Текст книги "Они жаждут"

– Уф-ф-ф! – выдохнула, глядя в потолок, Гейл Кларк. Сладкий огонь бурлил в ее венах. – Это та-а-ак чудесно!

– Я знал, что тебе понравится, – тихо проговорил мужчина, лежавший у ее раздвинутых в виде буквы V ног.

Он погладил медленными круговыми движениями ее живот, затем подался вперед и продолжил прерванное занятие. Его язык сновал туда-сюда, возбуждая и дразня; она все крепче впивалась ногтями в кожу на его плечах. Он довел ее до кипения убийственно медленной восьмеркой, и она задрожала от чистого наслаждения, когда третий за ночь оргазм приливной волной накатил на нее.

– О боже! – сказала она. – Это… это…

Больше она ничего не смогла выговорить, потому что бессилие добралось и до ее языка, и она почувствовала себя листком, занесенным на эту кровать мощным ураганом.

Еще через минуту Джек Кидд лег рядом с ней и обнял тонкими, но сильными руками. Гейл уткнулась носом ему в грудь, придвинулась ближе, как всегда делала в жарком любовном похмелье. Темные волосы щекотали ей нос.

Джек поцеловал ее в нос, а потом потянулся за бутылкой шарли к пластиковому охладителю, стоявшему у кровати. Лед уже весь растаял. Джек налил вино в бокал, отпил немного, а потом принялся нежно облизывать ухо Гейл, пока она не дернулась и не спросила:

– Что это ты делаешь?

– Вино и мочка уха. Волшебное сочетание.

– Не сомневаюсь. – Она протянула руку к его бокалу и тоже глотнула. – Ох, как я устала! И все благодаря тебе.

– Не стоит благодарности. Всегда к твоим услугам.

– Каламбур отмечен и отклонен.

Она зевнула и потянулась так, что хрустнули суставы. Гибкая и стройная, хотя и совсем невысокая – всего около пяти футов ростом, она временами уступала непреодолимой тяге к печенью «Орео» и батончикам «Марс». Она часто играла в теннис, изредка делала пробежки и коротала одиночество, слушая «Джефферсон старшип» и читая Франца Кафку. В сентябре ей исполнилось двадцать два; и если даже она не считалась настоящей калифорнийской красавицей из-за чересчур большого рта и неизменной нотки раздражения в темно-карих глазах, ее, по крайней мере, можно было назвать жизнерадостной. Длинные каштановые волосы, искрящиеся рыжеватыми перьями, локонами спадали на плечи, а лоб прикрывала короткая челка.

– Который час? – спросила она.

– Еще и полуночи нет, – ответил Джек.

– Да, но восемь утра наступает ужасающе быстро.

Она помолчали, прижимаясь друг к другу, а потом Джек тихо сказал:

– Мне было важно, чтобы этот фильм о китах тебе понравился. Правда.

Она подняла голову и провела пальцем по его темной бороде и усам.

– Он мне понравился. Плотный монтаж, потрясающий закадровый текст… Но ты ведь за него не переживаешь, правильно?

– Нет, но… Если бы мне удалось получить национальный прокат, то, возможно, это был бы прорыв, которого я так долго добивался. Черт возьми, продать бы его какой-нибудь сети! Я был бы просто счастлив! – Он слегка нахмурился. – Нет, забудь об этом. Они подадут это так, как будто люди из «Гринписа» – фанатики, или еще хуже. Не хочу, чтобы кто-то завалил мой фильм.

– Тогда о чем беспокоиться? Фридман может хоть сейчас подписать университетский контракт.

– Ага.

– Национальный прокат пусть сам о себе позаботится. Кроме того, вряд ли можно просто взять и запретить показ фильма. Кстати, о фильме: ты выполнил то задание, которое дал тебе Трейс?

Джек вздохнул:

– Завтра закончу. Надеюсь. Сегодня я сделал несколько хороших снимков старого дома Клифтона Уэбба. Утром съезжу на Голливудское мемориальное, и, думаю, на этом все.

– Я уже вижу передовицу Трейса. – Гейл подняла вверх два пальца, как будто выравнивала шрифт на макете первой полосы. – «Призрак Клифтона Уэбба поселился на Голливудском кладбище?» Или, может быть, анонс: «Только „Эл-Эй тэттлер“ знает правду!» Броская фраза.

