Электронная библиотека » Роберт Рождественский » » онлайн чтение - страница 10


  • Текст добавлен: 1 июля 2014, 13:00


Автор книги: Роберт Рождественский


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +
«Где-то оторопь зноя с ног человека валит…»

Аленке


 
Где-то оторопь зноя
с ног человека валит.
Где-то метель по насту
щупальцами тарахтит…
А твоего солнца
хватит
на десять Африк.
А твоего холода —
на несколько Антарктид…
Снова,
крича от ярости,
вулканы стучатся в землю!
Гулким,
дымящимся клекотом
планета потрясена…
А ты —
беспощадней пожаров.
Сильнее землетрясений.
И в тысячу раз беспомощней
двухмесячного пацана…
Оглядываться не стоит.
Оправдываться не надо.
Я только все чаще спрашиваю
с улыбкой и тоской:
– За что мне
такая мука?
За что мне
такая награда?
Ежеминутная сутолока.
Ежесекундный покой.
 
«Сейчас весна в походе…»

Л. Жуховицкому


 
Сейчас весна
в походе.
Сейчас дожди
горазды…
Но вопреки
погоде
мы все-таки
сгораем!
Горение,
горение! —
закон
земного шара.
И чем Земля быстрее,
тем яростней пожары…
 
 
Вот инвалид
притихше
и скорбно говорит:
«Нутро горит,
братишка…
С войны еще
горит…»
А рядом —
веком избраны
для помыслов саженных —
кричат истошно
искорки
в руках у акушеров!..
Напористо,
усердно
в горячке
бьется мысль.
Кипит вода в бассейнах
от раскаленных мышц…
Погаснуть
не пытаемся
(напрасные старания).
По улицам
шатаемся
веселыми кострами!
И каждый день,
как опыт, —
неведом
и горяч…
Горит
на сыне обувь.
Не уследишь —
хоть плачь…
 
 
Горение,
горение…
Преследуют и дразнятся
горячие
колени
серьезной одноклассницы…
От логик
до туманностей
миры
в себя вбираем.
До крохотки,
до малости
сгораем.
Сгораем.
Раздумываем
трудно,
рассвету поклянясь…
Костер
Джордано Бруно
еще пылает
в нас!..
 
 
Завяли чьи-то жалобы, —
сейчас они смешны…
Сердечными пожарами
дома
освещены!
 
 
За сорок дней до лета,
до всех его красот,
раскалена
планета.
Аж подошвы жжет!
 
Ссора
 
Мы почему-то
живем втроем:
ты,
я
и ссора…
 
 
Вселилась,
облюбовав район,
въедливая особа.
Живет она два с половиной дня.
Все знает.
За всех решает.
Первой
она встречает меня.
Последней
меня провожает…
А я квартирантки не выношу —
я завожусь мгновенно!
И хлопаю дверью!
И ухожу!..
 
 
И ссора мне шепчет:
«Верно…
Правильно!
Действуй наверняка…
Тебе ж
неуютно и зябко.
Не возвращайся домой,
пока
я в этом доме
хозяйка!
Я на кухне
посудой стучу.
Звонка телефонного жду.
Я вздыхаю.
И я молчу,
вслушиваясь в темноту.
Уже
ничего нельзя изменить.
Слышишь меня? —
Ничего!..»
 
 
Ссора, кряхтя, за мной семенит.
А в голосе —
торжество:
«Видишь?
Переплелись пути,
и ты возражать устал…»
Я отвечаю ссоре:
«Уйди!»
Я ей говорю:
«Отстань!»
Вижу,
ноги ее скользят.
Злобой полны зрачки…
И я поворачиваю назад.
И ускоряю шаги!..
 
 
Пусть —
что будет, то будет.
Пусть
посредине дня, —
как просвистевшая пуля,
твой вздрогнувший взгляд —
мимо меня.
 
