Текст книги "Николай и Александра"

Роберт Масси
Николай и Александра

Robert K. MASSIE

Nicolas and Alexandra

Издательство выражает благодарность Capel&Land Ltd. за содействие в приобретении прав

© 1967 by Robert K. Massie

Introduction copyright © 2000 by Robert K. Massie

© Перевод на русский язык, оформление. ЗАО ТИД «Амфора», 2012

* * *

Сюзанне посвящается

Я имею твердую и полную уверенность, что судьба России, точно так же, как судьба моя и моей семьи, находятся в руках Бога, который поставил меня на мое место. Что бы ни случилось, я склоняюсь перед Его волей, полагая, что никогда я не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой Он мне вверил.

Николай II

В конечном счете источником всех бед России стала детская.

Сэр Бернард Пэйрс

Императрица не захотела подчиниться судьбе. Она непрестанно говорила о невежестве врачей… Все свои помыслы обратила она в сторону религии, и ее религиозность получила истерический характер. Таким образом, почва для появления чудотворца была подготовлена…

Великий князь Александр Михайлович

Болезнь великого князя наследника господствует над всем концом царствования императора Николая II; она одна его объясняет. Незаметно для других эта болезнь оказалась одной из главных причин его падения, ибо, с одной стороны, она вызвала возвышение Распутина, а с другой – она же имела своими последствиями роковое одиночество царственной четы, замкнувшейся в своей жизни, и постоянную тягостную заботу, которую надо было скрывать ото всех.

Пьер Жильяр

Без Распутина не было бы Ленина.

А. Ф. Керенский

От автора

Мысль написать эту книгу возникла благодаря вмешательству провидения. Десять с лишним лет назад мы с женой узнали, что наш сын болен гемофилией[1]1
  Гемофилия – наследственное заболевание мужчин, передающееся через мать; характеризуется повышенной кровоточивостью вследствие нарушения свертываемости крови и недостатка в ней особого белкового вещества. – Примечания, кроме особо оговоренных, принадлежат переводчику.


[Закрыть], и тогда мы решили выяснить, как решались в других семьях проблемы, обусловленные этим роковым недугом. Так я узнал о судьбе цесаревича Алексея, единственного сына и наследника последнего русского императора Николая II.

То, что я выяснил, заинтересовало и в то же время огорчило меня. Мне стало ясно, что болезнь царственного ребенка роковым образом повлияла на судьбу его родителей – царя Николая II и императрицы Александры Феодоровны – и в конечном счете привела к краху императорской России. В наиболее серьезном политическом обзоре того периода, «Падение русской монархии», сэр Бернард Пэйрс категорически утверждает: «12 августа 1904 года… произошло событие, которое предопределило весь дальнейший ход российской истории. В этот день наконец родился наследник престола – долгожданный, вымоленный страстными молитвами». К несчастью родителей и страны, ребенок был неизлечимо болен. Пытаясь облегчить страдания сына, отчаявшаяся мать обратилась за помощью к Григорию Распутину, знаменитому сибирскому старцу. Приближение в дальнейшем Распутина к престолу, его влияние на императрицу, а через нее и на русское правительство привело к падению династии, во всяком случае, ускорило его.

Эти факты заинтриговали меня. Но обескуражило то, что даже лица, придававшие огромное значение болезни наследника, не объясняли происшедшее ни с общечеловеческой, ни с медицинской точки зрения. Пробел этот затрагивал гораздо больше проблем, чем та, которая поначалу волновала меня. Раз уж болезнь мальчика и помощь ему Распутина привели к гибели многовековой династии Романовых, а затем и к революции в России со всеми ее ужасными последствиями, то почему же никто не попытался поведать нам о тяжких страданиях ребенка и объяснить чудесные его исцеления? Кто не слыхал хотя бы краем уха о Распутине, этом необыкновенном человеке, и о его подлом убийстве? Но знает ли кто-нибудь определенно, каким образом облегчал он страдания цесаревича? А ведь и в историческом, и в общечеловеческом плане вопросы эти, по-моему, чрезвычайно важны, поскольку, лишь изучив их взаимосвязь, можно понять в этой истории и остальное.

