Текст книги "Валентин Понтифик"

Глава 5

Хиссун, потный, растрепанный и полный неясных опасений, спускался все ниже и ниже по знакомым с детства проходам или на лифтах. Скоро убогий мирок внешнего кольца остался далеко позади. Он проходил ярус за ярусом, мимо чудес и диковин, которых не видел уже несколько лет: Двор Колонн, Зал Ветров, Площадь Масок, Двор Пирамид, Двор Шаров, Арена, Дом Записей. Люди, приехавшие с Замковой горы, с Алиазора, Стойена, или даже из невообразимо далекой, чуть ли не легендарной Ни-мойи на другом континенте, бродили здесь ошеломленные и подавленные, восхищаясь гениальностью тех, кто придумал и построил все эти причудливые сооружения на такой глубине. Но для Хиссуна это был все тот же старый Лабиринт – тусклый и скучный. Он не видел ни красоты, ни таинственности, это был просто его дом.

Большая пятиугольная площадь перед Домом Записей являлась нижней границей общедоступной зоны Лабиринта, все помещения ниже ее занимали государственные учреждения. Хисссун прошел под огромным светящимся зеленоватым экраном на стене Дома Записей, где были перечислены все понтифики и коронали – две колонки текста, тянувшиеся вверх, куда не достигнет и самый зоркий глаз: где-то наверху имена Дворна и Меликанда, Баргольда и Стиамота, правивших сотни лет назад, а внизу – Кинникен, Оссьер, Тиверас, Вориакс и Валентин. Возле дальнего конца списка государей Хиссун показал документы охранявшему вход одутловатому хьорту в маске и вошел в самые глубины Лабиринта. Он спускался ниже и ниже: мимо загородок и нор бюрократов средней руки, мимо резиденций высших министров, мимо туннелей, что вели к огромным вентиляционным системам, от которых зависела вся здешняя жизнь. То и дело его останавливали на постах и просили предъявить документы. Здесь, в государственном секторе, к вопросам безопасности относились очень серьезно. Где-то в этих глубинах находилась берлога самого понтифика – говорили, что безумный старый монарх живет в специальном большом стеклянном шаре, сидит там на своем троне и к нему подведены трубки жизнеобеспечения. Интересно, подумал Хиссун, этот шар предназначался сначала для защиты от убийц? Если то, что он слышал о понтифике, было правдой, то отсоединить все эти трубки и отправить бедного старого Тивераса наконец к Истоку было бы чуть ли не милосердием Божества. Хиссун не мог найти ни одной приемлемой причины для того, чтобы десятилетие за десятилетием поддерживать жизнь в дряхлом, утратившем разум понтифике.

Наконец, запыхавшийся и помятый, Хиссун встал на пороге Большого зала на самом дне Лабиринта. Он безнадежно опоздал – чуть ли не на час.

Трое огромных мохнатых скандаров в форме гвардии короналя преградили ему пусть. Под свирепыми высокомерными взглядами четвероруких гигантов Хиссун съежился и с трудом переборол желание упасть на колени и попросить прощения. Каким-то образом он собрал остатки самоуважения и, стараясь глядеть в ответ с таким же превосходством – а это нелегко, когда приходится смотреть в глаза девятифутовым гигантам, – сказал, что он состоит в свите лорда Валентина и приглашен на банкет.

Он был почти уверен, что стражи с насмешками прогонят его, словно назойливую муху. Но нет: они серьезно посмотрели на его эмблему, сверились с какими-то списками и, низко поклонившись, пропустили через огромные, окованные бронзой двери.

Наконец-то он добрался на банкет к короналю!

Сразу за дверью стоял пышно разодетый хьорт с огромными выпуклыми золотистыми глазами и выкрашенными в оранжевый цвет усами, совершенно не сочетавшимися с сероватой грубой кожей лица. Этой удивительной персоной был Виноркис, мажордом короналя, он торжественно приветствовал его и воскликнул:

– О! Посвященный Хиссун!

– Пока еще не посвященный, – попытался объясниться Хиссун, но хьорт уже величественно повернулся и, не оглядываясь, зашагал по центральному проходу. Хиссун последовал за ним на негнущихся ногах.

