Текст книги "Восточная мадонна"

9

Бернадетт устала и была голодна – случившееся сломило ее дух. Все, на что она сейчас была способна, это идти вслед за ним, кое-как удерживая равновесие, и слушать, что он говорит. Ее даже не заботила абсурдность ситуации. Странно, но Бернадетт чувствовала себя в безопасности – замешательство ее прошло, и, возможно, не без оснований: в этот момент ей больше всего было нужно, чтобы за ней присматривали, чтобы было, на кого положиться, чтобы кто-то сказал ей, что делать дальше.

Лицо Клэя было непроницаемым, на нем не осталось ни следа усталости или сомнений. Никогда Клэй не был уверен в себе больше, чем теперь. Он решил, что их путь к побережью должен лежать через юго-восток – там их никто не станет преследовать. Капитан Нью подумает, что, коли девушке удалось освободиться и увести с собой пленника, она отправится на север. Дорога предстояла долгая, но для них побережье таило в себе неограниченные возможности – как он слышал, война почти не затронула маленькие рыбацкие поселки.

Находясь возле океана, Клэй всегда чувствовал себя в своей тарелке. Кроме того, там можно было найти лодку, отправлявшуюся куда-нибудь. А если их засекут, он всегда сможет выдать себя за летчика сбитого бомбардировщика или придумать что-нибудь в этом роде. На побережье им встретятся только гражданские или старики, которые имеют мало общего с войной и ничего не понимают в военных делах. Они поверят чему угодно, потому что думают только о том, как выжить и о «черном рынке». Они никогда не назовут его дезертиром, они даже не знают, что это такое. А если и знают, то для них это слово означает совсем не то. Бежать от войны в этой части света было нормальным во все времена. Здесь это называется выжить, а не дезертировать.

«Дезертир, – проворчал он себе под нос, – дезертир». Это слово вызывало у Клэя ужас, но он никак не мог от него отделаться. Оно словно подтолкнуло его, и он пошел быстрее. Клэй не глядел в сторону Бернадетт, но знал, что она – рядом. Дезертир. Он – дезертир? Конечно же, нет. Он взял увольнительную у прежней жизни, чтобы как следует разобраться в своей душе и навести в ней порядок. Как бы то ни было, в списках Пентагона он значится убитым. Его дело закрыто, а покойники не бывают дезертирами. Обычно они – герои. Он свободен. Он не должен никому ничего доказывать, писать рапорты, ему не нужно даже объяснять, откуда взялась девушка. Когда они доберутся до побережья, он либо отправит ее обратно, либо придумает что-то еще. Они продолжали путь в молчании.

Прошло несколько часов. Ночь на востоке уже отступала. Темнота стала рассеиваться, и над вершинами холмов появилась розовая дымка. Когда взойдет солнце, они сойдут с дороги и найдут укрытие. В небе над ними утренний ветерок гнал остатки облаков к горизонту, день обещал быть ясным и жарким. Скоро Клэю придется поговорить с девушкой и кое-что объяснить ей. Например, почему он себя так повел. Да и от нее нужно получить кое-какую информацию: где они находятся, далеко ли до океана? А ведь он так мало знает о ней, подумалось Клэю.

Холмы медленно расступились, и перед путниками раскинулась долина с рисовыми полями. Впереди виднелись фигурки людей. Бернадетт заговорила первой:

– Нам бы не следовало идти днем.

Заслышав голос девушки, к ним сразу подбежала собака. Это был пес китайской породы, с мордой, похожей на медвежью. Пасть у него была открыта, и поэтому казалось, что животное улыбается. Не удержался от улыбки и Клэй – собака обнюхивала его, словно решая, можно ли ему доверять. Животное было больше размером и более мохнатым, чем показалось поначалу; его хвост, стоящий торчком, нерешительно покачивался. Собака была хорошо откормлена, но, несмотря на это, очень подвижна. Клэй попытался потрепать ее по массивной дружелюбной голове, но каждый раз пес проворно отпрыгивал в сторону.

Бернадетт была удивлена: взрослый мужчина пытается подружиться с животным.

– Ты любишь собак?

– Пошли. Повесь винтовку на плечо и иди возле меня, а не сзади.