Королева пляжа

В. Ежову


 
И была там королева пляжа…
Пляж,
лениво вглядываясь в волны,
по утрам дымился,
будто плаха
после исполненья приговора…
В этот час —
как будто отвлеченно
от погоды,
моря
и вселенной —
шла по пляжу
рыжая девчонка.
Мы ее прозвали
королевой.
Проходила,
как землетрясенье!
Проходила
вызовом веселым.
По уютным письмам
и по семьям
шла она
нежданным ревизором.
Очень жглась
и слишком понималась,
от прически до ногтей
крамольна…
 
 
На локтях
мужья
приподнимались.
Говорили:
«Чудо —
это море!..»
Только жены
не желали чуда!
Вздрагивали жены,
будто чуя
недруга.
Едины и усердны,
расставляли крылья,
как наседки.
Их глаза решимостью сверкали
(королева проходила мимо).
А они ее
вовсю
свергали!
И топтали.
И до дна громили.
Косточки в муку перетирали,
заходясь
в высоком наслажденье,
потому что были
мастерами
в этом самом
очень женском
деле.
С ними было спорить бесполезно…
Королева шла легко,
спокойно.
И плескалось море
в королевстве.
И синели в королевстве
горы.
Королевство
(это было видно)
разделялось
на две половины.
На одной —
святое раболепье.
На другой —
проклятья королеве.
 
Вверх – вниз…
 
И продолжается наше кочевье.
Ты от привычного
отмахнись…
Владивосток
будто качели:
вверх – вниз,
вверх – вниз…
Это —
без наигрыша и рисовок —
у океана
природа учится.
Это
на спины щербатых сопок,
сопя и кряхтя,
взбираются улицы.
С этими улицами поспорь.
Их крутизну положи в конверт…
Владивосток
будто любовь:
вниз – вверх,
вниз – вверх…
Капли прибоя
утри со лба,
ветру серьезному поклонись…
Владивосток
будто судьба:
вниз – вверх,
вверх – вниз…
Та ли дорога
или не та, —
в наших ладонях
бессонный век…
Владивосток
будто мечта:
вверх,
вверх,
вверх,
вверх!
 
Жара
 
Я
такой жары
еще не помню…
Жарко паутине.
Жарко полдню.
Жарко сквозняку,
дыханью,
шагу.
Жарко…
Кажутся несбыточными грозы.
И собака,
будто после кросса,
дышит
лихорадочно и жадно.
Жарко…
Даже рекам
духота понятна.
Небо за неделю полиняло.
Яблони распарились,
обвисли…
Медленно
пе —
ре —
пол —
за —
ют
мысли
с яблоней
на сморщенные перья.
Даже не переползают —
пере —
валиваются
и засыхают.
Засыхают,
будто засыпают…
Жарко.
Тишина.
Оцепененье.
Вянут подходящие сравненья.
Даже слову,
даже буквам
жарко.
 
 
…Ну вас к черту!
Надоело —
в рифму!
 
«Взял билет до станции Первая любовь…»
 
Взял билет до станции
Первая любовь.
Взял его негаданно.
Шутя.
Невзначай.
Не было попутчиков.
Был дым голубой.
Сигареты кислые.
И крепкий чай.
А еще шаталась монотонная мгла.
А еще задумчиво гудел паровоз….
 
 
Там, на этой станции,
вершина была.
Теплая вершина.
До самых звезд.
Ты ее по имени сейчас не зови,
хоть она осталась —
лицом на зарю…
Встал я у подножия
Первой любви.
Пусть не поднимусь уже —
так посмотрю.
Потянулся к камню раскаленной рукой.
Голову закинул,
торопясь и дрожа…
 
 
А вершины вроде бы
и нет никакой.
А она, оказывается,
в пол-этажа…
Погоди!
Но, может быть, память слаба?..
Снег слетает мудро.
Широко.
Тяжело.
В слове
буквы смерзлись.
Во фразе —
слова…
Ах, как замело все!
Как замело!..
 
 
И летел из прошлого
поезд слепой.
Будто в долгий обморок,
в метели нырял…
Есть такая станция —
Первая любовь.
Там темно и холодно.
Я проверял.
 
Хаши[3]3
  Хаши – грузинское национальное блюдо. (Прим. авт.)


[Закрыть]
 
Кому кофе,
кому – каши,
а мне – хаши,
хаши,
хаши!
Хаши!
Подъезжают в миске,
будто пленники
к Орде.
Как мятущиеся мысли
Каракумов
о воде…
Хашами одними бредят
предвкушающие рты…
Погоди!
Еще не время.
В хашах
нету остроты…
Мы себя
не опозорим.
Мы сидим,
наморщив лбы.
Хаши солим,
хаши солим,
будто на зиму
грибы.
Мы стараемся на совесть —
закружила,
понеслась! —
льем туда
чесночный соус
и размешиваем всласть.
 