Он чувствовал себя здесь совершенно чужим. В зале находилось чуть не пять тысяч человек, они сидели за круглыми столами на дюжину гостей каждый, и Хиссуну показалось, что все уставились на него. Пройдя шагов двадцать, он, к своему ужасу, услышал смех, сперва тихий, затем все громче и громче, и вот уже по залу волнами перекатывается туда-сюда безудержный хохот. Никогда раньше он не слышал такого громкого раскатистого звука, примерно таким он представлял шум прибоя где-нибудь на диком северном берегу.

Хьорт шагал не останавливаясь, казалось, уже полторы мили, а за ним через океан веселья мрачно шел Хиссун, желая стать ростом в полдюйма. Однако он скоро понял, что все вокруг смеются вовсе не над ним, а над выступлением акробатов-карликов, которые со смешными ужимками пытались построить гимнастическую пирамиду, и Хиссун немного успокоился. Затем он увидел, что сам лорд Валентин, улыбаясь, машет ему с возвышения и указывает на пустое кресло рядом с ним. Хиссун чуть не всплакнул от облегчения. В конце концов все вышло хорошо.

– Ваше величество! – прогрохотал Виноркис. – Посвященный Хиссун!

Уставший Хиссун с благодарностью опустился в кресло как раз в тот момент, когда по залу разнеслись громкие аплодисменты – это гости хлопали акробатам. Слуга подал ему полный кубок какого-то искрящегося золотого вина, и когда Хиссун поднес его к губам, все, сидящие за столом, приветственно подняли кубки. Вчера утром во время короткого, но удивительного разговора с лордом Валентином, когда он предложил ему присоединиться к его свите на Замковой горе, Хиссун уже видел некоторых из этих людей, но тогда не было времени на знакомство. Теперь же они сами приветствовали его – его! – и представлялись. Но в этом не было нужды, поскольку героев, что были с лордом Валентином во время славной войны за возвращение престола, знали все.

Сидящая с ним рядом огромная воительница, наверняка Лизамон Халтин, личный телохранитель короналя. Рассказывают, что, когда короналя проглотил морской дракон, она прорубила путь наружу из его чрева. А человек небольшого роста с удивительно бледной кожей, совершенно седыми волосами и шрамом на лице мог быть только знаменитым Слитом; он в годы изгнания научил короналя жонглировать. А тот, с проницательным взглядом и густыми бровями, – Тунигорн, лучший стрелок из лука на Замковой горе. Маленький вруун со множеством щупалец – не иначе как колдун Делиамбер. Молодой, на вид ненамного старше самого Хиссуна, мужчина с веснушчатым лицом, скорее всего, бывший пастух Шанамир. Вот этот стройный величавый хьорт, должно быть, гросс-адмирал Эйзенхарт. Кругом одни знаменитости, и Хиссун, всегда считавший, что не испытывает перед ними ни благоговения, ни трепета, попав в их общество, обнаружил, что очень даже благоговеет перед ними.

Не испытывал благоговения? Да, некогда он лично подошел к лорду Валентину и бессовестно выклянчил у него полрояла за экскурсию по Лабиринту и еще три кроны сверху за то, что нашел ему и его свите жилье во внешнем кольце. И никакого трепета он тогда не ощущал. Коронали и понтифики были такими же людьми, просто имели больше власти и денег, чем все остальные, и на троне оказывались лишь потому, что им повезло родиться на Замковой горе, в семье аристократов, и удачно подняться по карьерной лестнице на самый верх. Хиссун давно понял – чтобы стать короналем, не требуется даже особого ума. В конце концов, лорд Малибор каких-то двадцать лет назад вышел в море охотиться на морских драконов и совершенно по-глупому погиб – его проглотили. Так же глупо – от случайной стрелы на охоте – погиб в лесу лорд Вориакс, а его брат, лорд Валентин, который производил впечатление довольно умного, проявил непростительную беспечность – сел пьянствовать с сыном Короля Снов, в результате его напоили, начисто стерли память и свергли с трона. Какой может быть трепет перед такими людьми? Да в Лабиринте любой семилетка, так относящийся к собственной безопасности, прослыл бы безнадежным идиотом.