– Почему? – спросила она, приблизившись к Клэю. Теперь они смотрели прямо друг на друга. Она довольно высокая для гука, подумал он. И далеко не безобразна. А вслух произнес:

– Было бы не очень умно выглядеть со стороны врагами.

– В деревне люди не ходят рядом, особенно – мужчина и женщина, даже если они женаты. Здесь не принято выставлять напоказ взаимную привязанность.

– Что ты имеешь в виду?

– Тут не существует равенства. Либо ты ведешь, либо ведут тебя. Путешествуя бок о бок, не изменишь здешних устоев.

– Не надо читать мне свои красные проповеди.

– Я просто хотела дать совет. Если мы пойдем рядом, люди поймут, что что-то не так.

– А может, мы – любовники?

– Не хами!

Голос Бернадетт вновь зазвучал твердо, к ней вернулась ее подозрительность. Разговаривая с ним, она просто возвращала долг за то, что он спас ее прошлой ночью. Она была нужна ему только как проводник, он всего лишь использовал ее как трофей. Однако винтовка – у нее, и она легко может убить его. Мир обойдется без такого, как он. Еще недавно, вспомнила девушка, он хотел умереть, а убить человека, который желает смерти, – это не грех. Да, он проявил некоторую человечность по отношению к собаке, зато она сама была в его глазах гораздо хуже этого пса. И все же он спас ей жизнь. Она не должна позволить своему настроению снова испортиться. Нужно взять себя в руки. И слушать.

– Ну ладно, – согласилась наконец Бернадетт, – пойдем как тебе угодно.

Она говорила, как настоящая француженка. Странно, подумал Клэй, такой акцент у такой девушки и – в таком месте! Может, она дурачит его? Ну, ничего, скоро он поставит ее на место, и все же… И все же ее глаза, казалось, заглядывали прямо ему в душу, от чего прежняя злость на нее таяла. Бернадетт откинула волосы, и стали видны ее высокие скулы. Нет, она и в самом деле красотка. Голос у нее был глубоким и мечтательным. Воображение Клэя не на шутку разыгралось. Он должен помнить, кто она такая – гук и комми. Наполовину француженка, а может, вовсе и нет. Она просто шла с ним какое-то время, вот и все.

– Ты, наверное, голодна, – обратился он к Бернадетт. – Но, по-моему, нам не стоит задерживаться, нужно пройти как можно больше.

Девушка кивнула, и беглецы продолжили путь.

Солнце уже встало, и от дневной жары на зелени рисовых побегов стала высыхать роса. Скоро с них потечет пот. Прежде чем останавливаться, они должны выбраться с этой плантации. Они молча шли бок о бок. Клэй хотел было что-нибудь сказать, но глаза девушки смотрели куда-то вдаль. Он вспомнил, о чем говорил ей в тот, первый день, как исповедовался перед ней. Тогда он почувствовал, что вместе со словами из него вышла вся его прошлая жизнь. Клэя больше не ранили воспоминания ни о пьянстве матери, ни о собственной растерянности от того, как отвергала его Мардж. Если бы только он смог поделиться с этой девушкой своими планами, рассказать, куда он собрался! Да хотя бы просто объяснить…

Но Клэй ничего не стал объяснять ей. Ему нужно было просто выслушать самого себя, выговориться, как он сделал это в прошлый раз. Может, он сходил с ума? Если бы люди узнали, что он собирается делать, они бы именно так и решили. Что ж, возможно, так оно и было, но никогда еще Клэй не чувствовал себя лучше. Через некоторое время он непременно расскажет ей обо всем – прежде чем его обнаружат, прежде чем она сама задаст вопрос. Сознание, что он обязан это сделать, крепло в нем по мере того, как они продвигались вперед.

Наконец они добрались до цветущего тамаринда, ветви которого широким навесом раскинулись над травой.

– Давай присядем в тени, – предложил Клэй. – Рисовое поле осталось далеко позади, и здесь никто не должен появиться. Перекусим – у меня в рюкзаке кое-что найдется.

