизмом Центральной Калифорнии. Даже крохотная деревушка Шипаулови с населением всего в сто человек ревниво оберегает свою индивидуальность от соседних деревень.

С высокой вероятностью мы можем связать национализм реки Колорадо с воинственным характером культуры юма. Легко понять, что для эффективного ведения боевых действий требовались большая численность и большая слаженность, чем наблюдались в отдельных поселениях юроков и майду. В качестве начального шага к большей аффилированности этот фактор, вероятно, оказал существенное влияние. В то же время его значение не следует переоценивать. Он действительно может помочь преодолеть чрезмерное провинциальное разделение северных калифорнийцев, но его самого по себе едва ли достаточно, чтобы выйти за пределы этой скромной стадии в достижении объединения народа. С другой стороны, воинственный дух, очевидно, может действовать и как разрушительная сила. Полинезийцы, кажется, не менее воинственны, чем любой другой народ, но мы находим их раздробленными на мелкие владения из-за взаимной враждебности ссорящихся вождей. Это ни в коем случае не было следствием их замкнутости внутри территориальных ограничений; Новая Зеландия предлагала широкие возможности для объединения под рукой великого вождя, но и она не составила исключения из правил. Даже на Гавайях подчинение различных крохотных владений общему правлению произошло немногим более столетия назад.

Такие же неудачи в создании крупной политической организации характерны и для вечно воюющих индейцев Великих равнин. Таким образом, возможно, что 4000 индейцев кроу сто лет назад были разделены на две дружественные, но политически независимые общности: речные кроу и горные кроу. Точно так же индейцы Дакоты, широко известные как сиу, были далеки от формирования государственной единицы. Даже сообщество оглала-сиу ветви тетон сиу (лакота) делилось на четыре части, и, когда две из них были переданы в ведение Агентства резервации Пайн-Ридж, только из почтения к пожеланиям правительственных чиновников Соединенных Штатов они объединили свои независимые системы правления[9]9
  Clark Wissler, “Societies and Ceremonial Associations in the Oglala Division of the Teton-Dakota”, Anthropological papers of the American Museum of Natural History, 1912, Vol. XI, Pt. 1, 7.


[Закрыть]. Таким образом, мы можем сказать, что воинственность, вероятно, не связана с крайним партикуляризмом Тихоокеанского побережья.

Вместе с тем там, где мастерство ведения войн сочеталось со способностью к организации, результаты были поразительными. Например, поселения криков были объединены в лигу даже во времена Де Сото (1540), а конфедерация криков, которая в XVIII веке включала около пятидесяти поселений и племена, говорящие на шести различных языках, смогла защитить Алабаму и Джорджию от вторжения северных племен. Таким образом, знаменитая Лига ирокезов, основанная Гайаватой примерно в 1570 году, господствовала над территорией, простирающейся от Оттавы до Теннесси и от Кеннебека до Иллинойса и озера Мичиган[10]10
  Frederick Webb Hodge, Handbook of American Indians North of Mexico, Vol. I (Washington: Government Printing Office, 1907), 363, 618.


[Закрыть].

Знаменитая «империя» ацтеков, по-видимому, была создана на похожем фундаменте, то есть на конфедерации трех племен, объединившихся для выбивания дани из своих соседей, причем пятая часть добычи шла Тлакопану, а львиная доля делилась поровну между Теночтитланом и Тескоко. Экспертное мнение, вероятно, будет склоняться к промежуточной позиции между мнением ранних испанских летописцев и крайним скептицизмом Л. Г. Моргана и Адольфа Банделье. То, что Теночтитлан был обширной феодальной монархией по средневековому европейскому образцу, маловероятно по самой своей сути. В то же время априорный аргумент Моргана и Банделье о том, что все американские аборигены должны были иметь демократическое правление, абсурден, поскольку неопровержимые свидетельства племен Британской Колумбии и народа натчезов, жившего в низовьях Миссисипи, демонстрируют установившуюся систему заметных классовых различий, при том что их культурный уровень гораздо ниже, чем у ацтеков. Судя по всему, в Теночтитлане произошло следующее. В социальном плане различие, первоначально основанное на личной храбрости, стало наследственным, затем завоеванные земли стали распределяться между воинами, так что они определенно стали привилегированным классом. Военный вождь ацтеков, выбираемый, хотя лишь из узкого круга родственников, «вероятно, успешно начал движение по пути к тому, чтобы стать монархом, хотя еще не достиг этого положения». Навязанный Теночтитланом всему тройственному союзу в целом, он, несомненно, мог при благоприятных условиях оказывать значительное влияние на дела подвластной области и интегрально влиять на ее устройство, и, хотя сфера его власти, вероятно, никогда не распространялась за пределы четверти миллиона человек, это уже далеко не союзы калифорнийских деревень, описанных выше, а цифры находятся внутри диапазона изменчивости населения исторических государств[11]11
  Lewis Henry Morgan, Ancient Society (New York: H. Holt and Company, 1877), Part II, Chapter 7; Льюис Генри Морган, Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации (Л.: Издательство Института народов Севера ЦИК СССР, 1935). Ч. II. Гл. 7; Adolph Francis Alphonse Bandelier, “On the Distribution and Tenure of Lands, and the Customs with Respect to Inheritance, among the Ancient Mexicans,” Eleventh Annual Report Peabody Museum (Cambridge, 1878), 385–448; Paul Radin, Sources and Authenticity of the History of the Ancient Mexicans (Berkeley: University of California Press, 1920), 132–150; Thomas Talbot Waterman, Bandelier's Contribution to the Study of Ancient Mexican Social Organization (Berkeley: University of California Press, 1917), 249–282; Herbert Joseph Spinden, Ancient Civilizations of Mexico and Central America (New York, 1917), 181–187.


