Текст книги "Король снов"

– Как вам будет угодно, господин Навигорн.

– А что принц Деккерет? – спросила Вараиль. – Мне кажется, его тоже следует поставить в известность.

Вновь возникла неловкая пауза. Вараиль обвела взглядом смущенные лица. Было ясно, что никто и не подумал сообщить избранному наследнику о возникновении опасений за жизнь понтифекса.

– Насколько мне известно, он вместе со своим другом Динитаком уехал в Норморк, навестить мать, – решительно сказала Вараиль. – Его тоже следует немедленно уведомить о случившемся. Теотас…

– Я сейчас же направлю гонца, – откликнулся тот и вышел из зала.

И что дальше? Что же еще она должна предпринять?

Перед мысленным взором Вараиль мгновенно возник план дальнейших действий – способность к импровизации всегда входила в число ее отличительных достоинств.

– Вы, – вновь обратилась она к Фраатейксу Рему, – конечно, сообщите в Лабиринт о том, что мы глубоко обеспокоены состоянием здоровья его величества, очень опечалены его болезнью и от всего сердца желаем, чтобы она оказалась всего лишь незначительным недомоганием, и… – Она умолкла, подыскивая слова, наилучшим образом подходящие для выражения сочувствия, но не нашла их и прервала свой монолог на полуслове.

Представитель понтифекса не позволил паузе затянуться.

– Умоляю вас, не беспокойтесь, – заявил он с таким видом, будто перебил супругу короналя, не дав ей закончить фразу– Конечно, я немедленно это сделаю.

Но прошу вас, госпожа, давайте не будем горячиться. Не было никакой реальной необходимости безотлагательного оглашения полученного мною известия. Если бы главный спикер считал, что смерть его величества неизбежна, то составил бы свою депешу совсем по-другому. Я понимаю ту тревогу относительно возможных изменений в системе власти, которая могла охватить госпожу, и, конечно, каждый из нас, здесь присутствующих, должно быть, испытывал те же самые чувства, зная, что может столкнуться со значительными переменами как в судьбах всего государства, так и в собственной жизни, но даже в этом случае…

Его негромкие слова заглушил глубокий рокочущий бас – это заговорил Великий адмирал Гиялорис, погрузневший, но по-прежнему могучий богатырь.

– А что, если дела Конфалюма на самом деле плохи? Хочу напомнить, что среди нас имеется хорошо знающий свое дело маг, способный достаточно ясно увидеть будущее. По-моему, нам стоит посоветоваться с ним.

– А почему бы и нет? – первым воскликнул Септах Мелайн. – Почему мы должны оставаться в неведении? – Его отвращение к любого рода колдовству было всем известно не хуже, чем искренняя вера Великого адмирала в могущество магии. Но глубокая дружеская любовь, связывавшая этих двоих с тех самых пор, когда они были надежнейшей, а случалось, и единственной опорой Престимиона во время войны против узурпатора Корсибара, давно позволила им позабыть о полном несходстве характеров и взамен проникнуться полнейшим доверием друг к другу. – Действительно, давайте спросим Верховного мага. Как вы считаете, Мондиганд-Климд? Старик Конфалюм всерьез решил нас покинуть или все же намерен еще подождать?

– Правда, – поддержала его Вараиль. – Попробуйте заглянуть в будущее понтифекса, Мондиганд-Климд В его и наше будущее. Сделайте это для нас

Все взгляды обратились к су-сухирису, который, как обычно, стоял поодаль от всех остальных, погрузившись в какие-то свои, недоступные пониманию обычных существ, нечеловеческие размышления.

Су-сухирис представлял собой отталкивающего вида фигуру ростом более семи футов, облаченную в роскошное лиловое одеяние с воротником, усыпанным драгоценными камнями, – отличительным знаком придворного мага. На похожей на раздвоенную колонну длинной шее величественно возвышались две бледные, абсолютно лысые головы, напоминавшие удлиненные мраморные глобусы, а четыре узких изумрудно-зеленых глаза, как всегда, ровным счетом ничего не выражали.