Однако даже когда они сели, Бернадетт продолжала сжимать винтовку. Собака смотрела на них так, будто чувствовала повисшую в воздухе подозрительность. Она колебалась, пытаясь угадать, останутся ли люди здесь или пойдут дальше. Высоко в небе чертило белые линии звено бомбардировщиков, возвращавшихся с севера.

10

Сквозь резь в глазах, лежа в своем гамаке, капитан Нью увидел самолеты. Да благословит Будда Америку, подумал он про себя. Красным, должно быть, устроили еще одну мясорубку, которую те вполне заслужили. Глаза болели, и когда бомбардировщики исчезли за верхушками деревьев, Нью вновь прикрыл веки. Можно было поспать еще немного. С трудом ворочая мозгами, он вспомнил о вчерашних событиях и улыбнулся, вытянувшись, насколько позволяло квадратное туловище. Его американский гость, наверное, еще спит. Сегодня – воскресенье, а по воскресеньям в Америке все замирает. Когда они победят в этой войне, он заведет такой же порядок и в своей деревне. Голова была словно налита свинцом. Нью зевнул и решил поспать подольше в надежде, что ему полегчает. Скоро он вновь захрапел.

Крестьяне уже встали и теперь расчищали завалы, оставшиеся от бомбежки, вытаскивая из них то, что еще могло пригодиться в хозяйстве. Их сокровище – золотые слитки – было в безопасности. Надежней места не придумать: они лежали в той самой хижине, где находился американец. Так им сказал вчера ночью капитан Нью, а он был их героем, ниточкой, связывавшей их с внешним миром. Конечно, чтобы отстроить деревню заново, потребуется время, но, в конце концов, заботами Будды и духов их предков, все нужные материалы были под рукой. Торопиться было некуда. Рис еще не созрел, а свиньи, куры и фруктовые деревья в долине могли и сами о себе позаботиться. Еды было сколько угодно: предусмотрительный капитан Нью буквально на днях пригнал целый грузовик провизии.

Сквозь навес из веток кокосовых пальм в центре деревни выглянуло солнце. Капитан Нью услышал, как о землю ударился большущий орех: шлепок прозвучал совсем близко и окончательно разбудил его. Голова все еще оставалась тяжелой, но уже могла соображать. Это был еще один знак свыше. Ему нестерпимо захотелось выпить прохладного кокосового молока. Капитан хлопнул в ладоши, и через мгновение ему уже протягивали кокос – открытый и с торчащей из него соломинкой. Сейчас он попьет и займется своим гостем. Из хижины американца не доносилось ни звука. А может, сначала взглянуть на женщину? Небольшой допрос – это как раз то, что надо, чтобы малость развлечься, причмокнул он. Денщик капитана стоял рядом по стойке «смирно», ожидая, когда начальник закончит пить. Наконец Нью высосал остатки жидкости, и денщик протянул ему бумажную салфетку.

– Привести сюда бабу! – пролаял капитан. Теперь его голос звучал внятно, алкоголь уже выветрился из крови. – Если она станет выпендриваться, врежьте ей как следует. Впрочем, врежьте ей в любом случае. Только чтобы была в сознании.

Неторопливой походкой он направился к хижине американца. Подойдя к двери, капитан прислушался – внутри царила тишина, видимо, гость все еще спал. Пожав плечами, Нью занес кулак, чтобы постучать в дверь, и тут раздался крик.

– Она сбежала, капитан! – во все горло орал денщик. – Ее здесь нет!

Нью толчком отворил дверь. В хижину проник свет, и стало видно, что она пуста.

– Что за чертовщина! В деревне что, красные?

– Может быть, они приходили ночью?

– Что стряслось с часовым? Зови сюда людей, пусть немедленно обыщут каждый угол. Американца вырвали прямо из наших рук. Вам – конец! Я вас всех перестреляю к чертовой матери! Можете считать себя покойниками!

Капитан грохнул дверью и направился обратно к гамаку. Ему необходимо было подумать. Невероятно! В пустую хижину, тяжело дыша, набились люди. Один из деревенских старейшин бегом приблизился к капитану.

– Капитан…

– Отвяжись от меня, я занят.

– Золото исчезло.

– Что ты несешь!

Голова старика тряслась.

– Золотые слитки, капитан, все четыре… исчезли!

– Я не должен был спать! От вас – никакого проку.