Однако Хиссун заметил, что с годами его неуважительность стала чуть меньше. Когда тебе десять лет и ты с пяти или с шести живешь на улице и сам себе командир, то немудрено, что плевать ты хотел на власти. Но ему уже не десять, и он уже не уличный мальчишка. Он уже знает гораздо больше и понимает, что быть короналем Маджипура – вовсе не простое дело. И сейчас, когда Хиссун смотрел в сторону плечистого золотоволосого человека, одновременно величественного и мягкого в поведении, одетого в зеленый камзол и горностаевую мантию – знак второй по значению персоны во всем мире – и понимал, что всего в десяти футах от него сидит сам корональ лорд Валентин, и его одного он выбрал из многих миллиардов жителей Маджипура, и пригласил на пир, и по спине его бегали мурашки. Он признался себе, что действительно испытывает благоговение: и перед знаками власти, и перед самим лордом Валентином, и перед загадочной цепью событий, что привела простого мальчишку из Лабиринта в эту августейшую компанию.

Он потягивал вино и ощущал, как тепло разливается в душе. Неприятное начало вечера уже не имело значения. Он был здесь желанным гостем, и пускай Ванимун, Хойлан и Гизнет лопнут от зависти! Он сидит среди великих, он начинает восхождение к таким вершинам мира, откуда всех ванимунов его детства невозможно будет разглядеть.

Но спустя немного времени чувство благополучия покинуло его, и он снова оказался в смущении и замешательстве.

Все началось всего лишь с небольшой ошибки, абсурдной, но простительной, и едва ли это была вообще его вина. Слит отметил, что приближенные понтифика всякий раз глядят в сторону стола короналя с явным волнением, похоже, они очень боялись, что лорду Валентину может не понравиться банкет. И Хиссун, новичок в их компании, разгоряченный вином и осмелевший от радости, бездумно ляпнул:

– Правильно волнуются! Им нужно произвести хорошее впечатление, иначе потом окажутся на улице, когда лорд Валентин станет понтификом!

За столом послышались изумленные возгласы. Все уставились на Хиссуна, как будто он сказал чудовищное богохульство, один лишь корональ поджал губы и отвернулся, будто увидел лягушку в супе.

– Я сказал что-то не так? – спросил Хиссун.

– Тихо! – свирепо прошептала Лизамон Халтин и ощутимо ткнула его локтем под ребра.

– А что не так? Ведь лорд Валентин в свое время станет понтификом, и тогда у него будут уже свои придворные.

Лизамон снова двинула его локтем, и на этот раз он чуть не слетел с кресла. Слит метнул на него свирепый взгляд, а Шанамир резко прошептал:

– Замолчи, ты только хуже себе делаешь!

Хиссун помотал головой и, стараясь скрыть смущение, упрямо сказал:

– Не понимаю.

– Потом объясню, – сказал Шанамир.

– Но что я такого сделал? – не унимался Хиссун. – Только сказал, что когда лорд Валентин станет понтификом…

– Лорд Валентин, – перебил Шанамир ледяным голосом, – не хочет об этом говорить, а тем более – за столом. В его присутствии не принято обсуждать этот вопрос. Теперь тебе понятно? Понятно теперь?

– Да, теперь – да, – жалким тоном ответил Хиссун.

От стыда ему хотелось спрятаться под столом. Ну откуда он мог знать, что корональ так чувствительно относится к неизбежному вступлению в должность понтифика? Ведь так же всегда происходит, разве нет? Когда понтифик умирает, его место автоматически занимает корональ и назначает нового короналя, который в свою очередь тоже переедет в Лабиринт. Это система, и она работает на протяжении тысячелетий. Если лорду Валентину так уж не хочется становиться понтификом, тогда ему придется отказаться от поста короналя, а закрывать глаза на порядок престолонаследия в надежде, что он отпадет сам собой, просто бессмысленно.

И хотя корональ хранил холодное молчание, Хиссун понял, что действительно навредил сам себе – хуже некуда. Сначала опоздал, а потом, как только впервые открыл рот, ляпнул непростительную глупость – какое ужасное начало! Неужели ничего нельзя исправить? Хиссун раздумывал об этом во время скучного выступления жонглеров и еще более скучных речей, последовавших за ним, и мучился бы так весь вечер, если бы не случилось нечто гораздо худшее.