Я ознакомился с дневниками, письмами и мемуарами тех лиц, которые были непосредственным образом вовлечены в эту драму. В переписке Николая II и Александры Феодоровны, в письмах царя своей матери, вдовствующей императрице Марии Феодоровне, мемуарах, принадлежащих перу родственников императорской четы, близких друзей императрицы, фрейлин, придворных сановников, министров и иностранных послов, имеется множество разрозненных сведений. Но они не систематизированы. В своей книге я попытался увязать отдельные факты в свете современной медицины и психиатрии и того опыта, какой приобретают все семьи, в которых есть больной гемофилией, истолковать историю семьи, борьба которой с этим недугом привела к последствиям, оказавшим огромное влияние на судьбы всего мира.

Если поначалу я главным образом изучал роль гемофилии, то очень скоро меня заинтересовали самые разные аспекты царствования Николая II, его роль как монарха, его место в истории и блестящая эпоха, главным действующим лицом которой он был. Из книг и устных свидетельств я понял, что более полстолетия спустя люди по-прежнему проявляют живейший интерес к личности Николая II. Некоторые, в основном русские эмигранты, видят в царе символ безвозвратного прошлого, преклоняются перед ним, даже творят из него кумира. Отдельные представители Русской Православной Церкви считают его и его семью, умершую мученической смертью, неканонизированными святыми[2]2
  31 октября / 1 ноября 1981 года Зарубежная Русская Православная Церковь канонизировала царскую семью вместе с сонмом других новомучеников, от безбожной власти убиенных. Торжества состоялись при участии 15 архиереев во главе с митрополитом Филаретом в присутствии всех здравствующих членов дома Романовых и огромного числа съехавшихся со всех стран русского рассеяния, как указывает Е. Е. Алферьев в книге «Император Николай II как человек сильной воли» (Изд. Свято-Троицкого монастыря, Джорданвилль, 1983. С. 142). 20 августа 2000 года члены царской семьи канонизированы Русской Православной Церковью в России как Царственные страстотерпцы.


[Закрыть].

В то же время есть и такие, кто по политическим или иным мотивам продолжают твердить, что это был «Николай Кровавый». Чаще всего последнего царя эти люди изображают недалеким, слабым и неумным – этакой невыразительной фигурой на шатком троне, приблизившей последние дни гнилого и непрочного режима. Таким предстает перед обывателем образ последнего российского самодержца.

Историки признают, что Николай был «добрым человеком». Его личное обаяние, приветливость, любовь к семье, глубокая набожность и горячее патриотическое чувство – исторический факт, опровергнуть который невозможно. Но эти ученые утверждают, будто бы личные качества государственного деятеля не в счет; главное, по их мнению, заключается в том, что Николай был плохим царем. Добродетели, которыми мы восхищаемся в частных лицах и которым нас учит религия, отступают на второй план, когда речь идет о сильных мира сего. Насколько велик царь или президент, должно, дескать, подтверждаться не личной его жизнью и даже не добрыми намерениями, а его делами.

Николай II, если мерить его такой меркой, великим царем не был. С точки зрения истории выдающиеся руководители русского народа – Иван Грозный, Петр Первый, Ленин и Сталин – были людьми, которые с помощью насилия и террора выдвинули отсталую нацию в число передовых. Пожалуй, и поныне русские испытывают благоговейный трепет перед беспощадным вождем, который кнутом подгоняет их вперед. Петра Первого, пытавшего своих врагов на дыбе, собственноручно рубившего стрельцам головы на Красной площади и предавшего мучительной смерти родного сына, называют Великим. А Николай II, самый кроткий из всех русских монархов, заслужил прозвище Кровавый. Такова жестокая ирония судьбы, тем более что император знал, как его называют.