 
Соль
поскрипывает ржаво…
Ладно!
Можно и начать…
В ложке
белого пожара
капля жира,
как печать…
Эй, приятель,
ты напрасно
сигареткой задымил…
Надо выпить
за прекрасный,
но бездарно пресный
мир!
Мы еще его
подсолим!
По нему,
смеясь, пройдем!
Море с берегом
поссорим.
Дьявола
изобретем!..
Солим
крупно и жестоко.
Горло —
в радужном огне…
И пощипывают
только
пересолы
на спине.
 
Памяти Михаила Светлова
 
Какие памятники ставятся волшебникам?
Из мрамора?
Из бронзы?
Из стекла?..
 
 
Довольствуемся
слабым утешением,
что нас позвали
важные дела.
Так повелось,
что вечера задымлены,
и опровергнуть ничего нельзя…
При жизни —
рядовые собутыльники.
А после смерти —
лучшие друзья…
 
 
Однажды в полдень
сказку встретить можно.
Не проходи
и запросто присядь.
А сказка
курит,
пьет коньяк с лимоном
и спрашивает:
«Как живешь, босяк?»…
И вот уже сначала жизнь задумана!
Построен за ночь
город на песке…
Сидит на стуле
добрая
сутулая
романтика
в усталом пиджачке.
Она и не кончалась —
время не было.
Она не отдыхала —
век не тот.
Она, прервав остроты,
нежно-нежно
на солнце
руку тонкую кладет.
Молчит —
а пальцы слушаются слабо.
И непривычно тихо за столом…
 
 
Струится и подрагивает
слава,
как воздух над пылающим костром.
 
«Не верю в принцесс на горошинах…»
 
Не верю в принцесс на горошинах.
Верю в старух на горошинах.
Болезнями огорошенных.
Дремлющих осторожно…
 
 
Они сидят
над чаями
 
 
возвышенно
и терпеливо,
чувствуя,
как в чулане
дозревает
царство наливок…
Бормочут что-то печальное
и, на шаткий стол опершись,
буквами пишут печатными
письма —
длиною в жизнь…
Постели им —
не постели.
Лестницы им —
коварны.
Оладьи для них —
толстенны.
А внученьки —
тонковаты…
Кого-то жалея вечно,
кому-то вечно мешая,
прозрачны
и человечны,
семенят
по земному шару…
Хотят они всем хорошего.
Нянчат внучат покорно…
 
 
А принцессы
спят
на горошинах.
И даже очень спокойно.
 
Паланга

А. Малдонису


 
«Пала́ук» —
значит
«подожди».
Паланга —
значит,
идут дожди.
В аллеях скучно.
Темно в палатках.
 
 
А ты
пала́ук.
Ты пала́ук.
Тогда увидишь ее такою,
как я увидел…
 
 
Устали ветры.
И солнце
в дюны вонзило корни,
и там они проросли мгновенно.
И стал песок
первозданно желтым,
он лился расплывчатым жидким шелком!
Он терся щекой.
Он кипел под ногами.
И плавился.
И расходился кругами!..
 
 
Я точно тебе не скажу,
но, наверно,
солнце
было и снизу
и сверху.
Оно по соснам текло,
содрогаясь.
И даже море перепугалось…
А посредине такого разлада
стояла
смеющаяся Паланга
и водоросли перебирала рукою…
Еще ты увидишь ее такою.
 
 
«Пала́ук» —
значит
«подожди».
Паланга —
значит,
идут дожди.
 
«А я все тебе не пишу, не пишу…»
 
А я все тебе не пишу, не пишу.
Так уж выходит.
День не пишу.
Два не пишу.
И месяц…
 
 
Злая кассирша в окне
сортирует мелочь
и никаких уговоров
слышать не хочет…
Я уезжаю.
Шоссе белеет.
Закат потушен.
Под Шереметьево ветер кусты качает…
И самолет, зазнавшись,
нос задирает к тучам,
будто он в небе
самый большой начальник.
Ему приходится туго.
Он дышит взмыленно.
Перед возможной его бедою
все беды —
маленькие…
Я тысячу писем тебе написал.
Но только
мысленно.
Тысячу писем послал тебе
с красивыми марками.
Они, как телята,
в ладони твои неумело тычутся.
Они до поры молчат в темноте
почтового ящика.
И вот я пишу еще письмо.
Уже настоящее.
Отдельно ты его не прочтешь —
прибавь к тысяче…
Пусть будет по-твоему.
Пусть по-твоему.
Пусть по-новому.
Хотя над нами опять на части дробится
время, в котором люди
научились многому
и разучились
писать письма.
 