– Просто чумовая! – Он замолчал, и Гейл, казалось, слышала, как в его голове защелкали шестеренки. – Знаешь, что я думаю сделать дальше? Фильм о домах кинозвезд прошлого. Не новые дома, а особняки с историей, понимаешь, о чем я? И первый – дом Уэбба; прямо чувствуется, как дух старого Голливуда сочится из его стен. Следующими будут Флинн, Валентино, Берримор и… о господи, да!.. замок Кронстина! Это дьявольски атмосферное место!

– Что в нем такого особенного?

– Нераскрытое убийство, детка. Много лет назад старине Кронстину прямо там отрубили голову, и с тех пор дом пустует. Это настоящий средневековый замок, стены, башни и все такое. Теперь туда приезжают только старшеклассники. Боже, да я мог бы снять целый фильм только об одном этом доме!

– Никогда о нем не слышала, – сказала Гейл.

– Тебя здесь еще не было, детка. Меня тоже, но как-то раз я ездил туда с приятелем и парой цыпочек из Голливудской средней школы. Только не надо так ерошить перья, это было давным-давно.

– Ладно, не парься.

– Чак знал этот район, а я нет. Мы проделали чертовски долгий путь по Аутпост-драйв и свернули на узкую дорогу, уходящую прямо в небо. Блэквуд-роуд или что-то в этом роде. Было жутко, как в преисподней. Я тогда принял немного кислоты – и готов поклясться, что слышал ту тему Лысой горы из «Фантазии» и видел летающих вокруг демонов, самых невозможных цветов. Стремное было путешествие.

– Представляю. Но прежде чем ты снова начнешь изображать из себя молодого Копполу, лучше займись поплотней картинками для Трейса. У меня такое ощущение, что «Тэттлер» не собирается подстраивать дедлайн под сроки твоих киносессий.

– Почему он всегда дает мне самую дерьмовую работу? – насупился Джек. – На прошлой неделе был шанс для ошеломляющего фоторепортажа о вандализме в Музее восковых фигур. Кто-то вырезал свои инициалы у Фэрры на сиськах, снес голову Элизабет Тейлор и поиграл в крестики-нолики на черепушке Юла Бриннера. Господи! Если бы я мог хоть чуть-чуть выдвинуться, то, возможно, кто-нибудь заинтересовался бы моими фильмами, или… Мне нужен прорыв, вот и все. И это случится, я знаю.

– Я тоже знаю, но капелька терпения тебе бы не помешала. Так что́ там с этой пургой про разгуливающего на кладбище призрака Клиффа Уэбба?

– О, каждый год находятся люди, которые утверждают, будто бы они видели, как кто-то похожий на Уэбба бродит по Голливудскому мемориальному. Ничего нового. На прошлой неделе он… или оно… опять померещился кладбищенскому сторожу после полуночи…

– Разумеется, – сказала Гейл. – Какой уважающий себя призрак появится раньше колдовского часа?

– Точно. Вот Трейсу и втемяшилось в голову, что я должен сделать фотографии для статьи Сэнди. Будь я проклят, если знаю, о чем в этой статье говорится, я просто щелкаю затвором.

– Ну и?

– Что «ну и»?

– Ну и что там с этим призраком? Что произошло, когда сторож его увидел?

Джек пожал плечами:

– Думаю, он сделал то же, что и все призраки. Растаял, или распался на тысячу сверкающих огоньков, или… хе-хе… повернулся к фонарику сторожа, и глаза его вспыхнули холодным алым пламенем. Ты ведь на самом деле не веришь во все это?

– Нет, совершенно не верю. Может, мы сменим тему, если ты не против?

Он усмехнулся и лизнул ее локоть, вызвав волну мурашек.

– Я только «за», мисс Кларк.

Он приподнял простыню и начал покусывать ее левую грудь. Сосок быстро затвердел, и Гейл задышала чаще.

– Это лучше, чем любые мочки ушей в прежние времена, – не без труда выговорил Джек.

И тут вдруг кто-то яростно зацарапал снаружи в закрытую дверь спальни.

Джек поднял голову от груди Гейл и уставился на дверь.

– Конан, прекрати! – громко сказал он.

Царапанье продолжалось, время от времени сопровождаясь низким подвыванием.