Вряд ли справедливо сравнивать Николая II с его предками-исполинами. Впрочем, еще неизвестно, как бы справились они с несчастьями, сыпавшимися как из рога изобилия на Николая II. Справедливее было бы сравнивать этого царя с его современниками, восседавшими на европейских тронах, – английскими королями Эдуардом VII и Георгом V, германским кайзером Вильгельмом II и императором Австро-Венгрии Францем-Иосифом. Кто из них сумел бы поспорить с бурей, какая выпала на долю Николая II? Впрочем, история ответила нам на этот вопрос: война, которая отняла престол у русского царя, свергла как германского, так и австро-венгерского императора.

Сравнение с обоими английскими королями – Эдуардом VII и Георгом V, которые, соответственно, приходились Николаю дядей и двоюродным братом, лишь усугубляет иронию. Если бы Николаю II не внушали с детства, что конституция – это исчадие ада, он стал бы идеальным конституционным монархом. По своему умственному развитию он ничуть не уступал ни тогдашним, ни нынешним европейским правителям. Личными качествами и вкусами он удивительно напоминал короля Георга V, на которого был так же поразительно похож внешне. В Англии, где от монарха требуется одно – быть добрым, Николай II стал бы идеальным королем.

Но судьбе не было угодно даровать последнему царю из династии Романовых столь безоблачное существование или столь завидную роль. Он родился русским, а не англичанином и стал не конституционным монархом, а царем-самодержцем, который правил многомиллионным народом, населяющим обширную территорию. Оказавшись на троне, он столкнулся с двумя несчастьями: неизлечимой болезнью сына и неминуемым распадом великой державы. С рождением наследника оба эти несчастья тесно переплелись. Хотя система, в которой император занимал самое высокое положение, явно отжила свой век, это отнюдь не означало, что конец царской России был предопределен. Возможности приспособить самодержавие к современным условиям, несомненно, были. Но тут, словно для того, чтобы обречь империю на неизбежную гибель, судьба уготовила гемофилию и Распутина. От этого удара ни Николай, ни царская Россия оправиться не сумели.

Трагедия Николая II, по сути, состояла в том, что он родился не в свое время. Получив образование, необходимое для того, чтобы стать монархом XIX века, и обладая характером, какой подобает английскому королю, он жил и царствовал в России XX века. Мир, который был понятен ему, рушился. События чередовались слишком быстро, на смену одной идее приходила другая, еще более радикальная. Гигантской бурей, которая пронеслась над Россией, смело и царя, и всех, кого он любил. До самого конца он делал все, что мог. Для жены и детей этого было очень много. Для России – недостаточно.

Человек, который весьма смутно представляет себе масштабы надвигающейся бури и все-таки сохраняет присутствие духа, стремясь исполнить свой долг, – явление весьма характерное для нынешнего столетия. Возможно, именно по этой причине нам теперь проще понять испытания, выпавшие на долю Николая II. В прежние времена, когда в мире царил порядок, а хаос обычно возникал в результате чьей-то человеческой слабости или глупости, ответственность за войну или революцию можно было возложить на того или иного правителя. Но две мировые войны, кризис и десятилетия ядерного противостояния научили нас многому, в том числе и терпимости. Мы поняли, что существуют силы, которыми никто, будь то царь или президент, не в состоянии управлять. Мы также произвели переоценку многих ценностей. Перед лицом событий, о которых мы имеем весьма нечеткое представление, и в условиях размытых целей мы придаем больше значения намерениям и усилиям. Мы можем проиграть и, как правило, проигрываем, и все же обязаны стараться достичь поставленной цели. Такова мораль XX столетия.

Попав в тенета, из которых он не мог вырваться, Николай II расплатился за свои ошибки и погиб мученической смертью вместе с женой и пятью детьми. Однако судьба не обездолила их окончательно. Исконные ценности, которых придерживалась царская семья, сама вера, за которую она подвергалась насмешкам, исполнили ее мужеством и величием духа, которые искупили все остальное. Эти человеческие качества непреходящи, они навсегда сохранят свою ценность и значение и переживут расцвет и падение любой империи. Именно поэтому мы можем считать Николая II исключительной личностью. Ведь в конце концов он победил.