Настала очередь лорда Валентина говорить тост. Но когда корональ поднялся с места, у него был странно отрешенный и озабоченный вид. Он будто спал на ходу – неуверенные движения, невидящий, туманный взор. За высоким столом начали шептаться. Пугающе долго он молчал и наконец заговорил, но сбивчиво и не по делу. Короналю нездоровится? Он пьян? Внезапно попал под какие-то злые чары? Хиссуна встревожило его странное состояние. Только что старый Хорнкаст сказал, что корональ не только правит Маджипуром, но в какой-то степени корональ и есть Маджипур, и вот он, корональ – с заплетающимся языком, и шатается, будто вот-вот рухнет.

Хиссун подумал, что его нужно взять за руку и усадить на место, не то он упадет. Но никто не смел двинуться с места. Пожалуйста, безмолвно умолял Хиссун, глядя на Слита, Тунигорна, Эрманара. Помогите ему, кто-нибудь, помогите ему. И по-прежнему никто не двигался с места.

– Ваше величество! – раздался хриплый крик.

И Хиссун понял, что крикнул это он сам, уже рванувшись вперед, чтобы подхватить короналя, пока тот не упал лицом на блестящий деревянный пол.

Глава 6

Вот сон понтифика Тивераса.

В царстве, где я нынче обитаю, ничего не имеет цвета, ничего не издает звука, все недвижно. Цветы алабандинов черны, и блестящие листы семотановых деревьев белы; птица, что не летает, поет песню, которую не услышать. Я лежу на ложе из нежного, мягкого, упругого мха и смотрю вверх, на капли дождя, которые не падают. Когда ветер дует в долине, неподвижные листья не шелестят. Имя этому царству – смерть, и алабандины мертвы, и семотаны мертвы, и птица мертва, и ветер, и дождь – все мертво. Мертв и я.

Они приходят ко мне, стоят вокруг, спрашивают:

– Ты Тиверас, что был короналем Маджипура? Ты понтифик Маджипура?

И я говорю:

– Я умер.

– Ты Тиверас? – снова спрашивают меня.

И я говорю:

– Я – мертвый Тиверас, что был вашим короналем и вашим понтификом. Вы видите – я не имею цвета, не издаю звуков? Я умер.

– Ты не умер.

– Вот, по правую руку от меня – лорд Малибор, что был моим первым короналем. Он мертв, не так ли? Вот, по левую руку – лорд Вориакс, бывший мой второй корональ. Разве он не умер? Я лежу между двух мертвецов. Я тоже мертвец.

– Поднимайся, вставай и иди, Тиверас, что был короналем, Тиверас, что ныне – понтифик.

– Мне нет нужды этого делать. Мне можно, я мертв.

– Услышь наши голоса.

– Ваши голоса беззвучны.

– Услышь, Тиверас, слушай, слушай, слушай!

– Алабандины – черные. Небо – белое. Это царство смерти.

– Поднимайся, вставай и иди, властитель Маждипура.

– Кто ты?

– Валентин. Я твой третий корональ.

– Слава тебе, лорд Валентин, понтифик Маджипура!

– Этот титул пока еще не мой. Поднимайся, вставай и иди.

И я говорю:

– Этого не требуется от меня, потому что я мертв.

Но они говорят:

– Мы не слышим тебя, тот, кто был короналем, и тот, кто ныне понтифик. – И голос, который сказал, что он Валентин, снова говорит мне: – Поднимайся, вставай и иди.

И в этом царстве, в котором ничто не движется, рука Валентина в моей руке, и она тянет меня вверх, и я плыву, легкий, как воздух, я плыву по воздуху вперед, двигаясь без движения, дыша без дыхания. Вместе мы переходим мост, что изогнулся как радуга, над бездной столь же глубокой, сколь велик мир. И от каждого моего шага искрящийся металл моста звенит, словно голоса юных дев. На той стороне все залито цветом: янтарным, бирюзовым, коралловым, сиреневым, изумрудным, каштановым, индиго, малиновым. Небосвод – нефритовый, солнечные лучи пронзают воздух, как сверкающие бронзовые спицы. И все плывет, все колышется, здесь нет неизменности, здесь нет постоянства.