– Их взял американец.

– Заткнись, старый дурак! Золото утащила баба. И американца забрала тоже она. Она и ее сообщник – кто-то из наших. А ну-ка, пересчитай всех и выясни, кого недостает.

– Вьетконгу не нужно золото, капитан. Им нужна только пища, оружие и боеприпасы.

– Ты что, спятил? Чтобы золото было не нужно! С его помощью они могут купить на «черном рынке» сколько угодно оружия и снарядов. За золото, старый ты идиот, можно купить что угодно! Вот почему я собирал его все эти месяцы.

Остальные стояли в молчании. Они еще ни разу не слышали, чтобы со старейшиной говорили в таком тоне. Денщик подал знак, чтобы люди расходились, но никто не сдвинулся с места.

– Среди нас нет вьетконговцев, вы это знаете, капитан.

– Они – везде! – заорал капитан Нью. – Найти сержанта сию же минуту! Доставить джип! Пересчитать людей!

Денщик снова вытянулся:

– Мы влипли, сэр. Мы никогда не поймаем их без машины. Джип – у сержанта, а он не появится еще несколько дней.

Капитан Нью влепил денщику пощечину. Что-то странное случилось здесь прошлой ночью. Ну зачем он так надрался! А вдруг с американцем что-то произошло?

– Кто выдал сержанту увольнительную?

– Вы, сэр, – ответил денщик. – Он ведь молодожен. Не волнуйтесь, он скоро вернется, и тогда мы отправимся в погоню на джипе.

– Что ты порешь! Этот ублюдок уже и так опаздывает. Я отпустил его на три дня, а он, насколько я его знаю, будет шляться целую неделю. Где его носит? Я расстреляю этого болвана за дезертирство!

– Что с золотыми слитками? – спросил старейшина.

– За золото на волнуйся. Пересчитай людей, как я велел. Женщина не могла провернуть это в одиночку, ей кто-то помогал. Немедленно приведи ко мне часового, который охранял ее, и не паникуй.

Его собственный, принадлежащий лично ему, американец был похищен, с яростью подумал Нью. А ведь благодаря ему капитана могли повысить в звании или даже наградить. Уже завтра он мог бы стать майором, а то и выше. Фотографии в газетах, медали, прием у президента… Он бы всем им показал. Ну зачем он дал сержанту увольнительную на три дня! Капитан был зол и растерян, все происшедшее ввергло его в уныние. В этот момент он был бессилен, и вынужденное бездействие приводило его в ярость.

– Принеси мне выпить! – рявкнул он денщику. – Я должен подумать. Возьми бутылку, открой ее и лей мне в глотку – лей до тех пор, пока не появится джип. Понял?

11

– Мы должны идти, – промолвила Бернадетт. – Капитан погонится за нами.

– Времени у нас хоть отбавляй. Капитану еще нужно протрезветь, он здорово набрался прошлой ночью.

– Теперь он уже, наверное, проспался.

– Но он не станет преследовать нас пешком, ему придется дожидаться джипа, а это займет несколько дней. Он сказал, что отправил его куда-то.

Они только что поели. Собака тоже получила свой кусок солонины и галету, но все еще держалась в отдалении.

Бернадетт поднялась:

– Пора.

– Успокойся, Бернадетт. Ты нервничаешь, ты устала. Поспи немного – тебе надо восстановить силы. Нам предстоит долгий путь.

– Я не устала.

– Зато я устал. И в этом нет ничего стыдного.

– Мы не можем спать одновременно.

– Здесь мы в безопасности, нас пока никто не ищет. Ты ведь не собираешься уйти без меня, правда? Ну давайте же, мадам, устроим короткий привал. Отдохнем, пока есть такая возможность.

Глядя друг на друга, они уселись под тамариндом. Почему американец так заботился о ней? Теперь он выглядел гораздо моложе, чем ей показалось вначале. В его глазах, словно у ребенка, светились искорки или, может быть, это вылезала наружу задиристость? Должна ли она сдержать слово, которое дала Минь Хо и своему народу? Американец наивен, его легко обмануть. Но какая женщина сможет лишить мужчину свободы, если он только что спас ей жизнь?