– Он ревнует, – сказала Гейл. – И хочет войти.

– Нет, он уже два дня с ума сходит.

Джек встал с кровати, взял лежавший на стуле халат и надел его.

– Он царапает входную дверь. Возможно, у него появилась подружка. Я сейчас вернусь.

Он открыл дверь и вышел в короткий коридор, увешанный фотографиями в рамках. В маленькой гостиной с коричневым диваном и парой плетеных стульев он увидел своего трехлетнего боксера, когтями отдирающего куски от входной двери. Крупный пес, способный, встав на мощные задние лапы, положить передние на плечи хозяина, казалось, пытался проскрести древесину насквозь. Щепки разлетались во все стороны.

– Эй! – прикрикнул на пса Джек и шлепнул его по заду. – Прекрати немедленно!

Конан даже не оглянулся, продолжая неистово царапать дверь.

– Черт возьми, что с тобой стряслось?

Джек наклонился, чтобы оттащить Конана от двери, но пес развернулся, тихо зарычал и оскалил зубы. У Джека замерло сердце. Конан был ласковым псом, и еще вчера Джек учил его ловить летающую тарелку во дворе апарт-отеля «Сандал». А теперь при взгляде на эти зубы у Джека все внутри сжалось от страха. Пес не мигая смотрел на него, побуждая человека к действию.

– Это же я, – тихо проговорил Джек. – Конан? Это я, малыш. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Пес развернулся обратно и царапнул когтями дверь. Деревянная поверхность напоминала поле боя.

Джек быстро протянул руку и открыл дверь. Конан услышал, как щелкнул замок, и с тяжелым сопением попятился. Но как только дверь приоткрылась, пес бесшумно проскользнул в щелку и побежал через двор к Лексингтон-авеню. Джек смотрел вслед, все еще не веря, что его питомец мог зарычать на хозяина. Пальмовые листья колыхались на ветру, словно медлительные веера. Снизу стволы деревьев подсвечивались разноцветными огоньками, и возле одного из них – зеленого – Джек различил силуэт Конана, вытянувшийся в мощном стремительном прыжке и тут же исчезнувший из вида.

Гейл, успевшая надеть обтягивающие джинсы «Джордаш» и клетчатую блузку, показалась из тени коридора и окликнула:

– Джек, что все это значит?

– Сам не знаю. Конан просто… взбесился. Он рычал на меня. По-настоящему оскалил зубы. Он и раньше проявлял характер, но так не вел себя никогда.

Она встала рядом с ним у двери и выглянула наружу. В остальной части отеля было абсолютно тихо.

– Может, у него сейчас брачный сезон или что-то еще. Он вернется.

– Не знаю. Думаешь, стоит его поискать?

– Только не среди ночи. – Она взглянула на часы и поморщилась – Мне пора домой, Джек. Ведущий репортер «Тэттлер» должен отправиться на встречу с копами со свежей головой.

Джек еще минуту смотрел во двор, надеясь, что Конан прискачет назад, а потом повернулся к Гейл:

– А может, останешься? Я проснусь к завтраку.

– Последний раз, когда я осталась на завтрак, я сожгла яичницу. Нет уж, спасибо.

– Тогда подожди минутку. Я оденусь и отвезу тебя.

– Хочешь оставить мою машину здесь на всю ночь? Мистер Кидд, что подумают ваши соседи?

– Плевал я на них. – Он поднял Гейл на руки и закрыл дверь ногой. – С кем ты завтра встречаешься?

– Мой любимчик – капитан отдела по расследованию убийств Палатазин. Подозреваю, что это будет еще одна сессия «без комментариев».

Она провела пальцами черту на лбу Джека, почувствовала, как его тело отозвалось под тонким халатом, и ее собственное тоже ответило.

– У меня такое ощущение, что он считает статьи «Тэттлера» в некотором роде падкими на сенсации.

– Могу себе представить. – Джек уткнулся носом ей в шею и начал медленными круговыми движениями облизывать яремную ямку. – Да здравствует желтая пресса.

Она то ли охнула, то ли вздохнула и почувствовала, как перышко желания щекочет ее бедра. «На улице та-а-ак холодно, – подумала она. – И та-а-ак темно. А это звучит очень заманчиво».

Джек взял ее за руку и повел обратно в спальню.