Часть первая

Глава первая
1894 год. Императорская Россия

Царь правил Россией, выбрав своей резиденцией Санкт-Петербург – город, построенный на болоте в устье Невы. Владения его были столь обширны, что, когда на западных границах империи наступала ночь, над тихоокеанским побережьем вставало солнце. А между двумя этими границами простирался целый континент, шестая часть всей суши. Под тяжелыми шапками снега долгую зиму стояли огромные хвойные леса. Освещаемые пологими лучами нежаркого солнца, летом шелестели шелковистой листвой белые березы. К далекому югу среди пойм и лугов Европейской России плавно несли свои воды полноводные реки. В Сибири еще более могучие реки устремлялись к Северному Ледовитому океану, пробиваясь сквозь тайгу, где не ступала нога человека, и безрадостную тундру.

Рассеянные по этим просторам, жили сто тридцать миллионов подданных российского царя. В это число входили не только славяне, но и прибалты, евреи, немцы, грузины, армяне, узбеки, татары… Одни обитали в провинциальных городах и городишках, над белыми стенами которых возвышались купола церквей, другие, еще более многочисленные, жили в своих бревенчатых избах в деревнях. Возле домов росли подсолнухи, по немощеным улицам бродили гуси и свиньи. Крестьяне все лето трудились, сея, а потом убирая высокие хлеба. В течение шести долгих месяцев зимы поля являли собой безжизненные снежные пустыни. В душных избах, пропахших потом и дымом, крестьяне, сидя у печей, обсуждали таинственные явления природы, чудные дела Господни.

Население деревень жило тихой размеренной жизнью. Люди, как правило, умирали в тех же селениях, где и появлялись на свет. Большая часть крестьянства была раскрепощена царем-освободителем Александром II. Но свобода не принесла им сытости. Когда лишенная влаги земля покрывалась сеткой трещин, зерно осыпалось в прах и наступал голод, крестьяне снимали с крыш солому, чтобы накормить скотину, а их дети отправлялись на заработки в города. В голодное время мужики, натянув на себя рваные зипуны, целыми днями молча стояли у запорошенной снегом дороги. Закутанные в меха барыни разъезжали на тройках по деревням, в которые пришел голод, и изящными движениями красивых пальчиков швыряли крестьянам пригоршни серебряных монет. Затем появлялись сборщики податей, отбирали у мужиков эти монеты и требовали еще. Если мужики возмущались, появлялись казаки с пиками в руках, шашками и нагайками на боку. Смутьянов пороли, текла кровь, вскипала ненависть. Крестьяне проклинали всех – помещиков, полицейских, губернатора и чиновников. Но только не царя. Царь, живущий в своем дворце за тридевять земель, ни в чем не виноват. Царь-батюшка не ведает о страданиях, которые выпали на их долю. «До Бога высоко, до царя далеко» – гласит русская пословица. Но если дойдешь до царя да расскажешь ему обо всем, то все твои невзгоды как рукой снимет – таков смысл доброй сотни русских сказок.

В конце прошлого столетия жизнь обитателей многочисленных русских городков и селений стала менее однообразной. Этому способствовало появление «чугунки». В те годы темпы строительства железных дорог в России были выше, чем в любой из стран Европы. Как и на американском Западе, железные дороги покрывали огромные расстояния, соединяя села с городами, промышленные предприятия с рынками сбыта.

Сев в уютное купе в Москве, путешественник мог, прихлебывая чай и разглядывая проплывающие мимо окна вагона снежные просторы, в тот же день добраться до Санкт-Петербурга. В 1891 году по решению царского правительства началось строительство Великого Сибирского пути – Транссибирской магистрали, самой длинной в России железной дороги. Взяв начало на одной из восточных окраин Москвы, нитка пути, протянувшаяся на четыре с лишним тысячи миль, должна была соединить сердце России с Тихим океаном.