Письмо из бухты Н
 
Пишет тебе
капитан-лейтенант.
Пойми,
что письмо для него
не внезапно…
 
 
Как там у вас дождинки звенят
по тихим скамейкам Летнего сада?..
Мне надоели
щенячьи слова.
Глухие: «А вдруг».
Слепые: «А если».
Хватит!..
Наверное, ты права
даже в своем откровенном отъезде…
 
 
Жила.
Замирала, остановясь.
И снова по комнате нервно бродила.
И все повторяла:
«Пустынно у вас…»,
«У вас неприютно…»,
«У вас противно…»
Сто раз примеряла платья свои.
И дотерпела только до мая…
Конечно,
север —
не для семьи.
Я понимаю.
Я все понимаю…
Здесь ночь,
у которой не сыщешь дна.
Скалы, как сумрачные легенды…
 
 
Так и случилось,
что стала
«жена»
очень далекой
строчкой анкеты…
 
 
Мне передали «письмо от жены».
Пишешь:
«Служи,
не мучайся дурью…»
И – фраза о том, что
«мы оба
должны
вместе
о будущем нашем подумать»…
Вместе!..
 
 
Наверно, решится само.
Перегорит.
Пройдет через сито…
Я перечитываю письмо,
где:
«Перевод получила.
Спасибо…»
Издалека приползший листок.
Просто слова.
Деловито и пошло…
Впрочем, спасибо.
Не знаю —
за что.
Может,
за то, что работает почта…
Глупо все заново начинать,
но каждая строчка
взрывается болью!..
 
 
Сидит за столом
капитан-лейтенант
и разговаривает с тобою:
– Мне некогда,
попросту говоря!
Слышишь?
Зачем ты понять не хочешь?!
Некогда!
Некогда!
Некогда!!
Зря
и через «некогда!»
ты приходишь!
Пришла?
Помоги мне обиду снести.
Тебя считать прошлогодней мелью.
И все!..
А больше
писем не жди.
Это —
последнее.
Если сумею…
Сумею.
К этому я готов.
Считай, что кончилось все
нормально…
Есть жены,
которые —
для городов.
 
 
Я понимаю.
Я все понимаю…
У нас ревуны в тумане кричат,
и полночь наваливается оголтело…
Но, кроме погон,
на моих плечах
служба моя.
Профессия.
Дело.
Его —
по горло!
(Даже взаймы
выдать могу,
если примешь присягу.)
Живи…
Привет от нашей зимы
слишком знакомому
Летнему саду.
 
Стихи о сложности
 
Подъезды встречают мерцаньем нечетким,
и бухает дверь за спиной деловито…
В подъездах
целуются парни
с девчонками.
А я им завидую.
Очень завидую…
Я все это помню до малых подробностей:
дорога еще непонятна,
не начата.
И сразу же —
нагромождение сложностей,
в которых земля
для любви предназначена.
Впервые приходится
сложно молчать,
все понимать с полуслова.
И на записки
не отвечать
загадочно,
долго,
сложно.
Впервые пугают
случайные взгляды.
 
 
И время
как вкопанное остановилось!
И веришь в великие
сложные клятвы…
Неужто из сложности этой
я вырос?!
Я старше.
Я здорово знаю сам:
пустяшней
всех пустяков
к девичьим сердцам,
дрожащим сердцам
подбирать
отмычки стихов.
Как все это просто!
До смеха.
До жути.
Далекие клятвы
однажды затихли…
Влюбленные мальчики,
не обессудьте!
Наверно,
и вас
простота настигнет…
Целуются
восемнадцатилетние
самозабвенно
и неутомимо.
В восторженном лепете,
собственном лепете
для них
открываются сложности мира!..
 