Раньше все было проще. Всего лишь сутки назад между ними существовала четкая граница. Он был врагом, агрессором и свиньей, поэтому она могла действовать без колебаний и угрызений совести. Теперь они были вместе, хотя она все равно не могла верить ему до конца. Как же ей быть? Он отдал ей винтовку. Но это – потому что он не знал, что происходит в ней. Если сейчас она предаст его, то совершит преступление против такого же человека, как она сама. Бернадетт вновь посмотрела в глаза Клэя и увидела в них полное доверие к себе. Она устала. Сейчас она не должна принимать никаких решений. Нет, должна! Если он – враг, она обязана застрелить его. Или – остаться с ним и даже защищать от того, от чего он бежит. Он, очевидно, не боится ни ее самой, ни ее товарищей. И он не испугался офицера южной армии. Пусть он американский летчик, но он отважен, и в нем что-то есть.

Это поле – не публичный дом в Сайгоне. Человек, сидевший напротив нее, дал ей свободу, оружие и не был похож на тех скотов с белой кожей в меблированных комнатах, которых она так ненавидела. А может, он был таким же. Все они одинаковы. Нет, сейчас она его не убьет. Она слишком устала, чтобы кого-либо убивать.

Бернадетт откинулась назад, и Клэй подложил свой рюкзак ей под голову. Подняв с земли высохший плод тамаринда и вытащив семечко, девушка засунула его в рот. Этот вкус напомнил ей детство.

– Хочешь конфетку с дерева? – мягко спросила она.

– Только если от них не толстеют. Я на диете. Давай, конечно, – они рассмеялись.

– Я рад, что встретил тебя, Бернадетт, – сказал Клэй, и она поняла, что он говорит правду. Девушка дала ему несколько зерен тамаринда, и он тоже положил их в рот. Горьковато-сладкий вкус пришелся ему по душе. Американец тоже откинулся и стал смотреть на толстый ствол дерева. Затем – повернулся к ней.

– Как ты думаешь, мы влипли?

– О чем это ты?

– Нам не выбраться отсюда.

– Ты можешь идти куда угодно. В этой стране ваших – пруд пруди.

– Нет, не могу.

– Почему?

– Потому что я мертв. Я умер много лет назад. Я даже не рождался на свет. Тебе не понять этого.

– Ты – офицер ВВС. Многие люди здесь считают вас своими спасителями. Вспомни, что произошло в деревне. В случае необходимости капитан довез бы тебя до твоего самолета на собственном горбу. Он так и сделает, если поймает нас. Вот я – действительно влипла. Я ведь провалила задание.

– Я так и знал, что ты не поймешь меня.

– Тогда объясни по-человечески.

– Это долгая история.

– Ты действительно не можешь вернуться к своим?

– Я этого просто не хочу. Я задумал все это уже давно.

– Что задумал?

– Пропасть где-нибудь. Стать таким, как все. Выяснить, кто же я на самом деле.

– Ты – Клэйтон Уэйн-Тернер. По крайней мере, назвался ты именно так.

– Нет, это они назвали меня так, но родился я с другим именем.

– Что ты имеешь в виду?

– Я – не сын своих родителей. Меня усыновили где-то в Германии в 1935 году. Я не знаю ни своего подлинного имени, ни своих настоящих родителей. Перед тем, как ваши люди подстрелили меня, я как раз собирался это выяснить.

– А зачем? Что это изменит? Ты только запутаешься окончательно.

– Возможно, ты и права, но запутаться больше, чем сейчас, уже невозможно. Я появился на свет с заранее расписанным будущим, моя карьера была спланирована, мне было сказано, что все двери, до которых я соизволю дотронуться, будут распахиваться в ту же секунду. Как они были правы! Все происходило именно так. Я шел по своей запланированной жизни так же легко, как нож проходит сквозь масло. Я оправдывал все надежды, которые возлагала на меня семья, я жил так, как меня обязывало великое имя, которое на самом деле не принадлежало мне. Все это с самого начала было одной большой ложью. – Они должны были сказать тебе обо всем еще в детстве.

– Может быть, но они этого не сделали. Им было плевать на меня, вот почему они лгали.

– Ты не прав! Возможно, они боялись, что ты убежишь.