Из всех нечеловеческих рас, обосновавшихся на Маджипуре, су-сухирисы были самой загадочной. Их слишком уж отличающаяся от человеческой внешность и ледяная манера поведения пугали большинство людей и вызывали крайне неприязненное отношение к столь странной расе. Даже те су-сухирисы, которые, подобно Мондиганд-Климду, с готовностью контактировали с разумными существами других рас, никогда не допускали в этих контактах даже намека на доверительность. Однако присущие их расе бесспорные способности к магии и провидению будущего открывали су-сухирисам доступ в самые высокие круги общества.

Мондиганд-Климд однажды объяснил Престимиону, каким образом ему удается видеть будущее. Устанавливая специфическую связь между обоими своими разумами, он создавал нечто вроде вихря нервной энергии и резким усилием направлял этот вихрь в кратковременное путешествие по реке времени, откуда возвращался с расплывчатыми и зачастую неоднозначными проблесками представления о предстоящих событиях. Вот и теперь маг без лишних разговоров ввел себя в такое состояние.

Вараиль напряженно следила за ним. Она верила в силу магии не больше, чем Престимион или Септах Мелайн, но доверяла Мондиганд-Климду и считала его предсказания куда более надежными, чем пророчества любых других магов. И если он сейчас объявит, что понтифекс лежит на одре смерти…

– Госпожа, в данное время для серьезных опасений нет никаких причин, – невозмутимым тоном произнес су-сухирис.

– Конфалюм будет жить?

– Скорая смерть ему не угрожает.

Вараиль, которая, сама того не замечая, все это время просидела, затаив дыхание, глубоко и с облегчением вздохнула и откинулась на спинку трона.

– Что ж, я очень рада это слышать, – сказала она после короткой паузы. – Похоже, что мы получили отсрочку. Примем это известие без дополнительных вопросов и перейдем к другим делам. Кажется, все согласны со мной? Вижу, что все. Значит, так и поступим. – Она взглянула на Белдитана Гимкандэйлского-младшего, исполнявшего обязанности делопроизводителя совета и следившего за повесткой дня заседаний. – Если вы, граф Белдитан, будете так любезны и напомните нам, какие вопросы мы намеревались сегодня обсудить…

Представитель понтифекса и иерарх Берниморн, присутствовавшие на заседаниях совета лишь в тех случаях, когда рассматривались вопросы, касавшиеся других властителей Маджипура, официально испросили разрешения удалиться и покинули зал. Вараиль с едва ли не страстной радостью погрузилась в обычные дела государственного управления.

Да, это была именно отсрочка. Отсрочка от неизбежного. Избавление от необходимости покинуть озаренное ярким чистым солнцем великолепие Замка и огромной Горы и перебраться в темные глубины Лабиринта… Во всяком случае, не теперь. Еще не теперь. Не сегодня…

Однако чуть позже, когда влиятельнейшие персоны мира так или иначе решили множество пустяковых вопросов, которым посчастливилось этим утром привлечь их внимание, и почти все разошлись, Септах Мелайн задержался в тронном зале. Едва они с Вараиль остались вдвоем, он подошел к трону, мягко взял ее за руку и негромко сказал:

– Боюсь, что это предупреждение для нас. Не может быть никаких сомнений, что дни Конфалюма сочтены. Вам следует готовиться к большим переменам, госпожа. Впрочем, как и всем нам.

– Я подготовлюсь, Септах Мелайн. Я знаю, что должна это сделать.

Вараиль снизу вверх смотрела на Верховного канцлера – высокого, худого, нескладного с виду человека с необыкновенно тонкими руками и ногами. Даже теперь, когда Септах Мелайн уже перешагнул порог, разделяющий зрелость и старость, его стройное тело сохранило несравненное изящество, легкость и точность движений. Казалось, на его чрезмерно сухопарой и долговязой фигуре нет ни унции лишней плоти. Тем не менее Септах Мелайн отличался своеобразной, редко встречающейся среди людей красотой. Все в нем было изящно: его осанка, его одежда, завитые локоны изысканно причесанных волос, несмотря на возраст сверкавшие золотом, маленькая остроконечная бородка и коротко подстриженные усы. Он был мастером из мастеров фехтования, ни разу не терпел поражения в поединках и лишь однажды получил рану, сражаясь одновременно с четырьмя противниками во время одной из ужасных кровавых баталий войны против Корсибара. Престимион давно любил его как брата за непоколебимую преданность, неиссякаемый оптимизм и живой ум. После непродолжительного знакомства с этим человеком Вараиль стала относиться к нему почти так же, как и ее супруг.