 
А я
опускаю голову вниз.
Влюбленных я обхожу осторожно.
И очень тихо прошу:
– Вернись,
та,
первозданная сложность.
 
«Ты мне сказала…»
 
Ты мне сказала:
«Ночью
тебя я видала
с другой!
 
 
Снилось:
на тонкой ноте
в печке гудел огонь.
Снилось,
что пахло гарью.
Снилось:
метель мела.
Снилось,
что та – другая —
тебя у метро ждала.
И это было
началом
и приближеньем конца…
Я где-то ее встречала —
жаль,
не помню лица.
Я даже тебя
не помню.
Помню,
что это —
ты…
Медленно
и небольно
падал снег с высоты.
Сугробы росли неизбежно
возле холодной
скамьи.
Мне снилась
твоя усмешка.
Снились
слезы мои…
Другая
сидела рядом.
Были щеки
бледны…
Если все это —
неправда,
зачем тогда
снятся сны?!
Зачем мне —
скажи на милость —
знать запах
ее волос?..»
 
 
А мне
ничего не снилось.
Мне просто
не спалось.
 
«Гитара ахала, подрагивала, тенькала…»
 
Гитара ахала,
подрагивала,
тенькала,
звала негромко,
переспрашивала,
просила.
И эрудиты головой кивали:
«Техника!..»
Неэрудиты выражались проще:
«Сила!..»
А я надоедал:
«Играй, играй, наигрывай!
Играй что хочешь.
Что угодно.
Что попало».
Из тучи вылупился дождь
такой наивный,
как будто в мире до него
дождей
не падало…
Играй, играй!
Деревья тонут в странном лепете…
Играй, наигрывай!..
Оставь глаза открытыми.
На дальней речке
стартовали гуси-лебеди —
и вот, смотри, летят,
летят и машут крыльями…
Играй, играй!..
Сейчас в большом
нелегком городе
есть женщина
высокая, надменная.
Она, наверное,
перебирает горести,
как ты перебираешь струны.
Медленно…
Она все просит
написать ей что-то нежное.
А если я в ответ смеюсь —
не обижается.
Сейчас выходит за порог.
А рядом —
нет меня.
 
 
Я очень без нее устал.
Играй, пожалуйста…
 
 
Гитара ахала.
Брала аккорды трудные,
она грозила непонятною истомою…
И все,
кто рядом с ней сидели,
были струнами.
А я был —
как это ни странно —
самой тоненькой.
 
«О поэтические дела!…»
 
О поэтические
дела!
Ни между строчек.
Ни напрямик…
 
 
Бумага
стерпит.
Она – бела.
Читатель
тоже вполне привык.
И можно —
воду
сквозь решето.
И можно киснуть
в своем углу.
Писать
про это.
Молчать
про то.
Играть
в рифмованную
игру.
А можно сделать
наоборот:
так куролесить
и так дурить,
что даже критик
откроет
рот
и позабудет
его закрыть.
 
 
Иным
такая
должность дана…
Но как мне честным
быть
до конца?
Войти без стука
в ваши дома.
Войти без штучек
в ваши сердца.
 
«Всерьез»
1970
Дни рождений
 
Луна,
сквозь тучи прорастая,
глаза зеленые скосила…
 
 
Родился я
в селе Косиха.
Дождливым летом.
На Алтае.
А за селом
синело поле
и пахло
ливнем переспелым…
 
 
Нет!
Я родился
много позже.
Потом.
В июне.
В сорок первом.
И жесткий голос
Левитана
был колыбельною моею.
Меня
война в себя впитала.
Я – сын ее.
Я полон ею…
Кричали о победе
трубы.
Над площадью
салют светился…
Мне повезло.
Я встретил
друга.
И с ним как будто вновь
родился…
 
 
Жил —
не богатый и не бедный.
Острил.
Под простачка
рядился.
Наедине с бумагой, —
белой,
как изморозь, —
я вновь
родился!..
Дрожал от странного озноба.
Протестовал.
Себя стыдился.
Сказал: «Люблю», —
родился снова.
Услышал: «Нет!» —
и вновь
родился.
 
 
Шел век —
ожесточенно-труден, —
для сладких песен
не годился.
Я только на секунду
струсил.
И превозмог.
И вновь
родился.
 