– Завтрак в восемь? – тихо спросила она.

Сочась голубоватыми выхлопными газами, серый «фольксваген-жук» с помятым задним крылом направлялся вверх по Аутпост-драйв к ярко-оливковым холмам над Голливудом. Дорога поднималась все круче, и мотор «фольксвагена» начал дребезжать со слабым, раздраженным механическим фырканьем. Слегка скошенные фары отбрасывали причудливые тени позади качающихся на ветру сосен и гранитных валунов с острыми, как разделочный нож, кромками. Невысокие, но просторные дома из стекла и красного дерева по обеим сторонам дороги скрывались в темноте, и лишь изредка в сторону города проезжала случайная машина. «Фольксваген» свернул с Аутпост-драйв на узкую, покрытую трещинами бетонную дорогу, которая изгибалась, как змея, и карабкалась вверх под углом в сорок градусов. По правую сторону высились неприступные, мрачные нагромождения потрескавшегося гранита, слева – там, где дорога внезапно спускалась в череду оврагов, – стояли сотни корявых, карликовых мертвых деревьев.

Хотя никаких знаков или указателей не было, водитель правильно выбрал поворот на Блэквуд-роуд.

Звали водителя Уолтер Бенефилд, соседнее сиденье занимала семнадцатилетняя девушка-чикано Анжела Пэвион, голова которой свешивалась набок при каждом резком крене машины. Глаза ее были полуоткрыты, так что белки чуть виднелись, и время от времени она тихо постанывала. Бенефилд даже заинтересовался, что же ей снится.

В салоне автомобиля пахло миндалем, запах был густой, почти аптечный. Под сиденьем Бенефилда лежала скомканная ткань, побуревшая после пропитки раствором химикатов, которые он украл с работы. Глаза под очками в черной оправе немного слезились, хотя Бенефилд опустил боковое стекло, как только девушка уснула. «По крайней мере, все прошло лучше, чем раньше», – сказал он себе. В первый раз девушка умерла, потому что раствор оказался слишком концентрированным, во второй раз он еле успел высунуть голову из машины, когда его вырвало, и голова на следующий день ужасно болела. Теперь он управился быстрее, но скучал по работе руками. Свои огромные, мощные клешни он натренировал, сжимая упругий кистевой эспандер. Часто, лежа в своей кровати и разглядывая вырезанные из журналов «Мускулы и фитнес» и «Стронгмэн» и развешенные на стенах фото мужчин в эффектных позах с бугрящимися на спине и груди мышцами, он думал, что мог бы сжимать этот эспандер вечно. А в дальнем углу комнаты, в клетках из металлической проволоки, копошились, спаривались, дрались и спали тараканы. Последний раз он насчитал более сотни, и среди них попадались огромные самцы-каннибалы, выросшие до трех дюймов в длину.

Бенефилд подобрал эту девушку полчаса назад, в нижней части бульвара Сансет. Сначала она заупрямилась и не хотела садиться в машину, но он помахал мятой пятидесятидолларовой купюрой, которую хранил для таких случаев, и она проскользнула на переднее сиденье так, словно ее задница была смазана маслом. Она не очень-то хорошо говорила по-английски, да и понимала не лучше, но его это мало заботило. Она была по-своему симпатичной, хотя в ее красоте чувствовалось что-то грубое, вульгарное, и принадлежала к тем немногим бедовым женщинам, которые еще отваживались в эти дни гулять по улицам. «Тем хуже для нее, – подумал Бенефилд, – надо было читать газеты». Он отвез ее на пустующую стоянку возле супермаркета и расстегнул ширинку. Девушка наклонилась, чтобы исполнить то, о чем он просил, а Бенефилд набросился на нее так стремительно, что она не успела ни крикнуть, ни увернуться. Достал пропитанную химикатами тряпку из-под сиденья и крепко прижал к лицу девушки. Другой рукой Бенефилд, словно тисками, схватил ее сзади за шею. «Это было бы так легко, так легко, – думал он. – Только чуть-чуть сжать – почти без усилий – и полюбоваться тем, как ее глаза выскакивают из орбит, как тогда у Бев. Но нет. Ведь Мастер хотел, чтобы я сделал другое, правильно?»