– Как вы думаете, – спросила она, – Престимион в душе готов к тому, что ему предстоит стать понтифексом?

– Вы должны знать это лучше, чем я, госпожа.

– Я никогда не говорила с ним на эту тему.

– Тогда позвольте мне объяснить вам, – неторопливо сказал Септах Мелайн, – что он готов к этому в той мере, в какой вообще человек способен к чему-либо подготовиться. Уже несколько десятков лет, сначала будучи наследником короналя, а затем короналем, он знал, что ему предстоит окончить свои дни на троне понтифекса. И учитывал это знание во всех своих планах. Вы же помните, ему пришлось воевать за трон короналя. Корона досталась ему очень дорогой ценой. Целых два года он воевал против Корсибара, победил его и вернул себе украденный сыном Конфалюма трон. Неужели вы думаете, что он стал бы так отчаянно бороться за корону Горящей Звезды, если бы заранее не примирился с мыслью о том, что после Замка его ждет Лабиринт?

– Надеюсь, что вы правы, Септах Мелайн.

– Я уверен в своей правоте, дорогая госпожа. И вы тоже это знаете.

– Возможно.

– Престимион никогда не воспринимал необходимость стать понтифексом как трагедию. Это просто часть его обязанностей – тех обязанностей, которые возложил на него лорд Конфалюм в тот день, когда выбрал его своим преемником на троне короналя. И вам отлично известно, что он никогда не уклонялся от своих обязанностей.

– Да, конечно. Но все же… все же…

– Я понимаю, госпожа.

– Замок… мы были здесь так счастливы…

– Ни один корональ не испытывает радости, покидая его. Как и супруга короналя. Но на протяжении многих тысячелетий каждый корональ неизменно становился понтифексом, спускался в Лабиринт и пребывал там, под землей, до скончания своих дней, и…

Септах Мелайн внезапно умолк. Вараиль с изумлением увидела, что его проницательные бледно-голубые глаза подернулись туманной дымкой.

Когда предначертание прикажет Престимиону покинуть Замок, ему тоже предстоит уехать отсюда. Он, как и другие близкие Престимиону люди, последует за ним в Лабиринт. Даже Септах Мелайн испытывал боль при мысли о столь серьезной перемене в своей жизни, и на мгновение, всего лишь на краткий миг, этот старый воин не смог скрыть свои чувства.

Однако минута слабости миновала, и на губах Септаха Мелайна вновь заиграла неотразимая улыбка. Он легко провел кончиками пальцев по золотым локонам прически и заговорил на другую тему:

– А теперь я вынужден просить у вас прощения, леди Вараиль. Настало время урока фехтования, и ученики уже, должно быть, собрались и ожидают меня.

Он шагнул к двери.

– Подождите, – остановила его Вараиль. – Всего несколько слов. Вы заговорили об уроке фехтования, и я сразу кое-что вспомнила.

– Да, госпожа?

– Не могли вы взять в свой класс еще одного ученика? У меня есть для вас кандидатура: Келтрин из Сипермита, новый человек в Замке.

Септах Мелайн удивленно поджал губы.

– Но, госпожа, насколько мне известно, Келтрин не мужское имя.

– Вы правы. Я говорю о леди Келтрин, младшей сестре Фулкари, подруги Деккерета, по просьбе которой я вчера приняла эту девушку. Келтрин, как считают в семье, обладает весьма впечатляющими способностями к обращению с оружием и хочет овладеть вершинами этого мастерства, которые в состоянии преподать ей только вы.

– Женщина? – воскликнул Септах Мелайн. – Девушка?

– Дорогой Септах Мелайн, я же не прошу вас взять ее себе в любовницы. Просто позвольте ей посещать ваши занятия.

– Но с какой стати женщина вдруг решила заниматься фехтованием?

– Понятия не имею. Возможно, она считает, что это может пригодиться ей в жизни. Думаю, что вы получите возможность лично спросить ее об этом.

– А если кто-нибудь из моих мальчишек случайно ранит ее? В моей группе нет новичков. Конечно, мы пользуемся затупленным оружием, но и оно представляет весьма серьезную опасность.