Как и ныне, в ту пору Москва была центром страны, узлом, где сходились железные дороги, водные пути, средоточием торговли и промышленности. Из небольшого поселения, обнесенного частоколом, каким она была в XII веке, Москва превратилась в столицу, священный град России. Именно здесь, вступив в 1547 году на престол, Иван Грозный заявил, что будет короноваться не как великий князь Московский, а как царь всея Руси.

В Москве насчитывалось «сорок сороков церквей». Над зелеными крышами вздымались в небо их голубые с золотом маковки. Вдоль широких улиц выстроились украшенные колоннами княжеские дворцы, особняки богатых купцов и мануфактурных магнатов. В лабиринте улочек и переулков стояли двухэтажные деревянные дома и домишки, в которых находили пристанище мелкие служащие и мастеровые. Зимой улицы скрывались под толстым слоем снега, весной утопали в грязи, а летом были покрыты пылью. Выходя на улицу, женщины и дети оглядывались по сторонам, чтобы не угодить под колеса экипажа или копыта отряда казаков, с гиком мчащихся наметом, точно ковбои, попавшие в провинциальный городок где-нибудь на Диком Западе.

В самом центре столицы на берегу реки возвышались облицованные красным кирпичом массивные стены средневековой цитадели, Кремля, символа русского могущества. То была не просто крепость, а целый город, который одному романтическому французу представлялся как бы воплощением всей России: «Этот своеобразный конгломерат дворцов, башен, монастырей, часовен, казарм, арсеналов и бастионов; это слияние передовой цивилизации и средневековья; этот конфликт между самым низменным материализмом и высотами духа – разве все это не истинная история России, эпос русской нации, тайная драма русской души?»

Москва была Третьим Римом, центром православия. Миллионы русских шли в православные храмы с горем и радостью. В величественных соборах крестьянки в ситцевых платочках оказывались рядом с княгинями в дорогих шубах и драгоценных украшениях. Люди всех сословий, и стар и млад, часами стояли со свечами в руках, душой и разумом постигая величие происходящего. Освещенные тусклым светом лампад, с икон в золотых окладах на них смотрели лики святых. На иконостасе, на митрах и крестах, на сияющих ризах иерархов церкви сверкали бриллианты, изумруды и рубины. Священники с окладистыми бородами проходили среди рядов прихожан, размахивая кадилами, в которых курился ладан. Богослужение представляло собой не продолжительное песнопение, а чередование гимнов, которые выводили своими могучими басами дьяконы. Ошеломленные величественным зрелищем и благоуханием, очищенные чудными звуками молитв, по окончании службы прихожане прикладывались к кресту в руке священника, который наносил им на лоб благовонным елеем знак Креста. Верующие испытывали в церкви самые разные чувства – от печали до восторга. Церковь учила, что страдание – благо, что невзгоды, боль и печаль – неизбежные спутники жизни. «На все Божья воля», – твердили русские и с помощью церкви старались обрести кротость духа и силу, которые помогли бы им вынести бремя их земного существования.

Несмотря на все свое великолепие и славу, в 1894 году Москва не была столицей Российской империи. Двести лет тому назад Петр Первый насильно оторвал Россию от ее древних славянских корней и попытался привить ей западноевропейскую культуру. На низменных невских берегах он построил новый город, решив с его помощью «прорубить окно в Европу». В болотистые земли были свезены миллионы тонн красного гранита, забиты тысячи и тысячи свай. Двести тысяч рабочих умерли там от лихорадки и истощения. Но до самой смерти в 1725 году Петр правил страной, пребывая в этом странном, искусственном городе, расположенном в восточной оконечности Балтийского моря.

Град Петра был воздвигнут на девятнадцати островах, соединенных между собой арочными мостами и разрезанных извилистыми каналами. На северо-восток от него простиралось огромное Ладожское озеро, к западу – Финский залив, куда впадала полноводная Нева, берущая начало в Ладоге. «Рассекая город пополам, молча и быстро несет свои холодные воды Нева, похожая на полосу стали, видом своим напоминая о просторах лесов и болот, давших ей начало». Над северным берегом вознеслись мрачные бастионы Петропавловской крепости, в центре которой стоял собор с колокольней, упиравшейся в небо своим золоченым шпилем высотой в четыреста футов. По южному берегу, облицованному гранитом, на три мили тянулась набережная, вдоль которой выстроились здания Зимнего дворца, Адмиралтейства, посольств иностранных держав и особняки знати.