Она трепыхалась всего несколько минут. Бенефилд убрал тряпку с ее лица, усадил девушку так, чтобы она не сползала на пол, и поехал на север, к подножию гор Санта-Моника – высокому хребту, разделяющему Эл-Эй пополам. Он шумно дышал от возбуждения. Девушка исхитрилась оцарапать ему правую руку, из раны потекли две дорожки крови. Он подчинялся гласу божьему, священной воле своего господина и Мастера, и сейчас, вглядываясь в темноту, куда не дотягивался свет фар, повторял самому себе, тихо и взволнованно, как ребенок, ожидающий награды за хорошее поведение: «Быстрее. Нужно ехать быстрее, он не любит ждать».

Уклон уменьшился на несколько градусов, но «жук» по-прежнему забирался все выше и выше. Время от времени Бенефилд различал внизу город, поблескивающий у горизонта, пока наполовину грунтовая, наполовину покрытая потрескавшимся бетоном дорога вилась над обрывом. За последние две недели он часто проезжал здесь, но это была сложная, коварная трасса. В первый раз, когда он вез с собой хорошенькую рыжеволосую девушку никак не старше шестнадцати лет, Бенефилд заблудился и долго петлял, пока глас божий не вывел его обратно на правильный путь.

Сейчас голос снова говорил с ним, шепотом повторяя в буйстве ветра его имя. Бенефилд улыбнулся со слезами радости на глазах. «Я иду! – отозвался он. – Я иду!» Порыв ветра налетел на машину и слегка качнул ее. Девушка проскулила что-то по-испански и снова затихла.

В свете фар сверкнула натянутая между деревьями цепь, которой здесь раньше не было. На цепи висела металлическая табличка: «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ – ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН». Сердце Бенефилда учащенно забилось, он прижался к обочине, выключил фары и остановился. Голос пролился охлаждающим бальзамом на его воспаленный лихорадкой мозг, голос, приходивший к нему теперь почти каждую ночь, когда он лежал на матрасе в сером забвении между сном и бодрствованием в своей крохотной квартирке-студии неподалеку от Макартур-парка; в те ужасные, мучительные ночи, когда ему снилось, как мать поднимает голову с коленей чужого мужчины, сжимая в руке его подрагивающий пенис размером с питона, и открывает рот в пьяном крике: «ВОН ОТСЮДА!». Голос шелестел в голове, словно морской бриз, обволакивал, защищал. Но иногда даже глас божий не в силах был остановить кошмарную картину, что во всех подробностях разворачивалась в его сознании: чужак ухмыляется и говорит:

– Мелкий хочет посмотреть, Бев. Иди сюда, Уолти, погляди, что у меня есть!

И маленький Уолтер замирает в дверном проеме, словно его руки и ноги прибили гвоздями к косяку, он весь трясется, как в агонии, а чужак нагибает голову матери все ниже, пока ее смех не становится глуховатым, полузадушенным. Мальчик смотрит на все это, его живот и пах словно стягивает тугим узлом, а когда они пресыщаются, его мать – добрая старушка Бев, которая никогда не говорит «нет», никогда, никогда, – отхлебнув из бутылки «Фо роузеса», что стоит на полу рядом с диваном, обнимает чужака и заплетающимся языком просит:

– Теперь ты ублажи меня, сладенький мой.

Ее платье, то самое, в белый горошек, задирается над длинными, бледными бедрами, а под ним голое тело. Маленький Уолтер не может оторвать взгляд от потайного места, которое, кажется, подмигивает ему, словно греховный глаз. Руки его опускаются к промежности, и через мгновение чужак заходится в хохоте, фыркая, как рассвирепевший бык:

– У мелкого стоит! Маленький Уолти взвел курок! Иди сюда, Уолти. ИДИ СЮДА, Я СКАЗАЛ!

Мать поднимает голову и, улыбаясь, смотрит на него опухшими, остекленевшими глазами:

– Кто это? Фрэнк? Это Фрэнк?

Это имя отца. Старина Фрэнк ушел из дому и пропал так давно, что Уолти помнил только то, как отец бил его ремнем.

– Фрэнк? – снова спрашивает мать с той же улыбкой. – Ты вернулся, малыш? Подойди и поцелуй меня, крепко-крепко…

Глаза чужака сверкнули, как осколки темного стекла.