– Надеюсь, все ограничится лишь синяками. Ей придется смириться с этим. Но, дорогой Септах Мелайн, я не поверю, что вы согласитесь передать девочку в чьи-нибудь еще руки. Кто знает, вдруг вы сможете узнать от нее что-нибудь, касающееся нашего пола, чего не ведали до сих пор? Примите ее, Септах Мелайн. Я прошу вас.

– В таком случае разве я могу отказаться. Пришлите эту леди Келтрин ко мне, и я сделаю из нее лучшего мастера клинка, которого когда-либо видел этот мир. Ручаюсь вам, госпожа. А теперь… Если вы позволите мне удалиться…

Вараиль кивнула. Он широко улыбнулся ей с высоты своего роста, повернулся и пружинистой походкой зашагал к выходу, напоминая того длинноногого юношу, каким был много-много лет назад. Вараиль осталась одна в опустевшем тронном зале.

Она поднялась и какое-то время стояла неподвижно, стараясь изгнать из головы все мысли.

Наконец она медленно вышла из зала и свернула налево, в лабиринт коридоров, которые вели к невероятно древней пятиглавой постройке, известной под названием Сторожевой башни лорда Ариока, с которой открывался лучший вид на внутренний Замок – на двор лорда Пинитора, на отражающий бассейн лорда Симинэйва, на расположенную за ним ротонду лорда Гаспара, на кружевные, воздушно легкие балконы лорда Вильдивара, выстроенные в то же непредставимо давнее время, и на множество других достопримечательностей.

О, насколько все это было очаровательно! Каким чудесным образом все эти странные постройки, возводившиеся здесь на протяжении семи тысяч лет, смогли слиться воедино в этот огромный, ни с чем не сравнимый шедевр архитектуры?

«Прекрасно, – подумала Вараиль. – Престимион все еще корональ, и я по-прежнему живу здесь, в Замке, по крайней мере в настоящее время»

В конце концов придет час, когда непререкаемый долг заставит их переселиться в Лабиринт: таков закон, и он не нарушался ни разу со времен основания мира. Каждый корональ вынужден был пройти через это – и жена каждого короналя.

«Да сохранит Божество понтифекса Конфалюма!» – мысленно взмолилась Вараиль.

Конечно, время идет своим чередом, и дни понтифекса близятся к концу. Но все же, да будет нам позволено еще, хотя бы ненадолго, остаться здесь, в Замке. Еще немного. Несколько месяцев. Год. Может быть, два. Сколько получится.

7

Они уже вышли в Долину плетей. Впереди, красной стеной окаймляя северный горизонт, узкой линией лежала ровная песчаниковая гряда, на которой Пятеро правителей воздвигли пять своих дворцов, а прямо внизу несла к востоку свои воды могучая река Зимр.

– Посмотрите, господин, – Джакомин Халефис указал рукой на красные холмы. – Похоже, мы почти дома.

«Почти дома… » – подумал Мандралиска, криво усмехаясь. Для него в этой фразе не было ничего, кроме мрачной иронии.

В той или иной степени он ощущал себя дома где угодно, а может быть, везде или нигде в мире. Все места казались ему практически одинаковыми, и к любому из них он относился с полным безразличием. Некоторое время он считал своим домом непроходимые джунгли, затем камеру в темнице Замка лорда Престимиона, а до того – прекрасные покои в богатой, расположившейся на обоих берегах Зимра Ни-мойе. За годы, минувшие после окаянного детства, проведенного в жалком селении среди снежных пиков Гонгарских гор, – детства, о котором он предпочитал не вспоминать, – ему довелось сменить множество мест обитания. В течение последних пяти лет он называл «домом» этот бесплодный и малоизвестный район в сердце Зимроэля и потому, глядя на обожженные солнцем красные скалы, замыкавшие распростершуюся перед ним неприветливую песчаную равнину, вполне мог бы согласиться с Халефисом: да, он приближался к дому, – если бы это понятие имело для него хоть какую-то ценность.

– А вот и дворцы правителей, не правда ли, ваша светлость? – продолжал болтать Джакомин Халефис, указывая пальцем в сторону высокого горного хребта. Адъютант ехал вплотную к графу верхом на перекормленном бледно-лиловом скакуне, которому приходилось изрядно напрягаться, чтобы не отставать от поджарого и гораздо более прыткого животного Мандралиски.

Граф поднес руку козырьком ко лбу и посмотрел вверх.