– Ну, не знаю… Так или иначе, если нам доведется выбраться отсюда, я отправлюсь в Европу и выясню, кто же я на самом деле.

– Ты – тот, кто ты есть, кого сделали из тебя школа, воспитание и карьера.

– Я хочу узнать, чей я сын, какое имя стоит на подлинном документе о моем рождении. Была ли замужем моя настоящая мать, жива ли она и волновала ли ее когда-нибудь моя судьба.

– А вдруг она была вынуждена отдать тебя?

– Все может быть, но я хочу знать правду. Уэйны-Тернеры воспринимали мир только сквозь призму денег. Они, должно быть, купили меня – как собаку.

– И для тебя настолько важно узнать это, что ты решил стать дезертиром?

– Дезертир… Опять это сволочное слово! Разве не может человек быть свободным? Знаешь ли ты, что значит жить, идя по дорожке, давным-давно вычерченной для тебя кем-то другим? Когда тебе сообщают, куда и на сколько ты едешь, на какой остановке ты должен сойти, но никто не говорит – почему? Я был хорошим маленьким мальчиком и всегда пытался угодить им. А они все время врали. Иногда я просыпался по ночам и чувствовал, будто лечу в пропасть – ты можешь себе представить? Небольшой комочек плоти, падающий в бездну, и не за что зацепиться. Мне казалось, что я схожу с ума, я совершал дикие поступки и мог бы причинить вред другим, если бы не сдерживался. И сейчас я временами хочу умереть, а временами – жить. Я не дезертир, повторяю тебе. Я – покойник. Покойник, понимаешь?

В голосе Клэя звучала злость, но в глазах – стояли слезы. Он пытался скрыть свою растерянность и напоминал Бернадетт ее саму. Она, наверное, сошла с ума – ей вдруг захотелось погладить его по волосам. Все вокруг дышало миром. Собака, отыскав укромное местечко в тени, задремала.

– Когда ты об этом узнал… Как это было?

– Лет пять назад. Сначала об этом сказала мать. Нет, не то чтобы она взяла и рассказала мне об этом. Она ругалась из-за чего-то, и я сказал: не хочу, чтобы ты была моей матерью. Тогда она завопила, что я и так не ее сын. Я подумал, что она пьяна (собственно, так оно и было), но это уже не имело значения. Сперва я ей не очень поверил. Я был слишком занят, притворяясь, что живу счастливой жизнью – и тогда, и потом, с женой, и в армии. А через пару месяцев мать умерла. Я прилетел на похороны, и на следующий день ко мне заявился адвокат нашего семейства. Мы заперлись в старом дедовском кабинете, и он рассказал, что мать приходила к нему незадолго до своей смерти. Она передала ему запечатанный конверт, адресованный мне, и просила не спрашивать о его содержимом. Даже заставила его поклясться, что он не станет этого делать. Наверное, это был один из тех редких дней, когда она была трезва. Адвокат рассказал мне об акциях, деньгах, земле и всем остальном, а затем – вручил тот самый конверт. Сзади она заклеила его воском и намалевала там с полдюжины своих подписей. Когда я стал открывать его, адвокат поднялся и сказал, что он прежде уйдет. Он не хотел присутствовать при том, как я буду это читать, повторив, что он дал на этот счет слово.

Письмо было коротким, но предельно ясным. В нем мать недвусмысленно сообщала, что я был усыновлен, и просила прощения за то, что мне не сказали об этом раньше. По ее словам, в дни их молодости это было не принято. Да и не имело значения, поскольку, писала она, об этом все равно никто не знал, кроме нее и моего отца, который затем погиб на войне. Я перечитывал это письмо снова и снова, держал его при себе в любом месте, где бы ни находился. А потом – сжег. Я решил, что она была права: все это ничего не значило и ничего не меняло. Я унаследовал имя и то, что было с ним связано. Но потом, после того, как письма не стало, у меня все пошло наперекосяк. Я потерял покой, целеустремленность уступила место растерянности, я утратил интерес ко всему на свете. У меня начались кошмары, помутнения… Это очень опасно, когда ты – летчик. Я пытался бежать от самого себя, найти свою сущность. Ну, не умора?