Голоса говорят:

– Это жизнь, Тиверас! В этом царстве тебе надлежит быть!

Я не отвечаю, поскольку мертв, и пускай все это мне только снится, я плачу, и слезы переливаются всеми оттенками небесных звезд.

И это тоже сон понтифика Тивераса.

Мой трон – машина, и я внутри машины, и вокруг меня – голубая стеклянная стена. Я слышу бульканье и тихое тиканье сложнейших механизмов. Мое сердце медленно бьется, я чувствую каждый тяжелый толчок жидкости в его камерах, я думаю, что эта жидкость, может быть, и не кровь. Но чем бы она ни была, она движется во мне, я чувствую, как она движется. Значит, скорее всего, я жив. Но как? Я так стар, разве я не пережил саму смерть? Я – Тиверас, который был короналем при Оссьере, и я однажды касался руки лорда Кинникена, когда Замок принадлежал ему, Оссьер был тогда лишь принцем, а Лабиринтом владел понтифик Тимин. Если это так, то я – единственный, кто живет еще со времен Тимина. Если я, конечно, жив. Думаю, жив. Но я сплю. Я вижу сны. Тишина обнимает меня. Цвета утекают из мира. Все черно, все бело, нет ни движения, ни звука. Вот каким я представляю царство смерти. Взгляните, вот понтифик Конфалюм, а вот Престимион и Деккерет! И все эти великие властители лежат, обратив лица вверх, навстречу каплям дождя, что не падает. И они говорят, не издавая звука:

– Добро пожаловать, бывший Тиверас, добро пожаловать, усталый старый государь, ляг подле нас, ведь ты мертв, как и мы. Да. Да. Ах, как же здесь прекрасно! Посмотрите, вот лорд Малибор – тот человек из города Бомбифейл, на которого я так надеялся и в котором так ошибся, и он мертв. А вот лорд Вориакс – чернобородый и краснощекий, но сейчас его щеки покинул румянец. Наконец-то мне дозволено присоединиться к ним. Все безмолвно. Все недвижно. Наконец-то, наконец-то, наконец-то! Наконец-то мне позволили умереть, пускай даже это только сон.

Вот так понтифик Тиверас парит между мирами – ни мертвый, ни живой, ему снится живой мир, и он думает, что сам он мертв, он мечтает о царстве смерти и помнит, что жив.

Глава 7

– Дай, пожалуйста, вина, не сочти за труд, – попросил Валентин.

Слит вложил ему в руку кубок, и корональ сделал большой глоток.

– Я просто задремал, – пробормотал он, – ненадолго прилег перед банкетом, и такой сон! Такой сон! Слит, позови, пожалуйста, Тизану. Мне необходимо его растолковать.

– При всем уважении, ваше величество, сейчас нет времени, – сказал Слит.

– Мы пришли за тобой, – вставил Тунигорн. – Банкет вот-вот начнется, и согласно протоколу ты должен уже сидеть на своем месте, когда представители понтифика…

– Протокол, протокол! Да этот сон – точь-в-точь послание, как вы не понимаете! Зрелище такой катастрофы…

– Корональ не получает посланий, ваше величество, – тихо заметил Слит, – и банкет начнется с минуты на минуту, а нам еще надо помочь вам одеться и сопроводить вас. Если так нужна Тизана со своими снадобьями, то позовете потом, мой повелитель. Но сейчас…

– Мне очень важно детально понять этот сон!

– Понимаю. Но времени и вправду нет. Пойдемте, ваше величество.

Он знал, что Слит и Тунигорн правы: нравится ему, не нравится, но он должен присутствовать на банкете. Потому что это не только важное придворное событие, но и выражение вежливости: вышестоящий монарх оказывает честь младшему – приемному сыну и помазанному наследнику. И корональ не имеет права отнестись к этому небрежно, даже если понтифик дряхл и практически безумен. Нужно идти, а сон подождет. Настолько яркие, полные знамений сны нельзя оставлять без внимания, толкование обязательно нужно провести и, скорее всего, еще посоветоваться с колдуном Делиамбером – но все это потом.

– Пойдемте, ваше величество, – повторил Слит, подавая парадную горностаевую мантию.