– Да, три из них. Я вижу дома Гавиниуса, Гавахауда и Гавдата. – В резком полуденном свете купола, крытые гладкой серой черепицей, отливали красноватым мерцающим блеском. – Но, по-моему, оставшиеся два пока еще разглядеть нельзя. Или ты хочешь сказать, что разглядел и их тоже?

– Честно говоря, господин, не думаю, чтобы мне это удалось.

– Как и мне, – отозвался Мандралиска.

Когда Пятеро правителей начали свой странный и пока что остававшийся тайным мятеж против власти центрального правительства, они решили не устраивать свой штаб в старой столице их дяди Ни-мойе. Это было бы чрезвычайно неблагоразумно с их стороны. Они, все пятеро, были по своей природе крайне неблагоразумными людьми, но все же иногда прислушивались к веским доводам. И в ответ на предложение Мандралиски они согласились полностью переселиться сюда, в малонаселенную и плохо исследованную провинцию Горневон, выбрав место на южном берегу Зимра на полпути между Ни-мойей и Верфом.

Река оставалась судоходной на протяжении добрых семи тысяч миль – от ущелья Дюлорн на далеком западе до города Пилиплока на побережье Внутреннего моря, – и везде имелись превосходные места для причаливания и якорных стоянок, а вокруг удобных внутренних портов выросли большие преуспевающие города – Кинтор, Мазадон, Верф и множество других. Ни один из них, однако, не мог соперничать с Ни-мойей, признанной королевой среди городов западного континента.

Но здесь, в Горневоне, над южным берегом Зимра вертикально вздымалась почти отвесная стена из красного песчаника, образуя непреодолимый барьер между рекой и землями, лежавшими к югу от нее. К тому же на большом отрезке русла не было ни одного места, куда могло бы пристать не только грузовое речное судно, но даже маленькая лодка.

Именно из-за полной неприступности южного берега он оставался практически необитаемым и торговцы туда не заглядывали. Зато на другом берегу, прямо напротив того места, где теперь выросли дворцы Пяти правителей, располагалась прекрасная гавань в форме полумесяца, служившая источником процветания города Горвенара. А на южном берегу за красной каменной стеной пряталась очень похожая на пустыню, выжженная солнцем, никем никогда не использовавшаяся земля: сушей попасть туда было крайне трудно. Именно здесь Мандралиска уговорил Пятерых правителей создать новую столицу.

Она возникла в унылом, неприветливом месте. Вся провинция Горневон была прикрыта с востока отрогом пересекавшего почти весь материк Гонгарского горного хребта, и эта цепь заоблачных гор со снежными вершинами преграждала путь юго-западным сырым ветрам, которые летом несли дожди из болотистого Пиурифэйна – резервации меняющих форму. А с другой стороны протянулся Откос Велатиса в милю высотой, перехватывавший зимние дожди, которые несли западные ветры с Великого океана. Вот почему провинция Горневон оставалась одним из самых сухих мест на всем огромном континенте – своеобразной внутренней пустыней посреди плодородного процветающего Зимроэля.

– Насколько лучше было бы сейчас въезжать в Нимойю! – хихикнув, воскликнул Халефис.

Губы Мандралиски едва заметно тронула холодная улыбка.

– Неужели ты так любишь комфорт, мой друг?

– Кто, кроме безумца – или Пяти правителей, – мог бы предпочесть это место Ни-мойе, ваша светлость?

Мандралиска пожал плечами.

– Действительно – кто, кроме безумца? Но мы идем туда, куда должны идти. Нас привела сюда судьба, и да будет так.

Конечно, пять братьев не осмелились бы использовать Ни-мойю как оплот восстания, невзирая даже на то, что она была их родовым наследственным владением, откуда их властолюбивый дядя, прокуратор Дантирия Самбайл, долго управлял Зимроэлем словно король собственным королевством. Престимион взял Дантирию Самбайла в плен после битвы возле Тегомарского гребня, ставшей последней в войне между ним и Корсибаром, но спустя некоторое время все же простил ему многократные предательства, из-за которых чуть не лишился короны и даже жизни. Победивший корональ оставил во владении Дантирии Самбайла все его богатства и наследственные земли, однако лишил его звания прокуратора и ограничил власть лишь фамильным доменом, впрочем весьма обширным. Это произошло лет шестнадцать назад. С тех пор прокуратора на Зимроэле не было.