 
О, дни рождений!
Дни рождений!
Дни грусти
и освобождений.
Дни праздников,
пора зачатья, —
без вас я —
будто дом
без счастья.
Пока мои глаза открыты,
я дни рождения
встречаю.
 
 
И торжествую
в первом крике!
И все идет опять
сначала.
 
«Вот звезды падают….»

А. Бабаджаняну


 
Вот звезды падают.
Добротные,
мясистые.
Шипя, уходят
в темноту морей.
Стучат по берегу,
по крышам сыплются…
Загадывай желание скорей!
Легко-то как!
Поймай паденье звездное.
Не дай звезде
уйти в небытие.
И сразу же
из ничего,
из воздуха
исполнится
желание твое!..
 
 
Послушайте!
Не суетитесь нервно.
А что же все-таки произойдет,
когда
однажды ночью
облысеет небо?
Однажды выпадет
последняя звезда?
Кому тогда нести
свои желанья?
На чьем плече
выплакивать беду?
Где?
Над какою
Новою Зеландией
искать
еще не падшую
звезду?
А как существовать
в беззвездной бездне?
С тоской по Солнцу.
С мыслями врасхлест…
 
 
Вновь
звезды
падают.
 
 
Но что поделать,
если
одних моих
желаний
больше звезд?
 
«Встанет море, звеня…»
 
Встанет море,
звеня.
Океаны —
за ним.
Зашатает
меня
вместе с шаром земным!
А уснуть захочу,
после долгих погонь
я к тебе
прилечу —
мотыльком
на огонь.
Пусть идут,
как всегда,
посреди мельтешни
очень быстро —
года.
Очень медленно —
дни.
 
Утренние стихи
 
Уже проснулся
дом,
потягиваясь тайно.
В нем, —
как в лесу густом,
движенье,
бормотанье.
Как тысяча
рапир,
зазвякала посуда.
К зарядке
приступил
сосед —
работник ЦУМа.
Звучат его шаги,
как вечное возмездье.
Сейчас пойдут
прыжки,
потом —
ходьба на месте.
Дверь хлопнула вдали.
Окно —
в дождинках крупных.
Вовсю гудят шмели
в водопроводных трубах.
Лифт
ссорится с людьми
от перенапряженья…
Уже проснулся
мир.
Уже пришел в движенье.
Под камни
в темноту
переползают крабы.
В задымленном порту
зашевелились
краны.
Будя себя самих,
топорщатся пороги.
Тяжелый грузовик
ревет на повороте.
Метро
вошло в азарт.
Открылись магазины.
Заговорил базар.
Гудки заголосили.
Букашкой со стола
срывается
курносо
гремящая стрела
с груди
авианосца!..
 
 
Ворочаюсь впотьмах
от
радиофальцета.
Ведь слышимость
в домах
и в мире —
равноценна.
 
«Может быть, порыв – банальный…»
 
Может быть, порыв —
банальный.
(Все равно что дом проветрить…)
 
 
Свой мешок воспоминаний
я вчера
решил проверить.
К датам и событьям
нежно
и неслышно
прикасаясь,
стал испытывать я нечто.
То ли радость.
То ли зависть
к самому себе.
Другому.
Обнимающему землю.
К ошалелому разгону.
К беспричинному веселью.
Я гладел на все —
притихший,
приобщался к странной тайне:
были вместе, —
а поди ж ты!
Жили рядом, —
а куда мне!
Я старался быть спокойным.
А они —
воспоминанья —
были будто крик:
«По коням!» —
грохотали, подминая!
Оглушали.
Тормошили,
врезавшись в благополучье…
 
 
(Вот – мои,
а вот – чужие.
Барахло!
Мои – получше!
Позанятней.
Подороже.
Это —
вынем.
Это —
спрячем…)
 
 
Мы шагаем по дороге.
У костра от дыма плачем.
Ссоримся.
Мудрим над картой.
Зреем
от случайных знаний.
И несет покорно
каждый
свой
мешок
воспоминаний.
С ним непросто
встать со стула.
Тесно —
даже в реактивном…
 
 
Мы от этого
сутулы,
будто бы
кариатиды.
 