Через десять минут, когда Валентин входил в Большой зал понтифика, кошмарные картины, явленные во сне, все еще смущали его душу. Но корональ Маджипура не имеет права на мрачный или озабоченный вид во время такого события, поэтому, шагая к своему столу, он постарался придать лицу самое приветливое выражение, какое мог.

Впрочем, он вел себя так на протяжении всей нескончаемой недели официального визита: фальшивая улыбка, заученная благожелательность. Из множества городов огромного Маджипура Валентину менее всего нравился Лабиринт. Он оказывал на Валентина мрачное, гнетущее действие, и корональ появлялся там, лишь если того настоятельно требовали государственные дела и избежать визита было нельзя. Насколько живым он ощущал себя под теплым летним солнцем и бескрайним небосводом, проезжая верхом где-нибудь по лесу с густой листвой, когда славный свежий ветер треплет ему золотые волосы, настолько же сильно он всякий раз, входя в безрадостный подземный город, ощущал себя безвременно похороненным заживо. Валентин терпеть не мог эти мрачные, спиралью спускающиеся вниз коридоры, бесконечность погруженных в тень подземных уровней. Атмосфера Лабиринта вгоняла его в клаустрофобию.

Но отвратительнее всего было для него осознание неизбежности предстоящего рано или поздно расставания со всеми милыми радостями Замковой горы – приняв рано или поздно титул понтифика, он должен будет до конца своих дней пребывать живьем в этой жуткой гробнице.

Сегодняшний вечер был особенно неприятен. Валентин попросту страшился банкета в находящемся в самой глубине унылого подземного города, Большом зале, кошмарном угловатом помещении, залитом ярким светом и отделанном зеркалами, отбрасывающими вездесущие слепящие блики, где соберется множество напыщенных чиновников понтифика в нелепых традиционных масках и будут звучать многословные скучные речи, и все это усугубится ощущением того, будто весь Лабиринт давит на плечи своей колоссальной каменной массой. Стоило только подумать об этом, и сердце наполнялось ужасом. Валентину пришло в голову, что и кошмар, который только что приснился ему, был лишь предвестником того напряжения, которое ему придется вынести нынче вечером.

Однако, к собственному изумлению, он вскоре понял, что беспокойство покидает его, на душе становится легче и он чуть ли не получает удовольствие от банкета. Нет, конечно, насчет удовольствия это явное преувеличение, но, по крайней мере, он способен вытерпеть происходящее.

На пользу пошло и новое оформление зала. Висевшие повсюду яркие флаги – зелень с золотом, цвета короналя – маскировали и размывали очертания, внушающие эту странную тревогу. За время, прошедшее с его последнего визита, здесь переделали и освещение – теперь в воздухе свободно плавали шары, испускающие мягкий спокойный свет.

Чиновники понтифика явно не пожалели ни сил, ни денег, чтобы создать праздничную атмосферу. Из легендарных погребов понтифика достали потрясающий набор лучших вин со всей планеты: золотое огненное вино из Пидруида, сухое белое из Амблеморна и нежное красное вино из Ни-мойи, а затем – крепкое пурпурное малдемарское, урожая времен еще лорда Малибора. К каждому вину, конечно, шла подобающая закуска: охлажденные ягоды токка, копченое мясо морских драконов, калимботы по-нарабальски, жареная ляжка билантуна. И нескончаемый поток развлечений: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени кто-то из подчиненных понтифика кидал осторожный взгляд в сторону стола на возвышении, где сидел лорд Валентин со свитой, как бы спрашивая: всего ли хватает? Довольно ли ваше величество?

Валентин отвечал на каждый такой взгляд теплой улыбкой и дружеским кивком. Он поднимал кубок, словно успокаивая хозяев: да, да, я очень доволен всем, что вы для нас сделали.

– Вот шакалы трусливые! – воскликнул Слит. – За шесть столов чувствуешь, как они потеют от страха.