Второе восстание Дантирии Самбайла завершилось его гибелью от руки Септаха Мелайна в болотистых джунглях Стойензара. Владения прокуратора перешли к его грубым звероподобным братьям Гавиаду и Гавиундару, а после их смерти все наследство досталось пятерым сыновьям Гавиундара, мечтавшим о восстановлении той власти над всем Зимроэлем, которой некогда обладал их великий и ужасный дядя-прокуратор. Тем более что центральное правительство и оба монарха – понтифекс и корональ – обитали в своих столицах, находившихся очень далеко, на «старшем» континенте Алханроэле.

Обитатели густонаселенного Зимроэля в большинстве своем имели лишь весьма смутное и абстрактное представление о существовании и деятельности этого правительства. Конечно, на словах они заявляли о своей преданности короналю, но куда явственнее ощущали власть прокуратора, своего земляка, который всегда был для них гораздо реальнее, чем живущие где-то за морем монархи. Они с пеленок привыкли подчиняться безраздельной и неограниченной власти свирепого прокуратора – чрезвычайно непривлекательного человека, под крепкой рукой которого Зимроэль, однако, достиг величайшего процветания и внутренней стабильности. И поэтому вполне возможно, решили между собой пятеро сыновей Гавиундара, что даже по прошествии полутора десятилетий жители Зимроэля с готовностью согласятся, чтобы ими владели законные наследники прокуратора, принцы чистейшей крови, настоящие Самбайлиды.

Естественно, о том, чтобы начать борьбу за власть, пребывая в Ни-мойе, не могло быть и речи. Этот город был административным центром западного континента, ульем, где роились чиновники понтифексата. Стоило любому представителю клана Самбайлидов хоть намеком проговориться о намерении вернуть своему роду прежнюю власть хотя бы над одним клочком земли, находящимся за пределами официально утвержденных границ фамильного домена, как сведения об этом немедленно дошли бы из Ни-мойи до Лабиринта, а оттуда до Замка, и вскоре королевская армия под командованием лично короналя высадилась бы на Зимроэле, чтобы восстановить там надлежащий порядок

Зато здесь, во внутренних районах, можно было делать все, что заблагорассудится, даже провозгласить себя суверенным правителем обширных территорий, и лишь спустя годы весть об этом дошла бы до корона-ля, сидящего, словно жук на булавке, на вершине своей Горы, или до стоящего над короналем понтифекса, зарывшегося в подземной берлоге. Маджипур был настолько огромен, что с одного его континента на другой новости доходили не скоро.

И вот пятеро братьев забрались в эту глушь и выбрали себе новые звучные титулы: они назвались Правителями Зимроэля, истинными преемниками древних прокураторов по праву крови. Мало-помалу сведения о том, что отныне править Зимроэлем будут они, достигли всех расположенных неподалеку городов и поселений. Крупные города новоявленные правители решили до поры до времени не трогать – река была главной магистралью континента, и любая попытка вмешаться в торговлю, осуществлявшуюся по Зимру, привела бы к скорому возмездию со стороны центрального правительства.

Но они потребовали присяги от многочисленных сельских общин на несколько сотен миль к югу и северу от реки – вплоть до Имманалы на востоке и почти до Дюлорна на западе – и получили ее, обретя таким образом своего рода вотчину, с территории которой могли вести борьбу за расширение владений.

Именно Мандралиска, который долго был первым помощником Дантирии Самбайла и теперь стал главным советником пяти его племянников, придумал для них новые титулы.

– Вы не можете назваться прокураторами, – заявил он. – Это было бы равносильно прямому объявлению войны.

– Но «властитель» или даже просто «лорд» тоже не годится… – сказал Гавирал, самый старший и самый сообразительный из братьев. – Такой титул на всем Маджипуре носит один только корональ – не так ли, Мандралиска?

– Только корональ может употреблять это слово как часть своего имени: лорд Пранкипин, лорд Конфалюм, лорд Престимион. Но любой граф, принц или герцог – властелин на своей земле, и к ним всегда обращаются: «мой лорд», то есть «правитель». Вот и мы воспользуемся этим небольшим различием. Вы будете Пятью правителями Зимроэля, и будете говорить о себе не «лорд Гавирал», «лорд Гавиниус», «лорд Гавдат», а «правитель Гавирал», «правитель Гавиниус»… ну и так далее… А при обращении к вам будут употреблять не слова «мой лорд», а «мой правитель», но не «мой господин» – так обращаются к обычным мелким дворянам. Тем более что титула «правитель» на Маджипуре нигде не существует.