Давнее

А. Киреевой


 
Я, как блиндаж партизанский,
травою пророс.
Но, оглянувшись,
очень отчетливо вижу:
падают мальчики,
запнувшись за мину,
как за порог,
наткнувшись на очередь,
будто на ленточку финиша.
Падают мальчики,
руки раскинув просторно,
на чернозем,
от безделья и крови
жирный.
Падают мальчики,
на мягких ладонях которых —
такие прекрасные,
такие длинные
линии
жизни.
 
Голод

Кайсыну Кулиеву


 
Метелью ошарашен город.
Дома́ —
в сугробах,
будто в мыле…
Я голодаю.
Это —
голод
на то,
что происходит в мире.
Мир
кажется большим и ушлым.
А мне его сенсаций
мало!
И для меня
газета утром —
как героин
для наркомана.
Я голодаю,
голодаю,
барахтаюсь в журнальной снеди.
Спешу.
Внимаю клокотанью
событий
на моей планете.
От войн
до сбора земляники,
от спорта
до проблем жилищных.
Дурманный запах
новой книги
мне слаще
запаха шашлычных.
Не понимаю.
Понимаю.
Приветствую.
И осуждаю.
Смиряюсь.
Голову ломаю.
И голодаю,
голодаю.
То важным занят,
то – мурою.
 
 
Дышу.
Найти себя
пытаюсь.
И голодаю.
И порою
пустыми слухами питаюсь.
Вот возмутился,
поперхнулся…
 
 
Но если даже в снах
витаю,
мне снится, будто я проснулся
и голодаю,
голодаю.
 
Патруль
 
На боках особняков
дымные подпалины.
Сладко катится листва
вдоль Невы-реки.
Патрулем
идет матрос,
а к рукам припаяны
невозможной тяжести
гири-кулаки…
Ах, какая тьма ветров,
по эпохе веющих!
 
 
Ах, какая мешанина
лозунгов и лет!
Патрулем
идет матрос,
осеняя верующих
распрекраснейшим крестом
пулеметных
лент.
 
Просьба
 
И если кто-нибудь
повелевает сном, —
взбираясь по нагроможденьям слов,
прошу его я
только об одном:
не надо присылать мне
вещих снов!
Пускай они приходят
не ко мне, —
я сновиденьям
верить не хочу…
 
 
Но жаль,
что перестал летать
во сне.
Ты небо мне пришли.
А вдруг взлечу!
А вдруг не побоюсь!
А вдруг смогу!..
Еще пришли,
зовя в небытие,
простую,
очень главную строку.
Да так, чтоб я не позабыл ее…
 
 
Дожди идут.
На степь наводят лоск.
Бормочет море,
что закат
тяжел…
Не посылай мне снов,
в которых —
ложь.
Есть явь.
Есть жизнь.
Где мы – бывает —
лжем…
Не посылай мне снов,
в которых —
страх.
Есть явь.
Есть озабоченность
штабов.
И есть Земля,
оглохшая от драк,
давно потрескавшаяся от бомб…
 
 
Я не хочу
во сне пускаться в путь, —
ведь я и так в пути —
пока живу…
 
 
Не надо,
чтобы я
кого-нибудь
спасал во сне.
Пусть лучше – наяву!..
 
 
Спят реки.
Под корягой дремлет сом.
Растут грибы в молчании лесном…
И если кто-нибудь
повелевает сном, —
пусть просто сон пришлет.
Спокойный сон.
 
«Говорите по-советски…»

Ярославу Смелякову


 
Говорите по-советски, —
ах, какой язык!
Вам с рождения известны
языка
азы.
Говорите на просторном,
как движенье
крыл, —
на просторном,
на котором
Ленин
говорил!
И не хвастайтесь усердьем,
жизнь перетерпя.
Вы в язык поверьте сердцем,
как в самих себя!..
Для иного он —
парадный,
не живой
ничей.
Все равно что иностранный,
лампа
в пять свечей.
Приказали —
задолдонил
(прорастает пень!).
Кое-что для жизни
добыл.
Держится теперь.
И хотя он мечет брызги
с жаром на лице,
откровенно карьеристский
слышу я
акцент!..
 
 
Но
из-за такой канальи
и пустых бравад
вы язык не проклинайте, —
он
не виноват!
Говорите,
потому что
без него
нельзя.
Говорите,
зло и мудро
дураков разя!
На размашистом рассвете
и в дождях
косых
говорите по-советски —
правильный язык!
 

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации