Текст книги "Зов Юкона"

Солдат удачи

 
«От Бога отрекись!» – толпа теснит,
И скалит зубы злоба с темных рож;
Вцепились в копья, кровь в глазах стоит;
Плевок – и половчей прихвачен нож.
А я один, и ранен тяжело,
Все перебиты, только я живой.
Холодным камнем небо виснет зло
Земля кружит под дрогнувшей ногой.
Оцепенел, все мышцы напряглись;
Вот нож мигнул; смех жалит, как змея,
«От Бога своего ты отрекись,
Жизнь заслужи!» – опять услышал я.
 
 
Отречься от Него! Я жить бы мог!
Да, в молодости – мерзко умирать;
Здесь, где тела товарищей у ног,
В кровавой жиже скоро мне лежать.
Но все же странно – и почти смешно:
Измыслить, ощутить Его мечтал,
Зря бился лбом, в стене искал окно,
Молился, сомневался – отвергал:
Отверг Того, Кого мне не понять,
Отверг ту жизнь, что за могилой ждет…
И вот – осталось только вслух сказать,
Ее спасти – жизнь, что во мне поет,
Глупцы! – живая кровь стучит в висках,
Играет, солнца радуясь лучу,
Единственная жизнь – в моих руках!
Я отрекусь… и все же я молчу.
 
 
«От Бога отрекись!» – блестит копье,
В глазах их вспышки жадного огня;
Рычит, визжит безумное зверье,
Ждет только знака – растерзать меня.
Отречься! Что ж, на это хватит слов;
Но как же раса, имя, честь моя?
Плевки, презренье подлой своры псов,
Клеймо позора вынесу ли я?
Честь белого – о ней забуду впредь?
Ублюдки черные мне крикнут: «Трус!»
За идолов готовы умереть —
Так я ль страны и расы отрекусь?
Моя страна! Что мне она теперь?
Солдат удачи я в краю чужом;
Всяк человек мне братом стал, поверь;
И весь широкий мир – мой отчий дом.
 
 
Моя страна! блаженство мертвецов,
Героев слава, мучеников боль:
Не за меня пролита кровь отцов,
А под ее знамена – нет, уволь;
Свободен, о стране я не пекусь,
Лазейкой тесной к жизни проскочу.
Нет веры, флага – значит, не запнусь:
Я отрекусь… и все же я молчу.
 
 
«От Бога отрекись!» – занесены
Их копья, в напряженьи слова ждут;
Густеет тьма и небеса мрачны,
Мгновенья страха вязкого ползут.
Но вот сквозь злобы тесный, темный круг —
Как далеко! – но то же, что всегда —
Лицо, Ее лицо – явилось вдруг,
Отрада, сила, слава и звезда.
Среди морей, когда настигнет шквал,
В пустынях, где живет лишь дикий зверь,
Как этот образ сердце согревал!
Стократ дороже стал он мне теперь.
О, шелк волос над лучезарным лбом!
О, серых глаз прямой и ясный взгляд!
 
 
Улыбки нежность!.. Верится с трудом:
Что ж, навсегда с тобою разлучат?
Да, это так… ведь если уступлю,
Как посмотрю тебе в лицо опять?
В твоих глазах я – ровня королю,
Бесчестным трусом не смогу предстать.
 
 
Нет! нет! все решено. Вгляделся вновь
В бесчувственный холодный небосвод;
Не вера, не страна – моя Любовь:
Пусть за нее меня погибель ждет.
Тогда, хоть мрак кромешный впереди,
Не отрекусь Живущего во мне;
Над зверем торжествует дух в груди,
Сам Человек оправдан здесь вполне…
 
 
«Псы, бейте! Не склоню я головы.
Прольется кровь, но только и всего.
Проклятье – жизни, что сулите вы!
Не отрекусь от Бога моего».
 
 
Поникли дрогнув копий острия,
Кивку вождя покорны одному.
«Пустите, – как сквозь сон услышал я, —
Он верно служит Богу своему!»
 