– Мне кажется, вы провели очень тонкое различие, – одобрил Гавирал.

– Мне это нравится, – заявил Гавахауд, наиболее тщеславный из всех пятерых. Он широко улыбнулся, показав все свои крепкие зубы. – Правитель Гавахауд! Славьте правителя Гавахауда! Это прекрасно звучит, тебе не кажется, лорд Гавиломарин?

– Будьте осторожнее, – остановил его Мандралиска. – С такими словами нельзя обращаться небрежно. Не «лорд Гавиломарин», а «правитель Гавиломарин». Разговаривая напрямую, можно употреблять обращение «милорд» и говорить «милорд Гавиломарин», но никогда не «лорд Гавиломарин», но и не «господин Гавиломарин», чтобы не уподобляться простым дворянам. Вы, конечно, поняли, что я имею в виду?

Братьям потребовалось немало времени, чтобы в полной мере осознать, чего добивается от них Мандралиска. Его это совершенно не удивило, ибо он считал пятерых братьев не более чем сборищем шутов.

Зато они с восторгом восприняли свои новые титулы Прошло не так уж много времени, и в провинции Горневон и прилегающих землях узнали о Пяти правителях Зимроэля. Не все с радостью встретили возрождение былой мощи Самбайлидов. Например, лорд Ворсинар, мелкий дворянин, владевший землями к северу от Зимра, вынашивал планы относительно единоличного выхода из-под власти Алханроэля. Он настолько грубо и категорически отказался от предложения Самбайлидов принести им вассальную присягу, что братьям не оставалось ничего, кроме как отправить Мандралиску, чтобы тот проучил его. Но нашлось и множество таких, кто любил Дантирию Самбайла и не смирился с низвержением своего кумира. Да еще и кем?! Никому не известным Престимионом. Они собрались со всех концов западного континента, для того чтобы присоединиться к партии Пяти правителей. И довольно скоро тень династии Самбайлидов накрыла собой значительную часть центральных сельскохозяйственных районов Зимроэля.

В своем неспешно, но неуклонно расширявшемся владении Пятеро правителей назначали чиновников и издавали новые законы. Они отрешили сборщиков налогов понтифексата от взимания дани и стали присваивать ее себе. На красных скалах Горневона, напротив Горвенара, они выстроили для себя пять прекрасных дворцов. Замки Гавдата, Гавиниуса и Гавахауда были воздвигнуты неподалеку друг от друга, Гавирал построил свое жилище несколько западнее – на небольшом мысе, откуда открывался прекрасный вид на реку, а Гавиломарин расположился восточнее – его замок был скрыт от остальных невысокой горной грядой. Из этих пяти дворцов они рассчитывали постепенно распространить свою власть на весь континент, которым их знаменитый дядя еще недавно управлял практически с королевским полновластием

Пока что правительство понтифекса Конфалюма и короналя лорда Престимиона никак не реагировало на изменения, происходившие на Зимроэле. Возможно, на Алханроэле еще ничего не знали.

Пятеро правителей понимали, что затеяли весьма рискованное дело. Но Мандралиска объяснил им, что имперскому правительству будет трудно предпринять сколько-нибудь серьезную карательную акцию против них. Для вторжения необходимо собрать в Алханроэле армию и каким-то образом переправить ее через обширное Внутреннее море на другой континент. Затем имперским силам предстояло или реквизировать едва ли не весь речной флот Зимра, чтобы подняться вверх по реке на территорию мятежников, или пройти маршем многие тысячи миль по суше, через территорию районов с враждебно настроенным населением

Но даже если им удастся вернуть непокорных фермеров под крыло центральной власти, добраться до Пяти правителей в их орлином гнезде, возвышающемся над отвесным берегом Зимра, будет все равно очень и очень непросто. Подняться на красные скалы со стороны реки просто невозможно. Таким образом, оставался только подход через пустыню с юга – тот самый путь, по которому сейчас ехал Мандралиска со своим отрядом. А это была поистине адская дорога.