Получивший название Северной Венеции, Вавилона снегов, Санкт-Петербург был европейским, а не русским городом. По архитектуре, стилю, нравам и мышлению он принадлежал Западу. Особенно заметными были здесь итальянские мотивы. Выписанные в Россию Петром I и его наследниками итальянские архитекторы Растрелли, Росси, Кваренги спроектировали величественные дворцы в стиле барокко, выкрашенные в красный, желтый, салатный, синий с белым цвета, разместив их среди прекрасных садов вдоль широких, уходящих вдаль проспектов. Даже менее внушительные постройки окрашивались, отделывались лепниной и украшались, точно в южных городах. Громоздкие казенные строения выглядели не такими массивными благодаря красивой формы окнам, балконам, портикам. Величественный Казанский собор в Петербурге представлял собой точную копию римского собора Святого Петра.

Несмотря на свой средиземноморский стиль, Петербург был северным городом, и, благодаря его географическому положению, изменение освещения в зависимости от времени года создавало неожиданные эффекты. Зимою рассветало чуть ли не в полдень, а темнело уже через пару часов. Студеные ветры и метели, не встречая на пути преград, обрушивали свою ярость на стены и окна дворцов, заковывали поверхность Невы в прочный ледяной панцирь. Иногда унылое однообразие зимы скрашивал погожий денек. Голубело усеянное серебряными блестками небо, кристаллики снега на ветвях деревьев, крышах домов и золоченых куполах храмов сверкали на солнце так ярко, что было больно глазам. Зима уравнивала всех. И царь, и министр, и священник, и мастеровой – все закутывались до самых глаз, а придя домой, тотчас кидались к кипящему самовару.

Если зима в Петербурге – темное время года, то летом света хоть отбавляй. Двадцать два часа в сутки светло, как днем. Лишь к одиннадцати вечера яркие краски тускнеют, вместо них появляется полусвет, отливающий серебром и перламутром. Полусвет этот окутывает город, и он засыпает. Но полуночники, взглянув на восток, могут заметить на небе розовую полоску – предвестницу нового дня. Летом в Северной столице бывает жарко. В распахнутые окна врывается ветерок, дующий с реки, принося с собой солоноватый запах моря и смолы, ароматы специй, стук колес экипажей, возгласы уличных разносчиков, перезвон колоколов расположенной неподалеку церкви.

В 1894 году Петербург все еще следовал предначертаниям Петра I. Он был центром всего самого передового, самого умного и зачастую самого циничного, что было в жизни страны. Здесь выступали знаменитые оперные певцы и артисты балета; симфонические и камерные оркестры исполняли произведения Глинки, Римского-Корсакова, Бородина, Мусоргского и Чайковского; петербуржцы читали Пушкина, Гоголя, Достоевского, Тургенева и Толстого. Но светское общество говорило по-французски, а не по-русски, и лучшие туалеты и мебельные гарнитуры выписывались из Парижа. Русская знать отдыхала в Биаррице, в Италии, на Ривьере, предпочитая их огромным родовым поместьям, откуда управляющие присылали своим господам деньги для развлечений. Мужчины ходили на скачки, играли в карты в клубах. Дамы спали до полудня, вызывали парикмахеров, затем отправлялись на прогулку на Острова. Завязывались любовные интриги, в гостиных с наслаждением предавались сплетням.

Каждый вечер представители высшего света отправлялись в великолепный голубой с золотом Мариинский театр, чтобы посмотреть спектакль Императорского балета, или во Французский театр, где чересчур декольтированные дамы выставляли напоказ свои драгоценности. После спектакля дамы, сопровождаемые кавалерами, кутаясь в меха, садились в легкие санки и неслись в ресторан «Кюба» ужинать и танцевать. «Раньше трех утра никто не думал уходить, а офицеры обычно засиживались до пяти… когда небо покрывалось перламутровыми, розовыми и серебристыми красками».

Сезон веселья в Санкт-Петербурге начинался в Новый год и продолжался вплоть до Великого поста. Все эти долгие зимние месяцы столичная знать кружилась в вихре развлечений. Концерты, банкеты, балы, балеты, оперы, приемы, ночные пиры… Все устраивали приемы, все ходили на них. Офицеры в блестящих мундирах, в орденах и медалях, старые дамы в белых атласных платьях с фижмами толпились в гостиных с высокими потолками. Подходили слуги с подносами в руках, на них стояли бокалы с шампанским, блюда с осетриной, паштеты, фаршированные яйца, три вида икры.

Устраивались «белые» балы, на которых юные девушки в белоснежных платьях танцевали с молодыми офицерами кадриль под присмотром бдительных наставниц, усевшихся в золоченые кресла с высокими спинками. Для молодых женатых пар устраивались «розовые» балы, где молодежь кружилась в вальсе, слушала цыганскую музыку, блистая драгоценными украшениями и щеголяя синими, зелеными, алыми мундирами. «Казалось, будто у тебя на ногах крылья, а голова где-то среди звезд».

В разгар сезона утром дамы надевали драгоценности, шли в церковь, принимали за обедом гостей, пополудни отправлялись на прогулку, затем возвращались домой, чтобы успеть переодеться к балу. Самые великолепные балы устраивала в Зимнем дворце императорская чета. Во всей Европе не было дворца, более подходящего для всеобщего веселья. Там было множество залов – огромных и высоких, как собор. Гигантские колонны, облицованные яшмой, мрамором и малахитом, подпирали украшенные золоченой лепниной потолки, с которых свешивались огромные хрустальные позолоченные люстры. В стылые январские ночи все три здания Зимнего дворца были залиты светом. К подъезду подкатывали всё новые и новые экипажи. Отдав швейцарам шубы и шинели, прибывшие поднимались по белым мраморным лестницам, покрытым пушистыми коврами. Бесконечные ряды пальм стояли на главной лестнице и вдоль стен галерей.

Залы заполнялись «придворными чинами, иностранными дипломатами, офицерами гвардейских полков и восточными владыками. Их блестящие формы, шитые серебром и золотом, являлись великолепным фоном для придворных нарядов и драгоценностей дам, – вспоминал великий князь Александр Михайлович. – Кавалергарды и конногвардейцы в касках с императорским двуглавым орлом и казаки Собственного Его Величества конвоя в красных черкесках стояли вдоль лестницы и при входе в Николаевский зал. Залы украшались бесчисленными пальмами и тропическими растениями, доставленными из придворных оранжерей. Ослепительный свет больших люстр, отраженный многочисленными зеркалами, придавал всей картине какой-то волшебный характер…

Вдруг вся толпа замирала. Появлялся обер-церемониймейстер и три раза ударял об пол своим жезлом, чтобы возвестить начало высочайшего выхода.

Тяжелая дверь Гербового зала открывалась, и на пороге показывались государь и государыня в сопровождении членов императорской фамилии и свиты. Самодержец всегда открывал бал полонезом, после чего начинались общие танцы…»

Царский бал начинался ровно в половине девятого вечера. Шуршали сотни платьев – дамы приседали в почтительном реверансе. После объявления церемониймейстера в залу входил высокий, могучего телосложения, бородатый мужчина. Это был царь Александр III. Рядом с ним, в платье из серебряной парчи, усыпанном бриллиантами, со знаменитой алмазной диадемой в волосах, выступала темноглазая императрица Мария Феодоровна, урожденная принцесса Датская Дагмара. Оркестр исполнял полонез, потом танцевали кадриль, чакону, мазурку, вальс… К полуночи в соседних комнатах к ужину накрывались столы. Уничтожая салаты из омаров, куриные паштеты, взбитые сливки и торты, сквозь двойные высокие окна пирующие наблюдали, как над замерзшей рекой метет поземка. Саженного роста царь проходил вперевалку, точно огромный медведь, останавливаясь то у одного, то у другого стола. В половине второго царственная чета удалялась в свои покои, и гости неохотно разъезжались по домам.