Перевод Е. Кистеровой

Граммофон на реке Фон-дю-Лак

 
Был Эдди Мелоун торгаш, а не клоун; но чтобы народ завлечь
В свою лавку – по звуку, купил он штуку, что крутит пенье и речь.
Пришли – хошь не хошь – и Жёлтый Нож, и Догриб, и Кри, и Чинук,
И с дальних озёр народец попёр – взглянуть на поющий сундук.
 
 
Как еловые шишки, столпились людишки; Эд громотон запустил;
А на берегу – молчок, ни гу-гу, ни один даже пёс не взвыл.
И вот из раструба – не хрипло, не грубо, – раздался тихий напев.
Народец слушал, развесив уши и малость оторопев.
 
 
Лишь Том Кривоглаз заорал: «Атас!» – и в озеро сиганул.
Был пьян обормот; протрезвеет – всплывёт, никто за ним не рванул.
А Хлопнись-В-Грязь, наш индейский князь из племени Чиппева,
Сказал: «Там у янки в консервной банке – поющая голова».
 
 
Сразу признаюсь: не разбираюсь, но знаю – даго мастак
Песню вести, по душе поскрести, и сердцу приятно так…
Душе простой напев золотой – совсем как в глотку винцо.
И заворожённо вокруг громотона индейцы сели в кольцо.
 
 
Сидели, кивали, курили, плевали – от счастья народ сиял;
От Карузо и Лодера последнего лодыря буйный восторг обуял;
Индейские бабы ржали неслабо, схватившись за животы;
Был Эдди рад – пластинки подряд ставил до темноты.
 
 
Клянусь, друзья, не забуду я – да как я забыть смогу
Гаснущий день, вечернюю тень, вигвамы на берегу,
Пылание гор, озёрный простор, вечерней звезды лучи;
Поёт громотон, и кажется, он толпе говорит: молчи!
 
 
Звеня, нарастая, совсем простая заполнила всё нутро
Детская песенка – в небо лесенка – про золото-серебро;
Хотелось хныкать – смешная прихоть; а в памяти – боль и грусть;
Неужто сплыло, что в детстве было? И я поклялся: вернусь!
 
 
Правее меня сидел у огня Четырёхпалый Джек.
На воду глядел, душой холодел, слёзы текли из-под век.
И крикнул: «Я – дурак и свинья, у меня же старушка-мать!
Который год она меня ждёт – успею ли повидать?»
 
 
Эх, кабы не он – не тот громотон – я снова ушёл бы в запой,
От лета к зиме брёл бы во тьме неверной скользкой тропой.
Я месяц не пил, деньжат подкопил – как раз на обратный путь…
Но весь капитал я Джеку отдал – и не попрошу вернуть.
 

Перевод А. Кроткова и Никиты Винокурова

Страна Где-то-там

 
Слыхал ты о той Земле За Холмом,
   Что дремлет у врат времен?
Манит ее зов, ей небо – покров,
   И много у ней имен.
Когда ты силен, в дорогу влюблен,
   И скинуть ярмо не жаль —
С веслом и в седле, пешком по земле
   Ищи ту Дальнюю Даль!
 
 
Стоял ли ты там, где только ветрам
   Парить дано без границ,
Где солнечным днем широк окоем,
   И нет ни людей, ни птиц?
Но после, когда вершина взята,
   Увидишь ты с высоты:
Смеется вдали, у края земли
   Все та же Страна Мечты.
 
 
Во все времена есть Небыль-Страна
   Для наших бродяжьих душ,
Опять и опять готовых шагать
   С котомкой в лесную глушь.
Не бойся дорог, а цель и итог
   Таятся в самом пути.
Давай же, как мы – ступай за холмы,
   Пытаясь ее найти.
 

Перевод Ю. Лукача

Солнце

I

 
Гладь снега как на барабане ткань,
Могучий небосвод преграда свету;
Размыты звезды и, куда ни глянь,
Ночь, ледяная ночь, конца ей нету.
В мешке я спальном в тишине молюсь:
«О ночь, когда же милости дождусь!»
 
 
Я дни и ночи многие не сплю,
Слипаются глаза, уснуть – и баста.
Но силы есть, я свой костер кормлю,
И лед стены поблескивает часто.
Есть силы, чтоб молиться: «Всеблагой,
На Полюсе ее Ты упокой».
 
 
Там, в нише иглу нашего – она,
У ног мерцают свечи, в изголовье;
Сомкнуты очи, снежно холодна,
Но – Боже! – губы теплятся любовью.
Какой невыразимо светлый вид…
И не жива, и не мертва, а спит.
 

II

 
Я Солнцем звал ее, она внесла
Мне в жизнь благословенный свет господень,
А я бродягой был, из тех числа,
Чей путь и одинок, и всепогоден;
Свой дом забросил, а меня судьба —
В край дикий, хмурый, где за жизнь борьба.
 
 
Как встретились? Наощупь, наобум
Блуждал во мраке, где меня носило.
Внезапно тьма покинула мой ум,
Пронзило бархат комнаты светило,
И в ярком ореоле славы той
Она предстала, в злате – золотой.
 
 
О чудо! Солнце! Расцвела земля,
Травинки каждой лезвие сияло.
В любви, в надежде тут воспрянул я,
И даже мира показалось мало.
Ты выйдешь за меня? Звучало: да.
На Север мы отправились тогда.
 

III

 
В Земле Ондатры крольчий скок,
Там волны медлят в их теченье,
Змеистых рек хрустален ток,
И ночью в небесах свеченье;
Следы бизоньи узнаю
В Земле Ондатры, в том краю!
 
 
В Земле Ондатры ленты рек
И тундру небеса объяли.
Каноэ правя, человек
В мечтах весь мир пошлет подале.
Зажжем костры, живя в раю —
В Земле Ондатры, в том краю!
 

IV

 
Мечтал и путешествовал я с ней,
Моей вольнолюбивой королевой,
И персиковы небеса ночей
Нас покрывали как Адама с Евой.
Но Север, Север нас манил, суров,
На белый гребень мира, в царство льдов.
 
 
Достигли с ней мы Арктики границ,
У моря жили в эскимосском крае,
Мех продавали норок и куниц,
Всегда с беконом, при муке и чае,
Уютно жили, с местными дружа.
Как вдруг – Зима, что как удар ножа.
 

V

 
Но почему был так зловещ и колок
Мороз, что брал хворобой до костей?
Проснулись – видим: опустел поселок,
И мы одни, одни остались с ней.
Она с улыбкой глянула мне в очи,
Смеясь над ужасом в их глубине,
 
 
Над мороком смеясь кромешной ночи.
Вернувшись в дом, она сказала мне:
«Мой милый, ночь пройдет, зимы не станет,
Весна придет, и солнце, солнце встанет!»
 

VI

 
Бог создал сердце золотым,
   Дал свет ему благой,
Облек покровом неземным
   И всё назвал – Тобой.
 
 
Бог розе запах дал и цвет,
   А птахе – песню дня,
Но Сердцем – лучше дара нет —
   Он наградил меня.
 

VII

 
В те дни, как солнце, озаряли дом
Сквозь мрак ее живящие лучи;
Мы с ней болтали у костра вдвоем
Под пологом чудовищной ночи.
Нас вдохновляли хриплый волчий вой
И голая арктическая даль,
Мы, сдавленные тьмой и тишиной,
Любили так, что выразишь едва ль.
Душа с душою, с духом слился дух
В полярной тьме, где всё мертво вокруг.
 

VIII

 
Как только ночь не устрашала нас!
Она бодрилась, солнца вся полна.
Но что за бледность? свет в лице погас.
И постигаю с ужасом: больна.
По снегу я в агонии блуждал,
Бесчувственным молился небесам,
Рыдал и ползал, проклинал, и встал:
«О Солнце сердца! Смерть приходит к нам!»
 

IX

 
И Солнце умерло на Рождество.
На Рождество я потерял любовь…
Склонился я над нею. Ничего —
Ни слез, ни стона, ни молитвы слов.
И слышу шепот: «Милый, звал меня?
Пусть Смерть пришла, я не покину плоть,
Останусь здесь с тобою в доме я,
Молюсь, чтоб то дозволил мне Господь!
Дождусь весны, и схлынет ночь пускай.
До света солнца… ты держись… прощай…»
 

X

 
Недели, месяцы без солнца я.
Бледны рассветы, как больной в чуме.
Так день за днем, во власти забытья,
Бессмысленно живу в кромешной тьме.
Я тоже болен; как вампир, недуг
Тепло и силы из меня сосет.
У огонька я мерзну, а вокруг —
Желанный холод, постоянный лед:
Они, они предотвратят распад,
Мне красоту любимой сохранят.
 

XI

 
Она в гробнице ледяной
Спит, как в пещере соляной.
Лед – мрамор, блещущий в ночи;
Пред ней мерцают две свечи,
Она под мехом горностая.
Ей руки и глаза лобзая,
«Вернись, Любовь, – так день за днем, —
Сюда, в свой дом, в скудельный дом!
Ответствуй ласке и любви,
Приди в объятия мои.
Я чувствую, ты здесь со мной.
Глаза, любимая, открой.
Порви ты сети хоть на миг,
Пусть засияет снова лик.
Я ждать устал; угрюма мгла;
Вернись, Любовь, и будь светла!»
 

XII

 
Той ночью, верно, был умом я плох,
Над ней молиться было нелегко,
Но вдруг видение послал мне Бог:
Глаза ее открылись широко.
Должно быть, сон. Исполнившись надежд…
Нет, это от свечей неверный блик,
Не разомкнуть ее сомкнутых вежд
(Мне радость сердце обожгла в тот миг).
Нет, сдвиг мозгов, себе я говорю.
Но этой ночью всё же повторю!
 

XIII

 
То был не сон; я понял, что Любовь
За частоколом Смерти в ней живая.
Я бденье совершал над нею вновь
И звал ее, дыханьем согревая.
Вдруг перемена: каждая щека
Румянцем чистой розы запылала;
Восторг взыграл, как в оттепель река;
Вот разомкнулись уст ее кораллы,
Согнулись руки, чтоб ко мне прильнуть,
Раскрылись васильковые глаза —
Любовь такая в них смогла блеснуть,
Как солнце, если отгремит гроза.
«Останься, Солнце, нет, не уходи!» —
Я лепетал, но вдруг, в единый миг,
Она простерлась с холодом в груди —
Вернется ночью, твердо я постиг.
И как из ножен извлекают меч,
Так Смерть спешит из тела дух извлечь.
 

XIV

 
И сейчас, когда пишу,
Знаю: здесь она и ждет.
Ночью счастьем я дышу,
Как любимая придет,
Заключу ее в объятья,
Буду жарко целовать я.
 
 
Мне приснилось: с горных круч
Мягкий свет пролился вдруг,
Словно лунный камень, луч,
Растопил он снег вокруг.
Это солнце? На снегу
Я его узреть смогу!
 
 
О, коралловый рассвет,
Отсвет на небе шафранный!
Призрак, бледный силуэт,
Пляшет там, где снег туманный.
Груды туч в моем мозгу.
Видеть солнце я смогу!
 
 
Вы, кто нас найдет потом,
Жалость в грудь вольется к вам;
Закопайте нас вдвоем,
Солнце светит нашим снам.
Когтем ночь в моем мозгу.
Видеть солнце я смогу!
 

XV

 
О Солнце! Наконец! Я эти строки
Пишу рукой неверной и больной.
В расщелине, смотрите! на востоке
Свет примулы забрезжил, луч дневной
В нетленной славе. Господу хвала!
Свет золотой вливается потоком,
И, ангелом из грез, она пришла
В том ореоле чистом и высоком.
 
 
Ее любил я и на ложе мук,
Ее любил и в наступившей мгле,
Не тщетна жизнь, я понял это вдруг,
Господь дарует счастье на земле.
Свет побеждает тьму, любовь – беду.
О Сердце сердца! Солнце! Я иду…
 

Перевод А. Триандафилиди

Идеалистка

 
Ты к подвигам рвешься, мечтою живешь,
   А то, что имеешь, не ставишь ни в грош?
Вот слушай – однажды задумалась вошь
   О локонах королевы…
Казалось бы – вошь, и живи налегке
   У шлюхи портовой на вшивой башке,
А эта – все тужит, все стонет в тоске
   О локонах королевы.
 
 
Покинула вошь и друзей и семью,
   Пустилась она в одиссею свою:
– Прощайте! – кричала, – до встречи в раю!
   О, локоны дивные, где вы?
И вот уже вошь у дворцовых ворот
   И, стражу минуя, стремится вперед
(Где танк не пролезет, там вошь проползет…)
   В покои самой королевы!
 
 
Кричит королева служанке своей:
   – Опять уложить ты не можешь кудрей?!
Мне что-то мешает, взгляни поскорей!
   (Уж эти мне сонные девы…)
Взметаются волны волос золотых,
   Но счастлива вошь, погибая на них:
– Я гибну, о, слава, на лаврах твоих!
   На локонах королевы!
 

Перевод Никиты Винокурова

Атабаска Дик

 
От приисков озера Лак-Лабиш с первых весенних дней
Путями отцов из дальних концов плывёт старателей рать.
Насиделись в снегу, сшибли деньгу – теперь им всего нужней
Потискать девку, устроить спевку, напиться и поорать.
Весна налетела – святое дело! Оттяжка людям нужна.
Из челнов на песок, оттянув носок, сигает народ толпой.
А когда подойдёт поотставший флот – гульба начнётся сполна,
Все парни с приисков Лак-Лабиш уйдут в смертельный запой.
Сопят тяжело, рот сушью свело, и словно уголь – кадык;
Пуще всех, как печь – ну ни сесть ни лечь, – полыхал Атабаска Дик.
 
 
Он строен, высок – как есть колосок; как трёхлеток-медведь, здоров;
Ловок, силён – и по праву он всей шайке был голова;
На корме у руля – он за короля; меж скал и пенных бугров
К Большому Каскаду он всю бригаду сплавил часа за два.
От каскада на плёс – до корней волос вспотев, волокли бегом
Лодку, поклажу и прочую лажу; каждый из нас привык
Свою судьбу таскать на горбу – но думали о другом,
О близкой пьянке и буйной гулянке; всех злее томился Дик.
 
 
Как вечер спустился – на борт попросился, окликнувши нас сквозь тьму,
Здешний таёжник Джимми Картёжник, парень маленько дурной;
Хихикая дико, мигнул он Дику, увёл его на корму,
Жаждой горя, показал втихаря фляжку – в ней виски ржаной.
Предложил глотнуть, чтоб прочистить грудь – оказался в ногах нетвёрд:
Под общий крик болван-лесовик кувырком полетел за борт.
 
 
Вниз башкой – бултых! Мне аж спёрло дых: Джимми плавает как топор!
Машет руками, сучит ногами, тянет его в глубину.
Перевёл я взгляд: Дик скинул бушлат, в шпангоут ногу упёр
И громко сказал – я услыхал: «Сейчас я за ним нырну».
Раздался рык: «Ты рехнулся, Дик! Утопнешь! Верный каюк!
То не шутки, брат! Осади назад! Уж лучше один, чем два!»
Мы навалились, дружно вцепились в Дика десятком рук,
Сопим, пыхтим, отпускать не хотим – сил хватает едва.
А Дик хохотнул, нас отшвырнул – попадали кое-как, —
И прыгнул – жуть! – в бурлящую муть, где булькал пьяный дурак.
 
 
Среди бурунов и пенных валов он как поплавок скакал,
Джима догнал, за ворот поймал, хотел подтянуть назад;
Против потока бился жестоко – я видел его оскал;
Волок он Джима, да неудержимо сносило их в водопад.
А что было с нами? Стояли столбами, со страху как снег бледны,
Глядели, как смерть принимает друг в кипящей пене реки,
Как сносит его на смертельный уступ всей силою быстрины,
И как он с гребня нам подал знак прощальным взмахом руки.
Втянуло их в водобойный ад, вспененный добела;
У нас – ум за разум; вдоль берега разом рванули – искать тела.
 
 
И всплыли они в ледяном кипятке, что без огня бурлил,
Два жалких тела, сбиты в одно, застывшие два мертвяка;
И кожа их холодна была, как глинистый донный ил;
Не чаяли мы, что живы они – печаль была глубока.
Мгновенья тянулись будто часы; чернее тучи стоим,
Видим ясно – они мертвы, и не верится, что конец.
Тут я усёк – и кричу: «Расступись! Дайте воздуху им!
Дайте, братцы, им раздышаться! Чую биенье сердец…»
Дик вздохнул и открыл глаза, глянул на нас в упор
Взглядом сонным, потусторонним – как будто нас не видать;
Глянул на Джима, глянул вокруг, глянул в небесный простор —
И по лицу его разлились довольство и благодать.
Забыв, что бешеная река чуть жизнь его не взяла,
Дик пробурчал – я услыхал: «Слава Богу! Фляжка цела».
 

Перевод А. Кроткова

Радость

 
Дорогая, поверь: мир безмерно хорош,
   Пусть клянут его все вокруг.
Радость ждет или боль, ты богач или голь —
   Лучше всё-таки жить, мой друг
Будь восторг или вздох, день хорош или плох,
   Светит солнце иль стало темно, —
Заявляю всерьёз: будь жара иль мороз —
   Это мир хорош всё равно.
 
 
Дорогая, взгляни – загорелись огни,
   И опять я в Державе своей;
Позабыты дела, ты меня обняла,
   Я ласкаю своих малышей.
И камин, и напев… Пусть уйдут, одурев,
   Все державы другие на дно:
Если счастлив мой дом (я забочусь о том) —
   Это мир хорош всё равно.
 
 
В этом Царстве, мой свет, ты укрыта от бед;
   Рядом – дети: в покое, в тепле.
Здесь всегда тишина, буря здесь не страшна,
   Нет прочнее гнезда на земле.
Страх – вот злая беда, радость – друг навсегда;
   Хочешь солнца? – проглянет оно!
Лишь Любовь тут царит; пусть же песня звучит:
   «Это мир хорош всё равно».
 

Перевод С. Шоргина

Возвращение

 
Он на свободе, наконец
   (Распахнуты врата) —
Седой, безмолвный, как мертвец,
   Во взоре пустота.
 
 
Искал он долго этот дом
   И ту, кого любил, —
И вот у двери, под окном,
   Под розами застыл.
 
 
Увидел блеск седых волос,
   Ее жилья уют.
Глядел он сквозь завесу слёз,
   Хотел уйти… – Но тут
Зашелестели вдруг цветы —
   Его не скрыла мгла…
Она сказала: «Вот и ты» —
   И крепко обняла.
 
 
Нет в мире никого родней…
   Так вот пути итог!
…
 
 
Он ангела увидел в ней —
   И лишь молиться мог.
 

Перевод С. Шоргина

Когда бог был маленьким

 
Маленький Бог, резвясь и шаля,
Пробрался в командный пост
И увидел: в пространстве плывёт Земля —
Огромный мяч среди звёзд.
Скучно на небе, как и везде.
Его обуял каприз.
Верхом на падающей звезде
Он устремился вниз.
 
 
Земля в цвету, легки ветерки…
Грязная лужа! А в ней,
Блаженно выставив пятаки,
Нежатся пять свиней.
С радостным визгом маленький Бог
Навзничь плюхнулся в грязь.
Грязь в раю он найти не мог.
Свиней не видал отродясь.
 
 
Как славно лезет меж пальцев ног,
Какая чёрная – страсть!
Забывшись, резвился маленький Бог,
Нахохотался всласть.
Наигрался. Устал. Сходил к ручейку,
Вымылся добела —
И вновь в небеса на полном скаку,
Божьи вершить дела.
 
 
Вырос Бог и стал знаменит.
Он главный начальник и пэр.
Он в кресле сидит и руководит
Движеньем небесных сфер.
Он знает – гром меня разрази:
Кто всех честней и умней —
Разве хоть раз не валялся в грязи,
В луже среди свиней?
 