[Закрыть].

В древнем Перу более жесткая организация инков привела к установлению централизованного контроля над гораздо большей территорией. Империя инков включала Перу, Западный Эквадор до Кито, часть Боливийского плато и побережье Чили к северу от реки Мауле – вероятно, даже аргентинскую часть Анд, хотя следует признать, что на периферии власть была лишь номинальной. Здесь даже в большей степени, чем в случае с ацтеками в Мексике, секрет экспансии состоял в военном покорении соседей, чему помогал и способствовал сложный механизм управления. Покоренные племена, сгруппированные по четыре, объединялись под властью правителя из рода инков, который набирал воинов, собирал дань, руководил обязательными работами и вершил правосудие. От него ожидалось подавление протестов против власти инков и отчеты перед правителем инков на ежегодном фестивале. Все подчиненные племена были сгруппированы в четыре провинции под управлением министров, которые проживали не в этих провинциях, а в Куско, столице страны. Чтобы сохранить свое господство, инки содержали гарнизоны, набранные из племен, чуждых тем, среди которых они расквартировывались. По экономическим или политическим причинам представители различных племен могли быть депортированы в отдаленные районы. Все население было разделено на возрастные классы и обязано было работать под руководством надзирателей, набранных из инков[12]12
  Henri Beuchat, Manuel d'Archeologie americaine (Paris: Picard, 1912), 607; Heinrich Cunow, Die Soziale Verfassung Des Inkareichs: Eine Untersuchung Des Altperuanischen Agrarkommunismus (Stuttgart: Dietz, 1896); Clements Markham, History of Peru (Chicago: C. H. Sergel and Company, 1892), 35.


[Закрыть].

Таким образом, американские примеры предполагают, что необходимость ведения вой ны могла инициировать эволюцию в сторону более крупных объединений, но чем тщательнее мы изучаем факты, тем яснее оказывается, что для эффективности этих крупных объединений требовалась дополнительная детерминанта. Рационалистические концепции сегодняшнего дня до такой степени господствуют над нами, что нам трудно рассматривать вой ну с какой-либо иной точки зрения, кроме как с точки зрения промышленного империализма. Однако реальная практика многих первобытных племен прямо противоречила такому взгляду. Закон племени юрок требовал, чтобы при любом окончательном урегулировании разногласий за каждого убитого или раненого выплачивалась компенсация в соответствии со справедливо установленной нормой, захваченная собственность возвращалась, а то, что было уничтожено, возмещалось. Пленников не брали, а идея дани была совершенно чужда юрокам[13]13
  Kroeber, “Handbook”, 49.


[Закрыть]. Типичное австралийское племя было настолько тесно связано сентиментальными и религиозными узами со своим исконным участком земли, что даже не помышляло переселиться в другой регион, так что ни одна победившая группа никогда даже не воображала себе возможности лишить побежденных их территории. Точно так же на одном из Соломоновых островов вожди иммигрантов фактически безземельны, так как никогда и не думали об экспроприации охотничьих угодий у их первоначальных обитателей[14]14
  Robert Henry Codrington, The Melanesians: Studies in their Anthropology and Folklore (Oxford: Clarendon Press, 1891), 50.


[Закрыть]. Опять же, хотя есть убедительные свидетельства, что одни племена равнинных индейцев Северной Америки вытесняли другие в поисках новых охотничьих угодий, особенно после овладения огнестрельным оружием, обычный способ ведения боевых действий не предполагал экспроприации и завоевание добычи было лишь вторичной или побочной целью вой ны. По сути, они играли в рыцарскую игру, в которой люди, следовавшие правилам, получали воинские почести и привилегии. Высокая ценность жизни соплеменников приводила к тому, что они с готовностью отказывались от продолжения боевых действий, как только погибала небольшая горстка воинов, а иногда возлагали на вождя ответственность за потери среди соплеменников. То, что такие представления о войне не способствовали росту их территории за счет завоеваний, вряд ли требует доказательств. Соответственно, мы должны признать вместе с доктором Уильямом К. Маклеодом[15]15
  William Christie Macleod, The Origin of the State, Reconsidered in the Light of the Data of Aboriginal North America (Philadelphia: William Christie Macleod, 1924).


[Закрыть] важность идеологических факторов сверх факторов рационалистического или специфически экономического порядка. Недостаточно, чтобы одно общество победило другое, так же как недостаточно, чтобы два общества говорили на одном языке или позволяли членам друг друга участвовать в церемониальных действиях. Такие условия могут быть вспомогательными, но они не являются адекватной заменой основным. Нужна какая-то централизованная власть, достаточно мощная, чтобы противодействовать примитивному сепаратизму. Если можно верить повествованиям ирокезов о легендарном Гайавате, союз отдельных народов может быть осуществлен мирными средствами благодаря прозорливости дальновидного вождя. С другой стороны, более частым методом, безусловно, было поражение соперничающих популяций, если за этим следовало их включение в общую политию. Возможность постоянного расширения в результате завоеваний базируется именно на этой решающей организационной способности. Несомненно, таким образом в 1796 году Камеамеа подчинил себе многих мелких правителей Гавайских островов[16]16
  William DeWitt Alexander, A Brief History of the Hawaiian People (New York: American Book Company, 1899), 25.


[Закрыть].

Этот комбинированный эффект воинственности и управленческих способностей, особенно в комбинации с сильной личностью, хорошо иллюстрируется примерами из истории Африки. Было бы ошибочным предположение, что негры Судана и негры-банту одинаково следовали политическому образцу таких обширных монархий, как Уганда, где несколько миллионов человек подчинялись одному суверену. Несмотря на то что на Африканском континенте такие случаи удивительно часты, в отличие от партикуляризма Океании и Американского континента, всей шкале величин, обнаруженной в Америке, может быть найдено соответствие в Африке. Например, у народа фанг, племени народности банту, живущего на юге Камеруна, в Испанской Экваториальной Гвинее и северных районах Французского Габона политической единицей является деревня с двумя рядами хижин и домом собраний для мужчин, в котором совершаются все общественные действия. У них нет ни короля, ни даже в строгом смысле вождя, а есть лишь нечто вроде старейшины, самого богатого человека в обществе, на самом деле не обладающего какой-либо существенной властью[17]17
  Günter Tessmann, Die Pangwe: Völkerkundliche Monographie eines westafrikanischen Negerstammes: Ergebnisse der Lübecker Pangwe-Expedition 1907–1909 und früherer Forschungen 1904–1907 (Berlin: Ernst Wasmuth, 1913), I: 56; II: 262.


[Закрыть]. По контрасту с этим у коса и других банту Юго-Востока есть конституционные монархи, связанные с населением в десятки тысяч человек узами безоговорочного повиновения и трогательной лояльности, с одной стороны, и нежной заботы о благополучии подданных – с другой. Как на этом фундаменте может быть построена впечатляющая нация, иллюстрирует хорошо известная история зулусов. Примерно до 1810 года они были мелкой группой, ни в чем не превосходившей соседние кафирские племена. Примерно в начале XIX века незаконнорожденный сын инкоси (вождя) зулу Сензангакона по имени Чака, поссорившись со своим отцом, бежал к Дингисвайо, инкоси Мтетвы. После смерти Сензангакона Дингисвайо сверг и убил назначенного им наследника и поставил на его место Чаку, который таким образом стал монархом по милости своего патрона, но после смерти Дингисвайо обрел независимость. После ожесточенной борьбы за власть Чака стал доминирующей фигурой в политике Южной Африки, подчиняя племя за племенем, пока его владения не распространились до залива Делагоа (бухты Мапуту), охватив территории десятков ранее независимых племен. Последовательность шагов, которые предпринял Чака на пути создания этого королевства, выглядели следующим образом. Во-первых, Чака оказался военным гением, произведя революцию в традиционной тактике южных банту, заменив тростниковые копья укороченными тяжелыми ассегаями (иклва) со стальными наконечниками и заставив свои войска двигаться сомкнутым строем. Во-вторых, он усовершенствовал идею, уже развитую Дингисвайо, а именно содержание постоянной армии, насчитывавшей, по разным оценкам, от 12 000 до 50 000 человек и разделенной на полки по 2000 человек в каждом. Но самое главное – Чака разработал метод включения в свое королевство побежденных племен. Их вождям обычно разрешалось осуществлять власть в качестве заместителей Чаки, за исключением тех случаев, когда они могли быть заменены королевскими фаворитами. Женатых мужчин иногда убивали, но холостяков призывали в армию, а женщин добавляли в королевский гарем. Некоторые отдаленные группы на самом деле не входили в объединенное королевство, а просто становились его данниками, как в случае с народом тонга. Подробности правления Чаки, впрочем, хотя и представляют исключительный интерес, не касаются цели нашего исследования. Очевидно, что его успехи были связаны не только с воинственным характером народа, но и с его способностью организовывать как свою военную машину, так и то население, которое она подчиняла своему владычеству[18]18
  Robert Harry Lowie, Primitive Society (New York: Boni and Liveright, 1920), 373.


[Закрыть].

Не претендуя на универсальность собранных здесь примеров, мы можем сказать, что они делают понятным тот прогрессивный рост в размерах, который был характерен для истории многих государств, и указывают на начальные ступени в этом развитии.