Что и привело к дурацкой и неприятной реплике Хиссуна о том, что, вероятно, они подлизываются к Валентину, зная, что тот станет понтификом. Эта неожиданная бестактность обожгла Валентина, будто удар хлыста, и он отвернулся. Его сердце колотилось, в горле пересохло, но он заставил себя успокоиться, улыбнулся поверх столов верховному глашатаю Хорнкасту, кивнул мажордому понтифика, окинул взглядом еще кого-то, слыша, как за его спиной Шанамир сердито выговаривает Хиссуну за недопустимую оплошность.

В тот же миг гнев Валентина улегся. В самом деле, откуда пацану знать, что это запретная тема? Но он ничем бы не смог помочь опростоволосившемуся Хиссуну, не выдав, насколько глубоко она затрагивает его, поэтому снова включился в разговор, будто ничего не произошло.

Тут, к счастью, вышли пятеро жонглеров, которые отвлекли внимание гостей. Три человека, скандар и хьорт закрутили бешеную карусель из факелов, серпов и ножей, заслужив одобрительные возгласы и аплодисменты короналя.

Конечно, они тянули разве что на третий сорт, их ошибки и промахи не могли ускользнуть от опытного глаза Валентина. Но какая разница – ему всегда нравились выступления жонглеров, они всякий раз вызывали в памяти то странное, блаженное время, когда несколько лет назад он сам был жонглером и странствовал по городам с разношерстной бродячей труппой. Он был тогда невинен, бремя власти не давило на него, и он был действительно счастлив.

На энтузиазм Валентина Слит ответил хмурым взглядом и угрюмо произнес:

– Ах, ваше величество, неужели вам они действительно понравились?

– Они очень стараются, Слит.

– Когда скотина в засуху траву ищет, она тоже очень старается. Но она скотина. А эти ваши старательные – не более чем любители, ваше высочество.

– Ох, Слит, Слит, ну будьте поснисходительнее!

– Ваше величество, в этом деле, как вы, скорее всего, помните, есть определенные нормы.

Валентин хмыкнул:

– Радость, которую они мне приносят, не зависит от их мастерства. Я смотрю на них и вспоминаю о былых временах, о жизни, что была тогда проще, об ушедших товарищах.

– А, вон что, – сказал Слит. – Тогда другое дело, ваше величество! Но то сантименты, а я говорю о мастерстве.

– Значит, мы говорим о разных вещах.

Жонглеры завершили представление вихрем сложных бросков и удалились. Валентин с радостной улыбкой сел на место. «Веселье кончилось, – подумал он, – теперь будут речи».

Речи оказались на удивление терпимыми. Первым выступил Шинаам, министр внутренних дел в правительстве понтифика, гэйрог с блестящей чешуей и трепещущим красным раздвоенным языком. Изящно и кратко он официально приветствовал лорда Валентина и его окружение.

Адъютант Эрманар произнес ответную речь он имени короналя. После него настала очередь старого сморщенного Дилифона, первого секретаря понтифика, который передал личные приветствия высочайшего монарха. Валентин знал, что, скорее всего, это выдумка, потому что все знали, что от старого Тивераса уже десять лет не слышали членораздельной речи. Однако он вежливо выслушал произнесенное дрожащим голосом сочинение Дилифона и попросил Тунигорна выступить с ответной речью.

Слово взял Хорнкаст, верховный глашатай понтификата, толстый, исполненный торжественности – подлинный правитель Лабиринта при впавшем в старческое слабоумие понтифике Тиверасе. Он заявил, что будет говорить о великом паломничестве, и Валентин приготовился внимательно слушать, так как именно о великом паломничестве думал весь год – о продолжительном церемониальном путешествии по всему Маджипуру, во время которого корональ показывает себя людям и получает взамен их уважение, преданность и любовь.

– Кому-то может показаться, – говорил Хорнкаст, – что это лишь увеселительная поездка, обычный отдых от государственных дел. Но это не так! Не так! Ведь сама персона короналя – именно человек, а не плакат, флаг или портрет, – связывает все отдаленные провинции мира воедино. И лояльность народа поддерживается только путем таких непосредственных контактов.

Валентин помрачнел и отвернулся. Внезапно ему представилась тревожная картина: раскалывающийся, встающий на дыбы Маджипур и один-единственный человек отчаянно борется со стихией, пытаясь вернуть все на свои места.