Перевод А. Кроткова

Одержимый прошлым

 
На обрывистый край земли забреду,
В логове волка ночлег найду,
Лягу костьми в бескрайний снег…
Знает ли кто, где скончает век!
 
 
Млея в тепле каминном, я наверху дремлю.
Стройны книжные полки, спит на коленях том.
Сникли глаза от строчек. Пальцем не шевелю.
Разум и тело размякли. Скука в сердце моём.
 
 
Знаю, покой заслужен, пала мечта моя,
И отчётливо видно: нет пути впереди —
Манят, не отпускают дикие те края!
Льну к лишеньям Юкона, словно дитя к груди.
 
 
Тихо в моей берлоге. Улыбка Юга мила.
Книги, картины, вещи. Ветер скребётся в окно.
Жаждая их, иные выжгли себя дотла —
Мне дано – в отступное, полной мерой дано.
 
 
Верил: в покое – благо. Собственной сединой
Клялся: кончена сага, нету в очах огня.
Да напрасно зарёкся. Вновь в тишине ночной
Зов неумолчный слышу – Север кличет меня.
 
 
Словно из дьявольской глотки вышла эта река.
Зверем ревёт стремнина! Не упустить весло!
Птицей каяк порхает… Опасность невелика:
Иду сквозь пороги… в кресле. Глупо? Да, занесло.
 
 
Будто ведьмой оплёван, я в белой пене до пят.
Словно дробь на излёте, жалят брызги сквозь мглу.
Бьюсь, как царь на ристанье, а буруны кипят.
Правлю веслом в завое… а роман – на полу.
 
 
Вижу ясно, до дрожи: ночь, привал у реки,
Искры из трубки друга, сеть – в ней чмокает сом,
Тишь, аромат сосновый, алые угольки;
Гну усталое тело и предвкушаю сон.
 
 
Голодны мы, как волки. Липнут кишки к хребтам.
Чайник, вскипая, ноет. Хлебный дух от костра.
Вкус грудинки копчёной – в памяти, по пятам…
Слышу, зовёт прислуга: мне обедать пора.
 
 
Завтрак, обед и ужин – чёртова карусель!
Истово ненавижу ласковость простыни!
Где же вы – Неизвестность, глушь Бесплодных Земель,
Млечный Путь вместо кровли, лагерные огни?
 
 
Там, на Большом Медвежьем – ясных вод глубина,
Царство Пустого Брюха, гомон индейских баб…
Я прозябаю в кресле. Слуги, обед, жена.
Боль моя – Север дальний! Как же я стар и слаб!
 
 
Впрочем, что мои годы? Вот возьму и сбегу.
Красным вином заката залит скалистый дол.
Россыпи островные, сосны на берегу,
Алый отблеск рассвета – на золотистый ствол.
 
 
Горы, луга, долины – помните ли меня?
Шепчетесь ли порою: «Много сменилось лун…
Может, он возвратится, и на исходе дня
Сложит старые кости наш любовник-шатун?»
 
 
О, я вернусь на Север – слушать медвежий рык,
В дряблую топь долины, к морю, в осадный лёд.
Жареным мясом странствий я освежу язык.
Годы? Да что за дело? Я посмею – вперёд!
 
 
О, я вернусь на Север – я, полуслеп и хром,
Кину с индейцами карты – ловкие игроки;
Свежей губы лосиной поем на пиру с вождём,
И синеглазых лаек я покормлю с руки.
 
 
Мне бы весло, ружьишко, лямку и пару слег,
Чаю, муки и соли, фунтов пять табака,
Мне бы до Заполярья, где пламенеет снег,
Мне бы воли туземной – просьба невелика.
 
 
Там, за Большим Медвежьим, к югу от Голых Скал,
К северу от Залива – я протоптал пути.
Может, ещё успею: вижу Смерти оскал.
Слышите? Север кличет! Значит, пора идти.
 
 
Край мой дальний суров и дик,
Там бродят лось и мускусный бык,
Там волчьи нравы в вечном снегу,
Судьба моя там – уйти не смогу!
 

Перевод А. Кроткова