– Иди сюда, Уолти. Нет, Фрэнк. Иди сюда, Фрэнк. Это Фрэнк, детка. Твой муж вернулся. – Он тихо рассмеялся, его недобрые глаза налились кровью. – Снимай штаны, Фрэнк.

– Милый? – шепчет мать и ухмыляется. – Мне от тебя кое-что та-а-ак нужно.

– Подойди и поцелуй свою малышку, Фрэнк, – тихо говорит чужак. – О боже, я хочу это видеть!

Когда приходил этот кошмар, даже глас божий не мог охладить его лихорадку. И Бенефилд был благодарен, бесконечно благодарен голосу, который сказал, что все будет хорошо, если он отправится в ночной поиск, найдет другую смеющуюся Бев, вырвет ее из лап грязно-ухмыляющихся чужаков и доставит на священную гору.

Он поморщился от дурных видений, скачущих в его голове. Виски ломило, и Бенефилд пожалел, что не захватил с собой буфферина. Иногда, когда голос говорил с ним, Бенефилду казалось, что его мозги перемешивают в огромном котле, готовящем густое магическое зелье, которое изменит всю его жизнь, обратив во что-то по-настоящему важное и наполненное высоким смыслом – служение во имя Мастера. Бенефилд повернул голову вправо и посмотрел на мерцающий внизу город. Он задумался, нет ли там внизу еще кого-нибудь, кто тоже был бы ингредиентом этого зелья, частичкой магии, разливающейся сейчас в его душе и во всем его естестве, воспламеняя сладостным холодным огнем. Конечно же, это была магия, ибо пути Господа праведны и он осветит город ночи своей магией и погубит всех Бев в кипящем зелье котла, – иначе чем еще это могло быть?

Приближался какой-то автомобиль. Бенефилд различил вдалеке мерцание фар, спускающихся с горы к нему. Он вылез из машины, обошел ее и открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Одурманенная девушка едва не вывалилась наружу, но Бенефилд подхватил ее, словно поваленное сухое дерево. А затем обернулся к подъезжающему автомобилю.

Это был длинный черный «линкольн», начищенный так тщательно, что крылья и капот блестели как стекло. Машина остановилась в десяти футах от цепи. Зажженные фары, словно голодные глаза, впились в Бенефилда и жертву у него на руках.

Он улыбнулся, на глаза навернулись слезы.

Водитель вышел из лимузина и направился прямо к нему вместе с молодой блондинкой, которую Бенефилд сразу узнал. Ее длинные волосы растрепало ветром, а платье испачкалось в земле. Бенефилд догадался, что водитель был слугой Господа, – старик в коричневом костюме и белой рубашке, с длинными седыми волосами, развевающимися на ветру, с бегающими, глубоко запавшими глазами хорька на бледном, морщинистом лице. Он слегка прихрамывал и горбился, словно взвалил на себя непосильную ношу. Подойдя к цепи, он сказал Бенефилду срывающимся усталым голосом:

– Передай ее мне.

Бенефилд поднял девушку. Блондинка улыбнулась и с легкостью приняла ее, напевая, словно мать, баюкающая младенца.

– А теперь возвращайся домой, – велел старик Бенефилду. – Твоя работа на сегодня окончена.

Внезапно в глазах блондинки вспыхнул огонь. Она посмотрела на оцарапанную руку Бенефилда, а затем подняла взгляд к его лицу. Ее улыбка треснула, словно расколотое зеркало. Он моргнул и вытянул ладони перед собой.

– НЕТ! – сказал старик и замахнулся, как будто собирался ударить ее.

Она вздрогнула и поспешила к машине со своей добычей.

– Возвращайся домой, – повторил старик Бенефилду и отвернулся.

Лимузин задом выехал на свободное место, сделал крутой разворот и вскоре исчез из виду на склоне горы.

Бенефилда мучительно тянуло отправиться следом, но шепот Голоса сделался теперь тихим и мягким, принося ощущение тепла, нужности и защищенности, унося прочь головную боль. Он постоял еще минуту под пронзительным свистом и хлесткими порывами ветра, а затем вернулся к машине. Спускаясь с горы, Бенефилд включил радио, настроил на канал, транслирующий религиозные песни, и начал подпевать – счастливый и уверенный в том, что воля Мастера будет исполнена.