– …Так как корональ, – продолжал Хорнкаст, – это воплощение Маджипура. Персонификация Маджипура. Корональ – это мир, а мир – это корональ. И когда он совершает великое паломничество – как это сделаете вы, лорд Валентин, впервые после славного восстановления на престоле, – он не только идет навстречу миру, он идет навстречу самому себе, своей душе, навстречу глубочайшим корням своей личности…

Правда ли? Да. Правда. Хорнкаст, конечно, несет стандартную высокопарную чушь, которую Валентину так часто приходилось терпеть. Но в этот раз, кажется, эти слова разбудили что-то в нем, открыли некий полный тайн темный туннель. И этот сон – холодный ветер на Замковой горе, стенающая и раскалывающаяся земля… Корональ – воплощение Маджипура, корональ – это мир…

За время его царствования это единство однажды нарушилось, когда Валентина вероломно отстранили от власти, лишили памяти и даже тела, и вышвырнули в изгнание. Неужели это повторится? Еще один переворот, еще одно падение? А может, надвигается что-то еще более страшное, касающееся куда более серьезных вещей, нежели судьба одного человека?

Он почувствовал незнакомый привкус страха. Наплевать на протокол; он должен немедленно уйти с банкета и заняться истолкованием этого сна. Совершенно ясно, что какое-то мрачное предвидение пытается проявиться, достичь сознания. С короналем творится что-то странное, а ведь это значит, что неладно со всем миром…

– Ваше величество? – это был Аутифон Делиамбер, маленький колдун-вруун. – Ваше величество, пора произнести завершающий тост.

– Что? Когда?

– Сейчас, ваше высочество.

– Да, конечно, – отстраненно сказал Валентин, – да, завершающий тост.

Он поднялся и обвел взглядом огромный зал, всматриваясь в его самые затененные углы. Со странным ощущением он понял, что совершенно не готов. Он с трудом понимал, что нужно говорить, к кому обращаться и даже – и даже! – что он тут делает. Это Лабиринт? Он действительно находится в Лабиринте, в этом отвратительном месте, где нет ничего, кроме теней и плесени? Зачем он здесь? Что все эти люди от него хотят? Может быть, это просто еще один сон и он даже не покидал Замковой горы? Валентин не знал. Он не понимал ровно ничего.

«Что-то произойдет, – подумал он. – Вот-вот случится, нужно лишь немного подождать». И он ждал, но ничего не происходило, лишь усиливалось ощущение странности происходящего. Он почувствовал пульсирующие толчки во лбу и звон в ушах. Затем пришло мощное осознание, что он находится в Лабиринте, а Лабиринт находится в самом центре мира, в ядре гигантской планеты. И какая-то непреодолимая сила тащит его оттуда. В следующий миг ему показалось, что душа покинула тело и, словно огромное облако света, поплыла вверх, сквозь многочисленные этажи Лабиринта к поверхности, а затем растянулась и охватила всю необъятность Маджипура, до самых дальних берегов Зимроэля и почерневшего от солнца Сувраэля и неизведанный просторов Великого океана на другой стороне планеты. Он накрыл весь мир собой, будто светящейся вуалью. И в этот ошеломляющий миг почувствовал, что является единым целым со всей планетой, что воплотил в себе двадцать миллиардов населения Маджипура – людей, скандаров, хьортов, метаморфов и всех прочих – все они двигались в нем, словно кровяные частицы. Он находился везде и сразу: он был всей печалью мира и всей его радостью, всеми его стремлениями и нуждами. Он был всем. Он был кипящей вселенной, полной столкновений и противоречий. Он ощущал жар пустыни, и теплый тропический дождь, и мороз на пиках высоких гор. Он смеялся и плакал, он умирал и занимался любовью, и ел, и пил, и танцевал, и сражался, и бешено скакал в незнакомых горах, выбиваясь из сил, работал в поле и прорубал тропу в опутанных густыми лианами джунглях. В океанах его души всплывали на поверхность огромные морские драконы, издавали чудовищные блеющие и рычащие звуки и снова скрывались в глубине. Перед ним плыли, уставившись на него, безглазые ухмыляющиеся лица. В воздухе мелькали костлявые изможденные руки. Хоры пели нестройные гимны. И все это сразу, все это вместе, все одновременно – ужасный сон наяву!