Бернадетт показалось, что американец вот-вот расплачется.

– А почему ты не обратился к кому-нибудь? К доктору, например?

– Ты имеешь в виду психиатра? Я не мог – они бы вышвырнули меня из ВВС. Поверь, психиатр точно решил бы, что я спятил. Потому что так оно и было. У меня начались галлюцинации, обращаясь к людям, я путал их имена, я допускал грубейшие ошибки в полетных планах и всей этой военной дребедени. К счастью, тогда не было особенно активных действий, и только поэтому никто не пострадал. Я знал наверняка, что во время какого-нибудь серьезного задания у меня будут крупные неприятности. Несколько раз я ездил в Бангкок, кутил там до посинения, а потом шел пешком по дороге и разговаривал с самим собой. Я сходил с ума.

– Тебе было не с кем поговорить? Хотя бы с женой, или с кем-то еще?

– Да я никогда не был особенно разговорчивым. Меня даже называли Клэй-молчун. Думали, что я сноб. Может, так оно и было, но, по-моему, я был скорее измученной душой, которую никто не понимает. Я все время прятался за стеной высокомерия. Возможно, это было как-то связано с моим усыновлением – не знаю. Я плыл по течению. А потом, примерно месяц назад, меня осенило. Моя жизнь не удалась, ведь так? У меня ничего не вышло с единственной женщиной, которую я любил, я был не нужен в ВВС… И я решил разыграть собственную смерть. Взять перерыв, исчезнуть без следа. Я начал думать, как это сделать. Я планировал каждый шаг, и это не давало мне окончательно свихнуться. И вот я наконец взлетел. У меня было рассчитано все до мелочей, а ваши люди подстрелили меня. Теперь я уже не могу вернуться. Я не сделал бы этого, даже если бы смог, потому что тогда я действительно сойду с ума.

– У тебя есть дети?

– Дочь. Но я для нее был не очень хорошим отцом. Сначала она была слишком мала, и я держался в стороне, а потом со мной стало твориться то, о чем я тебе рассказал, и я утратил интерес ко всему. Временами я вообще забывал о ее существовании. Перечеркнув свою собственную жизнь, я перечеркнул и ее. Это эгоистично, я понимаю, но поделать ничего не могу. Я не перестаю повторять себе, что все поправится, когда я узнаю правду о себе.

– Что же ты собираешься делать: умереть, исчезнуть, выяснить то, что хочешь, а затем вернуться назад как ни в чем не бывало? Ты что, не мог сначала поговорить со своей женой, с друзьями?

– Друзей у меня нет, а жена не стала бы слушать. Может, она боится меня? Я не понимаю ее, а она никогда не поймет меня. Она ведь вышла не за меня, а за мою фамилию. Господи, я слишком много говорю!

– Я не против. Ты ведь сам сказал, что времени у нас хоть отбавляй.

– Это несправедливо по отношению к тебе. К тому же я устал.

Сердце Бернадетт потянулось к американцу. Как она могла быть такой эгоисткой! Ее ничего не волновало, а он так нуждался в ней – больше, чем кто-либо другой. И не только как в проводнике. Наконец появилось что-то стоящее, чему она должна была посвятить себя, что-то очень личное, благодаря которому она сможет стать лучше. Слова американца заставили ее вспомнить о детях, о которых она заботилась столько лет, живя в монастыре. Бернадетт протянула руку и дотронулась до его волос. Клэй отдернулся.

– Не делай этого, – сказал он.

– Ты боишься?

– Я не умею обращаться с воспитанными дамами, – ответил Клэй. – Я знаю, ты жалеешь меня, но, пожалуйста, не делай этого. Сейчас у меня на уме только одно: как выбраться отсюда и что для этого нужно. В моей жизни пока нет места ни для чего другого.

– А если у тебя ничего не выйдет?

– Тогда я умру, вот и все. Но пусть тебя это не волнует. Давай немного поспим. Мы можем оставаться здесь до вечера, а идти лучше ночью.

Клэй лег на землю и закрыл глаза. Он думал, что теперь жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. Очертания дерева, его ветвей и травы понемногу таяли в сгущавшихся сумерках. Окружающий мир куда-то уходил и забирал их с собой.