Царь Александр III отличался огромной работоспособностью и невероятной физической силой. Он запросто сгибал кочергу или серебряную тарелку. «Однажды во время обеда австрийский посол начал докучливый балканский вопрос, – писал великий князь Александр Михайлович. – Царь делал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол… намекнул, что Австрия мобилизует два или три корпуса. Не изменяя своего полунасмешливого выражения, император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата. „Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя мобилизованными корпусами“, – спокойно сказал царь».

Желая отдохнуть от государственных дел, император, встав спозаранку, мог целый день бродить по лесам и болотам с ружьем на плече. Он был по-медвежьи грубоват, прямолинеен и подозрителен. Обладал сильным интеллектом, умел любить и ненавидеть, был наделен могучей волей. Англичан и немцев царь недолюбливал и, по словам А. А. Мосолова, «стремился быть русским и проводить это во всем, что касалось его личной жизни… Во всем, что он делал, ясно виднелась мысль: чтобы быть русским, не надо быть чересчур лощеным». Сапоги и брюки он пронашивал чуть ли не до дыр. О царе-великане британская королева Виктория однажды сказала с холодком: «Этот монарх не похож на настоящего джентльмена».

Александр III был единственным хозяином не только в стране, но и в семье. Жене его требовалось немало усилий, чтобы улестить грубоватого великана; дети его, в особенности три сына, почти не пользовались самостоятельностью. Слова царя походили на команды[3]3
  С. Ю. Витте, человек прямой и резкий, отмечал спокойствие, твердость и незлобивость императора Александра III. (Витте С. Ю. Воспоминания. Т. I. М.: Соцэкгиз, 1960. С. 198.)


[Закрыть]. Один из современников, встречавшийся с Александром III, признавался, что лицо государя поражало своей значительностью. Этот холодный, стальной взгляд, в котором было что-то и грозное, и тревожное, производил впечатление удара. Царский взгляд! Собрав небольшой домашний камерный оркестр, царь заглушал своим геликоном остальные инструменты.

При Александре III российская система самодержавия функционировала надлежащим образом. Царь воплощал правительство, обладая абсолютной властью и неся ответ лишь перед Богом. От царя власть передавалась по вертикали вниз, исполняемая целой армией министров, губернаторов, чиновников, акцизных и полицейских, назначаемых от высочайшего имени[4]4
  «„Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать“, – ответил он одному министру, который настаивал в Гатчине, чтобы Александр III принял немедленно посла какой-то великой державы», – писал впоследствии Александр Михайлович. Вот еще один пример решительности царя, приведенный великим князем: «Какой-то чрезмерно честолюбивый министр угрожал отставкой самодержцу. В ответ на эти угрозы царь взял его за шиворот и, тряся, как щенка, заметил: „Придержите-ка ваш язык! Когда я захочу вас выбросить, вы услышите от меня об этом в очень определенных выражениях“». (Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. М.: Современник, 1991. С. 144.)


[Закрыть].

Парламента не существовало, и народ не участвовал в управлении страной. Даже члены императорской семьи – великие князья и княгини – повиновались царской воле. Великие князья занимали должности губернаторов или высокие должности в армии и на флоте, но служили они лишь для того, чтобы угодить царю. По мановению его руки они могли расстаться со службой.

Александр III был самодержцем до мозга костей и пользовался всеми привилегиями своего положения. Его непоколебимую веру в ниспосланное свыше самодержавие питала ненависть к убийцам его отца, царя-освободителя Александра II. Факт, что цареубийцами были не либералы, а революционеры-террористы, не интересовал императора, он считал, что это одна «шайка-лейка».